Златослава

ЗЛАТОСЛАВА



 
Было позднее зимнее утро. Над лесистой окрестностью, где на вздыбленных холмами берегах тихой речки раскинулось большое село, дрожал, замирая, колокольный благовест. Солнце, щедро озарив округу, окрашивало радужными бликами заснеженные, отяжелевшие ветви деревьев, камышовые крыши старых хат и рельефную наметь, называемую сугробами. Глубокое с просинью небо было безоблачным. Дыхание открытого космоса окутывало землю. Морозец щипал уши и носы, сухо похрустывая под ногами прохожих, с любопытством поглядывающих во двор старой Златославы.
Женщина, одетая в древний лапсердак, с видавшим виды серым шерстяным платком на голове, пилила дрова неподалёку от изгороди, у раскрытого сарая. Допилив одно полено, она разгибала спину, выпрямлялась во весь рост, а рост у неё был немалый, брала, сделав несколько шагов к двери, очередной кругляк, укладывала на ветхий с виду козелок. Ножовка с крупными зубьями, представлявшая собой часть поперечной пилы с одной ручкой, послушная рукам старухи, исправно двигалась поперёк него вперёд-назад, впиваясь в «тело» и взвизгивая. Опилки в такт движению брызгали вниз желтоватыми струйками, образуя на снегу конусный холмик. На удивление многих соседей, Златослава в преклонных своих летах, несмотря на пережитое, благодаря внутренней духовной опоре, сохранила свою прежнюю стать, зрение, зубы и лицо без глубоких морщин. Кое-кто рассуждал по-своему: «с дьяволом знается».
Некоторые прохожие, увидев старуху, поспешно взмахивали правой рукой, изображая на себе символическое крестное знамение, и тихо проговаривали слова: «С нами крестная сила. Спаси, Господи». Златослава в их сторону головы не поворачивала.
 
Послышался скрип калитки, и во двор вошёл человек в священнической камилавке, в чёрном пальто, из-под которого выбивались полы подрясника. Это был настоятель местного храма Христа Спасителя, иерей Богдан Чиж – литургия закончилась.
– Помогай тебе Господь, Златослава! – возгласил священник, подойдя ближе.
– Сказал Бог, чтоб ты помог! – ответила женщина, обернувшись с грустной белозубой улыбкой и высоким челом без резких морщин.
«Моложаво выглядит девяностолетняя старуха, красивая, видать, была женщина», – подумал про себя священник Богдан, а вслух сказал:
– Я для того и пришёл.
Положив свёрток, который держал в руках, поодаль на снег, подобрав повыше полы подрясника, расстегнув пальто, тут же взял из рук хозяйки инструмент и принялся отпиливать чурбачки. Златослава недолго постояла рядом, переводя дух, затем взялась укладывать отпиленное в штабелёк.
 
Появление иерея во дворе удивления у неё не вызвало: это уже не первый раз. Богдан Чиж – её сосед, их дома сморят друг на друга окнами через дорогу. Отношения внешне выглядят так, будто святой отец просто из чувства человеколюбия оказывает старому человеку помощь. Некоторые прихожанки его церкви именно это ставят ему в упрёк. Их возмущает то, что Златослава никогда не посещает церковь, а батюшка у неё в услужении… Некоторые из особенно рьяных говорят, что она не просто неверующая, а язычница: поклоняется идолу, а ещё, может быть, – ведьма…
На это отец Богдан отвечает так:
– Дорогие прихожане, прошу вас следовать моему примеру… Оказывайте старым людям помощь. И Златославу не обходите стороной. Вспомните, если вы забыли, пятеро сыновей и муж Златославы, защищавшие нас с вами, не вернулись с войны… А всякие домыслы нужно отбросить.
Вслух произнося эти слова, Богдан лелеял надежду залучить Златославу в свою церковь, отвоевав её у старой приверженности молиться кумиру. Он уже не один раз приходил к ней. Это была его заветная цель. Хотя и недовольным прихожанкам слова он говорил правильные.
 
Уложив поленья, Златослава вошла в дом, приготовила чай и, выйдя на улицу, окликнула священника, продолжавшего елозить ножовкой по неподдающемуся берёзовому кругляку:
– Богдан, иди чай пить, – Златослава не церемонится в обращении с ним, ведь она помнит его ещё с тех пор, когда он, голопузый и без штанов, гонялся по улице за выскочившей из двора курицей.
Работник повернул бородатое лицо на призывный голос хозяйки:
– Спаси, Господи, матушка (это слово монастырского обихода употреблял он в обращении ко всем женщинам, что озаряло его молодой лик ореолом святости), сейчас приду. Оставив ножовку на козлах, он подхватил свёрток, дунул на него, освободив от мелкой снежной пороши, вошёл в сенцы и обмёл снег с сапог, похлестав их веником. Войдя в дом, остановился у порога, обвёл взглядом жильё старухи, которое не было обременено мебелью. Вдоль стен слева и впереди были деревянные лавки, справа – большая русская печь, под ней ухваты с почерневшими держаками, за печью – полати, к ним почти вплотную подступал стол топорной работы. Всё это гость увидел в один миг. И не в первый раз.
 
– Мир дому сему! – провозгласил он зычно. И перекрестился, глядя перед собой. Зная, что в красном углу иконы нет, туда и не взглянул. А ещё не взглянул потому, что там на особой резной подставке стояло мастерски сработанное деревянное изваяние, которое хозяйка называла кумиром и Сварогом.
– И тебе мир! – коротко ответила Златослава. – Проходи, садись к столу, – пригласила, придвигая чашку ближе к гостю. Священник сделал пару шагов от порога и протянул свёрток хозяйке:
– Спасителя тебе принёс... а то в дом войдёшь – лоб перекрестить не на что…
Старуха стояла с опущенными руками, глядя на рот говорящего с недоумением… Священник стал разворачивать чёрный платочек, из него выглянул лик Иисуса Христа, писаный маслом, ещё пахнущий краской.
– Ну, и зачем это мне? – удивилась Златослава, – у меня есть на кого молиться. Я Солнцу поклоняюсь. Оно мой Бог. Всем даёт свет и греет всех. И ни у кого не хватит сил распять его!
– А это что у тебя в святом углу? – спросил священник.
– Это кумир мой, Сварог, – образ далёких предков, ставший Богом Неба. Если хочешь, повесь где-нибудь свой подарок. Мне он не мешает.
– Молоток и гвоздь нужен, – оглянулся гость, как бы ища…
– Возьми под печью. Там гвозди и молоток, – сказала хозяйка.
 
Богдан, не мешкая, взял инструмент и, встав на лавку, вколотил гвоздь в самый угол, выше кумира. И, спрыгнув на пол, сказал:
– Теперь мы с тобой будем молиться иконе, а не «деревяшке».
– А икона – что... не деревяшка? – удивилась хозяйка, придвинув плетёную хлебницу с пирожками и наливая в чашку чай.
– Деревяшка, да не простая... кхе-кхе,  – покхекал Богдан.
– Садись уж, чай, поди, совсем остыл. Пусть висит. Оно мне не помеха, – повторила хозяйка, махнув рукой в сторону… А сердце почему-то сжалось…
Чай пили неспешно, изредка роняя слова. Отец Богдан, сёрбая ещё горячий чай, прятал в жидкой бороде довольную улыбку… и веры не терял на полную победу… Поднёс ко рту румяный пирожок, борода чинно разверзлась, приоткрыв тёмное углубление рта, откуда блеснули крупные белые зубы.
 
Некоторые старожилы села Берестового знали и в досужих посиделках пересказывали предание о раннем периоде жизни Златославы… Ещё в свои молодые годы они слышали от стариков, что некий заволжский богач Берестов получил их село Николаевку за карточный проигрыш бывшего здесь разгульного пана. Оставил в хозяйстве немца-управляющего и время от времени наезжал к нему из-за Волги. А когда его сын, молодой офицер, склонный к занятиям литературой, поспешно вышел в отставку и женился – получил от отца в удел это село уже с новым названием – Берестово, по фамилии нового владельца. Часто его называли просто – Берестовка.
Немец-управляющий службу исполнял исправно. Молодой Берестов, Всеволод Илларионович, высокий, как тополёк, стройный, сероглазый, с аккуратными усиками и русыми вьющимися бакенбардами, обрамлявшими красивое лицо; в движениях порывистый, – был доволен им и не особенно вникал в хозяйственные дела. Но, находясь под влиянием не выветрившихся свободолюбивых идей декабристов (поселившись в Малороссии, Всеволод первым делом побывал в Тульчине, собирал сведения о бывшем здесь когда-то тайном обществе, чудом разыскал фото Павла Пестеля и водрузил его среди семейных фотографий на стене в своём кабинете), сразу поставил условие: чтобы к селянам отношение было человеческое. И люди почитали молодого барина с уважением. Он вёл переписку с литераторами. Что-то сочинял. Листал журналы. На столе у него лежали затёртые, вероятно, побывавшие во многих руках «Отечественные записки», «Современник», «Телескоп», «Москвитянин»… Частенько вместе с супругой Натальей – светловолосой, бледнолицей, с большими голубыми глазами,  подтянутой в наряде амазонки – скакали они на быстрых вороных по окрестным холмам и речной долине, любуясь местной природой. Страстью Всеволода была охота. Чтобы побродить с ружьишком, они с супругой выезжали за Волгу, в родные места, где жили их родители и где четвероногие лесные обитатели водились в изобилии.
После рождения дочери Светланы Наталья одну зиму осталась дома, а с ней – кормилица, повара, ключница, нянечки… Всеволод не менял своих привычек. За Волгой (хотя там преобладали скиты – поселения христиан, бежавших в леса после никоновской церковной реформы, называемых раскольниками) у него было много знакомых охотников из числа приверженцев древней русской культуры. Они знали много былин, сказок, поверий, заклинаний и «преданий старины глубокой». На привалах в охотничьих пристанищах он заслушивался их рассказами. И проникся любовью к седой древности русичей.
 
К началу весны Всеволод возвратился в Берестово. Но радостная встреча супругов уже на следующий день была отмечена неожиданным событием. Утром, выйдя во двор, Всеволод обнаружил на крыльце плетёную корзину, а в ней – завёрнутого в пелёнки младенца. Со смешанным чувством жалости к ребёнку и негодования к бесчеловечным его родителям, Всеволод внёс подкидыша в дом. Наталья, достав из корзинки малютку, а это была золотоволосая девочка, утешила мужа:
– Радуйтесь, сударь, у нас теперь две дочери. Воспитаем, – улыбалась жена, держа отстранённо младенца в руках. И призвав кормилицу, передала ей новосёла, распорядившись привести в порядок и накормить Злату. Так сразу родилось имя малышки. Дети росли вместе. Вместе постигали грамоту от наёмных гувернёров, учились музыке и рисованию. Всей семьёй, целым обозом выезжали за Волгу к стареющим родителям, где Всеволоду с ружьём было раздолье в охотничьих лесных чащобах...
В дни дружеских посиделок с приятелями – почитателями древней русской культуры и веры – взрослые и дети были рядом, и молодёжь, как губка, впитывала атмосферу дружелюбия, пересказы о старине, о почитании и поклонении природе, которую древние мифологизировали, наделяя своих пращуров свойствами божеств. Это формировало в них устойчивое ведическое мировоззрение.
 
Но прискорбно… век Светланы оказался коротким. Домашний лекарь не смог спасти её он быстротечной болезни. Тяжело пережила семья утрату дорогого человека. Теперь Златослава осталась единственной моральной опорой и надеждой для поседевших в одночасье родителей, образ жизни которых оставался прежним. Девочка повзрослела. Обрела привлекательные формы. Весь внешний облик её был в гармонии с весёлым и добрым нравом. На неё стали заглядываться друзья приёмного отца – заволжские охотники. И не просто заглядываться, а просить руки Златославы. Но ни Всеволод, ни Наталья не допускали даже мысли о том, чтобы расстаться с дочерью. Злата для них была божеством. Отговорившись, что она ещё очень молода, Берестовы увезли её в своё имение Берестовку.
И тут случилось совершенно неожиданное несчастье. Вспыхнули на Руси бунты. Вскоре после возвращения семьи Берестовых рудничные рабочие стали нападать на помещичьи усадьбы. Шли они толпой и к Берестовке. Но крестьяне встали на защиту своего пана: вооружившись вилами, косами и другими подручными орудиями, они отогнали нападавших шахтёров. Только те не успокоились. Дождавшись ночи, проникли на территорию хозяйственных построек поместья Берестовых и подожгли.
Барин, почуяв беду, выбежал на улицу и тут же был сражён ударом по голове. Удар был смертельным. Наталья следовала за мужем, увидев происшедшее, упала замертво от разрыва сердца. Злата выбежала через чёрный ход и укрылась в людской. Селяне сбежались на пожар. Но спасти ничего не удалось. Злату приютила чета старых людей, живших неподалёку от панской усадьбы. Весть о трагедии в Берестовке скоро достигла Заволжья.
 
Молодой охотник, Дмитрий Зарайский, весельчак и непоседа, с проницательным взглядом быстрых глаз, светящихся сильной волей и недюжинным умом, прослушавший университетский курс в столице, чьё поместье граничило с имением старых Берестовых (не получивший ранее согласия приёмных родителей Златы на их бракосочетание), не мешкая, прискакал в пострадавшую Берестовку. Разыскал Златославу. Уговаривал её уехать с ним за Волгу. Злата не согласилась. Тогда он остался в доме стариков, которые приютили Златославу. Молодые люди стали супругами. В церкви они не венчались, потому, что исповедовали традиционную русскую веру. Дмитрий съездил за Волгу и, возвратясь с целым обозом необходимых вещей, принялся восстанавливать панские хоромы. Но не успел достроить, как вспыхнул новый пожар. Дмитрий задумался: нужно ли начинать всё сначала?
Злата утешала его. Отговаривала от строительства:
– Давай будем жить, как живём, со стариками. В тесноте – не в обиде.
А вскоре в стране сменилась власть. Дмитрий принял её как свою. Злата готовилась стать матерью и три раза в день, покрыв голову белым платочком, становилась вместе с мужем, если он оказывался дома, в красный угол, обращаясь с молитвой к резному деревянному изваянию, которое привёз Дмитрий из-за Волги. Старики одобряли их, хотя сами молились иконе, висевшей в том же углу.
– У каждого своя вера, – говорили они, не пререкаясь с молодыми.
 
Дмитрий работал в колхозе агрономом. Охотничий пыл приугас: не до того было. Родили и вырастили они с Златославой пятерых сыновей. Степан родился в 1917, в последующие два года семья увеличилась ещё на четыре души: рождались «мужики»-двойняшки. Росли, учились, а летом работали в колхозе. Когда вспыхнула Великая Отечественная – все пятеро сразу добровольно ушли на фронт вместе с отцом. Дмитрию Зарайскому было уже далеко за пятьдесят. Военком противился. Но бывший царский офицер, заряженный духом патриотизма, духом любви к Отечеству, настоял на своём… После Победы домой они не вернулись…
С тех пор Златослава живёт одна. В той же хате, ставшей развалюхой. Старики давно умерли. Её весёлый и общительный нрав сменился неизбывной печалью. Она будто окаменела. Только и оживает во время молитвы, обращённой к своим пращурам, глядя на резное деревянное изваяние. Ночами снятся ей картины древней русской общинной жизни, весёлые празднества Коляды на лугу с резвыми игрищами и девичьими хороводами, о которых она с замиранием сердца слышала от охотников за Волгой живописные рассказы в молодости.
 
Отец Богдан присёрбывал чай, умилённо глядя на икону Спасителя, которую удалось закрепить в углу, над кумиром Златославы. И ликовал душой. «Первую победу удалось достичь. Это христианский подвиг в борьбе с остатками язычества», – думал он, переведя сверкнувший восторгом взгляд на молчаливую Златославу, не то отрешённо, не то мечтательно смотревшую поверх его головы, держа чашку в руке. Её дух парил в небесной выси, глаза поблёскивали, исподволь наполняясь слезами, она крепилась, чтобы не плакать… Бередили душу растревоженные чувства, которые можно было выразить двумя словами: «…последнее отнимают…»
«С Божьей помощью потрудимся ещё… надо будет лампадку повесить и затеплить… – думал отец Богдан, – а там, даст Бог, и «деревяшку» уберём… Смиряется Златослава… Всё в руках Божьих …».