Моя тень

    На том стою, и не могу иначе.
                Мартин Лютер

Моя тень на полу, грешно срастаться с нею,
даже при том, что я аморфность разумею
в беломраморной фрустрации, вне колоды
надежды, веры и обстоятельств природы.
Я в чём-то шулер, правда и в этом не хватит
пени на рядовые погоны. Погладит
ночью столь нежная тень, без формы, аж мандраж
вызывая, вперемешку с тем, что чудо, блажь —
равнозначны, касается фигуры робкой,
сливаясь в тёмный стиль милашкой-мизантропкой.
Обращаться к тени — дикая процедура,
по крайней мере, она — образец культуры,
морали, чести, великих лабораторий,
ну и массы не достигших жизни теорий.
Тень ясней человека и лучше Хроноса,
красивее и вывереннее космоса,
а личико её горит сплошной спиралью,
тело окутано изысканной вуалью,
о, ангелы, послы небесные, поверьте,
тень — чистое в жизни, всяк чистейшее в смерти.
Самоё отраженье — десятая муза
в схоластике слишком непрочного союза,
лишь сапиосексуал ищет любви во тьме,
но так правильней, ибо толпа ищет в себе.
Тень не уйдёт без любимого, ради теней
ей малоизвестных, дабы стать куда сильней
присутствия божества, не слышать голоса
и разрушить плюрализмом — Ад и Небеса!
Знай, тень — ближняя, иногда ошибается,
зато потом в алых розах появляется,
да, кому-то покажется сие невпопад, —
тень деликатнее, оттого бел снегопад;
и отсылает созерцание к Шуберту
Францу с мессой «Кирье соль мажор», но в сумме ту
идеологию можно назвать лишь бичом,
малодушным и казённым рыцарским мечом,
не спутав с плугом (будь то просвет, неясность, тень).
Мне хорошо, когда наступает новый день.
Однако, он приносит удвоенную боль,
стон экзальтации и, как аффект, раны, кровь,
свободу. Вскоре случится заря, табурет
рухнет, оставляя вслед холостой силуэт
беспросветного одиночества. Календарь,
осыпая реинкарнацией древа даль
квартир людей, предметов, областей, частично
разрывает формы связь, причём мелодично
настолько, что звук становится отмеренной
системой внутримозговой геометрии.
А разум по наитию — не чикара, а
прелюдия к зелёному саду, кабала
в котором не приветствуется, сам Эпиктет
счёл бы такую роскошь за славный пиетет
щедрого мира. Он бы облажался в своей
гипотезе раскованных элитарных страстей
всего Рима. Но не следует сгущать краски,
ведь гуманизм не предполагает острастки,
максимум — решётки от тучных федералов,
видный промах «дурака» со своим арканом,
возможно, «козы», хотя и власть Преисподни
дрожит перед роком, коли не пред исподним
злом. Всюду одни тени, мажоры, кибелы,
ювенальные интриги, цари, капеллы
детского мира униженных душ сиротских,
где, спустя несчастные семьдесят лет, скотский
звучит, как советский, просто перепутаны
буквы, слова, места и небо. Укутаны
детишки, подозревающие о муках
только в образе инь — бескрылого фантома
многоэтажек. Хочешь не хочешь, полюбишь
крутизну обрывов, мреть, мрак и Бездну в кубе
легковоспламеняющегося нефраза
(поистине великолепного экстаза)
судьбы. Диссидентка-тень тем бесчеловечней,
чем её эфирные нимбы безупречней,
а, вообще, эти кругляшки ей подходят,
чур, гораздо больше, во вселенной бездомной,
в насмешку прикрытой поварским полотенцем,
предназначавшимся подкидышу, младенцу,
имярёку — предтеча. Как жаль, что на фене
ныне глаголет древлянин, сидя в кофейне
то и слышишь: «Слава Богу». — Массовый тираж,
идиотизм поколенья, абсурд христьян,
да-да, тех самых пигмеев, запуск «Ether-1»
существенно облегчит задачу. — Покуда
есть на Земле — один, второй — посуда
будет биться. Будут биться живые сердца,
не предполагая, что агнец, али коза
имеют малейшее значение, жара,
прохлада — невесть что — Сион — холм, а не гора.
О, ты ль Купала? Власть и свет папоротника?
Воистину, днесь сонм вурдалаков в крапинку
скрывают ежедневную ложь, то ли потоп,
то ли заурядное наводнение толп
пустышек-павианов, тех жертв гардероба,
в гробу перевернувшихся суммой оброка
несуразной, то есть ближе к ионосфере,
как описано выше, серп к злаковой вере.
Есть добродетель? — Не всё ли равно? — Есть тени —
сто восемь первых, слегка приоткрывших сени,
с целью отдалить сознание индивида
от образа мысли как раз такого вида:
«Моя тень на полу, грешно срастаться с нею,
даже при том, что я аморфность разумею
в беломраморной фрустрации, вне колоды
надежды, веры и обстоятельств природы».
И тень во сне приобретает форму суток,
а свет становится для ней — как жёлтый сгусток,
даруя голос:
— Ты слышишь, милый? Плачет
ангел-хранитель твой, а легион судачит
лишь о новоявленном излёте стрел войны.
— Жаль, что в сием исходе уже погибли мы.
О, Тень, я слышу, как он плачет безотрадно,
но человечество ведь не вернуть обратно…

Гончаров А.С.
19-26 августа 2017