***

А И Б

Солнце в небе рожи корчит.
День стихами не испорчен.

Я ли слишком строг к себе?..
Пару строк – про А и Б.

А – пьёт пиво, крепкий портер.
Б – играет в старый покер.

Чтоб не оторвался тромб,
У него соперник – комп.

Да, играет не на деньги.
Б – классический бездельник.
А – похоже, сибарит…

Солнце адское парит.

А и Б – не я ли сам?..
Это знают небеса!

19.08.2017 г.


Рецензии
Ал цвет



Березы под нашими окнами журчали о приходе Святой Троицы. Сядешь в их засень, сольешься с колебанием сияющих листьев, зажмуришь глаза, и представится тебе пересветная и струистая дорожка, как на реке при восходе солнца; и по ней в образе трех белоризных ангелов шествует Святая Троица.

Накануне праздника мать сказала:


— Завтра земля именинница!

— А почему именинница?

— А потому, сынок, что завтра Троицын день сойдется со святым Симоном Зилотом, а на Симона Зилота — земля именинница: по всей Руси мужики не пашут! 
— Земля именинница!


Эти необычайные слова до того были любы, что вся душа моя засветилась. 
Я выбежал на улицу. Повстречал Федьку с Гришкой и спросил их:


— Угадайте, ребята, кто завтра именинница? Ежели угадаете, то я куплю вам боярского квасу на две копейки!


Ребята надулись и стали думать. Я смотрел на них, как генерал Скобелев с белого коня (картинка такая у нас).


Отец не раз говорил, что приятели мои Федька и Гришка не дети, а благословение Божие, так как почитают родителей, не таскают сахар без спроса, не лазают в чужие сады за яблоками и читают по печатному так ловко, словно птицы летают. Мне было радостно, что таким умникам я загадал столь мудреную загадку.

Они думали, думали и, наконец, признались со вздохом:


— Не можем. Скажи.


Я выдержал степенное молчание, высморкался и с упоением ответил:


— Завтра земля именинница!


Они хотели поднять меня на смех, но потом, сообразив что-то, умолкли и задумались.


— А это верно,— сказал серьезный Федька,— земля в Троицу завсегда нарядная и веселая, как именинница!


Ехидный Гришка добавил:


— Хорошая у тебя голова, Васька, да жалко, что дураку досталась!


Я не выдержал его ехидства и заревел. Из окна выглянул мой отец и крикнул:


— Чего ревешь!!? Сходил бы лучше с ребятами в лес за березками!


Душистое и звенящее слово «лес» заставило дрогнуть мое сердце. Я перестал плакать. Примиренный схватил Федьку и Гришку за руки и стал молить их пойти за березками. 
Взяли мы из дома по ковриге хлеба и пошли по главной улице города с песнями, хмельные и радостные от предстоящей встречи с лесом. А пели мы песню сапожников, проживавших на нашем дворе:


Моя досада — не рассада
Не рассадишь по грядам,

А моя кручина — не лучина
Не сожжешь по вечерам.


Нас остановил пузатый городовой Гаврилыч и сказал:


— Эй вы, банда! Потише!


В лесу было весело и ярко до изнеможения, до боли в груди, до радужных кругов перед глазами. Повстречались нам в чаще дровосеки. Один из них — борода, что у лесовика,— посмотрел на нас и сказал:


— Ребята живут, как ал цвет цветут, а наша голова вянет, что трава...


Было любо, что нам завидуют и называют алым цветом. 
Перед тем как пойти домой с тонкими звенящими березками, радость моя была затуманена. 
Выйдя на прилесье, Гришка предложил нам погадать на кукушку — сколько, мол, лет мы проживем. 
Кукушка прокуковала Гришке 80 лет, Федьке 65, а мне всего лишь два года. 
От горькой обиды я упал на траву и заплакал:


— Не хочу помирать через два года!


Ребята меня жалели и уговаривали не верить кукушке, так как она, глупая птица, всегда врет. И только тогда удалось меня успокоить, когда Федька предложил вторично «допросить» кукушку. 
Я повернул заплаканное лицо в ее сторону и сквозь всхлипывание стал просить вещую птицу:


— Кукушка, ку-у-ку-шка, прокукуй мне, сколько же на свете жить?


На этот раз она прокуковала мне пятьдесят лет. На душе стало легче, хотя и было тайное желание прожить почему-то сто двадцать лет... 
Возвращались домой при сиянии звезды-вечерницы, при вызоренных небесах, по тихой росе. Всю дорогу мы молчали, опускали горячие лица в духмяную березовую листву и одним сердцем чувствовали: как хорошо жить, когда завтра земля будет именинница!


Приход Святой Троицы на наш двор я почувствовал рано утром в образе солнечного предвосходья, которое заполнило нашу маленькую комнату тонким сиянием. Мать уставно затепляла лампаду перед иконами и шептала:


— Пресвятая Троица, спаси и сохрани...


Пахло пирогами, и в этом запахе чувствовалась значительность наступающего дня. Я встал с постели и наступил согретыми ночью ногами на первые солнечные лучи — утренники.


— Ты что в такую рань? — шепнула мать.— Спал бы еще.


Я деловито спросил ее:


— С чем пироги?

— С рисом.

— А еще с чем? 

— С брусничным вареньем.

— А еще с чем?

— Ни с чем. 

— Маловато, — нахмурился я, — а вот Гришка мне сказывал, что у них сегодня шесть пирогов и три каравая! 

— За ним не гонись, сынок... Они богатые.

— Отрежь пирога с вареньем. Мне очень хочется!

— Да ты, сынок, фармазон, что ли, али турка!!? — всплеснула мать руками. — Кто же из православных людей пироги ест до обедни?

— Петро Лександрыч,— ответил я, — он даже и в посту свинину лопает!

— Он, сынок, не православный, а фершал! — сказала мать про нашего соседа фельдшера Филиппова. — Ты на него не смотри. Помолись лучше Богу и иди к обедне.


По земле имениннице солнце растекалось душистыми и густыми волнами. С утра уже было знойно, и все говорили — быть грозе!


Ждал я ее с тревожной, но приятной настороженностью — первый весенний гром! 
Перед уходом моим к обедне пришла к нам Лида — прачкина дочка, первая красавица на нашем дворе, и, опустив ресницы, стыдливо спросила у матери серебряную ложку.


— На что тебе? 
— Говорят, что сегодня громовой дождь будет, так я хочу побрызгать себя из серебра дождевой водицей. От этого цвет лица бывает хороший!


Сказала и заяснилась пунцовой зорью. 
Я посмотрел на нее, как на золотую чашу во время литургии, и, заливаясь жарким румянцем с восхищением и радостной болью, воскликнул:


— У тебя лицо, как у Ангела Хранителя!


Все засмеялись. От стыда выбежал на улицу, спрятался в садовой засени и отчего-то закрывал лицо руками.


Именины земли церковь венчала чудесными словами, песнопениями и длинными таинственными молитвами, во время которых становились на колени, — а пол был устлан цветами и свежей травой. Я поднимал с пола травинки, растирал их между ладонями и, вдыхая в себя горькое их дыхание, вспоминал зеленые разбеги поля и слова бродяги Яшки, исходившего пешком всю Россию:


— Зеленым лугом пройдуся, на синее небо нагляжуся алой зоренькой ворочуся.


После обеда пошли на кладбище поминать усопших сродников. В Троицын день батюшки и дьякона семи городских церквей служили на могилах панихиды. Около белых кладбищенских врат кружилась, верещала, свистела, кричала и пылила ярмарка. Безногий нищий Евдоким, сидя в тележке, высоким рыдающим голосом пел про Матерь Божию, идущую полями изусеянными и собирающую цветы, «дабы украсить живоносный гроб Сына Своего Возлюбленного».


Около Евдокима стояли бабы и пригорюнившись слушали. Деревянная чашка безногого была полна медными монетами. Я смотрел на них и думал: 
Хорошо быть нищим! Сколько на эти деньги конфет можно купить!


Отец мне дал пятачок (и в этом тоже был праздник). Я купил себе на копейку боярского квасу, на копейку леденцов (четыре штуки) и на три копейки «пильсиннаго» мороженого. От него у меня заныли зубы, и я заревел на всю ярмарку. 
Мать утешала меня и говорила:


— Не брался бы, сынок, за городские сладости! От них всегда наказание и грех!

Она перекрестила меня, и зубы перестали болеть. 
На кладбище мать посыпала могилку зернами — птицам на поминки, а потом служили панихиду. Троицкая панихида звучала светло, «и жизнь бесконечная», про которую пели священники, казалась тоже светлой, вся в цветах и в березках.


Не успели мы дойти до дома, как на землю упал гром. Дождь вначале рассыпался круглыми зернинками, а потом разошелся и пошел гремучим «косохлестом». От веселого и большого дождя деревья шумели свежим широким говором и густо пахло березами. 
Я стоял на крыльце и пел во все горло: 



Дождик, дождик, перестань, 

Я поеду на Иордань — 

Богу молиться,
Христу поклониться.



На середину двора выбежала Лида, подставила дождю серебряную ложечку и брызгала милое лицо свое первыми грозовыми дождинками. 
Радостными до слез глазами я смотрел на нее и с замиранием сердца думал:


— Когда я буду большим, то обязательно на ней женюсь!


И чтобы поскорее вырасти, я долго стоял под дождем и вымочил до нитки свой новый праздничный костюм.



В. Никифоров-Волгин (1901 – 1941 гг.),
«Земля именинница»

Марина Сергеева-Новоскольцева   22.06.2024 13:17     Заявить о нарушении
Может, там, за седьмым перевалом…
(с)

Марина Сергеева-Новоскольцева   22.06.2024 13:12   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.