8. Женщины слабость кардинала де Ришелье

  (предыдущий фрагмент "7. Рассказ графа Рошфора о миледи"
       http://www.stihi.ru/2017/09/02/5105)

...Арману дю Плесси был дан порок
исканий грешных в женском окруженье,
и в новый храм греха он на порог
вступал не ради грехосокрушенья.
Прелатом стал в Париже не блаженный,
а тот, пред кем ниц женский пол    полёг…

…Грех-мысль реализуется наружно...
...Любовницы на шее – тяжкий    груз,    но,
пока о Ришелье далёк пролог,
про шашни рассказать есть повод устно
и письменно. Но слабый ли пол плох?!
Подсыпать (чтоб внести переполох)
Арману дю Плесси в суп ложку дуста
мне жаль. И дуста жаль, и     жизни     крох.
Своею     смертью пусть он ляжет в морг.
Заслуженно бы памятника-бюста
при жизни удостоиться он мог,
но… славой     государства     занемог.
Конфликт – на легион     врагов     намёк.
Себя зря утешал: «Не зря ж я бьюсь-то.
Меня недаром лисом враг нарёк».
Нелишний там, где многим станет пусто
(в одних пределах Франции? в одних),
в науках, в деле ратного искусства
оратор и духовный проводник,
его преосвященство, как ни грустно,
здоровья был     некрепкого,    что устно
замалчивал, а сделав вывод, сник.
Нельзя сказать, что он при этом вкусно,
закладывать умел за воротник…
Со внешним миром торкаясь искусно,
в круг отдыха свой  он завёл родных: 
его общенье с ними было плотным
и крайне редко жёстким, сумасбродным.
Лезть в мир кривых зеркал был не горазд…
До власти жадный, до интриг голодный,
он знал, что с приложеньем сил вольготным
дорожки власти надо     строго     класть.
Лил реки крови с отвращеньем рвотным.
Памфлеты сочинял – от     Бога     страсть.

Любой рад тайне, вплоть до подноготной,
в политике он – щука. Не карась.
не пыжась пред врагом , не хоронясь,
был пугалом отнюдь не огородным…
            .             .             .
…Учебный бой оружием холодным
с его преосвященством много раз
бесчестье нёс партнёрам благородным –
те бились, с пораженьем не мирясь.
Прелат не источал фальшиво пыла.
Не будучи по нраву живопырой,
однако же красуясь не с клюкой
(и не перед кобылой иль слугой),
стал ловок и со шпагой, и с рапирой
прелат – к советам мэтров не глухой.
А в молодости было: он, лихой
(когда врагов их кровью ж     окропил     бой),
со шпагой влез в толпу – тылы     громил     ей.
Прелат был ни хороший, ни плохой,
но стал для многих личностью немилой…
Под Ла-Рошелью с кошкою Камиллой
прелату был не чужд уют-покой –
приятное наследье жизни мирной.
Хоть и ходил он с маскою унылой,
ему к лицу военный был покрой.
Однако, не представ для всех пронырой,
прослыл де Ришелье как злой герой,
на всём прямом вещающий про криво,
будь отчие законы то, иль нива.

Натурой многослоен, как… порей,
прелат был (выражаясь аскетично)
душою всей осады, но практично
жил за чертой осадных лагерей.
Как      паства      отнеслась? Да     пО     хер ей.
Лишь недруг не остался безразличным
к такому положению вещей.
Охраны штат прелат урезал лично.
Дан Ла-Рошели шанс? Чуть позже – ей.
Как форт давно прослыв анахроничным,
но выглядя с прелатом поживей,
пункт Пон-де-Пьер стал местом приграничным.
Но там, где расслабленье органично,
бьёт тоже жизнь ключом и всё же в ней –
рай гурий в пику     бдительной     жене
(не     лагерь осадной,     где по затеям
военных расстаются души с телом)…
             .            .            .
…Прощалось с утром      солнце      в вышине,
гармония цветов в пейзаже пела,
когда тревожно кошка зашипела,
заёрзав на руках у Ришелье.
Нет места в свите белым и пушистым,
когда в стране разборки и разор.
Помощник по делам не самым чистым,
застыл в дверях хозяйских де Рошфор.
– Прекрасный день для нас в раскладе Божьем.
  Напомню, монсеньор, я, бонвиван,
  к вам давеча с простой      особой      зван.
  Всё славно, монсеньор! Всё даже в   большем
  объёме дел, полезных, как бальзам,
  я выполнил, но… лишь отчасти сам.
  Отряд столкнулся с дракой и дебошем
  по воле гугенотских партизан.
  С отрядом я всю     шайку     растерзал!

  Немногих уцелевших, кто был брошен,
  то бишь в ночи под      корень      не подкошен,
  кто в храбрости своим наследьем мал,
  вот всех их с ядом трусости под кожей
   со Смертью лишь  их     драп      разъединял. –

Рошфор вошёл без дамы, но с докладом,
мечтая покомандовать парадом,
и сам себя ловить на мысли стал:
взор манит, как героя пьедестал,
блистая, окромя креста, деталь.

Вновь под     сутаной     нынче шеф запрятан.
Согласно сану выделясь нарядом,
то бишь уже с утра на старте ал,
его преосвященство кардинал,
покинув кошку, встал с Рошфором рядом:
– Вы вовремя. Я чуть не задремал.
  Надеюсь ваш отчёт… мил и не мал.

– Первейшую красавицу Европы,
  не дар с небес, а плод земной утробы –
  вовек ни на кого б не променял –
  добыл я вам, держа по ветру шнобель.

  К тому же, и со    смертью    я знаком,
  ведь падальщикам мог пойти на корм,
   когда пересеклись мы ночью с шоблой.
– Да что вам ночь с гадюками!  Вы ж  коброй

  способны не побрезговать в наклон!
  Ещё и      рот      раскрыв – пусть жалит в нёбо!
  Не всё ж вам тусоваться, пить     вино     бы
  и, сверх того, коль не противно, ром!

  Для новенькой особы мы что снобы.
   Иль с нею всё у вас чин чинарём? –
шеф ухмыльнулся. – Днём да с фонарём
  на фоне гостьи  я-то…  препоподобный…

  для вас на    коем    месте? На втором?
– Вас, шеф, боготворю я до озноба!
  Звезду      для вас достану! Завтра. Днём.
– Не надо      богохульства,      астроном!..

  Ну,  кто  у вас там гож на роль зазнобы?
  Ведите гостью, будем пить втроём!
   Не с трезву ж кандидатку брать в наём!
– Ох, в шутках, монсеньор, вы просто злобны!

  Я пьян и без вина уж. Кабы в нём
  лишь дело…                – Протрезветь-то вы способны?
  Во что ж конфетку вашу обернём?
   Что      благозвучней      из имён особы?
– Так… Афродита ей к лицу…                – Спорнём,
  дала б миледи фору ей      легко     бы…
– Да, заведи бы речь мы о портном,
  что модниц обирает белым днём…
  Во многом сёстры разные, но обе,

  коль разницу в нарядах уберём,
  по внешности, бесспорно, бесподобны.
  Ещё бы им портного     одного     бы
  и хахаля…                – Опять вы о больном?!
  Точней, о наболевшем, об одном.

  Рошфор! Поскольку мы не женофобы,
  а светочи     мужских     сугубо норм
  в     Париже,     как ни как, по гроб родном,
  то юмор мой в ваш адрес не без стёба…
  Поскольку гостья взята на прокорм,
  отчёт-то прозвучать ваш мог     острО     бы.

  Где в вашей ложке дёгтя горстка дроби?
   Что ныне в сердце дамы? Шторм? Не шторм?
– Будь сам в монастыре их  я гость дробный,
  уж верно б там не взвыл, как деспот скорбный.
– Правдивый жду рассказ, пусть не подробный.

– Про шарм мной проведённых там реформ?
  Возводят на меня, поди, поклёпы…
– По гроб вас помнить общество     могло     бы.
   С души снимите камень светских норм,
   а с языка – пожалуйста, затвор.
   Признались  бы, похвастались      взахлёб     вы.
 
   Вы, граф, владелец, или  сторож  форм
    мадам, ко мне доставленной на пробы? –
похаживая в шкуре филантропа,
шутил де Ришелье, хотя Рошфор
докладывал без пафоса и трёпа. –
   За вами, граф, следить мне нужно в оба!..
               
  …Ого! Одно из двух: иль шеф ваш хвор
   на  голову…  иль – жертва женофоба.
Прелат аж перестал косить под сноба,
когда всмотрелся пристально в особу,
которую привёл граф де Рошфор.

Он даже не вступил с ней в разговор.
– Сейчас разочаруюсь и завою!
   Надеюсь, вы не  шутите  со мною!
   Бог мой! Кого я вызвал на ковёр?!
   Знаком давно с Шарлоттой озорною,
   я дел хочу с     двумя,     а не с одною!
   Не в смысле том, что вы, граф – сутенёр…
    Уж хоть бы поработал с ней гримёр, –
смутился кардинал пред красотою. –
   Глаза я, то открою, то закрою…

   и, вновь открыв,      миледи      вижу я!
   В чём     дело,    граф?! Вам место – средь жулья?
   Готов начать допрос, в угоду зренью.
   Глаза глядят, разгадку не суля.
   Не всматриваться ж мне до одуренья!
   Шутить над шефом!.. Спьяну что ль, с нуля
   взять и включить в свой интерес глумленье?!
   Пока что полон я лишь изумленья.
   Сбеги она вспять в двери, я б, догнав,
   сказал: «Миледи! Наглость – преступленье!
    Дешёвое на редкость представленье»!
Крутя свой ус, улыбку спрятал граф:
– Поверхностное это впечатленье.
   Сюрприз мой не лукавство, не игра.

   Впрямь дама не Шарлотта. А сестра.
   Иначе бы в допрос ваш я не встрял.
– Слова без лжи, мерси, мне лечат зренье.
   Ко мне пришло двойное озаренье!..

             (продолжение в «9. Красивой легче стать удачливой шпионкой»
                http://www.stihi.ru/2017/09/07/4220)