миаскит поэма

Немного к западу от Верхних Карасей
Встают, как сказы, синие Ильмены.
Лесные были юности моей.
Богатства камня их благословенны.
Из сладостной привычки  рисковать
Зайду порой в такие буреломы,
Не хватит сил осмыслить, чтоб понять…
Моменты эти в памяти весомы.
Из молодых теперешних лесов
Одно лишь безобразие сплошное,
Средь каменного хаоса и мхов,
С подстилкой мертвой из опавшей хвои…
Безмолвный лес…А было, каждый день
Наш дикий друг лес дополнял чудесно:
Тарпаны, соболь, северный олень,
Марал, сурок встречались повсеместно…

                1
Я хожу, узнаю места
По характеру горных жестов.
Здесь - росли вековые леса,
Захолустное было место,
Там – на склонах до снежной поры
Синих гор открытых и низких
День-деньской паслись табуны
Кобылиц и коней башкирских;
Сотни лет топтали простор;
Жили с она люди - «басджирты».
У подножья Чашковских гор
У реки стояли их юрты…
…………………………………
Смуглый, смелый кочует народ
Здесь с Аллахом в душе и с роком.
Любит песни, свободу, скот.
Только бедно живет, убого.
Весь в кочевье. Кочует, спит
В вековой непробудной дремле…

                2
«Миха Лапотник говорит,
что видал и черные земли.
А гористые те места
Красотой сравнимы со Спасом;
Оживляется ж их красота
Светлой, чистой речкой Миясом.
Дально  к северу, в глухоте,
В непроходных, таежных дебрях
Вслед за вороном на хвосте
Гаснет Солнце в кудлатых стеблях…
Березовня, тальник  увяз
Верст на тридцать с уральским гаком
В мшистых кочках реки Мияс;
Брод там есть в матюгах со смаком…
…………………………………………
Бойкой строчкой вода сочится,
Чистый родственник ваньке-встаньке,
Пробивается, вдаль стремится
По песку, по илу, по гальке.
Эк, водица! Целебна, в чести,
Скус имеет, на свет – искрится.
Это чудо берешь в горсти,
Пьешь взахлеб, не можешь напиться.
В разноцветных шалях старушки –
Отдыхают грибы по кочкам.
Крупный зверь, помельче зверушки
Оживают в частине ночью.
Пролезаешь кой-как бочком,
Встречь – худой, как при злой хворобе -
Человек; постоит молчком,
Поглядит и канет в чащобе.
Сын религии истинной веры.
Нет дорог. Леса, что трясина.
Страх. Все видятся староверов
Мне косматые образины.
Как сорвались с реки Керженец,
Частью с Выгонки,  Стародубья,
Так, держась нетронутых мест,
И осели в лесном безлюдье.
Не пугаясь близа башкир,
Валят сосны, рубят домины.
Обживают таежный мир,
Чаю, промыслом божьим хранимы…»
Так рассказывал поутру
Без утая, как и просили,
Приглашенный купцом ко двору
Человек, Мосолов Василий.
Простоват. Хитроват. Без мыслей
Видных сразу, лишь чует прок;
Есть в характере что-то лисье,
Так умен, в делах одинок.
Не сказать, что саженной силы,
Не рукаст, не грудаст, не велик
Лесомыга, бродяжка Василий,
Но без спору,  ражий старик.
Взгляд колючий, острый, что сабля,
И жестокий - случись война.
Схож Лугинин с ним - с каплей капля,
У того лишь завод да жена.
На охоте в засаде – не ерзнут,
Могут спать – по часу в году.
Эти, точно, нигде не замерзнут,
Даже если раздетых в тайгу.
Говорит, говорит Василий,
Ахнет, крякнет, погладит живот.
Из уральских кто ж выпить хилый?
И хозяин, и обормот.
А Лугинин – студеный, важный,
Как под осень в пруду вода,
Хоть бывает живой, продажный,
Что ж  купец,  купец завсегда.
Нет, сегодня совсем не веселый
Вид заводчика, дюже угрюмый,
Неспокойный, от разного квелый –
Одолели проклятые думы.
«Медь варить, чай, не то, что рожь.
И какой ты не будешь прыткий,
Выше ветра ведь не скакнешь,
Круговиной  одни убытки.
Руды возишь за много верст,
Лошадешки и тощи, и сиры,
И людишек  не густо окрест,
Прочно встать - не хватает силы.
Печь-то топишь, трубой-то дымишь -
Угль древесный так переводишь -
Цельный год, почитай, стоишь,
Почитай что, вовсе не робишь.
Златоустовский старый пруд
До июля  водой уж скудеет.
Что же проку от груды руд,
От углишка – коль молот  немеет?..
За окном каланча, плотина,
Накопченные сажей строения
Заводские, колеса машины…
С кем рассеять свои сомнения?
Ноет бок, простудил поясницу,
Но решает без лишних мук –
Летом в августе едет в столицу
К государыне, в Петербург.

                3
«Всепресветлейшая державная
Великая государыня
Императрица Екатерина Алексеевна
Самодержица всероссийская
Государыня всемилостивейшая
Бьет челом железных
И медных заводов содержатель
Ларион Иванов сын Лугинин…

…и ищо, в чем прошу наипаче,
на Миясе в башкирских дачах
И в провинции той же Исецкой
Чрез служителей, посланных мной,
Приискал я такое место:
Сверх довольства обильно водой,
Есть премного – шихтмейстера мнение –
Руды, медью весьма «неголодные»,
Есть леса на строение годные
И на угледревесное сжение.
Почитаю завод здесь медный
К построенью весьма способным,
И писал то  в записке подробной,
А металл сей державе потребный».
………………………………………
Несмотря на плохие вести
И приметы, в царственном жесте
Катерина перо омочила
И Миассу милость явила.
Дописала в углу прошенья
Аккуратно, по-женски просто:
«И о том челобитья решенье
Учинить, дабы вскорить роста
И казне не грозить уроном,
Вод теченья запрудой сневолить,
Медзавод же на месте оном
Высочайше дозволить построить!»
            Подписано ноября в 18 день 1773 года.

                4
Возле прудика слуги верные,
Их ливреи, как амуниции,
В Оренбургской обширной губернии,
В глуховатой Исецкой провинции,
В Барабатынской дикой волости,
Вызывающей приступ веселости
В ежеденной наезжей братии.
Вон один, у коляски с Игнатием
Бородатый мужчина – хоть в кельицу –
Божья стать якобыть рождена.
Глядь-поглядь он на «мушную» мельницу.
Ну а мельница? «Созжена».
Покосившийся остов плотины.
Надо править сливные мосты.
То стоит, вздыхает Лугинин,
Зрит «раззора, пожарищ» следы.
Ларь поправить, досыпать вершину –
Не прорвало бы берега…
Ох, уральская Палестина,
Не сломили бы тут рога!
Медзавод, что хирел в Златоусте,
Надо ж было куда-то приткнуть,
А вода, а леса до устья,
А металлы?..И в это суть.

                5
Ой башкиры! Зачем же вы кротки?
Ведь старшины загнали ваш дом
За бутылку четверти водки
Да  за 30 рублей серебром.
Родовые обширные земли,
Где века кочевали вы в дремле.
«…и башкирцы, когда наезжают,
в непрестанном волненье бывают.
Все не могут привыкнуть лихи,
Что те земли уже не ихни.
Временами також нападают».
Ясно. Город еще не жил
Среди гор в Золотой долине,
Не шумел, не гудел, не дымил,
Было чисто, лесисто, пустынно.
По реке от плотины вниз
У сараев тяжелый молот
Да пяток деревянных изб,
Вот и все, если это город.
Не для славы да для огласки
Он рожден  ремеслом своим сильный,
Зваться будет отныне Миасский
Петропавловский Медеплавильный!..
Токмо минет чуть больше года,
И окрест переменится вид,
Покоренная сдастся природа,
И в столицу доклад полетит.
«…и с числа повеленных печей
десяти, плод бессонных ночей
два гармахерских горна складены,
и говорено також речей,
а деньки, как у бога скрадены.
И которыя все те печки
Сего августа в дело пущены,
Так дымятся себе у речки,
А башкирцы с земель тех отпущены».
                О сем рапорт подан в Берг-коллегию
                канцелярии Главного правления заводов
                Урала августа в 12 день 1777 года.