Птенчик

  Составляя рапорт с просьбой о переводе меня в эту забытую богом и людьми военную часть, расположенную недалеко от границы с Казахстаном, я ничуть не сомневался в правильности своего решения. Всё, в чём я нуждался - обрести тишину и покой в этих безлюдных краях . Гарнизону требовался опытный хозяйственник, знающий толк не только в военном деле.  За долгие годы существования часть пришла в такое запустение, что от неё открещивались и срочники, и министерство. И я был уверен, что моё прошение будет одобрено.
  Так оно и случилось. Вскоре на почту пришло электронное письмо с приказом о моём переводе. Так как гарнизон находился за тысячи километров, на сборы мне было отпущено несколько дней.
  Оставалось уладить кое-какие дела. Единственной проблемой в этом деле была моя восьмилетняя дочь Надя, которую я не мог никому оставить. Поэтому я без всяких обиняков объявил дочери, что пришло время прощаться с друзьями, так как мы едем далеко и надолго.
 Не буду углубляться в подробности причины моего отъезда. Размеренная жизнь моей семьи покатилась под откос после той злополучной автомобильной аварии, виноват в которой был я, и только я. Несмотря на мои правдивые показания, суд расценил проишествие как несчастный случай. Учитывая все обстоятельства, меня оправдали, но было ясно только одно: ни я, ни дочь вряд ли когда оправятся от этой горькой потери.
 К моему стыду, похоронив жену, я на целый месяц ушёл в горький запой. Надюша заперлась у себя в комнате и целыми днями плакала, отказываясь от еды. Так продолжалось более тридцати дней, пока наконец я не угодил в больницу с тяжёлым сердечным приступом. Проведя сутки на грани жизни и смерти, я решил, что больше так продолжаться не может. Отняв у дочери мать, было бы неправильно лишить её и отца. Поэтому я  решил всерьёз заняться своим физическим и психическим здоровьем.
 Однако, борьба с самим собой была тяжела и изнурительна. Чувство вины неумолимо преследовало меня день и ночь. Оно осуждающе пылало и в глазах прохожих, и с экрана телевизора. В шуме ветра и шелесте листвы мне слышался тот же невнятный укор, который я часто повторял самому себе : зачем? Зачем ты гнал как безумный? Ответом мне была лишь невыносимая тоска, обливавшая сердце не то кислотой, не то горечью.
 Я также терпеть не мог находиться в кромешной темноте, поскольку цветовая фантасмагория в глазах рождала один и тот же образ. Покойная жена мерещилась мне всюду - и в случайных прохожих девушках, и в причудливых узорах весенней листвы. Сновидения были яркими и реалистичными. Если днём мне удавалось раствориться в бытовой суете, то ночью я просыпался по нескольку раз, обливая слезами подушку.
 Гарнизон находился на Урале, в суровых и диких краях, где днём столбик термометра зашкаливал выше тридцати, а ночью опускался до минусовой отметки. Жизнь здешних обитателей была не особо богата на события, поэтому наш приезд произвёл небольшой фурор. Нам с дочерью тут же выделили лучшие аппартаменты с ванной и кухней в офицерской казарме, а заведующий провиантом тут же выделил нам ни много ни мало десятикилограммовый мешок шоколада. Надя аж запрыгала от восторга.
  До приезда моего старого друга - сержанта Вадима Фёдоровича Журавлёва, оставалось около недели, и у меня было достаточно времени,чтоб познакомиться со срочниками и офицерским составом. Я провёл беседу чуть ли не с каждым служащим, стремясь выявить как можно больше помех несения службы в этом гарнизоне. Стараясь не упустить из внимания ни одной жалобы, я составлял длинные подробные списки, планы да сметы по переоборудованию части. Забот был полон рот, поэтому я предоставил Надюшу самой себе, позволяя ей гулять сколько душе угодно.
  Поначалу дочь приходила домой рано, так же по привычке запираясь в комнате со своими игрушками. Порой я слышал из за двери её комнаты горестные всхлипывания - тоска по любимой маме и здесь давала о себе знать. Не только дочери, но и мне временами становилось невыносимо тоскливо. В такие минуты, опираясь на воинскую закалку, я с головой уходил в работу, усилием воли прогоняя грустные мысли.
  Так проходили день за днём.
  Моя душа понемногу освобождалась от тяжкого груза, а вот с дочерью стали происходить весьма ощутимые перемены. Она заметно повеселела, и съедая в обед порцию гречневой каши с тушёнкой и полплитки шоколада с чаем, тут же убегала прочь из дома, в сторону заброшенного слада, где некогда хранились боеприпасы. Мне приятно было видеть дочь счастливой, и я надеялся, что наша жизнь войдёт в прежнюю колею. Заостряя внимание на своей работе, мне удавалось на некоторое время разогнать болезненную тоску, а глядя на весёлую цветущую Надюшу, так и вовсе забывал о своём горе.
  Девочка была немногословна, но её ласково-хитрый взгляд говорил о многом. Приятно, когда у детей есть свои маленькие секреты. Возможно, дочь ждала от меня вопросов, но я продолжал играть с ней в молчанку, делая вид, что не обращаю внимания на её улыбки и взгляды исподлобья. В конце-концов Надя сдалась первой.
 - Пап, а у меня теперь есть птенчик!
 - А, вот оно что! - улыбнулся я. - То-то и смотрю, бегаешь как заводная..
 - Он у меня живёт во-о-он в том сарае, - дочь кивнула в окно в сторону склада.
 - Доча! - строго сказал я. - Коль у тебя завёлся питомец, теперь ты должна не забывать после него мыть руки.
 - Обещаю.
 - И поменьше хватай шоколад, а то будешь толстая и ребята тебя задразнят.
 - Здесь нет ребят, - вздохнула Надя.
 - Скоро будут,- пообещал я.- В этом месяце сюда приедут ещё две семьи.
 - Ладно, пап, я побежала, - заторопилась дочь. - Птенчик, наверное уже голодный.
 - До поздна смотри не гуляй! - крикнул я вслед. И усмехнулся, подумав, сколько родителей в мире повторяют в этот момент эту избитую фразу.
  В мои обязанности включало за каждую мелочь журить новобранцев, но с дочерью я старался обходиться мягко. Можно сказать, я баловал Надю ей же во вред. Когда она приходила поздно, не явившись к ужину, я делал вид, что не обращаю на это внимание, сидя перед телевизором, либо ознакамливаясь с документацией гарнизона..
  Воскресным утром ко мне в дверь постучался один из срочников и доложил, что сержант Журавлёв прибыл. Одевшись по форме и собрав свою двухнедельную писанину в несколько пухлых папок, я тут же отправился в соседнюю половину дома, облюбованную полковником.
 - Разрешите, - слегка постучав в дверь, я переступил порог. - Старший прапорщик Ерёмин прибыл!
 - Заходи, заходи сердешный! - улыбнулся мой старый знакомый, вставая из - за стола. Мы дружески обнялись. Я был знаком с Вадимом Фёдоровичем без малого двадцать лет, ещё с учебки. Впоследствии работая с ним, я высоко отметил доброту и искренность этого одинокого человека, всю свою жизнь посвятившего военной службе. Наши отношения постепенно стали более дружесими, чем деловыми, и в основном благодаря ему я очутился здесь в качестве заведующего хозяйством.
 - Ну, как обосновался? - поинтересовался Фёдорыч. Поначалу наш разговор состоял из мелких бытовых вопросов, главный из которых касался образования Надюши. По ходу разговора я понял, что учебную программу начальных классов придётся преподавать мне самому.
 - С молодёжью пообщался? - спросил сержант. - Каково им тут служить?
 - Бойцы -то довольны, - ответил я. - Вот только просят выдать ещё по одному байковому одеялу. Холодновато ночами. Батареи практически не греют.
 - Это верно. Особенно когда ветер с казахских степей.
 - И гречка с тушёнкой им надоела. Сколько можно одними консервами питаться?
 - Есть ещё и перловка, - улыбнулся сержант, - уже разнообразие.
 - Не, Фёдорыч, ну так же не годится. Вот, посмотри, что я здесь надумал. - Я развернул перед сержантом папку с проектами. - Во-первых ржавые трубы отопления никуда не годятся. Надо всё менять на пластик.
 - Всё верно, - кивнул сержант.
 - Во-вторых, не годится сама котельная. Установим новое оборудование, на жидком топливе. Судя по документам, скважине уже около двадцати с лишним лет, и глубина её невелика. Поэтому вода поступает с перебоями, и уж точно не пригодна к питью.
 - Пробурим рядом новую.
 - Зачем рядом? Пробурим южнее, ближе к казармам, там, где рощица за забором. Там же и построим новую котельную.
 - А с этой что будем делать?
 - Переоборудуем под кухню, - я раскладывал перед Фёдорычем всё новые и новые листы с чертежами. Сержант одобрительно покачивал головой.
 - Одобряю целиком и полностью, - сказал Фёдорыч спустя некоторое время.
 - Сметы прилагаются отдельно, - я развязал вторую папку.
  Мы разговаривали более часа, составляя планы на ближайшие дни. Под конец беседы я собрал обратно часть документов, часть оставил Фёдорычу. Мы собрались прощаться, но тут я вспомнил ещё кое-что:
 - Вот что. Вчера я купал дочку. И заметил на её теле сыпь.
 - Сыпь? - нахмурился Фёдорыч.
 - Не,не, - замотал головой я. - На чесотку не похоже. Скорее, на крапивный ожог. Но я в помине не видел поблизости никакой крапивы.
 - И где сыпь? На животе? На груди?
 - Только на боку. Везде всё чисто.
 - А вдруг всё ж чесотка? Или другая какая зараза. Так что вперёд, прямиком к фельдшеру.
 - У меня другая мысль. Послушай, Фёдорыч. Тот пустой склад, что напротив нашего жилья...
 - Ну...
 - Надюша облюбовала его и пропадает там целыми днями. На всякий случай я послал ребят осмотреть помещение - не осталось ли там ничего опасного. Нет. Бетонный пол да пару ящиков.
 - Склад пустует уже три с лишним года, - заметил Фёдорыч.
 - Вот и хотелось бы узнать, что именно там хранилось.
 - Пустяки, - отмахнулся сержант.- В одной части обмундирование, лопаты, сапоги, прочее шмотьё. В другой - огнестрелы. Всё давно списанно. Никакой химии здесь и в помине не было.
  Мы немного помолчали.
 - Послушай-ка, - осенило Фёдорыча, - По прибытию вас тут ничем сладким не угощали?
 - Шоколадом, - вспомнил я . - Слушай, а ведь теория верна!
 - Вот и контролируй своё дитя. Шоколада у нас нас лет на десять вперёд. Моя, кстати, заслуга.
Ну, бывай, Володь, - Вадим фёдорыч поднялся из- за стола и протянул мне руку. - Завтра бойцов - копать, а тебе в райцентр за стройматериалами.   
  Покинув старого приятеля, я направился на другой конец гарнизона, к мехпарку. Кругом высились заброшенные склады и бараки. По пустому плацу ветер гонял мелкую пыль. "Неплохо б для начала ещё и заняться озеленением,"- подумал я, представив вдоль домов аккуратно стриженные газончики и пышные туи.
   Щурясь в свете полуденного солнца, со склада выбежала Надюша.
 - Куда ты, пап?
 - По делам, - бодро ответил я. - Боже, ну ты и чумазая!
  Дочь ласково и в то же время хитро улыбнулась исподлобья.
 - Чего улыбаешься? Мне тебя что, каждый день купать, поросёнок?
 - Пап, пойдём я покажу тебе! Я устроила птенчику домик в большой зелёной коробке.
 - Время поджимает, - вздохнул я, покосишись на тёмный проём складской двери.-  Не могла найти место для игр почище да посветлее?
 - Ты боишься темноты, а мой птенчик боится света! Вот так! - дочь развернулась и убежала обратно внутрь. - Пока, пап! Позовёшь меня, когда вернёшься!
  Под зелёной коробкой дочь имела в виду пустой железный ящик, где раньше хранились боеприпасы. Я немного развеселился, представив этакий мирный символ части - птица, кормящая птенцов в ящике из-под фугасов. Предложить такое Фёдорычу - возмутится, дескать у нас армия или детский сад?
  И что за птенец такой, что прячется от света? Детская фантазия вполне могла себе позволить воображаемых друзей. Лишь бы это не переходило грань вымысла и реальности, а то, чего доброго, потребуется вмешательство психиатра.
  Мы вернулись поздним вечером, по самые борта гружёные лесом, цементом и прочими строительными материалами. Старая дорога пролегала сквозь дремучие хвойные леса, но ЗИЛ времён СССР героически справился с дальней поездкой. Я же решил, что больше так рисковать не стоит, если не желаешь попасть на обед волкам или медведям, и весь вечер прикидывал в голове, насколько будет возможно оснастить гарнизон новой современной автотехникой. Надюша уже находилась дома и листала любимую книжку. Я был доволен проведённой работой и находился в хорошем расположении духа, поэтому не стал журить дочь за раскиданные по полу игрушки и испачканное платье.
  Купая Надюшу этим вечером, я удовлетворённо отметил, что сыпь на её боку почти исчезла. Неплохо было б совсем избавиться от шоколада, но мне не хотелось лишать дочь маленьких радостей в этом скучном унылом месте.
  Ужин был праздничным. В посёлке я купил фруктов и овощей, и стол был завален всевозможной снедью. Дочь уплетала бутерброд с колбасой, а я потягивал вкусное пиво, развалившись в уютном кресле.
 - А консервы будем есть? - неожиданно спросила Надя.
 - Соскучилась по гречке? - усмехнулся я, - Или, может тушёнку открыть?
 - Ну, ты ж не позволяешь мне есть шоколад, пока я не съем гречку.
 - Сегодня всё можно, - ответил я, - Но в меру.
 - Пап, а скоро сюда приедут мои ровесники?
 - Потерпи месяцок, - улыбнулся я. - Скоро здесь будет сплошное веселье.
И школу откроем, и кружки самодеятельности... стоп, стоп, - забеспокоился я, заметив, что дочь тянется за очередным ломтиком шоколада. - На сегодня хватит!
 - Пап, ну можно ещё кусочек? Раньше ты мне больше разрешал.
 - А сейчас запрещаю.
 - Почему?
 - А потому что у тебя началась аллергия на сладкое. Сыпью покрываешься.
 - Сыпью?
 - Пятнышки на боку. Сама разве не видела? И чешутся небось.
 Надя смущённо засопела, теребя под столом скатерть. С минуту она вздыхала, затем решилась.
 - Пап.. я хочу открыть тебе одну тайну.
 - Весь внимание, - насторожился я.
 - Дело в том...что... ну, вобщем, это не от шоколада.
 - Так, так, - протянул я. - А от чего же?
 - Ты не будешь ругаться?
 - Не буду.
  Надя снова вздохнула, на этот раз глубоко и грустно.
 - Это всё птенчик.
 - Не понял. При чём здесь птенчик?
 - При том. Я брала его с собой на ночь в постель. У него острые пёрышки.
 - Вот ещё! - возмутился я. - Где это видано, чтобы девочки ночевали с птенчиками?!
 - Мне было скучно.
 - Надя, обещай мне, что подобное больше не повторится!
 - Обещаю! Честно - честно, - Надюша виновато опустила глаза. - Его пёрышки сильно кололись, я всю ночь плохо спала. А потом у меня чесался бок.
 - Эх доча, доча, - в свою очередь вздохнул я, намазывая маслом хлеб. - Совсем ты у меня от рук отбилась. Вот будешь сегодня в наказание постельное бельё менять.
 - Это самое что ни на есть суровое наказание, - пошутила Надя, заботливо сметая крошки со стола.
 - Зачем выкидываешь? - поинтересовался я, наблюдая как дочь выбрасывает остатки ужина в мусорное ведро. - Отнесла б своему питомцу угощение.
 - Нет, - отозвалась Надя. - Он у меня такое не ест.
 - А почему "он"? Откуда ты знаешь, что твой птенчик - мальчик?
 - Все птенчики - мальчики, - простодушно ответила Надя. - А потом из них вырастают птички. Они - девочки.
 - Вот оно что! - отозвался я, откусывая кусок бутерброда. - Буду знать. А хлеб он почему не ест?
 - Не знаю, - развела руками дочь. - Я ему разных жучков даю, да сороконожек. И он их клюёт, только когда они бегают.
 - Вот глупый птенчик, - пробормотал я с набитым ртом.
 - Неправда! - в шутку обиделась Надя. - Он очень умный. Когда он хочет кушать, он всегда просит.
 - Разевает клюв?
 - Нет. Встаёт на задние лапки, а передними шевелит.
  Мой бутерброд замер на полпути ко рту.
 - Шевелит передними лапками?
 - Да. Мне сразу понятно, что он хочет кушать.
 - Ты хотела сказать - крылышками?
 - Нет, - Надя недовольно повела плечом , - я же сказала - лапками. Крылышки ещё не отросли.
 - Но дочь, у всех птенчиков имеется только две лапки!
 - А у моего их больше, - ответила дочь.
 Я отложил в сторону бутерброд и посмотрел в окно. На дворе сгустились непроницаемые уральские сумерки. Какие тайны скрывает в себе темнота? Какие ещё она нам преподнесёт загадки? По моей спине пробежала лёгкая дрожь.
 - Давай-ка накинь на себя что-нибудь тёплое. Пойдём смотреть твоего птенчика.
 - Прямо сейчас? Подожди пап, сейчас, только фонарик найду! - засуетилась Надя. Я снова бросил взгляд на окно. Меньше всего мне хотелось очутиться в темноте."Чёртовы неврозы!" - подумал я.
 - Дочь, у меня к тебе просьба, - слегка нервничая, я задёрнул шторы. - Не могла ли ты сходить на склад одна?
 - Могу и одна!
 - И принеси своего питомца прямо сюда.
 - Уже несу!- отозвалась дочь из прихожей. Хлопнула входная дверь, и воцарилась тишина. Некоторое время я сидел за столом, сложив руки и тупо глядя перед собой. В голову лезли самые что ни на есть дурацкие мысли: вернётся ли Надюша? Не сгинет ли она в этой кромешной тьме? Ругая себя за малодушие, я достал с полки папки с документами и разложил на столе.
  По мере работы возникало всё больше и больше вопросов? Где найти бурильщиков? В какие сроки министерство перечислит нам требуемые суммы денег? Долго ли ещё пробудет здесь Вадим Фёдорович, или в ближайшие дни его командируют в ещё какой-нибудь отдалённый гарнизон? Я устало зевнул.
  На часах было без четверти одиннадцать.
 - Папа, а вот и я! - с прихожей потянуло холодом, и в комнату вбежала Надюша, румяная и счастливая. - А вот и мой птенчик!
  Всё ещё витая в своих мыслях, я нехотя оторвал взгляд от бумаг..
  Врачи предостерегали меня от повторного сердечного приступа. Мне даже советовали бросить военную службу в связи с риском инфаркта. Со временем я чувствовал себя всё лучше и лучше, пока наконец совсем не отказался от медикаментов. Но сейчас мне казалось, что всё лечение пошло насмарку.
 - Надя, - тихо проговорил я. - Брось это. Немедленно.
 - Бросить? - дочь удивлённо округлила глаза, - Но почему?
 - Это не птенчик!
  Сердце билось молотом о грудную клетку. Казалось, с минуты на минуту я потеряю сознание. 
 - Надя, разве у птенчика бывает восемь ног?
 - Но зато у него есть клювик.
 - Это не клювик!
  На руках у дочери ютилась огромная, величиной больше моей ладони, степная фаланга. Я и представить не мог, что в мире существуют особи столь крупных размеров. Её толстое брюшко было почти совсем лишено волос, и сквозь бледную прозрачную кожу просвечивались внутренние органы. Зато членистые лапки были покрыты столь густой и длинной щетиной, что издалека казалось, будто тело её окутано туманной дымкой. Мохнатую голову венчали хелицеры - страшное орудие степного хищника - аккуратно сложенные в форме острого птичьего клюва. И это мерзкое, отвратительное чудище моя дочь без страха держала в руках, прижимая к груди.
 - Но если это не птенчик, то кто?
 - Это - фаланга!
 - Из него вырастет большой розовый фаланго? - обрадовалась Надя.
 - Нет! - я заорал так, что дочь испуганно отступила на шаг. - Из неё не вырастет фаланго! Это и есть фаланга! И она тебя укусит! Брось, кому говорят!!!
  В глазах Надюши блеснули слёзы, и она ещё крепче обняла своего питомца.
 - Неправда! Она никогда меня не укусит, потому что она любит меня. И я люблю её!
  Мой рассудок находился на грани помешательства. Задыхаясь, я откинулся на спинку кресла.
 - Значит, ты у меня не птенчик, - проговорила дочь, любовно держа паукообразное на вытянутых руках. - Ты - фаланга. Какое красивое у тебя имя! Наверное, ты самая - самая лучшая из всех фаланг в мире! - с этими словами Надя поднесла паука к лицу и прижала к щеке.
 - Моя фаланга, - нежно прошептала девочка, целуя её бледное прозрачное брюшко.
  Моё безумие достигло предела. Я вскочил с кресла и что есть силы ударил девочку по рукам, выбив из её ладоней мохнатое чудовище.
 - Папа!!! - закричала дочь, - За что ты её так?!!!
  Ударившись о стену, фаланга грузно шлёпнулась на пол. Волоча брюшко по полу, она беспомощно заковыляла прочь, оставив возле плинтуса пару оторванных мохнатых лапок. Меня переполняли и отвращение, и ярость. Окинув взглядом комнату, я метнулся за стоящей в углу толстой деревянной шваброй.
 - Папочка, миленький, не надо, пожалуйста! Не бей её! - истеричный крик Надюши доносился до меня словно откуда-то издалека. В приступе слепой ярости я поднял швабру и стал наносить удар за ударом.
  Фаланга издала не то писк, не то скрежет. Она продолжала жалобно пищать всё время, заглушая рыдания несчастной дочери, пока я мощными ударами швабры дробил её конечности и размазывал по полу внутренности. Этот писк, казалось, звучал тысячелетия, знаменуя безысходность всех начинаний в нашем бренном мире. В нём звучали и боль, и укор, и мольба о спасении. И прощение - самый великий дар, испокон веков передаваемый из поколения в поколение...
  Мгновения тянулись, словно вечность, но, наконец, всё было кончено. Пелена безумия сползла с моих глаз, и на смену ему пришла боль. И вместе с ней - жгучий, всепроникающий стыд. Дочь лежала ничком на полу, тело её сотрясали беззвучные рыдания. Я начал осознавать, какую ужасную, непростительную глупость только что совершил. Неужели я только и могу, что наносить родным и близким тяжкие, незаживающие душевные раны? Из моей груди вырвался невольный стон.
 - Наденька, - окликнул я дочь. К горлу подступил тяжёлый комок. - Надюша.. доченька..
  Я поднял дочь с полу и нежно обнял. Вопреки ожиданиям, она не отстранила меня, а лишь крепче прижалась ко мне, уткнувшись в гимнастёрку. Несколько минут мы стояли молча, и мои слёзы капали на её головку.
 - Прости меня, - прошептал я. - Прости, пожалуйста.
  Я провёл ладонью по её волосам. Надя высвободила лицо и уставилась на стену бессмысленным невидящим взглядом. Сквозь шторы пробивался свет прожектора, что включали с полуночи до утра.
 - Надя, ну скажи мне, - самым мягким тоном, на который только был способен, спросил я, - Ну что, что такого ты в ней нашла?
 - Её глаза... - еле слышно прошептала дочь.
  Мы вместе присели над останками фаланги. На мёртвой голове сверкали восемь чёрных бусинок глаз. Верхние, самые большие, были окаймлены густой бурой щетиной, загибающейся к кончикам наподобие ресниц, что придавало глазам участливо-задумчивое выражение. Словно тело паука обладало настоящей человеческой душой.
  В этих глазах таилось что-то близкое. Родное...
 - Действительно, красивые глаза... - пробормотал я.
 - Они были точь в точь как у нашей мамы! - разрыдалась Надя.


                .  .  .