Искушение графа де Ла Фера. Восставшая из ада

      2-й фрагмент.
(Начало главы в " Чужой любви я вновь ревнивый зритель":
     http://www.stihi.ru/2017/09/04/4491)
                .           .            .
...Не бьётесь Вы о камни, обо льды,
но лОвите удачу бодро, зримо.
Судьбу свою пытаясь обойти,
чтоб взять врага врасплох неотразимо,
не зная броду, дерзко от балды
находите Вы путь, где ждёт трясина:
с гостеприимством не от доброты
она вас на подходе совратит.

Пугать не став заведомо уроном,
трясина Вас встречает видом скромным.
Без    разницы,    кто тонет в прорве: ртуть
Вы в жизни или студень с неуклонным
желанием остаться в жизнь влюблённым.
Нельзя в трясине встать иль повернуть
ни путникам, ни воинским колоннам...
...Смерть на пути, трясиной окаймлённом,
костляво выставляла в позе грудь...
...У дам опять   глаза на мокром:     «Ой,     нам
утопленницу жаль»! Лить слёзы – труд...
...Послушав через подвиг охламона,
не грех узнать, как все они орут
любимым серенады, встав во фрунт.
Не слушают их дамы вероломно.
Певец? А докажи, что не верблюд!..
            .            .             .
…Не суйся к дамам петь, раз посторонний
повсюду ты для них – нос отвернут.
Им дай рубин! Не    серенький    корунд...
...Не всякий мадригал     распространён,     но
я б     не    был, мадригал заныкав, крут…
...Главенствуя (пусть даже потаённо)
в мужских мечтах, шарм женщины (как культ)
достиг, меняя образ, эталона.
Но образы всё ж  разные  влекут,
равняясь с эталоном отдалённо…
           .            .             .
...У будней преимущество лишь в том,
что в них берётся курс на анти-скуку.
Смерть не проймёшь, не дав     гарантий     суке:
Смерть рядом с риском, как коса с хлыстом.
Но ветрами Судьбы лететь листом
не хочется в своём ещё рассудке
ни днём с огнём, ни с женщиной раз в сутки...

…В расцвете лет и силы кавалер,
боясь любви,     признается     пусть – блудный:
уместно ль загонять любовь в вольер,
молясь на свой спокойный климат будней?
Уместно насмехаться ли над бурей?

Фанера над Парижем – мать фанер…
Непознанный порог своей натуры
открыл сам для себя граф де Ла Фер.
Ещё недавно желчный и понурый,
граф стал любовно-страстным не по дури.

Подход найти к душе (не в    тело    дверь)
несбыточно, но это до    поры     лишь.
Любовь из  тьмы  выносит. Это  крылья ж!
С любовью не прощайся, де Ла Фер!
Ждёт  случая  любовь. А сам-то кликнешь?

Шарлотты нет. Но это не каюк…
Тот образ, безусловно, прародитель
в Атосе всех любовных новых мук.
К противоядьям он утратил нюх.
Открывший для себя страсть к Афродите,
с собой поделать, как бы ни был строг,
он в сердце ничего уже не мог:
на камне эдельвейс рос, а не мох…
Но то ли в Амстердам та, то ли в Лондон,
уехала, пропав за горизонтом.

Пусть сам не бредил переменой мест
и в чувственных интригах был профаном,
но к Шарлю – мало что ль тому невест! – 
граф ревновал. Упрёков впрок навалом,
но это всё – бессмысленный наезд.
Ужель на чувствах ставить можно крест?
Пока что пляшут, но… как править балом?
Частенько с вожделеньем    засыпАл    он,
а утром просыпался без надежд.
*           *           *
…Уродливы по форме и размерам,
холмы давили общей тишиной,
и каждый, обладая неким жерлом,
курился, похваляясь вышиной…

Атос неприхотлив, но, в самом деле,
какой граф сей кошмар переживёт?!
Всё дико, будто некий кукловод
забросил, как игрушку, графа в дебри.
Раскрыл бы в удивлении граф рот,
но нет желанья при вонючем ветре.

Он тонким    обоняньем    одарён.
Дышалось тяжело: потоки смрада,
не смешиваясь, шли со всех сторон.
Лощина меж холмов, как анфилада,
всё дальше уводила под уклон.

Растительность, представив плотно хвою,
цветов не выставляла ни шиша.
Грунт, чавкнув или хлюпнув под ногою,
вновь скрадывал шаги и не дышал…

Атос одет  привычно  был, но голым
себя в пути невольно ощущал:
«…Чего, для утешенья ни намОлим
себе мы  сами,  то за нас душа
восполнит, злые происки круша»…

Вдали сверкало что-то вроде молний.
Граф шёл, куда не зная, наугад.
Ему привычным сделалось безмолвье,
но ухо б удивил приятно гвалт.

Граф тёр свои глаза неоднократно:
найти б  хоть что-то  из земных примет!
Он двигался предельно аккуратно,
боясь задеть какой-нибудь предмет.

Лишь   влажность   удостоилась бы слова –
и та не заслужила комплимент.
Без признаков чего-нибудь былого
действительность навеивала смерть.

Хоть каплю б изменений на десерт!
Глаза ловили тот же тусклый свет,
растительность несла угрозу снова
и выглядела каменно-суровой.

Мелькнул бы хоть какой-нибудь зверёк,
иль  птицы  где б запели неуёмно…
Граф глянул в небо. Серый цвет, лимонный –
полосками, где вдоль, где поперёк…

«…Куда же я  попал – неугомонный?!
От бесов хоть какой бы мне намёк!..
Мне мало было  страсти  затаённой –
так я ещё и    мистику    навлёк!

Сплетения курганов и оврагов,
кладбищенская эта тишина –
вот край, чтоб заглянуть в себя до дна,
чтоб весь во власти был страстей и страхов,
с душой оставшись, выжженной дотла.

И всё тут в тон душевного разлада:
такие мне не  нравятся тона.
Не видно солнца, небо полосато…
Тут Божий мир иль правит сатана?
Коль это ад, узнать бы, где страж ада.
А может, я сошёл уже с ума?!
Чего я  докажу  себе!.. Блажь. Надо.

Кричу «ау» и  сам себе – глашатай.
Пытаюсь отогнать рукой, как дым,
навязчивую мысль, что я – кретин.
Куда же я забрёл? Вот оплошал-то!
Страсть, страх – себя скормлю по  крохам им.
Безлюден узкий дол, но проходим, –
причуды незнакомого ландшафта
смущали, но в пути, хоть и один,
Атос был на лицо невозмутим. –

Предметно всё знакомо, но суммарно…
картина неестественная, нет!
Однако же, и  я  не интервент»…
Пространство ощущалось, как в тумане,
но это не мешало видеть свет.

Граф шёл, не спотыкаясь, не хромая,
но всё же не в припрыжку, в силу лет.
И вдруг за поворотом меж холмами
открылся взору женский силуэт.

«Ну, наконец-то хоть    душа    живая»! –
обрадованный граф ускорил шаг. –
Надеюсь, что мадам не пожилая
и у неё не шайка в корешах.

Уж я не  одиночка  горемычный.
Есть шанс не заблудиться – не критично,
но им, по крайней мере, овладел.
Одета по-дорожному прилично.

Со стройностью, видать, не во вражде…
Меж нами дымка, иль водораздел?
Не за  столом  мы. Речь моя не    спич,    но
сейчас её  окликну  я цинично.

Мол, там, где растерялся я комично
где суть не одного, а всех уж дел,
сударыня, я – к    вам    лишь по нужде.
Мол, как-то непонятно горемычно
от лагеря ушёл… А он уж где»?..

Шлейф дыма перешёл граф, как траншею.
Догнать мадам непросто. Граф аж  шею
вытягивал… Заржал бы жеребцом,
но дрогнул, ощущая напряженье.
Быть трудно повсеместно храбрецом…

…Как будто бы почуяв приближенье,
та, что и так шла плавно не рысцой,
вдруг встала. Граф узнал её лицо
ещё за краткий миг до разворота.

Пронзила сердце боль. А разве родом
любовь не из  того же  очага?
Граф тоже встал. Не двигался    вперёд    он –
помехой  новой  озабочен. Мгла
плотней тумана взор заволокла…

…Атос очнулся: «Значит, был я в дрёме, –
себя граф ущипнул, потом куснул. –
Мне снилась Афродита». Граф в истоме
встал-потянулся, лёг и вновь уснул…

«…Места искажены необратимо.
Легко от созерцанья околеть!
Ну ладно, мне, увы, не подфартило –
тут всё воспринимается, как бред! –
однако, вне дорог, коней, карет
откуда  Афродита  здесь?! Вот диво!
Обязан я за нею присмотреть.
А если одинокую пригреть?
Шанс для меня! – шла мысль как довод льстиво
Атосу в душу. – Иль прыжок с обрыва»?..
Граф шёл  стремглав к ней, но прошёл лишь треть.
Её взор раз-другой неторопливо
касался  графа  (твердь или не твердь?),
не то чтоб вопросительно-пытливо,
но сердце графа ёкнуло: ответь,

возможность от мечты не    отврати    ты,
пусть дама в этот миг и холодна!
В речах не допускал Атос вранья:
– Сударыня! Богиня! Афродита! –

  Я верю, что с сегодняшнего дня
   для нас грядут иные времена!
И в мимике, и в тембрах даровита,
«богиня» улыбнулась ядовито:
– А вы ведь не  узнали,  граф, меня.
  Нет, я не Афродита. Нарочито
   не стану блефовать средь бела дня.

Атос обескуражен был издёвкой.
Что он на это мог произнести?!
В повисшей долгой паузе неловкой
граф впился взором в женщину мечты.

Та сделалась ещё высокомерней,
вопросы задавая:  – Сто из ста,
  надеетесь вы, недоразуменье
  развеется? А может, неспроста

  терзают, граф, вас смутные сомненья
  и жутко выносить их на уста?
  Моё явленье вам – для вас знаменье.
  Желаю, чтоб ваш ужас нарастал!

  Когда-то проявили вы проворство
  в  облаве  на меня, хитрец-молчун.
   Со смертью нынче  вас  в упор случу!..
– Сударыня, мне хватит благородства

  поверить вам, коль клятву получу,
  что вы – не вы. Но как же ваше сходство?
  Всех ослеплять красою – ваше свойство.
  От месяца мы солнце по лучу

  мгновенно получаем без раздумий.
  А вас от Афродиты, столь фактурной,
  как вы, я  нипочём  не отличу!
– Зачем же  прибедняться,  как пред дурой?!
   Вам, граф,    любое    дело по плечу.

– Но  кто  вы? Взором я к вам так прикован,
  что  сам  себе отвечу, не солгав…
  Но  промолчу,  хотя и не лукав. 
  Как никогда, сейчас заинтригован…

  Откуда вам известно, что я – граф?
   Выходит, что мы, всё-таки, знакомы!
Мадам проигнорировала драйв.
Реакция её была спокойна:

– Тот человек, что мне не дорог, прав.
  Вы.  Правы. Мы знакомы, что трагично
   закончилось для… этой головы.
– По-прежнему я бестолков, увы.
– Граф де Ла Фер, вам было бы логично,
  притом, что я вам смелость не верну,
  признать во мне казнённую жену.
  Меня узнать по силе    взора    легче,
  а у сестры-близняшки – шире плечи…
 
  Нельзя сказать, что на себя вину
  вы брали, граф, отсюда недалече.
   Не ждали, что вновь встретимся? Ну-ну.
На этом потерял Атос дар речи.

Он быстро понял: это не игра.
И вряд ли в этом что-то есть благое.
У граф пересохло резко в горле,
а в сердце прямиком вошла «игла».
Красотка наседала:  – Берегла
    себя я, как могла, но умерла
   и дни свои влачу в тоске и в  гОре.

   И шея помнит боль от топора…
   Живёте, граф, и в целости, и в холе?
   Теперь проститься… с бородой… пора
    и  вашему,  граф, телу. Вы – в неволе.

Смотрелась странно женщина на фоне
мест диких. Так какого же рожна!..
Мадам разгорячилась докрасна.
Атос – наоборот –  бледнел  проворней.
От глаз, любимых им (прекрасной формы),
шла ненависть. Её он в прошлом знал…

Бойцу свой страх копить невыносимо
(неясно до какого допоздна).
Была  одна  лишь тварь столь агрессивна,
его лишая мужества и сна…

Граф выдавил из уст лишь через силу:
– Миледи… До чего ж душа грешна,
  что после смерти с вами совместима
  настолько, чтоб давать для мести стимул!..

  Карающая сталь, Святой Устав –
   мне были  две  подмоги – обе свыше.
– Да. Но из нас двоих один лишь прав.
   Лишь вами лильский был палач-бес движим.

    Им зверский был проявлен в деле нрав! –
себя вмиг из плаща распеленав,
миледи взвыла: –   Полюбуйтесь,   граф,
    что сделали с судьбой моей, с престижем!..

У воина часть мужества украв,
она со всем неистовством бесстыжим
с себя рванула плащ, потом рукав…

Атос, ни жив, ни мёртв, был обездвижен,
когда на женском плечике клеймо
увидел, столь знакомое давно…
Проснулся граф в поту, но к жизни ближе…

«…И в чувствах, и в мышлении – раздрай.
Коль где-то есть на свете Ойкумена, –
лежал и размышлял он очумело, –
то явно занесло меня за край.
Но ноги унести душа сумела.

Ужели всё увиденное – сон,
где выглядит всё так реалистично?!
Жаль, не совсем осталась нагишом
миледи, раздеваясь артистично.

Одно услышать странно было мне:
топор упоминала, а не    меч    тварь.
У нечисти не  память  в пелене,
а просто всё – условность    сна,    кумекай.

Но сколько было ярости в глазах!
А ненависть сбивала аж волною!
Меня бы обглодала, как мослак,
когда б я схватить себя позволил»!..
              *           *           *
…Ждёт творчество, что я его продлю.
Мне подан голос (вмиг я узнан) внятный.
Рождённая спонтанностью занятной,
скользящая с затяжкой, как по льду,
Фантазия мне скажет: «Вот    фанат     мой.

Его я стороной не обойду,
пусть даже посчитает неформатной»…
Фантазии вторичны – довод складный.
Не каждая похожа на байду.

Варьируясь от задней до фасадной,
фантазии, вписавшись в лепоту,
уступят путь  реальности  досадной…
Действительность бывает беспощадной.
От грёз – очнуться можно и в поту.
Мечтой – свою питаем правоту…

Вслед за молвою, до сенсаций жадной,
зайдём – рога нащупать – в темноту…
…На теле чешуя. А есть ли жабры?
Кто ж видел их во тьме, иль на свету!

Чтоб не мозолить глаз и по    ушам    бы
не    ездить    Вам, заглянем за черту…
Каков    он, дьявол, коль отбросить штампы? –
к ним в мемуарах шли не дилетанты.
Не верю письменам, но почерк чту:
свои есть в каллиграфии таланты…
 
Французско-русской кухней (как предлог)
кормлю мир поэтического ритма…
Глотну ещё настойки, съем блинок…
Не зря легли на строчку буквы слитно…

Пока ещё не старый я пенёк
(тем паче, что не рос под знаком спирта),
не стану раздувать (хотя б и мог)
страшилки про рога, глаза, копыта…

Настойке из грибов, со смаком питой,
я стал обязан в том, что падал с ног,
но от ядрёных грёз не занемог.
Делюсь   итогом   (мозговой ли прыти?).

Вновь от   потусторонних знаний   слог
отчасти  крив  – я в дебри всё завлёк.   
Сюжет  бы причесать, но он – подбритый,
вернее, не везде открыт замок…

            (продолжение в http://www.stihi.ru/2017/08/19/7734)