Преображение любви. Диалог с Бодлером

         
ПРЕДИСЛОВИЕ
  Когда семь лет тому назад я открыла сборник стихов Шарля Бодлера “Цветы зла”, поэт показался мне таким далеким, таким совершенным и недосягаемым, что ни о каком диалоге с ним я и не думала. Он был для меня непонятным, фантастическим миром, затерянным в пространстве культуры. Бодлер ронял стихи, как какие-то экзотические цветы с волнующим, но чуждым ароматом. Его внутренняя свобода, раскованность явились упреком моей собственной закрепощенности, почти робости. Но его “зеркало с неясной глубиною” нашло отзвук и вызвало желание извлечь что-то из глубин собственного сознания. Думаю - в этот самый миг и зародилась возможность диалога. Наверное, он уже тогда начался в тайне от меня самой. Потом я долгое время не возвращалась к этой книге.
 Более того, судя по тому, что было мною написано задолго до знакомства с поэзией Шарля Бодлера, мой диалог с ним начался очень давно. (То же самое могу сказать только о Рабиндранате Тагоре) Некоторые совпадения ситуаций психо- логических были до странности необъяснимыми.

Влечется дух, скиталец сфер,
К тебе, изысканный Бодлер,
Не от того, что тщится
С великими сравниться.
Полуреальный диалог
В моих скитаниях помог,
 И схватка представляла
Два Вечные Начала.

Лариса Ораевская, Тверь, 2002 год.

    ДИАЛОГ (Пьеса)
Сцена разделена на две части полупрозрачной преградой - временем.

Слева - современная обстановка: столик с настольной лампой, с портретом Бодлера, на видном месте -изображение кошки. Рядом со столиком стоит глубокое кресло, тут же стул. На "стенах" - картины вечернего неба, пейзажи с намеком на многослойность мира, с изображением птиц.

    Справа - диван, столик со светильником, изображение кошки. Рядом со столиком  стул. На "стенах" - картины ночного Парижа с гуляющими кошками, виды вечернего закатного неба над городом, портрет "ужасной еврейки". Он в тени, пока не придет черед реплики поэта: "Я ночь провел с еврейкою ужасной". После этой реплики портрет погружается во тьму.

     На левую, слабо освещенную часть сцены выходит женщина в современном длинном платье, прикрытом длинным шарфом. В руках женщины томик стихов Бодлера. Она задумалась.

                Женщина:
               
Ты укоришь в раздумье праздном,
Я сожалений не пойму,
Мы часто, думая о разном,
Стремимся явно к одному.
Порой слова до скуки схожи,
И боль о равном говорит -
Согласны мы с тобой. Но все же
Обманчив совпаденья вид.
Однако мы неразделимы
И знаем это: я и ты;
Отвергнуты или любимы -
В двоих созвучье полноты.

   Женщина садится  в кресло и открывает книгу.

   На сцене справа загорается свет. Появляется Бодлер и подходит к столику; что-то перебирает на нем; садится на диван.

    На авансцену выходит ведущий.

                Ведущий:
               
Когда в азарте злой игры,
Качаясь, рушатся миры,
Одно лишь неизменно:
Двоих игра и сцена.
Прими строптивец, шут, эстет,
Фантазий блеск и страсти бред.
 
             
Объявляет:    Диалог с Бодлером.

     Уходит. Свет справа усиливается.

                Бодлер:               
О, Рубенс, лени сад, покой реки забвенья!
Ты - изголовие у ложа без страстей,
Но где немолчно жизнь кипит, где все - движенье!
Как в небе ветерок, как море меж морей!
О, Винчи, зеркало с неясной глубиною.

 
   Бодлер замолкает. Свет на его его стороне сцены приглушается, но усиливается  на левой части сцены.

   Женщина впитывает последние слова поэта. Она оторвалась от книги, смотрит в зал, думая о своем, ждет слов, которые вот- вот возникнут в ней, отражая много раз пережитое и передуманное.

              Женщина:
               
“Неясные глубины”!...О, Бодлер!
Люблю души твоей неясные глубины,
Мучительно родные палестины,
Укор моим сомненьям. И пример.

Была я рождена с душой летучей
И непокорством грешника в крови,
С инстинктом веры, страстной и могучей
В свое предназначение Любви.
 
Любовь во мне как солнце золотое,
Она мое блаженство и приют,
В ее лучах все то, чего я стою:
Порой ласкают, но и обожгут.
 
Горела я огнем ее незримым,
Известны мне оттенки многих фаз:
От самых жарких и неукротимых
До самых нежных, спрятанных от глаз.
 
Ее святыней сделала моею,
Как сгусток света, встроила в алтарь,
И что умом постигнуть не сумею
Пронзит лучом Любви живой янтарь.

   Женщина опять ненадолго задумывается, встает, взволнованно проходит по сцене.

                Женщина:

Увидишь скрытое не сразу,
Строптивы тайные ступени,
Душе моей зеленоглазой
Так сладки света превращенья,
 
Так сладко звуков трепетанье,
И непокорных и любимых,
Зову их чуткое касанье,
Тону в громах неотвратимых.
 
Поднимет птицей над полями
Добром взлелеянное слово,
Хулы сраженная словами
В кромешный ад сойти готова.
 
Ищу я звуков сочетанья,
Дивлюсь их мощи, с небом слитой,
Они проходят, как посланья,
Они возносят, как молитва.

Женщина садится в кресло, открывает книгу Бодлера и погружается в нее. Свет на ее половине становится слабым, зато усиливается освещение справа.

   Бодлер встает с дивана, он в состоянии, когда действительность обнажается перед внутренним взором поэта и предстает в своем самом горьком и непереносимом обличье. Бодлер не сразу дает волю своим чувствам, но в конце реплики горечь, сознание полного одиночества и проклятия тяготеющих над поэтом обстоятельств зажигают его слова желчной силой.

           Бодлер:

Лишь в мир тоскующий верховных сил веленьем
Явился вдруг поэт - не в силах слез унять,
С безумным ужасом, с мольбой, с богохуленьем
Простерла длани ввысь его родная мать!
 
“Родила б лучше я гнездо ехидн презренных,
Чем это чудище смешное... С этих пор
Я проклинаю ночь, в огне страстей мгновенных
Во мне зачавшую возмездье за позор!
 
Лишь мне меж женами печаль и отвращенье
В того, кого люблю, дано судьбой вдохнуть;
О, почему в огонь не смею я швырнуть,
Как страстное письмо, свое же порожденье!
 
Но я отмщу за все: проклятие небес
Я обращу на их орудие слепое;
Я искалечу ствол, чтоб в нем исчез
Бесследно мерзкий плод, источенный чумою”!
 
А между тем дитя, резвяся, расцветает;
То - Ангел осенил дитя своим крылом:
Малютка нектар пьет, амброзию вкушает,
И дышит солнечным живительным лучом;
 
Играет с ветерком, и с тучкой речь заводит,
И с песней по пути погибели идет,
И Ангел крестный путь за ним вослед проходит,
И, щебетание услыша, слезы льет.
 
Дитя! Повсюду ждет тебя одно страданье;
Все изменяет вдруг, все гибнет без следа,
И каждый, злобствуя на кроткое созданье,
Пытает детский ум и сердце без стыда!
 
В твое вино и хлеб они золу мешают
И бешеной слюной твои уста язвят;
Они всего тебя с насмешкою лишают,
И даже самый след обходят и клеймят!

  Бодлер не может продолжать далее, он проходит по сцене, приближается к столу, чуть опершись на него обеими руками, склоняет голову, стоит так несколько мгновений, потом идет к дивану и садится, закрыв лицо руками. На протяжении этой молчаливой сцены свет справа постепенно гаснет и загорается на левой стороне.

    Женщина слушала монолог Бодлера с волнением, которое все возрастало. На лице, мягко освещенном   настольной лампой, читалась сложная гамма ее реакции: печаль, глубокое сопереживание, сожаление, страх в одно. Но только у нее нет таких крайних причин для полного отчаяния и жизнь она видит совсем в других красках, душа ее обитает в более светлых сферах. Сейчас в ней соединились и любящая женщина, и мать, и ребенок, о котором так страстно говорил Бодлер.

           Женщина:

Остановись! Ты помнишь слишком много,
И слишком искушен своей тоской!
Но нет сирот у пристального бога,
И ты – под вечно любящей рукой!

Не причитай над тем, что всем известно,
Слова в бреду тебя же и сразят;
Ты падаешь в страдания, как в бездну,
Безудержно притягивая ад.
Не предавай души своей мятежной,
Питающей бессмертные Цветы;
Прими, как щит, бесхитростную нежность,
Мою любовь в одеждах чистоты.

Мы руки над упавшими протянем
И отведем искуснейшее зло,
Мы радостью отмоем даже память,
Из глаз потухших источим тепло.

Твоей душе, божественно влюбленной,
Доступно сотворение миров,
Так не рыдай над миром оскорбленным,
Он вырастет из праха и костров.

      Женщина впервые смотрит в сторону поэта, где медленно усиливается свет, и видит, что губы его произносят, пока неслышно слова. Горестно говорит.

          Женщина:
               
Не слышит он. Душа легко сгорает.
Сама – огонь, не может только тлеть.
Воздай, Господь, спасением и раем
Рожденному так жертвенно гореть!
 
Свет полностью переносится на правую половину сцены.

          Бодлер продолжает:
 
Смотри, и даже та, кого ты звал своею,
Средь уличной толпы кричит, над всем глумясь:
“Он пал передо мной, восторгом пламенея;
Над ним, как древний бог, я гордо вознеслась!
 
Окутана волной божественных курений,
Я вознеслась над ним, в мольбе склоненным ниц;
Я жажду от него коленопреклонений
И требую, смеясь, я жертвенных кошниц.
 
Когда ж прискучат мне безбожные забавы,
Я возложу, смеясь, к нему на эту грудь
Длань страшной гарпии: когтистый и кровавый
До сердца самого она проточит путь.
 
И сердце, полное последних трепетаний,
Как из гнезда птенца, из груди вырву я,
И брошу прочь, смеясь, чтоб после истязаний
С ним поиграть могла и кошечка моя!” -
 
Тогда в простор небес он длани простирает -
Туда, где Вечный Трон торжественно горит;
Он полчища врагов безумных презирает,
Лучами чистыми и яркими залит:      
 
Благословен Господь, даруя нам страданья,
Что грешный дух влекут божественной стезей;
Восторг вкушаю я из чаши испытанья,
Как чистый ток вина для тех, кто тверд душой!
 
Я ведаю в стране священных легионов,
В селеньях Праведных, где воздыханий нет,
На вечном празднике Небесных Сил и Тронов,
Среди ликующих воссядет и поэт!
 
Страданье - путь один в обитель славы вечной,
Туда, где адский ков, земных скорбей конец;
Из всех веков и царств Вселенной бесконечной
 Я для себя сплету мистический венец!
 
Пред тем венцом ничто и блеск камней Пальмиры,
И блеск еще никем невиданных камней,
Пред тем венцом ничто и перлы, и сапфиры,
Творец, твоей рукой встревоженных морей.
 
И будет он сплетен из чистого сиянья
Святого очага, горящего в веках,
И смертных всех очей неверное мерцанье
 Померкнет перед ним, как отблеск в зеркалах!”
 
 
   По мере чтения левая часть сцены становится более освещенной и, в конце его реплики, свет ровно заливает обе части сцены.
   На лице женщины медленно разгорается сначала надежда, потом тихий восторг;  в самом конце реплики накал его так велик, что слова поэта воспринимаются ею как слова пророка.
   Женщина смотрит на картину заката.
               
   Женщина:
               
Играй, играй, неведомый, далекий,
На этих трубах, что во мне звучат.
Мучительно томящиеся строки
Пусть выйдут помолиться на закат.
 
Его причуды так непостоянны,
Он предо мной так нежен и велик,
Что необъятность мощного органа Я
вить обязан бедный мой язык.
 
А я молчу, излиться не умея,
И отвожу в беспомощности взгляд. К
акая безнадежная затея -
Предать словам единственный закат!
 
   Бодлер впервые ее услышал, он тоже смотрит на картину заката.
               
        Бодлер:
               
В час вечерний здесь каждый дрожащий цветок,
Как кадильница, льет фимиам умиленный,
Волны звуков сливая с волной благовонной;
Где-то кружится вальс, безутешно глубок;
 
Льет дрожащий цветок фимиам умиленный,
Словно сердце больное, рыдает смычок,
Где-то кружится вальс, безутешно-глубок;
И прекрасен закат, как алтарь позлащенный;
 
Словно сердце больное, рыдает смычок, -
Словно робкое сердце пред тьмою бездонной,
 И прекрасен закат, как алтарь позлащенный;
 Погружается солнце в кровавый поток...
 
Словно робкое сердце пред тьмою бездонной
Ищет в прошлом угаснувших дней огонек;
Погружается солнце в кровавый поток...
Но как отблеск потира - твой образ священный!
 
 
  Женщина смотрит на картину заката, вспоминает что-то и говорит, отвечая Бодлеру и своим воспоминаниям.
               
                Женщина:
               
Будить предчувствия не смею.
Но строй румяных облаков
Меня в бегущую аллею
Принять заведомо готов.
 
В тюрьме условностей, запретов,
С ума сводящих несвобод,
Среди вопросов без ответов
Пусть что-нибудь произойдет!
 
Заката краски полиняли;
Два электрических огня,
Сгущая сумерки печали,
Из бездны смотрят на меня.
 
               
                Бодлер:
               
“Откуда скорбь твоя? Зачем ее волна
Взбегает по скале, чернеющей отвесно?” -
Тоской, доступной всем, загадкой всем известной
Исполнена душа, где жатва свершена.
 
Сдержи свой смех, равно всем милый и приятный,
Как правда горькая, что жизнь - лишь бездна зла;
Пусть смолкнет, милая, твой голос, сердцу внятный,
Чтоб на уста печать безмолвия легла.
 
Ты знаешь ли, дитя, чье сердце полно света,
И чьи улыбчивы невинные уста, -
Что Смерть хитрей, чем Жизнь, плетет свои тенета,
Но пусть мой дух пьянит и ложная мечта!
 
И пусть утонет взор в твоих очах лучистых,
Вкушая долгий сон во мгле ресниц тенистых.
 
 
   Когда Бодлер говорит это, в женщине вспыхивает радость от того, что он услышал более, чем было в ее словах. Неужели возможно? - думает она и спрашивает.
               
                Женщина:
               
Разве можно испытывать вновь
То, что стало лишь трепетным тленьем?
Мне приснилась земная любовь
С поцелуем и первым смятеньем.
 
Как минуты ее хороши!
Как желаний и много и мало!
Как строптивость пугливой души
Привиредила и бунтовала!
 
Знаю - снова тебя оттолкну
Этим бегством испуганной лани.
Не изжить перед сердцем вину
Всей лавиною существований.
 
           Бодлер  (вспоминая):
               
О, незабвенный миг! То было только раз:
Ты на руку мою своей рукой учтивой
Вдруг так доверчиво, так нежно оперлась,
Надолго озарив мой сумрак сиротливый.
 
Тогда был поздний час; как новая медаль,
Был полный диск луны на мраке отчеканен,
И ночь торжественной рекой катилась вдаль;
Вкруг мирно спал Париж, и звук шагов был странен!
 
Вдоль дремлющих домов, в полночной тишине
Лишь кошки робкие, насторожась, шныряли,
Как тени милые, бродили при луне
И, провожая нас, шаг легкий умеряли.
 
Вдруг близость странная меж нами расцвела,
Как призрачный цветок, что вырос в бледном свете,
И ты, чья молодость в своем живом расцвете
Лишь пышным праздником и радостью была.
 
 Ты светлый звон трубы, в лучах зари гремящей -
В миг странной близости, возникшей при луне,
Вдруг нотой жалостной, неверной и кричащей,
Как бы непрошенной, пронзила сердце мне...
 
 
   То, что с ней происходит  после этих слов Бодлера, можно сравнить лишь с пробуждением души после долгого сна. Женщина сбрасывает с себя шарф, скрывающей до этого мгновенья ее платье, порывисто встает, говорит, вспоминая.
               
                Женщина:
               
И быль и сказка: звезд мерцанье,
Луны манящей полусвет,
Так долгожданное свиданье,
И ничему названья нет.
 
Ну, почему мы не летаем?
Так просто небо тронуть - вот!
Мы две руки в одну сплетаем,
Нам кружит головы полет!
 
Сейчас, красивый и небрежный,
Меня сквозь звезды пронесешь
И музыкой стихов мятежной
Желанье счастья разожжешь.
 
Вот - поцелуя легкий трепет,
Вот - робкой ласки забытье;
И, прерываясь, голос шепчет
 Сквозь вздох название мое.
 
                Бодлер:
               
Твой взор загадочный как будто увлажнен.
Кто скажет, синий ли, зеленый, серый он?
Он то мечтателен, то нежен, то жесток,
То пуст, как небеса, рассеян иль глубок.
 
Ты - словно колдовство тех вялых белых дней,
Когда в дремотной мгле душа грустит сильней,
И нервы взвинчены, и набегает вдруг,
Будя заснувший ум, таинственный недуг.
 
Порой прекрасна ты, как кругозор земной
Под солнцем осени, смягченным пеленой,
Как дали под дождем, когда их глубина,
Лучём встревоженных небес озарена.
 
О, в этом климате, пленяющим навек, -
В опасной женщине, - приму ль я первый снег,
И наслаждения острей стекла и льда
Найду ли в зимние, в ночные холода?
 
 
 
   Женщина слушала Бодлера, постепенно удаляясь от него. Она говорит ему и себе.
               
                Женщина:
 
Твои глаза, следящие за мной:
Признанье и вопрос, печаль и радость;
Я в них тону, утрачивая разум,
 Я обхожу их молча стороной -
Твои глаза, следящие за мной!
 
                Бодлер:
               
Что можешь ты сказать, мой дух, всегда ненастный,
Душа поблекшая, что можешь ты сказать
Ей, полной благости, ей щедрой, ей прекрасной?
 Один небесный взор - и ты цветешь опять!...
 
Напевом гордости да будет та хвалима,
Чьи очи строгие нежнее всех очей,
Чья плоть - безгрешное дыханье херувима,
Чей взор меня облек в одежду из лучей!
Всегда: во тьме ночной, холодной и унылой,
 
На людной улице, при ярком свете дня,
Передо мной скользит, дрожит твой облик милый,
Как факел, сотканный из чистого огня:
"Предайся красоте душой в меня влюбленной;
Я буду Музою твоею и Мадонной!”
 
   Женщина говорит немного снисходительно, улыбаясь его запальчивости.
               
                Женщина:    
               
Ты ангела слепил, а я земная.
Молись, конечно, что тебе сказать?
Теряем мы, в иллюзиях блуждая,
Пусть символом послужит благодать.
 
Я строгостью своей тебя смутила,
Безгрешностью, увы, отогнала.
О, Господи! Тебе ночная мгла
Одну лишь тень души моей явила.
 
И Муза, и Мадонна - это я.
Но присмотрись - во мне еще другие:
Бесстрашные, волшебные, живые,
Расцветшие в огранке бытия.
 
   Бодлер смотрит на изображение кошки на своем столе. Он обращается к нему, но и к женщине тоже.
                Бодлер:
               
От этой шубки черно-белой
Исходит тонкий аромат;
Ее коснувшись, вечер целый
Я благовонием объят.
 
Как некий бог - быть может, фея -
Как добрый гений здешних мест,
Всем управляя, всюду вея,
Он наполняет все окрест.
 
Когда же снова взгляд влюбленный
Я, устремив в твой взор, гляжу -
Его невольно вновь смущенный,
Я на себя перевожу;
 
Тогда твоих зрачков опалы,
Как два фонарика, горят,
И ты во мгле в мой взор усталый
Свой пристальный вперяешь взгляд.
 
 
   Женщина тоже смотрит на изображение кошки, стоящее на ее столике, но свои слова она обращает к поэту.

                Женщина:
               
Известна мне игра опалов,
Они способны заманить;
В глубинах их, обманно - вялых,
Не трудно силу уловить.
 
От них исходит искушенье,
В них зреет тайна, как звезда,
Они играют в притяженье,
Не отдаваясь никогда.
 
И, подчиняясь зову сердца,
Игрой зрачков увлечены,
Мы чувствуем, как дышит дверца
Чужой опасной глубины.
 
   Оба встают и делают как бы неотчетливое движение навстречу друг другу. Вспыхивают мимолетные взгляды. Они видят друг друга через пелену времени и пространства. Преграда становится прозрачнее. Бодлер любуется ею, былая возлюбленная совсем исчезла, заслоненная новым образом.

                Бодлер:
               
Когда ты небрежно и плавно ступаешь
В ритм звуков, разбитых о низкий плафон,
И стан гармонический тихо склоняешь,
Твой взор бесконечной тоской углублен.
 
Облитое волнами мертвого газа,
Пленительно бледное это чело,
Где пламя вечернее зорю зажгло,
Как взоры портрета, два грустные глаза.
 
 Я знаю, забытые грезы твои
Возносятся царственно башней зубчатой,
И спелое сердце, как персик помятый,
Уж просит и поздней, и мудрой любви.
 
Ты - плод ароматный, роскошный, осенний,
Надгробная урна, просящая слез,
Далеких оазисов запах весенний,
Иль ложе - иль просто корзина для роз?
 
Есть грустные очи без тайн и чудес:
Их взгляды чаруют, как блеск драгоценный
Оправы без камня, вид раки священной,
Пустой, как безбрежные своды небес.
 
Но сердце, что правды жестокой страшится,
Пленяется призрачно-лживой мечтой,
И в шутку пустую готово влюбиться,
И жаждет склониться  пред маской простой.
 
 
 Вспоминая, взволнованно и влюблено женщина говорит.

                Женщина:
 
               
Что это было? -
Мне объясни.
Слабость и сила -
Рядом они.
Можно, нельзя ли,
Правда иль ложь?
Взгляды встречались –
Не отведешь.
Что это было? –
Ночи без сна,
Если не с милым,
Значит одна,
Значит тревога,
Значит беда.
День это много?
Иль навсегда?
Время сжималось,
Время росло.
Столько осталось!
Столько ушло!
Что это было? –
Звезды в глазах.
Что это было? –
Стекла в слезах.
Не отвечаешь
Мне ничего.
Тоже не знаешь?
Что это? Что?
 
   Это одновременно и воспоминание и обращение к поэту. Завеса между ними стала почти невидимой. Оба подходят к ней, расстояние между ними сокращается.

                Бодлер:
               
Сам Демон в комнате высокой
Сегодня посетил меня;
Он вопрошал мой дух, жестоко
К ошибкам разум мой клоня:
 
“В своих желаниях упорных
Из всех ее живых красот,
И бледно-розовых и черных,
Скажи, что вкус твой предпочтет?”
 
“Уйди!” - нечистому сказала
Моя влюбленная душа:
“В ней все - диктам, она мне стала
Вся безраздельно хороша!
 
В ней все мне сердце умиляет,
Не знаю ”что”, не знаю “как”;
Она, как утро ослепляет,
И утоляет дух, как мрак.
 
В ней перепутана так сложно
Красот изысканная нить,
Ее гармоний невозможно
В ряды аккордов разрешить.
 
Душа исполнена влиянья
Таинственных метаморфоз:
В ней стало музыкой дыханье,
А голос - ароматом роз!”

 
 
   Женщина опомнилась и недовольна своими слишком явными и сильными чувствами. Она их не одобряет, мягко говоря, но вынуждена с ними считаться. Ситуация ее огорчает. Осуждая себя, она чуть отстраняется от поэта.

                Женщина:
               
Мое безумство явным стало:
В спокойной будничности дня
Любовь меня околдовала,
Весь мир собою заслоня.
 
Все страсти, все желанья мира
Ко мне одной привлечены,
Все краски, прелести кумира
В моей любви заключены.
 
И пусть стою в изнеможеньи,
Почти на грани бытия,
Души прекрасного цветенья
Не уступлю другому я.
 
Да, до конца безумен тот,
Кто только чувствами живет.
 
Поэт, заметив отстранение, комментируемого и проявляет страсть, свойственную его пылкой душе (Но сдержанность! Он увлечен сильнее, чем хочет показать.)

                Бодлер:
               
Как дымка, легкий пар прикрыл твой взор ненастный:
То нежно грезящий, то гневный и ужасный,
То серо-пепельный, то бледно-голубой,
Бесцветный свод небес он отразил собой.
 
Он влажность знойных дней на память вновь приводит,
Тех дней, когда душа в блаженстве слез исходит,
Когда предчувствием зловещим потрясен,
Мятется дух в бреду, а ум вкушает сон.
 
Ты - даль прекрасная печальных кругозоров,
Лучей осенних свет, сень облачных узоров;
Ты - пышный, поздний блеск увлаженных полей,
С лазури облачной ниспавший сноп лучей.
 
Как хлопья инея, как снежные морозы,
Пленительны твои безжалостные грозы;
Душа, влюбленная в металл и скользкий лед,
Восторг утонченный в тебе одной найдет.
 
   Женщина, отходя от Бодлера и слыша его, увидев себя его глазами, задумывается над тем, что же она такое? Слишком восторженное восприятие поэта настраивает е на другой лад. Она говорит сама с собой.

                Женщина:
               
Когда в душе моей смятенье
Порой решаюсь осветить,
Вдруг понимаю - я с рожденья
Совсем другая, может быть.
 
И льется аромат свободы,
Собою увлекая ввысь.
Так пахнет в брачный час природы
Сирени розовая кисть.
 
На миг блеснет холодным светом
 Судьбы связующая нить,
Чтоб тут же тягостным запретом
В земли оковы заключить.
 
  Его чувства постоянно входят в противоречие со всем опытом жизни. Отсюда явный привкус горечи и страданья.

                Бодлер:
               
Тебе мои стихи! Когда поэта имя,
Как легкая ладья , что гонит Аквилон,
Причалит к берегам неведомых времен
И мозг людей зажжет виденьями своими -
 
Пусть память о тебе назойливо гремит,
Пусть мучит, как тимпан, чарует, как преданье,
Сплетется с рифмами в мистическом слияньи,
Как только с петлей труп бывает братски слит!
 
Ты, бездной адскою, ты, небом проклятая,
В одной моей душе нашла себе ответ!
Ты тень мгновенная, чей контур гаснет тая.
Глумясь над смертными, ты попираешь свет,
 
И взором яшмовым, и легкою стопою,
Гигантским ангелом воздвигшись над толпою!
 
                Женщина:
               
Весна, Весна! Но я ведь не просила,
Как дочь твоя Снегурочка, любви!
Меня ты слишком щедро наградила,
Мне не по силам щедрости твои!
Должно быть, я не вынесу однажды
Такого одиночества в судьбе;
Какая изнуряющая жажда,
Какая сила гнет меня к тебе!
Не видеть я хочу тебя -о, нет!
Твоей любви неистово хочу я,
Забыть себя в дарящем поцелуе,
И пусть молчат и память, и запрет,
Дари, Весна, мне все. Иль правды нет.
               
                Бодлер:
               
Как сверкает небесный простор!
Без узды, без кнута и без шпор
Конь-вино мчит нас в царство чудес
В феерическом блеске небес!
 
Мы в кристальной дали голубой
Как два ангела реем с тобой,
От горячки сгорая, летим,
Уловить дальний призрак хотим.
 
Чуть колышимы мягким крылом,
Увлекаемы вихрями грез,
Мы мечтаем, мы бредим вдвоем,
Чтобы вихрь нас в безбрежность унес.
 
Чтоб со мною достигла и ты
Заповедного Рая мечты!
 
                Женщина:
       
Скажи Джульетта, неужели ты
Могла любить сильней, нетерпеливей,
И неужели ты была счастливей
В объятиях Ромео своего?
Не может быть, чтоб ты сильней меня
С ума сходила от желанья видеть
Любимые глаза и слышать голос,
И рук его касаться в упоенье,
Почти теряя над собою власть,
Готовая к ногам его упасть,
Благодарить, прося слова у неба
У трав, чья жизнь зависит от земли.
К чему мне жить от милого вдали.

***
Я думала, что Солнцем создана!
Но сто даров приносит мне луна;
И тьмой, и блеском сотворенный миг
Рождает день, рождает новый лик:
Игра лучей, вибраций перезвон -
И вот, непостижимый, соткан он!
 
                Бодлер:
 
Смотри, диск солнечный задернут мраком крепа;
Окутайся во мглу и ты, моя Луна,
Курясь в небытии, безмолвна и мрачна,
И погрузи свой лик в бездонный сумрак склепа.
 
Зову одну тебя, люблю тебя я слепо!
Ты, как ущербная звезда , полувидна;
Твои лучи влечет Безумия страна;
Долой ножны, кинжал ,сверкающий свирепо!
 
Скорей, о пламя люстр, зажги свои зрачки!
Свои желания зажги, о взор упорный!
Всегда желанна ты во мгле моей тоски;
Ты - розовый рассвет, ты - Ночи сумрак черный;
 
Все тело в трепете, всю душу полнит гул, -
Я вопию к тебе, мой брат, мой Вельзевул!
 
                Женщина:
            
Едва возникли позывные
Твоих медлительных шагов,
Исчезли звуки остальные,
И нет ни музыки, ни слов.
 
Творится долгое мгновенье,
Вершится таинство судьбы,
Твое немое приближенье,
Мои несвязные мольбы.
 
 В тебя, как в омут с головою,
Мне падать, падать без конца...
И только руки надо мною,
И свет любимого лица.
 
                Бодлер:
               
В мою больную грудь она
Вошла, как острый меч блистая,
Пуста, прекрасна и сильна,
Как демонов безумных стая.
 
Она в альков послушный свой
Мой бледный разум превратила;
Меня, как цепью роковой,
Сковала с ней слепая сила.
 
И как к игре игрок упорный,
Как горький пьяница к вину,
Как черви к падали тлетворной,
Я к ней, навек проклятый, льну.
 
Я стал молить: “Лишь ты мне можешь
Вернуть свободу, острый меч;
 Ты, вероломный яд, поможешь
Мое бессилие пресечь!”
 
Но оба дружно: “Будь покоен”
С презреньем отвечали мне - “
Ты сам свободы недостоин,
Ты раб по собственной вине.
 
Когда от страшного кумира
Мы разум твой освободим,
Ты жизнь в холодный труп вампира
 Вдохнешь лобзанием своим.”
 
 
                Женщина:
      
Постигни трудное искусство
В поступках меру соблюдать
На грани разума и чувства
Себя попробуй удержать!
 
Судьба капризна и ревнива,
К любым излишествам строга,
И коль душа твоя строптива,
В ней наживешь себе врага.
 
Кто разума одет защитой,
Тот не отважится любить;
Чтоб полюбить всей мощью скрытой,
Полубезумным надо быть
 
И всех других безумней тот,
Кто от любви награды ждет!
 
                Бодлер:
 
О, цариц царица, мать воспоминаний,
Ты, как долг, как счастье, сердцу дорога,
Ты -воскресший отблеск меркнущих лобзаний,
В сумерках вечерних сладость очага,
О, цариц царица, мать воспоминаний!
 
Вечерами углей жаркое дыханье
И балкон под дымкой розовых паров,
Ласки сердца, нежных грудей колыханья
И чуть внятный шепот незабвенных слов,
Вечерами углей жаркое дыханье!
 
Снова грудь крепчает в глубине простора,
В теплой мгле вечерней так хорош закат!
Преклоненный силой царственного взора,
Нежной крови пью я тонкий аромат;
Снова грудь крепчает в глубине простора!
 
Встала ночь, сгущаясь черною стеною,
Но зрачков горячих ищет страстный взгляд;
Убаюкав ножки братскою рукою,
Пью твое дыханье, как прелестный яд;
Встала ночь, сгущаясь черною стеною!
 
Мне дано искусство воскрешать мгновенья
И к твоим коленям льнувшие мечты;
В нежном сердце, в теле, что полны томленья,
 Я ищу, волнуясь, грустной красоты.
Мне дано искусство воскрешать мгновенья!
 
 Ароматы, шепот, без конца лобзанья!
Кто из бездн запретных вас назад вернет,
Как лучей воскресших новые блистанья,
Если ночь омоет их в пучине вод?
Ароматы, шепот, без конца лобзанья!
 
                Женщина:
               
Так не смотри! Мы не одни.
Меня влекут, ты заешь сам,
Янтарных глаз твои огни,
Влечет сильнее, чем магнит,
Твой взгляд, прикованный к губам!
 
Толпа меня не защитит;
Дразнят: приподнятая бровь,
Обманчиво-ленивый вид,
Я знаю - страсть за ним не спит!
И все круги проходим вновь.
 
Твой взгляд со мною говорит,
Забыт язык холодных слов;
Меня изменит, сотворит,
Обрушит в хаос, ввысь умчит
Твой взгляд, сильнее всех оков!
Так - не смотри!
 
                Бодлер:
               
Твой взгляд беспечный и ленивый
Я созерцать люблю, когда
Твоих мерцаний переливы
Дрожат, как дальняя звезда.
 
Люблю кочующие волны
Благоухающих кудрей,
Что благовоний едких полны
И черной синевы морей.
 
Как челн, зарею окрыленный,
Вдруг распускает паруса,
Мой дух, мечтою умиленный,
Вдруг улетает в небеса.
 
И два бесчувственные глаза
Презрели радость и печаль,
Как два холодные алмаза,
Где слиты золото и сталь.
 
Свершая танец свой красивый,
Ты приняла, переняла
Змеи танцующей извивы
На тонком острие жезла.
 
Истомы ношею тяжелой
Твоя головка склонена -
То вдруг игривостью веселой
Напомнит мне игру слона.
 
Твой торс склоненный, удлиненный
Дрожит, как чуткая ладья,
Когда вдруг реи наклоненной
Коснется влажная струя.
 
И, как порой волна, вскипая,
Растет от иаянья снегов,
Струится влага, проникая
Сквозь тесный ряд твоих зубов.
 
Мне снится: жадными губами
Вино богемское я пью,
Как небо, чистыми звездами
Осыпавшее грудь мою.
 
 
                Женщина:
               
Не часто, но бывает, что во мне
Томится предвкушенье поцелуя;
Сквозь воздух осязаю ткань живую
И утопаю в жаркой пелене.
 
Что тороплю? И чем полна бываю,
Когда в свои объятья принимаю:
Природу? Мирозданье? Идеал?
Что дух в тоске блужданий изваял?
 
Беззвучный поцелуй трепещет где-то рядом,
Приветствуя меня любви цветущим садом;
Он губы трогает, в крови моей разлит;
Он торжествует, празднует, царит!
 
   На правой половине сцены освещается изображение "ужасной еврейки". Бодлер с интересом его рассматривает, сначала он подходит к нему, потом к дивану, указывает на него, как бы на что-то лежащее там.
                Бодлер:
               
Я эту ночь провел с еврейкою ужасной;
Как возле трупа труп, мы распростерлись с ней,
И я всю ночь мечтал, не отводя очей
От грустных прелестей, унылый и бесстрастный.
 
Она предстала мне могучей и прекрасной,
Сверкая грацией далеких, прошлых дней;
Как благовонный шлем, навис убор кудрей -
И вновь зажглась в душе любовь мечтою властной.
 
О! Я б любил тебя; в порыве жгучих грез
Я б расточал тебе сокровища лобзаний
От этих свежих ног до этих черных кос.
Когда бы, без труда сдержав волну рыданий,
Царица страшная! во мраке вечеров
Ты затуманила холодный блеск зрачков!
 
 
                Женщина:
            
Зачем я этой ночью не спала,
С минутами непримиримо споря?
Я, как спасенья, радости ждала,
Мне новый день принес такое горе!
 
Еще не в силах что-нибудь понять,
Не перейдя от радости к печали,
Держусь одним желаньем устоять,
А мне в надежде - в жизни отказали!
 
Теперь я знаю, что такое страсть,
Как мощны чувства бешеные крылья;
Мой разум, удержи над сердцем власть,
Чтоб и его с надеждой не разбили!
 
***
Казалась сильной - что за бред!
Быть доброй права не имею;
Любви утраченный секрет
Зияет пропастью своею.
Душа потерями богата,
И терпелива , и светла,
Но эта главная утрата,
Как отлученье, тяжела!
 
                Бодлер:
         
Тебя, как свод ночной, безумно я люблю,
Тебя, великую молчальницу мою!
Ты - урна горести: ты сердце услаждаешь,
Когда насмешливо меня вдруг покидаешь,
И недоступнее мне кажется в тот миг
Бездонная лазурь, краса ночей моих!
Я, как на приступ рвусь тогда к тебе, бессильный,
Ползу, как клуб червей, почуяв труп могильный.
Как ты, холодная, желанна мне!
Поверь, - Неумолимая, как беспощадный зверь!
 
 
                Женщина:
               
Я тебе не хочу открываться во взгляде;
День за днем я тебя отвергаю упорно.
Я тебя не люблю. Негодую в осаде.
Только как же мое равнодушие спорно!
 
Я тебе запретила быть нежным слугою,
Я тебя не звала и тобой не играла.
Но во сне ты пришел, и была я другою,
Хоть по-прежнему молча тебя избегала.
 
Ты все чаще и чаще ко мне приближался
 И настиг, наконец, разделенье предвидя;
Ты украл поцелуй! А потом сокрушался
И молил позабыть о невольной обиде.
 
Да, я плакала горько, была безутешна,
Но не ты, дорогой, этих слез был виною -
Виновата сама тем, что я не безгрешна;
Что теперь от тебя, от прозревшего скрою?
 
Мое горе тебя уж не жжет, а волнует,
Все смелей поцелуи срываешь украдкой.
Как тебя прогоню, если кровь протестует,
Если я заразилась твоей лихорадкой?
 
 
                Бодлер:
 
               
Я поражу тебя без злобы,
Как Моисей твердыню скал,
Чтоб ты могла рыдать, и чтобы
Опять страданий ток сверкал,
 
Чтоб он поил пески Сахары
Соленой влагой горьких слез,
Чтоб все мечты, желанья, чары
Их бурный ток с собой унес
 
В простор безбрежный океана;
Чтоб скорбь на сердце улеглась,
Чтоб в нем, как грохот барабана,
Твоя печаль отозвалась.
 
 
                Женщина:
               
Нет, я тебя не прокляну,
Хоть сражена несчастьем новым;
Убийственно щадящим словом
Тебе не выиграть войну!
 
Пусть не возможно наше счастье,
И мы судьбой разведены;
И пусть у хаоса во власти
Дни обладанья сочтены,
 
Я знаю - есть любовь другая,
Что изменить не может нам:
Всегда жалея, сострадая,
Лукавым чуждая словам,
 
Восходит в нас зарею летящей
Она - дитя нездешних стран,
И бороздит в груди кипящий
Неукротимый океан!
 
                Бодлер:
 
               
Я был фальшивою струной,
С небес симфонией не слитой;
Насмешкой злобы ненасытной
Истерзан дух погибший мой.
 
Она с моим слилася стоном,
Вмешалась в кровь, как черный яд;
Во мне, как в зеркале бездонном,
Мегеры отразился взгляд!
 
Я - нож, проливший кровь, и рана,
Удар в лицо и боль щеки,
Орудья пытки, тел куски;
Я - жертвы стон и смех тирана!
 
Отвегнут всеми навсегда,
Я стал души своей вампиром,
Всегда смеясь над целым миром,
Не улыбаясь никогда!
 
                Женщина:
               
Любовь, зачем к тебе стремлюсь?
К тебе, что с верностью жестока?
Итак, предельно одинока,
Я быть несчастнее боюсь;
Зачем же к худшему стремлюсь?
 
Ты вдохновенна и сильна,
И знаю - ты полна желаний,
Но я безмерностью страданий
Тобой разбитая волна
И верить в счастье не должна!
 
И все же верю. Что же это?
Каким огнем тепла и света,
Какой надеждою святой
Навек обвенчана с тобой?
 
                Бодлер:
 
               
Твой взор мне говорит кристальной чистотой: “
О, чем твой странный вкус во мне пленяться может?” -
Люби, безмолвствуя! Мне сердце все тревожит;
Пленен я древнею, животной простотой.
 
Тебе, чья ласка снов сзывает длинный строй,
Ни тайну адскую, что вечно душу гложет,
Ни сказку черную душа в ответ не сложит.
Я презираю страсть, кляну рассудок свой!
 
Люби бестрепетно! В засаде темной скрыта,
Уже сгибает Страсть неотразимый лук.
Мне памятна еще ее проклятий свита,
Старинный арсенал безумств, грехов и мук!
Как два осенние луча, мы вместе слиты
 Я с нежной белизной холодной Маргариты.
 
                Женщина:
               
Как печально и как просто
Все случившееся с нами,
Настроение погоста,
Дальний свет за облаками,
Эти темные деревья
В мелких капельках тумана,
Прожитого повторенье,
Цвет обмана, вкус обмана...
 
                Бодлер:
 
               
 
В объятиях любви продажной
Жизнь беззаботна и легка,
А я - безумный и отважный -
Вновь обнимаю облака.
 
Светил, невиданных от века,
Огни зажглись на высоте,
Но солнца луч, слепой калека,
 Я сберегаю лишь в мечте.
 
В мечту влюбленный, я сгорю,
Повергнут в бездну взмахом крылий,
Но имя славного могиле,
Как ты, Икар, не подарю!
 
                Женщина:
 
               
Едва услышу это имя,
Огнями звезд сознанье станет,
Оно созвездьями своими
В миры мерцающие манит.
 
Я столько раз растила крылья,
И столько раз копила силу,
Чтобы однажды от бессилья
Сойти на землю, как в могилу,
 
Где жизнь лишь теплится подспудно:
Пространства мало, света мало;
И снова медленно и трудно
 Глаза к светилам поднимала;
 
В руках тяжелых трепетанье
Ночами долгими будила;
На одиночество, страданье
Моя не отзывалась сила.
 
Отчаянье, как ад последний
В кругах последних нисхожденья
Я проходила, в иступленьи
Теряя мужество и зренье.
 
Но дух с потерями мирился,
Среди прощанья и прощенья
Росток спасительный хранился:
Рождалось кроткое смиренье.
 
Обречена иль виновата?
Была слаба иль победила?
Но ликованье бесноватых
Еще хоть раз остановила!
 
Меня рука твоя коснулась,
Ты снова сердцу шепчешь внятно,
Опять доверие вернулось,
Утраченное многократно.
 
Ты не нуждаешься в ответе,
И мне просить тебя не надо;
И я рванусь туда, где ветер,
Где нет глазам моим преграды!

                Бодлер:
               
Высоко над водой, высоко над лугами,
Горами, тучами и волнами морей,
Над горней сферой звезд и солнечных лучей
Мой дух, эфирных волн не скован берегами,
 
Как обмирающий на гребнях волн пловец,
Мой дух возносится к мирам необозримым;
Восторгом схваченный ничем невыразимым,
Безбрежность бороздит он из конца в конец!
 
Покинь земной туман нечистый, ядовитый;
Эфиром горных стран очищен и согрет,
Как нектар огненный, впивай небесный свет,
В пространствах без конца таинственно разлитый.
 
Отягощенную туманом бытия,
Страну уныния и скорби необъятной
Покинь, чтоб взмахом крыл умчаться безвозвратно
В поля блаженные, в небесные края!..
 
Блажен лишь тот, чья мысль окрылена зарею,
Свободной птицею стремится в небеса,
Кто внял цветов и трав немые голоса,
Чей дух возносится высоко над землею!
 
                Женщина:
               
Я люблю этот свет,
Что дарит и ласкает,
Я купаюсь в его
Серебристых лучах.
 Уходящего нет,
Вот опять расцветает,
 И опять я несу
Этот свет на плечах.
 
Он целует мои
Обнаженные плечи,
Замыкает в кольцо
Дуновением струй;
Не молчи, не таи
Эту трепетность встречи,
Покажи мне лицо,
Дай вернуть поцелуй!
 
Я воздушно легка,
Но летать не умею!
Может это из нас
Лишь святые могли.
Улыбнись свысока
Над мечтою моею:
Оторваться б сейчас
Хоть на миг от земли!
 
Я бы руки свои
Словно крылья раскрыла,
Я б зажглась, как звезда,
Увлекаясь за ним;
В притяженье любви
Все б ему возвратила,
 Лишь его навсегда
Называя своим!
 
                ПОСЛЕСЛОВИЕ.
     И что же? - спросите Вы: Таков конец подлинной любви-страсти? Нет - отвечу я Вам, не конец, но лишь начало Блаженства Любви, ибо любовь и сила ее никогда не исчезают, они только преображаются.
   История, какой она представляется автору : - Душа , исполненная любви, внезапной и непреодолимой, устремилась вслед другой душе, притянутой адом безысходности. Сочувствующая душа не рассуждала и не боялась. Она отринула все земное , чтобы утолить собственную жажду сострадания и самопожертвования. Она привлекла своей, пока безадресной, любовью сначала внимание, потом сердце друга, а когда не смогла удержать его своей земной оболочкой, открыла ему магнит другой, высшей любви. И другая, высшая часть его сущности вспомнила свои собственные идеалы и мечты. Пробужденная, она освободилась от заблуждений, падений и отчаяния и вознеслась в сферы, для которых и была рождена. Для которых родится каждая человеческая душа.
 
     ***
Не словом я с Бодлером говорю,
Всесильных слов могущество бессильно
Пред холодом тяжелых плит могильных -
Свечой любви  я для него горю. 
Чтоб сжечь собой изменчивую тьму,
Огнем огонь в поэте высекаю,
С ним заодно влюбляюсь и страдаю,
 И сердца стук сверяю по нему. 
Ему мешает сон земных обид!
 Моя душа его душе послушна,
Она в полете облака воздушней,
И жизнь ее - свобода всех орбит!   
 Лариса Ораевская, Тверь, 2002 год.