Глава 1. Вокзал

В ту ночь меня мучило дурное предчувствие, и я никак не могла заснуть. Хотя в последнее время из-за волны терактов вся страна живет в страхе и панике, всегда - круглосуточно. Но именно в ту ночь мне стало особенно невыносимо.

В голове без конца вертелась мысль: «Хочу домой, хочу домой, хочу домой…», и пока тело мое бессмысленно металось по собственной квартире из угла в угол, этот волчок жужжал, жужжал не переставая, а я находилась дома, и деваться было некуда.
 
Вот живу я, живу, не считая ни ночи, ни дни, не следя за прогнозами погоды, сводками новостей, календарем. Я с трудом соображу, какое число месяца горит сейчас на табло у центрального входа городского вокзала. Вокзал находится совсем близко, на другой стороне улицы, только из окон моего дома его не увидеть. Зато каждую ночь я слышу поезда. Когда город утихомирен, эхо машин расставаний звучит отчетливей. Оно разносится от горизонта до горизонта, и с тонким весенним ветром проникает сквозь открытые форточки, становясь моим собственным эхом: «Хо-чу-до-мой-хо-чу-хо-чу-хо-чу-хо-чуууууу»…

Может, и к лучшему, что окна квартиры, где я живу, выходят во двор, а не на привокзальную площадь. Любоваться там нечем. В последний раз, когда я выходила на улицу, мне пришлось бежать туда, к зданию, выкрашенному бледной бирюзовой краской.

Было темно и поздно. Помню, погода выдалась чересчур холодной для октября, и в то же время - сухой. Город словно готовился к первому снегу. Целый день я пролежала в кровати. Поднялась, только когда стало смеркаться. Так и простояла серой невидимкой у окна, не зажигая ламп. Отсюда не видно вокзала, но он чувствуется — как боль, с которой можно смириться и скромно жить, но она все равно не дает покоя. Вокзал словно горит и пульсирует везде, где нет меня в этот момент - во всей пустоте за моей спиной, во всем городе.
Там на рельсах замер поезд. Через десять минут он снова отправится в дорогу, а пока переводит дух. 

Аврора, само собой, не просила ее провожать, да и сама я слишком устала для всего этого. Самое лучшее — остановиться. На улице мерзко. Ни листвы, ни травы не осталось от холода, осень черная, северный ветер. Куда и зачем бежать? Укладывайся, теплое одеяло – лучшее успокоительное. Все снесешь, если жить по режиму и вовремя засыпать...
 
Еще немного. Десять минут. Потерпи.
Закрываю глаза — и мерещится мне тяжелый ход часов, которых нет и никогда не было в этом доме.



Я срываюсь с места, бегу в коридор, хватаю одежду. Бросаюсь вон из квартиры, дверь - нараспашку. Колочу по кнопке лифта...
Господи, зачем я бегу?!
Господи, дай мне успеть! 
 
Лифт не работает - дом обесточили. Несусь вниз, плечом толкаю железную дверь подъезда, вылетаю на холодный воздух. А следом несется черная собака - добрая, громкая. Прыгает, ластится – щенок-переросток. Отцепись, кому говорят! Фу!! Не сейчас! Псина уступает, смотрит непонимающе вслед. И бросается за мной, решив поиграться. Мы несемся без оглядки вперед, по мраку двора, за угол - по безлюдной улице, на светофор, на красный свет, на свет, на свет...

Поезд истомился стоять без дела. Я вижу этого гиганта, слышу его грудные вздохи. С бега перехожу на шаг. И все равно – бегу! Я стремлюсь вперед, мимо вагонов, цепко вглядываюсь в каждое лицо, в каждую спину. Я стараюсь узнать нужного человека. И тут же - надеюсь заблудиться. Надеюсь не увидеться с ней на прощание.

 

Найти Аврору оказалось на удивление просто. Она стояла в одиночестве, чуть поодаль от своего вагона. Я издалека увидела ее фигуру. На ней было пальто, а снизу развивался подол длинного голубого платья. Того самого, в котором она однажды попала под обстрел во время репортажа. Аврора почему-то считала, что это платье приносит удачу.


«По мне целились, я была такой яркой мишенью на фоне выгоревшей земли! А попасть не смогли, мне повезло в тот раз, - рассказала она однажды. - Многие удивляются, зачем я наряжаюсь. Думают, наверное, что штаны спасут от снаряда. Не спасут. А платья бегать не мешают: подол подними - и уноси ноги. Зато куда проще добиться от людей с оружием мгновенной реакции: «Женщина!» Длинная юбка, узоры на ткани, распущенные волосы. Один взгляд — и лица суровых мужчин светлеют. Красивую женщину сложнее обидеть, даже если она - чужой крови. Я помню, как однажды мы остановились на блокпосту и начался обстрел. Военные, ни слова не говоря, вынули меня из машины и укрыли в убежище, ругая между собой мою страну. Я боялась, что они вот-вот опомнятся и выгонят меня прямо под пули. Но нет. Когда все закончилось, они вывели меня из укрытия и отпустили, не сказав ни слова. Спасли мне жизнь по одной простой причине: я - женщина».


Ветер трепал голубой подол. Мы смотрели друг на друга, но больше не двигались навстречу. Я впервые видела ее настолько красивой – лицо преобразилось из-за косметики, стало таким выразительным, что от боли у меня выступили слезы. Даже на самые важные встречи Аврора не наносила макияж — ей не нужно было подчеркивать свою красоту, восхищения ей и так хватало. Но она всегда красилась и надевала специально сшитые для репортажей платья, когда отправлялась на войну.


«Десять лет назад я отправилась в свою первую командировку. Деревня, куда мы прибыли, была со всех сторон окружена горами. Там прятались снайперы. Часть улиц хорошо просматривалась сверху, а те, что шли параллельно горам — нет. Люди передвигались только по ним, боясь получить пулю. А перекрестки приходилось перебегать. И мы бегали так же, как бегали местные жители. Среди них я постоянно видела красиво накрашенных, привлекательных женщин. Меня это поражало, ведь косметика стоила на черном рынке баснословно дорого. Оказалось, девушки красятся в надежде, что снайпер увидит их через прицел, подумает: «Какая красивая». Пожалеет, не выстрелит. Так наивно, правда? А я тогда ощутила, что тоже хочу ярче накраситься, потому что и мне страшно. И мне хочется сделать все возможное, чтобы вернуться домой живой».


Собака забыла обо мне и стала ласкаться к ее ногам. Аврора присела на корточки и прижала к себе животное, потрепала лохматую спину. Это была моя собака. Моя собака...
Мне ее купила мать, когда я училась в седьмом классе. Самой ей было некогда дарить ласку — она растила меня одна, зарабатывала тем, что снимала для разных журналов, и часто уезжала в командировки. Чтобы я как-то справлялась с одиночеством, решила завести щенка. Это помогло. Правда, ненадолго. Однажды мать уволили из-за какого-то скандала с большим человеком, и она долго сидела дома без работы. Четвероногая подруга моя тут же переметнулась. Кормить, выгуливать, вычесывать шерсть - все эти обязанности по-прежнему полностью лежали на мне. А вот собачья преданность стала предназначаться только матери. Собака вечно вертелась у ее ног, лизала ступни и отчаянно скулила, стоило этой хмурой женщине уйти хотя бы в другую комнату. А мать не выносила никакого проявления любви. Злилась и ругала меня, что я плохая хозяйка, раз животное мне не предано. И вот как-то раз она нацепила на собаку поводок и увела на улицу. Вернулась одна и равнодушно сказала, что продала другим людям - ей эту породистую суку теперь просто не прокормить. Через день покупатели пришли к нам просить деньги обратно — собака сорвалась с поводка и убежала. Но мать только посмеялась. Сказала, что у нее нет ни денег, ни собаки, и выгнала их. Пропажа обнаружилась на следующий день у дверей подъезда. Я пыталась увести ее домой, но псина заупрямилась и даже огрызнулась пару раз. Так и жили все эти годы. Мы дома. Собака наша — верной уличной бродяжкой. В холодное время года она всегда ночевала в родном подъезде. Видимо, и сегодня какой-то добрый сосед пустил ее на ночлег. А я разбудила - вот она и увязалась следом.

Сейчас псина поскуливала от нежности, лезла лизаться и пачкала лапами ткань дорогого пальто. Аврора... Как изящно ты одета, подумалось мне, и даже свежие полосы грязи не портят вида. Хотя, о чем я думаю? Разве может грязь портить человека, который не боится испачкаться?

Вокзальное эхо предупреждало, что до отправки поезда остается две минуты. Собака выпрыгнула из объятий и побежала своей дорогой. Аврора поднялась и снова повернулась в мою сторону. Иногда мимо пробегали пассажиры, бренча чемоданами. Люди торопливо и крепко обнимались, передавали кульки из рук в руки. Смеялись над чем-то своим без застенчивости широко, а прощались полушепотом, ласково поглаживая плечи друг другу.

А мы так и простояли - не приблизившись, не сказав на прощание ни слова, не оставив на память ни упрека, ни жалости. Но какой родной ты казалась мне в тот момент, понимающей. Какой милосердной я считала тебя тогда.



Поезд покинул город, и на перроне осталось слишком много тишины. Я продрогла и зашла в первую забегаловку на пути — тут же на перроне, у самого выхода в город. Посетителей, кроме меня, не оказалось. Уставшая женщина за стойкой подала кофе, пробила чек. Видя, что мне от нее больше ничего не нужно, она с облегчением затерялась в служебном помещении.

Заведение напоминало аквариум. У него были огромные окна от пола до потолка – а может, их считали не огромными окнами, а стеклянными стенами, кто его знает. С места я наблюдала, как на рельсах остановился очередной состав. Первыми на землю ступили фигуры в бордовых формах, и в каждой из них мне мерещилась одна и та же проводница, - та самая, что закрывала дверь за Авророй, исчезающей из вида. Исчезающей из моей жизни.

В кафе зашел пожилой мужчина – неопрятный, заросший, совершенно седой. Как и у меня, чемоданов при нем не было, ни одной сумки. Он подсел рядом, но с таким отрешенным видом, словно меня не существовало. Мы оба смотрели в окно, наблюдая за суетой на перроне, и просидели в тишине довольно долго.
Пока я, наконец, не спросила:
- Вы только что приехали?
Он поднял мутно-голубые глаза, но ответа так и не последовало. Я решила, что не с того начала.
- Угостить вас?
Тот вместо ответа жестом показал, что хочет пить. Я простодушно протянула свою кружку. А он посмотрел с высокомерием и покачал головой.
- Водки, - сказал он единственное слово.
- Одной водки?
Старик моргнул – «да».
- Здесь разве продают?
Он вздохнул:
- Ну, еды хоть возьми дедушке…
Я подошла к пустой стойке и позвала:
- Эй!
Никто не вышел. Кричать громче было стыдно, и я вернулась на место.
- Глухо, - сказала я старику.
Тот пожал плечами и, вздыхая, достал из-за пазухи грубой, замызганной куртки початую бутылку, на которую сверху был надет мятый пластиковый стакан. Наполнив его, он спрятал тару на прежнее место и вынул оттуда же пакет с парой пирогов. Развязав узел на целлофане, незнакомец приступил к ужину. Он пил и ел неторопливо, не утоляя голод, а получая удовольствие. Я наблюдала за ним, и вдруг схватила свою кружку, выплеснув кофе прямо на пол.
- А налейте и мне. Пожалуйста.
Тот фыркнул, немного помешкал. Я повторила свою просьбу, и он таки-дрогнул - поделился чуть-чуть. Выпила - меня прожгло до спазма. А когда отпустило, зачем-то сказала вслух:

- Вы знаете, кто такая Аврора Далимова?

Одна жирная крошка упала на белую бороду. Дед поднял маслянистый кусочек и засунул себе в рот, обсосав грязные пальцы.

– Она пишет репортажи о том, что твориться на юге. Читали хоть один? Да кто их вообще читает, из простых людей... Мир ничего не хочет знать о войне. Миру все равно. А она? Она почему не может жить без войны? Там, где спокойно, чужой себя чувствует - оттого и со мной не смогла жить. Приучила сама себя к горю, подсадилась на него. Вот снова сорвалась, уехала. И она уже не сможет остановиться, пока не погибнет там...

Старик рыгнул, не успев прикрыть гнилой рот ладонью. А потом безучастно продолжил жевать и пить.

- Пока не погибнет... - повторяла я шепотом на обратной дороге домой. Никто не слышал – сейчас рядом не было ни одной, даже собачьей души. Светофор горел зеленым светом. Когда спешить некуда, дороги странным делом открываются сами собой, перестают сопротивляться.

В дом вернулось электричество, лифт привез меня на последний этаж. Я зашла в свою комнату, включила свет, и лампа горела до самого утра, пока я неподвижно лежала в кровати с открытыми глазами, ни о чем больше не размышляя, ничего не желая делать. У меня совершенно не было сил, но спать я не могла.

На рассвете пошел снег - он парил тонкими, легкими хлопьями, словно пепел сожженной, развеянной по ветру бумаги. По всем прогнозам природа не могла затеять это всерьез, снег должен был вскоре растаять, однако вместо этого он с каждым днем нарастал и нарастал, пока не превратился в могучий панцирь на спине города, и пролежал так до самой весны.

Это был последний раз, когда я выходила из дому на улицу. С тех пор прошло полгода.