На обочине

Шёл 1812 год. Российская армия вовсю гнала французское войско вон из страны. "На Париж!" - писали патриотически настроенные бойцы на стягах и знамени полка, а также на баннерах и стикерах.

Третья конно-морская рота подводно-космического полка мотокопытных войск совершала бросок к месту предписанной им дислокации. Рядовой Зелепукин Харитон Альбертович, крестьянин деревни Нижневерховка Н-ского уезда, зябко сутулился и передёргивал плечами: вечер явно обещал быть прохладным. "Чёртова погодка!" - в который раз уже подумал Харитон, Харя, как ласково называла его супруга, Каламбина Харлампьевна, урождённая Шлагбаум. Ему припомнились тихие семейные радости прежней, довоенной жизни: вечер после трудного рабочего дня в поле; изба, пропахшая щами с говядиной; радостные крики детишек, бросающихся на шею отцу; скромный ужин в семейном кругу, всего лишь из одного блюда - шофруа из бекасов под соусом кумберленд...

Замечтавшись, Харитон не заметил, как нога его в гусарском сапоге от Юдашкина попала в лепёшку коровьего навоза, кои обильно были рассыпаны по всему Чуйскому тракту. Выругавшись, Зелепукин сошёл на обочину и стал приводить обмундирование в порядок, так как сержант не далее как сегодня утром что-то говорил о нарядах вне очереди за ненадлежащий вид.

На обочине сидел оборванец. Вначале Харитону показалось, что это обычный бомж, каковых много развелось после развала СССР, но присмотревшись, он понял свою ошибку. Несомненно, перед ним был француз - один из некогда могучего войска Бонапарта, ныне разбитого, как немцы под Сталинградом.

- Парле ву франсе? - зачем-то поинтересовался Зелепукин.

Француз посмотрел на него потухшим взглядом, помолчал и глухо произнес на чистом французском:

- Слышь, браток, пожрать бы чего, а? Кишка кишке бьет по башке, падлой буду!..

Харитон постоял немного в задумчивости и полез рукой в вещмешок. "Хоть и хранцуз, басурман, а всё ж таки тоже небось человек крещёный", - подумал он, доставая хлебную пайку.

- И куды ж ты идёшь, нехристь, басурманская твоя душа? - ласково спросил он, протягивая оборванцу банку говяжьей тушёнки.

- К маме пробираюсь, в Читу, - ответил француз, пряча подношение куда-то под лохмотья. - Куда ж мне ещё, с моей-то справкой об освобождении... В Москву мне дальше сто первого километра нельзя. Вот так-то, браток!

Зелепукин хотел ещё что-то спросить, но тут раздался зычный голос сержанта Немигайло:

- Зелепукин, растуды ж твою туды! Ты в армии или куда?! Лезешь, куда понятия не имеешь! Я тебе долго спускал сквозь пальцы, но теперь возьму коня за рога и одно подытожу: если я тебя за что-то поймаю, то это будет конец!

Харитон нерешительно потоптался возле оборванца.

- Ну давай, что ли, - неловко произнёс он, глядя куда-то в сторону. - Удачи тебе.

Бродяга оторвался от краюхи хлеба и понимающе взглянул на него:

- Что, кореш, тоже псы ментовские лютуют? Всё путём, братуха, не мандруй! Мерси за грев, не дал подохнуть честному бродяге! Хиляй с богом, может, где и пересечемся!

"И всё-таки это был француз" - размышлял Зелепукин, шагая в строю по раскисшей осенней грязи. - "Ишь как сказал: мерси! Словечко-то не наше, заморское! Точно француз!"

Зелепукин вздохнул и стал думать о скором привале и ужине.

Вечерело.