У мамочки

             Братья гуляли часто по проспекту Карла Маркса. Сашка – невысокого роста недавний беспризорник, брат – одетый с иголочки  комсомолец.   Их осыпал аромат  увядающих листьев, то и дело падали с деревьев зрелые семена и  разбивались о мостовую,  извергая  кислый  запах. В последние дни братья подружились,  но  откровенных  разговоров  не  получалось: Сашка не смог бы пересказать  мыканья свои без интонации обиды на судьбу. Отчим Сашке нравился всё больше. Когда он случайно сталкивался с ним в пределах кухни или в коридоре, Александр Иванович дружески его трепал за волосы, и  как-то сказал, что пусть он не боится  мамочки: «она ничего не предпримет,  побесится,  это надоест ей, поэтому будет всё хорошо».  Он ходил всегда  в  военной форме, которая нескладно висела на нём. На лицо моложавый, был он сутул и хил. И закореневшую грусть носил он в складках лба и морщинах лица.  Иногда он приходил под  хмельком,  улыбался виновато, невнятно  объяснял что-то и, не  надоедая  никому, заваливался спать. Мамочкина  ругань  слышна  была  в таких  случаях  до  ночи. Сашке добротой и безволием он напомнил Скачкова.

             Завершалась вторая неделя пребывания Сашки под родительской крышей. И с  каждым  днём, он чувствовал это, зрела в мамочке неодолимая  ненависть  к  нему  из-за нежелательного появления в доме. Нередко она ходила по комнате, нервно ломая руки и нашёптывая накрашенными губами: «Что делать? Как дальше жить?» Сашка пока  находил в себе силы терпеть, но испытывал всё большее отвращение к родному существу.
             Приодет он был в Вовкины обноски. Утром  Вовка  отправлялся  в  школу,  отчим уходил на  работу,  исчезала  и  мать.   В последнее время  она всё чаще говорила о том, что Сашке нужно  устроиться  на  работу. При этом добавляла: «Кормить тебя  и  одевать   не  собираюсь».
            И Сашка отправился искать работу. Ему исполнилось  четырнадцать  лет,  но ростом  он  был мал.  Уходил он из  дома  рано утром вместе с Вовкой.  Брат отдавал ему половину бутерброда  с  маслом,  которым  его снабжала  мамочка. Проводив  Вовку до школы, он отправлялся  бродить по учреждениям.   Прослонявшись, таким образом, он шёл встречать брата у школы; вдвоём и возвращались, обедали и шли бродить до вечера. С работой у Сашки ничего не выходило, хоть он  хотел найти её.   А мамочка ежедневно учиняла ему допросы, и он ей перечислял организации, где был, и передавал, что ему там обыкновенно говорили:  «Тебе надо  учиться ».
            Как-то вечерние вопросы мамочки были прерваны слабым царапаньем в дверь. Мамочка послала Сашку посмотреть, кто там. Сашка открыл дверь  и  ойкнул:   на  пороге  лежала непокрытая голова Александра Ивановича. Фуражка его откатилась далеко в сторону, а ноги,  в  грязных  хромовых  сапогах, были раскинуты в коридоре,  ко всему этому, один погон,  оторванный,  лежал на  груди его.  С трудом  Сашка  и мамочка затащили его в прихожую и оставили валяться. И тогда Ксения подступилась к Сашке. Молча, на стол постелила она газету и поставила на неё маленький пузырёк с мутной жидкостью.
           - Специально доставала кислоту. Конечно, понял, зачем? Выводи  свои наколки, с ними работу не найти.
          - Я же руки сожгу, а с покалеченными руками точно не  примут, -  попытался возразить Сашка.
         - Не говори чепухи, - отрезала мамочка. - Выводи!
         - Ладно. А чем надрезать кожу?
          Мамочка принесла и кинула Сашке упаковку лезвий. Сашка сморщился, повздыхал и принялся за дело. Надрезая кожу по наколке, он проводил по надрезам спичкой,  смоченной в кислоте. Мамочка ушла в прихожую, где, дымя папироской, принялась вытряхивать мужа из шинели. Через некоторое время она заглянула в дверь,  но, увидев кровь на руках  Сашки и газете, ушла. Сашка принялся резать вторую наколку. Ему было слышно, как пришёл  брат и стал  помогать раздевать и перетаскивать в спальню отчима. Так же услышал, как мамочка  не  пускала брата к нему, говоря: «Не мешай, он занят». Но Вовка прорвался,  подскочил  к  брату  и, ударив  его по плечу ладошкой, закричал:
         - Дурак! Кого слушаешь! Она скажет повеситься, и что?
         Ксения побледнела и, видимо, не помня себя, подбежала к старшему, сжав кулаки. Но Вовка, завинчивая крышку на пузырьке, бросил ей сквозь зубы:
         - Подойдёшь, врежу.
          Она на миг застыла, как памятник. А Вовка, уже не обращая внимания на неё, потащил  Сашку  за руку через спальню, где бугром на постели возлежал отчим. Они вышли  на балкон. Глянув  вниз,  Вовка   кинул  на  асфальт злополучный пузырёк. Когда Сашка мыл руки, он услышал, как Вовка резко отвечал матери на её крик.