Зона О-Ха-2

1-я книга  романа "ZONA O-Xa" - "Чёрная дыра" вышла в Канаде в конце 2016 года.
https://www.lulu.com/shop/search.ep?keyWords=ZONA+O-Xa&type=
28.05.2017 г. -  "Чёрная дыра"  в полном объеме выложена на сайте - ПРОЗА.РУ. http://www.proza.ru/2016/01/06/328
06.06.2017 г. - началась работа над 2-ой книгой романа. Материал будет выкладываться на сайте - ПРОЗА.РУ по мере готовности очередной главы.



                КНИГА 2.  БЕЛАЯ ДЫРА
               
            
Жанр произведения - WEIRD  FICTION G+.
Новое направления в литературе, в котором соединились воедино: НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА, ФИЛОСОФИЯ, МИСТИКА, ЭЗОТЕРИКА, ЭРОТИКА, РЕАЛИЗМ, СЮРРЕАЛИЗМ, ХОРРОР, ФЭНТЕЗИ,БАЙКИ.

Возрастное ограничение - 21 +



                ЭПИГРАФ

                Пришёл, увидел, победил.
                Полмира на рога поставил.
                Играл ва-банк. Здесь не до правил,
                Узлов, голов..., чуть шепелявил.
                (Szurke Borat)

               
               
                ВМЕСТО ПРОЛОГА

Абух сделал чуть заметное движение рукой и послушник тут же застыл в той позе,  в которой его застало это едва различимое движение.
Магистр Пустоты прислушался. Из-за двери раздавались чуть приглушенные голоса его вассалов.

Он знал,    что они  уже почувствовали его приближение и  с нетерпением ждут, когда, наконец, откроется дверь и они  смогут лицезреть  саму Пустоту – главное Зло и  кровососа Вселенной воочию.
Абух  выдержал театральную паузу, прекрасно понимая ее роль и значение,   глянул еще раз на свое отражение в висевшем перед дверью зеркале (из зеркала на  него смотрел вполне респектабельный белокурый молодой человек с очень внимательными голубыми глазами и волевым подбородком),  и ткнул указательным пальцем с огромным изумрудным перстнем в сторону двери.

Послушник моментально оттащил массивную дубовую дверь на себя и взору Магистра  открылась  его   любимая  аудитория –  Lemur  Water Hall, заполненная приглашенными им руководителями разного рода нечисти,   разврата  и    грехопадения не просто до отказа, а даже  как бы с  горбушкой.

Увидеть  воочию,    своего верховного жреца – магистра Пустоты  было для всех их великой честью. Зал так неистово взвыл, что стены аудитории   раздвинулись, чем моментально воспользовались  те,   кому не хватило мест и они вынуждены были висеть прямо на стенах или сидеть на подоконниках, находившихся достаточны высоко от пола. Теперь они,  весело похохатывая и насвистывая,  расположились в расширившихся проходах на невесть откуда взявшихся тут  стульях.

Надо отметить что взвыть действительно было отчего. В самом зале сидела аудитория отвратительнее которой вряд ли можно было найти где-нибудь   в другом уголке Вселенной. Но то, что сейчас к ним вышло, даже лучше сказать выплыло – это было не что из ряда вон.

Голограмма, которую представил Магистр на всеобщее обозрение  напоминала   огромную грязно-желтую клоаку, поставленную не понятно какими законами гравитации в вертикальное положение, и то и дело менявшую свой цвет  форму и запах.  В ней что-то постоянно бурлило, кто-то надрывно кричал, выбрасывая наружу различные части тела, из пустого в порожнее переливались струйки  крови,  а то и целые кровавые водопады, вдруг, начинали ниспадать с верхних ее слоев в нижние.

Верховный злодей поднял руку. В зале мгновенно воцарилась  полная тишина. Обретя опять вид достопочтенного белокурого  джентльмена  в безукоризненной белизны смокинге и таких же   белых лакированных туфлях,  он громко и внятно заговорил:

– Я приветствую  вас, Воины Волчьей Пасти! Пустота гордится вами! Вы самая могущественная    галактика Вселенной! Достопочтенные вурдалаки и вурдалачки, зомби и зомбиянки,  демоны и демончанки,  кроганы и кроганчанки, гоблины и гоблиянки, вампиры и вампирянки,   зигфреды и зигфредчанки,  лешии и лешиянки,  водяные и водянки,  черти и чертянки,  дьяволы и дьяволянки,  гидры гермафродиты  и потрошители одиночки, бабки яги и лесные   разбойники, псы смердючие   и гады ползучие, словом,  долго вас тут всех перечислять, всем мое глубокое уважение  и  респект.

– Вы недоумеваете почему я вас всех тут собрал и сгораете от желание поскорее это узнать?
– Да,–  громогласно разнеслось по залу.
– Вам не терпится приступить к настоящим делам, мои Воины?
– Да, – с  нарастающей силой опять прокатилось по залу.
– Такой час настал! Пришло времена больших  начинаний и перемен. Завтра мы   выступаем единым фронтом для проведения карательной операции в Зоне Организованного Хаоса.

– Мы, наконец-то, дождались, когда птенцы нашего злейшего врага, сами изнутри разрушили свою космическую скорлупу, облегчив тем самым  нам задачу по проникновению в их осиное гнездо.

– Теперь вы можете проникать в их миры и наслаждаться  в полной мере их нежнейшим мясом и кровью.  Вы можете проникнуть в каждого из них и,  пожирая его изнутри, притягивать к себе все новые и новые жертвы. Каждого кого вам удастся перетянуть на сторону порока и разврата, жадности и злобы, ненависти и стяжательства, жажды наживы и алчности, растления малолетних и надругательства над стариками вы можете с превеликим аппетитом и без всякой закуски проглотить хоть одним большим нежным куском, хоть маленькими дольками без всякой приправы, потому как к этой изысканной пище, которую нам открыла  космическая рыбка,  приправа не нужна. Она сама по себе является и приправой и самой нежной филейной частью любого блюда.

–  Вам, господа,  предстоит только приятная и не пыльная работа. Ибо все самое сложное моими верными тайными агентами – офицерами  ночи  уже сделано. Теперь дело осталось за малым: проникнуть в каждое существующее в этом яйце тело эмбриона и с наслаждением заменить его внутренности на свои, а потом упиваясь и наслаждаясь невидимостью и,  проникнув в его сознание, все расширять и расширять список этих ваших побед и   завоеваний до тех пор,  пока в этом яйце не останется  ни одной живой,   умирающей своей смертью  тушки. Наша задача –  выесть это яйцо до голой скорлупы!

Зал поглотила неистовая волна воплей. Магистр опять поднял руку призывая всех к тишине.
– Но только помните, дети мои, вы должны постоянной хитростью, двигать всю эту аморфную шевелящуюся и переползающую с места на место массу  в сторону Пустоты. Как только эмбрион заглатывает вашу наживку и клюет на ту приманку,  которую вы ему подбрасываете, считайте что он ваш. И попрошу не соперничать там особо друг с другом. Мы дождались момента, когда  количество эмбрионов само довело себя до  семи  миллиардов, так что голодными никто из вас не останется. Приятного всем аппетита.

– Телепортация  вас в  указанное мною яйцо,    осуществится через сутки одним чартером. А сейчас прошу всех переместится по своим колониям и подготовить свои боевые мобильные группы для захвата самой лакомой за последние десять  тысяч  лет космической рыбки.
Зал опять неистово взвыл и тут же молниеносно опустел.

– А ты куда, –  едва успел  выхватить,  практически,  уже из вакуума своего послушника Абух.
– Так Вы же,  шеф,  сами сказали по своим колониям, вот я и... того.
– Кого того? Я кому это сказал? Этому быдлу обрыганному,   а ты кто у меня?  Тайный агент, офицер ночи, причем лучший.
– Так точно,   тайный агент, – подтвердил Хуба.
– Вот, или опять хочешь зависнуть над моим креслом?
– Нет, только не это,  – взмолился агент.

– Тогда слушай боевой приказ. Ты сейчас же телепортируешься  на эту планету  и пока наша  босота туда не прибыла и все там не перетоптала, нащупаешь следы Крошки.
– А они там есть, шеф?
– Ну, а как ты думаешь, не наследить она не могла, да и мандариновый мальчик у нас уже на крючке. Только вот я думаю, что через него мы не выйдем на нее, глухой номер. Это наверняка пустышка, а основная часть ее Навигатора успела от нас ускользнуть. Вот ее то и надо достать, по тем следам которые она там, наверняка,  оставила, надо и выйти на него.  Главное,  чтобы эта сучка не включила процесс клонирования.
– Да,  тогда ее не возьмешь, –  вздохнул  Хуба,  искоса поглядывая на Абуха.  – А я там пойму, шеф, включила она его или нет?

– Все по ситуации, все по ситуации,  ты ж понимаешь,  что на таком расстоянии я не могу тебе сейчас давать какие-то рекомендации как себя вести в той или иной шкуре. Но только помни, что если она включила процесс деления, то основная  головная часть ее Навигатора, наверняка,  будет ею упрятана в недалекое-прошлое. Глубоко закапывать его она сама не рискнет, а та,  которая будет произведена в процессе клонирования,  скорее всего будет где-то рядом с мандариновым мальчиком, чтобы не потерять его. Ты же понимаешь, что потеря даже части энергии может привести к потере всего, поэтому Крошка будет дорожить мандариновым мальчиком,  пока не заберет оттуда своих лазутчиков.

– Сколько миллиардов лет мы   ждали ее  появления в этом  космическом концлагере?
– Четыре, шеф, – важно выдул Хуба. –  Практически,  сразу как Наблюдатель спустил на планету своих кунаков, я по вашему приказу вошел в одного из них и, перевербовав,   сделал из него настоящего Воина Пустоты.

– Ну-да,  ну-да, только не четыре а четыре с половиной,  если быть точными.  А ты никогда не задумывался,  почему Наблюдатель не предпринял никаких действий по его спасению и позволил тебе перетянуть его на  нашу сторону?

– Ну,  как бы он смог, шеф, –  засмеялся Хуба. – Против Вас не попрешь.
– Да нет очень даже  просто попер бы, но  не захотел.
Хуба недоуменно пожал плечами.

– Ну,  тут-то как раз все понятно. Просто,  таким образом, он говоря шахматным языком пожертвовал  нам пешку, ради общей победы,  или по крайней мере сохранения шанса на нее. А вот если бы с его стороны не было жертвы, тогда партия была бы им неминуемо проиграна, потому что каждый последующий ход для него бы был полным  цугцвангом.

– Чем-чем?
– Вел бы его к неминуемому поражению.  А  так,  он,  отдав нам свое любимое дитя Люфицера-свет несущего, ответственного за все свое родовое гнездо, между прочим,  тем самым не раскрыл остальных своих пассий  и  самого себя. Вот как ты среди этих миллиардов душ поймешь сейчас кто там следующий в этой цепи, если он – Наблюдатель нами не выявлен и молчит,   как сыч?

– Я даже  уже начинаю думать, даже не думать, а я, практически, полностью уверен,  что Наблюдатель – это не он,   а она – Женщина. Кали,  Родина – Мать, так сказать.  Потому как,   только мать обладает таким острым чутьем опасности и способна пожертвовать своим ребенком ради спасения остальных. Но уж не дай владыка тьмы загнать ее в угол и дать ей понять,  что кирдык подкрался незаметно ко всем ее детишкам сразу. Тут она может запалить все гнездо и разнести его, к ****eй матери, в одночасье в клочья, не думая уже ни о себе,  ни о соседях по космосу,  ни о чем на свете. Тут уж ничего  не попишешь,  материнский инстинкт. Чем она в общем-то и сильна. Тут,  как ты понимаешь,  нас  уже по головке  не погладят.

– Вот поэтому ты и должен опять проникнуть туда в самую гущу  этих людей и пока наши вампиры и вурдалаки отрабатывают брану за браной этого несметного количества параллельных миров, прибирая всех их там к рукам, так сказать оптом,  ты должен  точечно, хирургически   просто и тихо  вычислить  этих разведчиков Черной дыры и, выйдя через них на след самой Крошки, ликвидировать их. И вот когда мы выйдем на ее след, тут-то  Наблюдатель и проявит себя, пытаясь защитить Черную дыру. Будь уверен.  Вот тут-то она и оголит свой мир, и я через    Крошку  ее  достану. Ты ж видишь, сейчас мы просто носим воду в решете, причем уже  не одно тысячелетие.

– Если ее взгляд не касается созданного ею мира, то этот мир сразу разлетается на миллионы  таких же точно копий  и мне,  честно говоря,  уже надоело играть в эту рулетку и стараться зацепить  Jack pot.  Глупое, не благодарное занятие – ловить один шанс из миллиона.  Так что,  дорогой, сейчас я только интересуюсь Кэт. Потому как Наблюдатель со своим миром для меня недосягаема, ее просто нет.  Все ее миры  – это полная профанация, иллюзия. Вот представь себе что бы было с тобой если бы не было тут меня, твоего Наблюдателя?
– Что,  шеф?
– А вот, пожалуйста,  полюбуйся. Меня нет.

Хуба  обалдело  стал крутить головой по сторонам. Вокруг него на сколько хватал взгляд стояли точно такие же Хубы и так же как и он обалдело крутили по сторонам головами.
– Ну, и какого из вас  мне мочить,  чтобы добраться до твоего сердца,  если вас тут миллионы, – услышал Хуба голос магистра откуда-то сверху. – Так,  милый,  никогда не угадаешь какой мир реальный,  а какой иллюзия, – опять появляясь перед послушником,  вздохнул Абух.

– И она это четко понимает, потому и,  создав  свой мир, отвернула взгляд в сторону. Тем самым она его полностью на сто процентов прикрыла броне непробиваемым   колпаком. И он нам всем стал не по зубам.
– Но тут появилась Кэт со своей миссией и этой игре в  поиск черной кошки в темной комнате  приходит  конец. Наш Наблюдатель или точнее Наблюдательница, как ты понимаешь, все это прекрасно чувствует. Не удивлюсь,  если ее и Крошку связывают даже какие-нибудь родственный связи. Только последняя об  этом еще, по всей вероятности,  не догадывается.

– В общем так,   Крошка туда еще вернется,  помяни мое слово. А пока мы по тихому должны найти там ее разведчиков, не привлекая к себе внимания, и  следить за ними до тех пор пока малышка не проявит себя. Вот здесь-то я уже не промахнусь.
Абух опять вспомнил про те роковые сорок три  секунды, которых ему не хватило при нанесении Черной дыре  смертельного,  как он тогда полагал, удара. Но, увы,  Крошка и в тот раз вывернулась и ушла неведомо куда. Хотя,  Абух чувствовал ее незримое присутствие в зоне О-Ха и был уверен,  что своих разведчиков она  не бросит.

– Но, шеф,  если этот Наблюдатель или Наблюдательница себя не проявляет уже на протяжении четырех с половиной миллиардов лет,  где вероятность того,  что когда мы выйдем на Крошку она себя проявит?
– Проявит,  не беспокойся. Она прекрасно понимает,  что если я пленю Крошку, то ей будет неминуемый конец,  и всеми фибрами души будет стремится помочь ей, тем самым откроет себя, примет участие в процессе   до момента его схлопывания, вот тут-то мы ее мирок и накроем.

–  Как только она устремит свой взгляд в этот мир, все остальные иллюзорные копии его просто лопнут,  как мыльные пузыри,  и мы  возьмем ее тепленькой, так сказать –   на  блюдечке с голубой каемочкой.

– Но, шеф, если я иду  туда  опять инкогнито и  с миссией, зачем, вообще, весь этот сыр-бор с привлечением всей нашей  нечисти?
– Не скажи,  некоторый  публичный космический променад в сторону  этой планеты нам  сейчас не помешает. Вся эта вселенская  шумиха и беговня телевизионщиков и халдеев из Зоны Тьмы и Организованного  Хаоса со своими спутниками и ретрансляторами нам только на руку. Пусть думают, что в  зоне О-Ха  началась повальная Вселенская мобилизация, помноженная на всеобщую Космическую  дебилизацию и приведение бран параллельных миров,  которые  мы уже держим в своих руках,  во всеобщую космическую клоаку и отходник.

– Якобы, мы уже отказались от мысли подмять под себя саму Матку  с ее реальным миром,  а решили довольствоваться  имеющимися у нас бранами  параллельных миров  этого космического яйца, и просто  завалить, нахрен, там все оставшееся еще живое и непорочное пространство  разного рода зловониями, испражнениями и прочим космического масштаба мусором. Создать в том месте, так сказать,  большой космический могильник  для всех желающих туда  опорожняться.  Небольшая шумиха вокруг этой планеты, тебе будет только на руку.  В мутной воде,  как ты понимаешь,  проще ловить  рыбку.

– Ну,   иди,  поспи немножко перед дальней дорогой. Сам понимаешь,  пространство-время   пока терпит.

– Почему пока? – подумал Хуба. – Пространство-время просто терпит, – но задавать вопрос не решился. Почтительно поклонившись напоследок Магистру Пустоты, он мгновенно исчез,  переместившись в свой параллельный мир...




                ЧАСТЬ 1.  КТО УМНОЖАЕТ ПОЗНАНИЯ, УМНОЖАЕТ СКОРБЬ
               


ГЛАВА 1. ЙА XY Я КУЛЛЮ ТАМАН               
               
- Всё, шабаш, брат, - Гиров, нагнувшись,  поднял лежащую на полу бокса бэушную ветошь и стал старательно вытирать  руки.
- Вазелин, заходи, -  тихо промурлыкал Кисаян, сделав при этом чуть заметное натягивающее движение  корпусом вперёд. – И скажем, шо так и було, - заметив, на себе удивленный взгляд Серикова, своего нового командира отделения тяги,   добавил он.

Кисаян подошёл к  своему шестьдесят шестому, взял лежащий  на запаске  абсолютно чистый кусок портянки и, широко улыбаясь, начал стирать с ладоней веретёнку.
Внезапно за его спиной  раздался  едва слышный скрип сапог,  и старший лейтенант Вишняков, командир первого огневого взвода и, одновременно, старший офицер на батарее, залепив Кисаяну увесистый пендель,  свирепо заорал:

- Так, отделение тормозной тяги, мать вашу,   быстро схватили свои  ремни и пилотки,  и  скачками два–четыре ВД, под  вчерашним прицелом и исправленным на два  локтя от  правого среза Солнца угломером в казарму б-е-г-о-о-о-м марш!

-  И предупреждаю:  не тропой Хо Ши Мина, как в прошлый раз,  а по асфальтику, по асфальтику! - показал он кулак Серикову. - Чтоб через десять минут все сидели на политзанятиях. Не дай  бог кто-то  сыгнорирует приказ.  Дембель  будет под угрозой.

- Дембель неизбежен, как крах империализма, товарищ лейтенант, - попытался пошутить сержант  Иванцов,  вяло ковыляя  мимо Вишни.

- Старший лейтенант, сынок! - придал ускорение и  бывшему командиру отделения тяги Вишняков. – Уже увольняться собираешься, а всё никак воинские звания до старшего лейтенанта выучить не можешь.
 
- Строем, строем бежать! - видя,  что отделение  растягивается, рванул за ними  СОБ.

- Блин, может еще и с песней, - обернувшись к нему в пол-оборота, зло бросил Иванцов, потирая задницу, но видя, что Вишня  приблизился к нему на опасное расстояние,  резко включил форсаж.

Вишняков вернулся, поднял с пола выроненную Кисаяном ветошь  и подошёл к Гирову.

-  Комбат, может я для подстраховочки пробегу до казармы? Бля  буду, щас все залягут в спальном помещении.

- И Сериков?

- Нет, этот-то точно будет в ленкомнате, - кивнул  старший офицер батареи, протягивая комбату свежую ветошь.

Гиров, взял новую тряпку, отдав Вишне  старую.  Протерев   насухо руки, он   вернул кусок портянки СОБу.

- Ну,  вот если Сериков будет в ленинской комнате, значит, и остальные никуда не денутся.

- Да  ну, комбат, ты даёшь! Будут дембеля молодого слушать, - засмеялся  Вишня.

- Слушать-то может и не будут, но идти за ним придётся, потому как Жучара, как Серикова увидит,  сразу поймет,  что отделение вернулось и лично их всех туда засадит. Или ты думаешь, что и Сериков похерит политзанятия?

- Не, этот-то добросовестный, - согласно кивнул Вишняков. Потом немного поразмыслив с тоской  в голосе добавил: - А, может,  я всё-таки сгоняю, проконтролирую их? А, комбат?

- Сань, ну если тебе делать нечего и не хочется хотя бы перекусить...  завтрак у нас, похоже, сегодня   на «запиши», - Гиров глянул на свои командирские часы,  - то сгоняй. Но, имей в виду,  через час вытягиваемся на дальние огневые.

- Ага, понял. Я мигом... тропой Хо Ши  Мина, ещё и пожрать успею, - Вишня, чуть присвистнув, бросил кусок (теперь уже бэушной ветоши)  дежурному,  успевшему закрыть, к этому моменту,  практически, все ворота бокса, согнулся в три погибели  и, подозрительно оглядываясь по сторонам и чуть прихрамывая на правую ногу, ускоренным темпом двинул в сторону казарм...




ГЛАВА 2-21.




                ЧАСТЬ 2.  ЖЕЛТЫЙ КАМЕНЬ
               
               

ГЛАВА 22.  НАРИСОВАЛИСЬ               
               
               
               
Полный тезка    премьер-министра, пожалуй, самой кровавой за всю историю существования   Российского государства эпохи - Петр Аркадьевич Столыпин,  проснулся ровно в пять. Несмотря на еще довольно ранний вечерний час, за окнами  стояла кромешная тьма. Пошарив правой рукой возле изголовья и  нащупав коробок, в котором оставалась последняя спичка,  он хотел было зажечь свечу, но в последний момент передумал. Спустив на ледяной пол  ноги и  зябко поежившись,  Cтолыпин на некоторое время замер, давая глазам возможность  привыкнуть к темноте.

В комнате, находящейся в подвальном помещении пятиэтажного дома, расположенного близ Марсового Поля на углу Мойки и Садовой, которую ему выделило домоуправление,  после того как в   дом, в котором  он  прожил   без малого тридцать лет,     попала пятисот килограммовая авиационная бомба, не оставив от него даже фундамента, было жутко холодно.

Последний раз Столыпин  протапливал печку-буржуйку, сделанную из половинки обычной бочки из-под мазута, второго  февраля. Он помнил этот день очень хорошо. Это и был день его переезда. Именно второго февраля авиационная бомба,  похожая своим внешним видом на породистую, хорошо откормленную свиноматку, одним махом лишила его и семьи, и родительского  угла.

Чтобы  хоть как-то убрать   наледь, висевшую  по всем    углам комнатушки, Петр Аркадьевич вначале  намеревался  протапливать свои "новые хоромы", но уже  на третьи сутки плюнул на эту затею, потеряв к ней всякий интерес.

Просто неоткуда было  брать дрова. Тех,  что были ему выданы сразу по заселению, хватило ровно на одну топку, и,  чтобы  дальше продолжать топить печь, оставалось, разве что идти  мародерствовать. Проще говоря, подворовывать соседскую мебель, ту что плохо лежит. Но совесть и глубокое осознание общей беды не позволяли Петру Аркадьевичу не то чтобы  так поступать, но даже  думать об этом.    И вот,  уже  без малого двадцать дней, в комнате его был настоящий ледник.

- Сегодня же  -  двадцать третье февраля, - вспомнил Столыпин, - праздник, однако.
   
Он залез в валенки и, подойдя на ощупь к журнальному столику,  второму после кровати  предмету меблировки своего  жилища, сиротливо стоящему на трех ногах перед находящимся под самым потолком крохотным окошечком,   заколоченном куском фанеры,   попытался найти остатки вчерашней пайки черного хлеба. Однако, ничего не обнаружив, вспомнил, что перед тем как окончательно заснуть,  не удержался и одним махом проглотил, припасенную  на вечер четвертушку черняшки. От двухсот пятидесяти  граммов суточной нормы  на столе остались лишь мелкие крохи  и  бумага,  в которую   был  завернут хлеб.

Чуть поразмыслив, Столыпин  смахнул в рот  со стола хлебные крошки,   засунул спичечный коробок с последней спичкой в левый карман брюк и, прихватив по пути лежащий на  печи небольшой коричневого цвета блокнотик, сделанный из обычной школьной тетрадки в клеточку,   находу накинув   бушлат  и нахлобучив на абсолютно седую голову  шапку-ушанку, решительно вышел из комнаты.

Без пяти минут шесть   Столыпин, завернув походу движения к своему  другу и соратнику по работе корабельных дел мастеру - Фоме Неверову, у которого ему удалось  разжиться корочкой черняшки и стаканом кипятка,   уже стоял в кабинете своего непосредственного начальника.   

Шеф Столыпина,  упершись носом в карту города, громко и несколько сердито, словно кому-то выговаривал замечания, объяснял: какой район сегодня выделяется для работы столыпинской  команде.

- Извини, дорогой, - говорил шеф, чуть раскачиваясь на своих коротеньких обутых в белые валенки ножках, - район поиска опять у тебя  расширяется. Что поделаешь. Людей не хватает, машин тоже. Если так дальше пойдет,  то через месяц работать будет совсем некому. В нашем распоряжение останется только город-призрак и штабеля мертвецов. Сегодня еще три команды в полном составе на фронт    отправили,  и четверых  схоронили. Да..., вот так вот.

- Всё понимаю, - кивнул головой Столыпин, - сколько нарежете,  столько и объедем, можете не сомневаться. Он быстро перенес в блокнотик указанный ему  район, про себя отметив, что при таких масштабах одной машины может и не хватить и хотел было уже попросить разрешение на выход, как начальник оторвался от карты и перейдя к своему столу и, тоже достав блокнот, но уже фирменный, тесненный золотой лентой, кивнул ему головой: - Распишись.

- Ах, да, - Столыпин,  обмакнув  перо в стоящую рядом чернильницу, перегнувшись через стол, поставил  в указанном месте автограф.

Начальник, подойдя к стоящему в углу кабинета внушительных размеров  сейфу, достал оттуда прозрачную десяти литровую  канистру,  на  три четверти заполненную мутноватой жидкостью. Вернувшись с канистрой  к столу, он до краев наполнил самогоном  один из шести стоящих на подносе граненных  стаканов: - Принимай.

Столыпин  вынул из внутреннего кармана бушлата плоский шкалик, рассчитанный как раз на двести граммов,  и, воспользовавшись лежащей рядом со стаканами небольшой латунной воронкой, быстро перелил содержимое  в свой бутылек.

- Напоминаю, о наличие  этого, - начальник  показал указательным пальцем левой руки на столыпинский штоф, - никто не должен знать. Я надеюсь - это понятно?

- Да, честно говоря, не совсем понятно, товарищ дивизионный комиссар, - не выдержал Столыпин. - Как-то это не по-людски... сам пью, а с мужиками не делюсь. Не по-нашему это все  как-то. Прятать должен, скрывать...

- Да, пойми ты, мил человек, больше двухсот граммов я тебе дать не могу, не имею права... Это ж, можно сказать, Резерв Верховного Главнокомандующего. А что такое двести граммов для  шести  мужиков? И, заметь, совсем не французов, да еще в такие морозы. Да, вы  ее родимую даже  не почувствуете. Ну, какой от нее толк?

- Ну, и мне тогда не надо, - упрямо попытался стоять  на своем Столыпин.

- А вот тебе не могу не дать. Приказ понимаешь, самого товарища..., ну в общем оттуда, - он показал пальцем в потолок и сделал многозначительное лицо.            В создавшейся ситуации мы обязаны сохранить Ваше здоровье и здравый рассудок. Работа у Вас  вредная... и даже очень, я бы сказал. Мы не можем рисковать нашим руководящим составом. Таких  надежных и преданных делу партии и народа сотрудников, как Вы, товарищ Столыпин, - перешёл комиссар с ним на официальный тон, - мы должны беречь, как зеницу ока, так что с праздником Вас еще раз, дорогой Пётр Аркадьевич, и  давайте прекратим уже раз и навсегда эти разговоры. Тем более, что девчата в этот раз действительно на славу постарались, так сказать, побаловали нас в честь праздника.    По всему было видно, что шеф Столыпина уже успел снять пробу.

- Ну,  какой из меня руководящий состав, - кисло улыбнулся Столыпин, пряча макалюшку на старое место.

- Ну, вот и хорошо, тогда за работу, -  похлопал дивизионный комиссар пожилого, прошедшего  огонь и воду путиловца на прощание по плечу,  и кивком головы показал на дверь.

Петр Аркадьевич,  неумело козырнув для солидности,  четко, по-военному повернулся    через левое плечо и    вышел из кабинета.


                ***               
Время приближалось к полуночи. Старый прострелянный в двух местах осколками от нарядов ЗИС,  с находящейся в его кузове похоронной командой  №15-26-бис, состоящей  из пяти человек, включая водителя - балагура и трепача Андрюху Рублева (по кличке  - Рваный), руководимой  рабочим Кировского завода -  Петром Аркадьевичем Столыпиным, пять раз подававшим прошение - отправить его на фронт для обороны родного Ленинграда и пять раз получавшего на это отказ по причине обширной контузии, полученной им   еще в Первую Мировую войну   при обороне славного русского города Могилева, в котором  располагалась Ставка  тогдашнего Верховного Главнокомандующего,   проехав по Невскому  мимо  Гостиного двора, свернул на канал Грибоедова и, скрипнув тормозами, остановился возле первого же полуразрушенного дома. Мотор автомобиля  моментально  заглох, фары погасли.
Хотя, последнее можно было бы и не делать. Светомаскировка машины была настолько глухой, что  полоски света, оставляемые    фарами,  едва позволяли водителю видеть дорогу  и никак не помогали команде вести поисковые работы в  темном и, казалось, абсолютно безлюдном  городе.

Столыпин, выпрыгнув из кабины автомобиля, подошел к авто сзади и заглянул в кузов. Машина уже была доверху завалена трупами. Команда ввиду отсутствия места вынуждена была пристраиваться прямо у них в ногах, отчего психологическая подавленность коллектива, сформированного неделю назад и  уже изрядно расшатавшего свою психику этими ночными рейдами, только усиливалась.

Как только сидящие в кузове поняли, что начальник решил сделать очередную остановку, они тут же, как горох, посыпались из кузова на землю.
- Эх, щас бы,  сто грамм, - тоскливо выдавил из себя худощавый высокий паренек лет восемнадцати с явными признаками туберкулеза на покрытом оспой лице и тут же закашлялся.

Столыпин  в очередной раз от этих слов почувствовал себя "не в своей тарелке", и, чтобы скрыть эту свою неловкость, ткнув рукой в сторону ближайшего дома  глухо сказал: - Там все внимательно осмотреть.

И вновь  предчувствие  не подвело старого мастера. Недалеко от второго подъезда пятиэтажки, сияющей в углу на уровне третьего-пятого этажей огромной  черной  дырой от недавней бомбежки, на ступеньках, скрючившись сидел человек, завернутый в рваную солдатскую шинель. По всему было видно, что он был уже мертв. По всей вероятности бедняга, испытывая чувство нестерпимого голода, и окончательно обессилев от пройденного пути, не дойдя самую малость, решил  присесть на крылечке, чуть отдохнуть и тут же заснул от усталости, а суровый февральский мороз не щадил в этом году никого. Стоило только человеку в такой мороз   хоть на минутку присесть, как он уже был не в состоянии  подняться, тут же засыпая. Уже через час,  максимум два,  он окончательно замерзал,  испытывая при этом сладкую дрему, не позволяющую его воле  сделать над собой усилие, подняться и  дойти до обогреваемого помещения.

Столыпин чуть коснулся плеча незнакомца. Тот сразу, потеряв равновесие, начал медленно сползать по ступенькам на землю. Все  поняв, Аркадьевич,   махнув рукой в сторону машины, негромко произнес: - Несите его, тридцать третий. Надеюсь, отработали сегодня,  шабаш.

Донеся мертвеца до машины, уже порядком обессиленная команда, попыталась забросить труп в кузов "с разгона". Однако,  две предпринятые попытки не увенчались успехом,  и тогда двое  из похоронной команды забрались в кузов,  а оставшиеся двое,  поставив покойника на попа, стали  выталкивать  увесистый труп вверх.

Наконец, кое-как, им удалось  уложить   мертвеца поверх остальных трупов и вся команда спустившись вниз, сгрудилась возле  Петра Аркадьевича, который, чтоб хоть как-то поддержать своих подчиненных,  решил угостить их табачком.

Закурив, экипаж,  тихо переговариваясь между собой, стал  с интересом наблюдать  за поведением  Рваного, который отказавшись от предложенной Аркадьевичем самокрутки, вновь почему-то залез   в кузов авто и что-то там пытался отыскать.

- Чё потерял, Андрюша? - как можно ласковее спросил Столыпин.
- Да,  понимаешь, Аркадич, когда мы последнего-то  забрасывали наверх,  мне что-то руку расцарапало, вот у меня догадка и родилась...
- Ага, точно... часы, -  крикнул радостно Рваный, пытаясь стянуть с левой руки трупа необычный предмет.
- Похоже,  трофейные, - прокомментировал он находку, - я таких еще  и не видывал. О,  еще и светятся.

- Оставь, - угрюмо проронил Столыпин, - мародерствовать не позволю.
- Да, ладно, Аркадич,... все-равно  в морге  снимут, а мне семью завтра чем-то надо кормить. Ты же знаешь у меня трое, - не обращая внимание на старшего, недовольно и даже будто бы с некоторой угрозой пробурчал  Рваный.

Все внимание, естественно,  сейчас  было обращено  на пацана и поэтому произошедшее в следующие минуты  команда видела и слышала абсолютно чётко.

Мертвец, на  которого Рваный для удобства уселся верхом, вдруг, чуть шевельнувшись, начал медленно приподниматься. Из глаз его стало исходить едва различимое сияние бледно-голубого света. Он перехватив  руку  Андрюши и не поднимая на него глаз, абсолютно четко  и спокойно произнес: - Ты  не понял, что тебе старший сказал? Оставь в покое  мой Навигатор.

Рваный от страха шарахнулся назад, пытаясь выскочить из кузова, но рука покойника  крепко сжимала его левое запястье. Ошалело оглядываясь Рваный,  схватил  подвернувшуюся ему под руку лопату и с силой, наотмашь ударил ею покойника   по голове. Раздался жуткий треск. Черенок лопаты, сломавшись сразу в двух местах, разлетелся по кузову.

Пошарив взглядом вокруг себя и найдя другую лопату, паренёк ударил  вторично. Вторая лопата, подобно первой,   разлетелась на куски.

- Ты что творишь? -  продолжая соблюдать абсолютную невозмутимость обратился  покойник к Рваному. - Переломаешь нахрен все лопаты,  чем потом жмуров закапывать будешь? - и с этими словами  он впервые поднял на Андрюху свой взгляд.

Водитель грузовика, резко дернувшись всем телом  тут же  затих, распластавшись поверх остальных трупов.     Покойник, кряхтя и чертыхаясь,  начал выбираться из кузова автомобиля.

Первым, как подкошенный, бездыханно упал на землю больной туберкулезом. За ним один за другим, с интервалом в несколько секунд, свалились остальные.

Столыпин, чувствуя как его ноги резко обмякли и  понимая, что еще мгновение и он тоже упадет без сознания, схватившись левой рукой  за находившийся  за спиной покосившийся штакетник,  правой  рванул из кобуры трофейный Вальтер и не останавливаясь произвел (практически, в упор) три выстрела.

- Не трать пули, придурок, застрелиться будет нечем, - так же спокойно, как и прежде, сказал мертвец и, больше  не обращая никакого внимания на Столыпина, зашагал прочь от машины.

Рука Столыпина сама подняла пистолет к виску и несмотря на то, что  не потухшее еще окончательно сознание  изо всех сил пыталось сопротивляться,  нажала на спусковой крючок.

- Все,  конец, - молнией пронеслась в  голове Столыпина последняя мысль и  тут же приготовилась  к далекому путешествию.

- Вдруг, откуда-то,  из самых что ни на есть глубин  его подсознания ее догнала другая мысль: - А, кончились патроны-то у  Вальтера.

Дело в том, что,  вот уже вторую неделю как, из-за исключительно тяжелого положения  на фронте, им   вместо полной обоймы стали выдавать только по три патрона.

Одновременно с этой  мыслью  раздался сухой щелчок, стукнувшего по капсюлю бойка спускового механизма.

Столыпин, как подкошенный,  рухнул на землю,  слезы градом покатились у него из глаз. Он поднял к небу обезумевшие глаза   и в одночасье осипшим голосом, собрав последние силы,  едва слышно прохрипел: - Никогда, слышишь, никогда я не просил у Тебя ни Помощи, ни Защиты.   Но, если Ты есть, ответь мне,  просто ответь - разве по силам  Человеческому  Разуму   выдержать такое?!

Он, четко осознавая, что через считанные секунды   покинет этот мир, из последних сил  прислушался к звенящей тишине.   Небеса безмолвствовали.

В этот момент где-то глубоко-глубоко внутри себя он, вдруг, услышал  едва различимый женский смех и чей-то тихий голос   прошептал: - Выпей на дорожку-то,  не пропадать же добру.

Тут только Петр Аркадьевич вспомнил про напрочь забытую им  в этом кошмаре макалюшечку. Левая рука нащупала спасительный штоф. Столыпин, прильнув онемевшими губами  к горлышку бутылька,  начал медленно сосать живительную влагу.

- А самогоночка-то  градусов семьдесят  будет, не меньше. Молодцы девчата, красавы, не испортили  нонче продукт, - была последняя мысль, которую выдало его до краев воспаленное  сознание перед тем, как ушло в полную отключку.