Башня. Новелла

    Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.
                Ф. Ницше
Пролог

                Ad meliorem

    Жестокие Боги покинули нас. Земля теперь принадлежит людям, и я верю в это. Каждый из нас способен дать что-то нашему, только нашему миру. Мы можем быть гораздо лучше. Необходимо лишь отбросить такие предрассудки, как мораль и нравственность. Все аморальны и все безнравственны, идеала нет и никогда не было. Самосовершенствование — вот единственный идеал. И он должен стать новым законом, то есть святыней, но без идолов и поклонников угрюмых лиц.
    Та старая башня в тени великой горы, которую построил мой предок, благочестивый и мудрейший Эрес, в поисках бессмертия, до сих пор стоит, кто знает, какие ужасы она скрывает. Даже я не догадываюсь, на что пращур был способен, чем готов был пожертвовать… и что приступить.
    Смотря на неё, я представляю лишь пережитки прошлого, мешающие развитию человечества. Раньше люди взывали к Богам: «О, Великие! Ниспошлите нам совесть и честь». А что теперь? Все эти нищенские пережитки, я обязан их… О, что это!? Какая яркая звезда! Ярчайшая из всех, что я видел в жизни — суровой ночью или при свете дня. Вот же — истинный предвестник эры человека!

I

         De die in diem          

    Изо дня в день одно и то же, кромешная скука. Однообразие и неминуемая отрешённость. Мерцающая синестезия мрака. О, слишком долго тянутся дни, окутанные сплошным унынием. Не лучше ли отчаяние, чем такая глупая и суетливая надежда — бренная мечта. Всего лишь бездна, вечный голос, нежный и прекрасный тенор неизвестно откуда, но и непонятно зачем. Так было много лет, проведённых мной в Эфирной Лощине. Но я не нашёл в себе больше сил терпеть столь отвратительное мучение. Ведь бессмысленность угнетает во сто крат сильнее, нежели слепая вера. Какая жалость…

II

         С'est le commencement de la fin

    Снизойдя и даруя случайным свидетелям провиденье в белёсо-лазурном свете падающей звезды, я рухнул на вершину древней башни, покрытой пёстрым инеем от уничтоженной звезды. Воцарилась зима из эфирных струй. Я потерял счёт времени и никакими усилиями не мог вспомнить даже нынешний год, казалось, только вчера умер Валтасар, мой старый друг. «Мене, мене, текел, упарсин». Это до сих пор зарыто где-то в глубине моей души?
    Оглядевшись вокруг, я спустился по ветхой лестнице на этаж ниже, там мой взор привлёк необычный факел, обмотанный алой лентой. Поскольку солнце уже покинуло наш мир, свой дальнейший путь я продолжил в сопровождении нового — уже пылающего спутника. Как в луч средь перьев Эмпирея, проникнул свет сего факел в открытую мною дверь. За ней оказалось странное существо, сидевшее, будто загнанный зверь, в самом углу всё ещё тёмной комнаты.
— Цаду умпья, умпья мхаширива. — Оно так обратилось ко мне.
— Кто ты? Как тебя зовут?
— Сира кира, хакуна кира на вэвэ.
    Он явно не понимал моего языка, а я его. О, я ведь даже не мог разобрать интонацию, с которой он говорит. Постаравшись не привлекать больше внимания, я покинул комнату вместе с её мрачным обитателем, безуспешно пытаясь понять, как выбраться отсюда. Перед тем, как захлопнуть дверь, я услышал лишь одно слово, произнесённое существом:
— Кииндра…
    Что-то было в этом, что-то тлетворное, выражающее иронию самой смерти, выползающую из этих бледных уст — словно яд безумия. Боги! Только теперь я заметил: спустя несколько часов, факел не догорал! Он вовсе не истощался, горел, как пламень из самых недр земли. А свет! Какой ужасный алый свет исходил от такой, на первый взгляд неприглядной деревяшки! Не я держал его, а факел всё крепче сжимал мою руку, если я находил силы отпустить поток огня, то он… кружился над моей собственной, вздыбленной от тревоги головой…
    Я думал, что готов пережить Ад, что ж, вполне вероятно, Ад сам отправился за мной. Весь в кромешных лепестках, чумных розах, смертельных асфоделях, закованный в цепи предательства и гордыни.
    Как помыслил я о смерти, факел тотчас ошпарил мне руку чёрной слюной, вытекавшей из багровых бликов того грубого силуэта, образующего что-то, наподобие рта. И вправду, приглядевшись, я обнаружил образ, туманное лицо: глаза, уши, нос, растрёпанные волосы и… дьявольский смех. Он пробирал меня, рвал на куски мою душу, я боялся пошевелиться, я боялся дышать. Или это воздух на миг покинул весь мир? Но вдруг — он заговорил со мной:
— Путник, среди звёзд ты бы не осмелился искать дорогу в нашу Бездну.
— Но я…
— Поверни обратно!
— Нет, лучше смерть, чем то уныние и однообразие светил!
— А ты ещё будешь молить о смерти.
— Я непреклонен.
— Тогда я хочу лично увидеть твои страдания.
— Ты разделишь их со мной.
— Это было очень смело, назови своё имя, храбрец.
— Амойха, так называли меня люди, своего настоящего имени я не помню.
    И мы вернулись на дряхлые ступеньки лестницы. Путь вниз был отрезан огромными валунами, ничто, казалось, не могло сдвинуть их с места. Но, за одно неполное мгновение я потерял себя, взмахнув со всей силы факелом и оставив неистовый след на стенах, я опустошил валуны, обратив их в пепел. Зато дорога была свободна, и лишь истошный вопль не давал мне сдвинуться с места. Хотя я смог найти в себе силы пойти дальше, с каждым шагом я чувствовал, как моё сердце билось всё быстрее, а чёрные тени вокруг глаз сужались сильнее, как змеи подползали к глазницами.  И тут я заметил нечто настолько уродливое, что не один больной ум не в силах был бы описать: длинный и заострённый нос, узкие глаза, кривые изгибы щёк, разодранная спина с торчащими костями, окровавленные руки, усердно держащие что-то… это была человеческая плоть.
    Существо пожирало разорванные ткани, сухожилия, причмокивая от стекающей крови и… удовольствия. Пар изо рта придавал этому зрелищу воистину… жутковатый вид. Стоило факелу засветить чуть больше, оно сразу набросилось на меня и укусило за левую руку. Я истомно заорал и, желая лишь смерти этой твари, вонзил горящий факел прямо в её злобный глаз. Зелёный гной забрезжил фонтаном, и я почти оглох из-за пронзительных стонов, но моя боль была сильнее! И я пробил этот прогнивший череп насквозь, голова разлетелась на куски. В порыве ярости я начал терять всякое чувство присутствия человечности внутри себя, демон исступления овладел целой душой без остатка, если и был остаток то это пелена, пелена.
    Я ничего не осознавал. Прижёгши рану до самых костей, я взял факел в обе руки, и он превратился в мой жезл возмездия, справедливой мести. Так я превратил моего бывшего врага в исчадное месиво. Голова, ноги, внутренности — всё было перемешано мной в лужу кишок и прочей забвенной массы. Но стоило мне лишь позабыть, что орудие моё — живое, раздался всё тот же странный хриплый голос:
— Теперь ты тоже зверь.
— Я человек, я просто…
— Что ж, человек, ты забыл кто ты на самом деле. А ведь с Великого пира прошли сотни лет, это твоё проклятье: ты ничего не помнишь.
— Что ты имеешь в виду?
— Амойха, ты, словно странник двух миров. Валтасар, ты помнишь что-нибудь про него?
— Нет, всё будто в тумане.
— Ты был его другом. И наказан за его грехи.
— И что же это за «грехи?»
— О, мне лучше об этом не рассказывать. Так или иначе, единственный выход отсюда — через подземелья. Но сначала надо покинуть руины башни.
— А зачем тебе помогать мне?
— Я помогаю себе. Знаешь, «изо дня в день одно и то же, кромешная скука. Однообразие и неминуемая отрешённость», ведь так?

III

         Hic locus est, ubi mors gaudet succurrere vitae

    Мы прошли дальше, на нижних этажах витал аромат серы, переходы наполнял деймос, неразборчивые сонмы кривляний и стонов, существа, напоминающее то, что я ранее обратил в прах. В любой момент они, по-видимому, могли меня сожрать, это падальщики, их пустые глаза, казалось, отражали тусклый свет — тусклый свет, прямиком из Бездны. Страдание. Не даёт. Покоя. Всем.
    Позади уже, вероятно, большая часть пути, но, а что там, за стальными ставнями? — Свобода или смерть. Факел уменьшил поток огня, чтобы на нас перестали пялиться гнусные отродья, и вот: аура глада сковала моё сердце. Моя судьба зависела от меня, только от меня, как глупо, как нелепо. Даже так, мне не удалось проникнуть вглубь тропы, ибо нечисть озиралась, всматривалась, приглядывалась столь рачительно, что кровь холодела в полумёртвых жилах.
    Ведь один неверный шаг — и я стану таким же убиенным существом, бесформенным трупом. Однако я чурался даже стоять на месте, мог легко упасть в любую секунду, и я начал… молил о смерти. Об освобождении, о милости естества. Лишь свет чудовищного факела напоминал о луче надежды, его рубиновый оскал тоже пугал, но и оживлял меня!
    Так, я шёл меж двух огней, вернее, с огнём в руке и между куч плоти. И где гореть, есть ли место для меня? И в чём гореть, зачем? Если повернуть, нет, станет хуже во стократ: десятки массивных валунов, а, возможно, ещё больше послов безумия, кончины собственного разума.
    Какие неведомые силы наполнили мои пустеющие вены? Что заставляло двигаться дальше? Демон ли во мне, в проданной, посредством страха и страдания душе, либо в моей руке, опьянил сознание и дал власть сжечь неистовых врагов — одного за другим и отпереть врата, неизвестно. Преодолев бессилие, я понял всего на всего одну простую вещь: я выжил.
— Молодец, странник. Значит, ты пока будешь жить, не упусти свою гордость, мы только в самом начале пути.
— Что за бред? Это конец! Вот, это же нижние этажи, это конец, мы обошли всю башню!
— Посмотри на свой укус… какая жалость.
— О, Боги! Чёрт, чёрт, чёрт. Нет, я же не могу вот так умереть!
— А ведь умрёшь. Есть единственный выход.
— Да!? Расскажи, какой это выход! Что мне делать!?
— Ха-ха, хра… мне кажется, ты уже догадался. Видишь тот ржавый меч, должно быть, неплохой вариант, хотя других-то у тебя и нет.
— Ты… ты издеваешься надо мной? Ты это серьёзно!?
— Хватит, сделай свой выбор. Свет или тьма, сила или страх, надежда или отчаяние, вера или паденье. Жизнь или смерть.
— Боги…
    Боль. Великая боль, ржавый меч не отделил мою руку от тела одним ударом, он был слишком тупым. Пришлось медленно пилить, ржавчина тёрлась о кости, отчасти крошила их, я чувствовал, как рвутся мышцы, как кровь приливает к мозгу. Да, кровь, не просто запёкшиеся алые сгустки. Чёрная кровь, сияющая зорёй холодной Бездны, совсем, как этот агатовый нимб, порождаемый разгоранием факела, должно быть я доставлял ему несказанную радость, нет, — удовольствие своими муками, криками, судорогами и истомами.
    Боль. Я больше ничего не ощущал, ничего не понимал, весь священный мир, такой ли он? А даже так, — что из него находится здесь? Чем Ад быть может лучше Рая? Разве что прямолинейным естеством, наглядностью, в конце концов, моралью? О, всяко предпочтительней, причём по отношению ко всему… ничто. Небытие. Но есть ведь жизнь, и я ещё жив. Но скоро, могу потерять сознание, а, очнувшись, обнаружу старый мрак. Так что именно сейчас я в состоянии вспомнить мимолётное отрочество, исключительно своё, вспомнить, как вырванную страницу из книги никем неизвестного писателя. Я признал для себя — последнюю верную догму — жить полезнее, осмысленнее, чем…
— Надо же, потерял сознание. Хотя, мне повезло, паренёк попался не из хлипких, с этим человеком я наконец-то покину башню и вернусь к королю Баалу. Да, слишком много времени провёл я в мире людей.

IV

         We are all old children

    Не самыми беззаботными были мои детские годы, я вырос без родителей в доме господина Ниа, конечно, я был полезен, ведь знал множество языков: язык потомков Сима, аккадский, арамейский и даже некоторые другие. Из детства припоминаю только голодные ночи… да безответную любовь и лицемерные, лживые будни. Скитания в пустынях приносили мне сплошные муки, и лишь господин Ниа облегчил их, хоть и ненадолго. У меня не было ни страны, ни семьи, ни друзей. Ничего не было, мне незачем было что-то хранить в памяти. Но ныне не давался только этот странный отголосок — имя Валтасар. Кто он? Наверное, ещё один из моих господинов, или нет? Друг?
    Я — пленник песков Ки, ослепивших очи многих тиранов и рабов, как и мои очи. Помню также свет. И нет покоя: «Мене, мене, текел, упарсин». Что за обрывок бессвязных мыслей тревожил ум и не давал уснуть ночами? Сам не знаю почему, но, сколько я не пытался, вспомнить это было мне не под силу. Как будто демоны (возможно Боги) овладели частью моего рассудка, опорочили честь восприятия мира. Они, и вправду, жестоки.
    Но есть и бич пожёстче — воля Рока. Так, после того, как я покинул господина Ниа, мне было видение. Странное, расплывчатое, исполненное исступления и расширения познания обителей сна и прочих грёз. И вот оно: «Когда придёт пророк, бродящий вдоль пустыни, живущий только силой нравов, поющий славу Богу, что обуздает гнев и страх и завоюет сердце иудеев, весь мир преобразится. Но прежде будут у него ученики, но, среди всех, станет дюжина священна. Да вот один предаст учителя за тридцать тетрадрахм и умрёт, наложив на себя руки. А тот учитель — такой же странник, как и я, попадёт на суд. Окажется судим всё тем народом, что принял радушно столь его. И главный судия — посланник Рима, безжалостный всадник, прозванный «Золотым копьём». Из-за спины его колышется, как призрак последней апрельской ночи, алый плащ, с неясным демоническим свеченьем. И грозный лик, притом невежество, безнравственность. Но куча идеалов, светских принципов, и прочего. Бедный пророк, сам понесёт несчастный крест, чтоб быть распятым в компании из двух воров. Там древняя гора и три креста, и лишь один из них — спаситель бывший».
    Откуда у обычного человека вдруг появляется такая сила, такая власть? На эти вопросы ни я, ни кто-либо другой ответа не найдёт. И я оставил поиски, забыл пророчество, словно отбросил надежду. Но я всегда знал — полезнее очевидное опустошение, отчаяние, чем слишком хлипкая надежда. Исполнившись ненавистью ко всему живому, я обрёл свой путь. И лежал он через Эфирную Лощину, как я думал. Проведя на одинокой горе пару недель, я решил остаться там навечно. Как долго тянулись дни. Всё пожрала во мне скука: и остатки человечности, и страха, дающего ту самую надежду. Я мог сойти с ума, хотя, вероятно, это и произошло: заметив падающую звезду, я ухватился за её хвост и, пролетая свою бывшую обитель, упал на вершину башни, разбив само светило, вместе с ветхой оболочкой малодушной старины.

V

         Zwoelf Seiten, eng und zierlich!
         Ein kleines Manuskript!
         Man schreibt nicht so ausfuehrlich,
         Wenn man den Abschied gibt.

    И снова боль. Но теперь совсем не та. Я не мог пошевелить пальцами, вообще не чувствовал левой руки, и тут я вспомнил: мне пришлось разрубить руку ржавым мечом, чтобы яд от укуса одного из монстров не разъел всё тело. Однако боль была настолько нестерпимой, что я хотел закричать, но глубокое изнеможение не позволяло выразить чувства незащищённости и потерянности, которые я испытывал. Рана не кровоточила, хотя я не помнил, как прижигал её, обугленная плоть ясно  свидетельствовала об этом. Необходимо промыть рану, но где найти воду? Хотя, как утверждал мой новый друг, мы только начали спускать вниз, только начали… а я ведь уже готов был сойти с ума.
    Само место нагнетало, сдавливало мышцы, не позволяло глубоко дышать. Порой мне казалось, что стены сужались, а потолок выглядел настолько древним, что я каждые несколько минут поглядывал  на него… чтобы убедиться, что он не рухнет мне на голову. Наконец, я пришёл в себя, это было, как пробуждение от долгого сна. Даже не верится, что я выжил после такой страшной потери крови. Но боль не проходила. И вдруг я снова услышал голос, правда, теперь чуть менее грубый, нежели раньше:
—- Амойха, я знаю, как облегчить твою боль.
— Да, и откуда? Ты же обычный факел, успел обыскать башню, пока я лежал без сознания?
— Мальчишка, ты действительно думаешь, что я обычный факел? Нет, ты не имеешь понятия, с какими силами связался.
— И что же за такие силы?
— Хра… ха… мы сейчас должны помогать друг другу, помоги мне выбраться из башни, и я дам тебе всё, чего ты хочешь: золото, власть, прекрасных дев, почёт, беззаботную жизнь… проще говоря.
— Ты не сможешь дать мне то, что я по-настоящему желаю, ту, которую я любил уже ничто не вернёт из мрака.
— И это всё? Какой пустяк.
— Пустяк? О чём ты…
— Слушай меня. Мы заключим сделку: ты спускаешься на нижние этажи башни, входишь в подземелье и отпираешь врата и дальше выходишь наружу. Таков будет наш путь, затем я верну тебе руку, воскрешу твою любимую и сделаю всё, о чём ты попросишь. Мне кажется, заманчивое предложение, а?
— Нет, всё слишком просто, я не верю, что…
— Что всё так просто? Разве человеку будет просто покинуть эту обитель?
— Ты прав, но… обитель чего?
— Это совершенно не важно, главное — цель — покинуть. Ты можешь мне не верить, но обязан довериться, я могу принести тебе намного больше пользы, чем ты думаешь.
— И ты можешь возвращать людей к жизни?
— Хра… у меня, видимо, нет выбора, придётся показть…
    Я никогда не забуду ту мелодию, раздававшуюся в моей голове. Он эксгумировал труп из какого-то захоронения, бывшего недалеко от груды камней, затем, направив взор на один из них, превратил в раскалённый уголь… голубого цвета. И вставил в труп — в место, где у живых находится сердце. Боги! Труп ожил! Он был в состоянии сам ходить и даже мыслить. В какое жуткое отчаяние он впал, осознав, что умер и долго ещё не мог поверить, что его воскресил говорящий факел. Прошло время, он успокоился, и  решил заговорить с перерождённым:
— Здравствуй, моё имя Амойха, ты был воскрешён моим другом, это…
— Что за чертовщина! Не может человек просто взять и вернуться… оттуда.
— Мы не причиним тебе зла, считай, что Боги любят тебя сильнее других, радуйся новой жизни, что «они тебе преподнесли.
— Наверное, ты прав, Амойха.
— Не скажешь, как тебя зовут.
— Я Бахир, торговец. Вернее, я был торговцем… раньше.
— Теперь я покажу вам путь из башни, где демоны вас не достанут.
— Кто ты? Ты говоришь?
— Не удивляйся так, Бахир, это я воскресил тебя, взамен я прошу только помочь Амойхе, да и самому себе, выбраться отсюда.
— О… хорошо, я помогу, в конце концов, должен же я чем-то отплатить за такое… чудо. Необыкновенное чудо…
— Значит, договорились, но, прежде, чем мы пойдём дальше, я хотел бы услышать наконец и твоё имя, чародей…
— Раэв Эш. А знать, кто я на самом деле, вам необязательно. Могу лишь сказать, что все мы заинтересованы в одном: снова увидеть «божий» свет.

VI

         Vivi senza rimpianti

    Мне становилось всё хуже, надо было заглушить боль и очистить рану, по словам Раэва, нужные лекарства и спирт для обеззараживания можно было найти в лаборатории. Когда мы дошли туда, дверь оказалась заваленной, и пришлось потратить целый час немыслимых усилий на то, чтобы разгрести перемешанные камни и гнилые доски.
    Изнутри лаборатория выглядела весьма мрачной: перебитые сосуды, окровавленные столы и стулья, безжизненные разбросанные тела, должно быть, бывшие учёные. Какая жалость… Лаборатория была огромная, вероятно, её хозяин проводил какие-то исследования, опыты. Но у нас не было времени выяснять, да и мне хотелось быстрее покинуть это невзрачное место. Перед уходом, Бахир всё же смог найти средства, чтобы обработать мои раны. Оставалось отыскать обезболивающее, хотя и нельзя было терять больше времени, всё же мы остались и продолжили поиски. И, наконец, нашли. Множество ампул с опиумом. Я вколол себе несколько. Боль слегка утихла. Можно было идти дальше.
    Пока я был без сознания, должно быть, прошло много часов, так что я спросил у Раэва, знает ли он, где найти провизию. Ответ меня слегка озадачил. Через этаж, под лабораторией был склад, там осталось несколько контейнеров с долгопортящимися продуктами. Также там оказались и рюкзаки, куда мы сложили все припасы. Следующие этажи стерёг старый некромант, вполне вероятно, хозяин башни. Да, именно этот могильный тлен преследовал меня с самого падения, от него некуда было деться. И единственный шанс пробраться дальше — убить некроманта. И оттеснить отродий его богопротивных чар.
    На глиняных табличках, развешенных на свободных местах вдоль стен, были изображены непонятные символы, и только Раэв знал их значение, но, когда мы спрашивали его, то слышали лишь бессмысленное:
— Мои уста не принадлежат мне.
    Всё же, ни о каком доверии не могло идти и речи, как бы он его не добивался, сам он никому не верил. Но я уже видел, на что способен Раэв, так что… я готов был пойти на что угодно. А убить выжившего из ума старика, играющего с силами зла — не преступление против совести, хотя, какая тут совесть. Я просто хотел той жизни, которая по праву принадлежала мне, которую у меня забрала нищета и рок. Я хотел вернуть её. И ничто не в силах было меня остановить: ни эти тёмные твари, ни некромант, ни даже остаток моего собственного страха.
    Вскоре мы с Бахиром стали настоящими друзьми, сблизились, пока блуждали по лабиринтам башни. И вот, мы почти окончили нелёгкий путь, не наткнувшись на чудовищ или некроманта. Свобода была близка. Так мне казалось. И лишь помыслил я об этом…
    Что-то забилось внутри. Сильнее. Я это чувствовал. Моё сердце… я почувствовал небывалую мощь, но откуда? Взглянув на рану, я снова ужаснулся: новая кожа, как будто я и не отрезал себе руку. Только этот говорящий факел Раэв мог рассказать, объяснить что со мной произошло:
— Раэв, что со мной творится? От ран не осталось и следа…
— Ты преображаешься, скоро тебе предстоит забыть обо всём человеческом, если ты ещё человек.
— Почему!? Что случилось?
— Эти монстры, охраняющие башню — покойники, низшие упыри. Один из них, укусив тебя, наложил проклятие. И ты не избавишься от него. Вся правда в том, что пока ты был без сознания, твоя душа покинула мир. И сейчас ты вот-вот изменишься навсегда.
— Пусть будет проклят этот мир…

VII

         Anima Fragile

    А ведь мало кто задумывается над тем, что делает нас людьми. Зверь внутри каждого разумного творенья, настоящий зверь — всё то злобное и желчное, что вбирает душа за короткий срок пребывания на Земле. Один неверный шаг — и добро и зло — окажутся на одной стороне монеты, на другой — ничто. Грех лишь порождает, подобно тому, как ненависть порождает ненависть, но иногда… и любовь становится наихудшим видом ненависти. Дружба — всё это как раз ничто для тех, кто не в силах выдержать взгляда Бездны… из-ну-три.
    Очнувшись, разум мой был во власти всего лишь одного всепоглощающего чувства… голода. И всё пространство вокруг меня окрасилось кромешным алым цветом, и я успел сказать только такую глупую фразу бедному человеку, считавшему меня героем, своим спасителем:
— Прости меня…
—- Хра… вот он! Изящный упырь, охотник, а не жертва!
— Ааар! Прости! Бахир, Бахир, нет! Это не я, не я!
    Я никогда не забуду этот вкус, такой мягкий и сладкий вкус… человеческой плоти. Рука заново выросла, сначала кости, затем мышцы, вены, артерии и ткани. Ни единой царапины на теле упыря… Раэв знал, что так случится, и, чтобы я не жрал падаль, выбрал специально свежую человечину. Это было отвратительно. Но позже мне не было противно, я не ощущал вины и не проявил даже никакого… малейшего сострадания. Я перестал быть человеком. И стал… упырём.
    И одному Раэву в силах было вернуть мне принадлежность к прошлой расе. Как и вернуть ту, ради которой я продолжаю жить, потеряв душу.

VIII

         Fata viam invenient

    Послышались глухие шаги, и те, кто их слышал, уже осознавали идущего вперёд привратника. Великий некромант с огромным железным посохом. О, никто, из видевших его глубокой ночью… не дожил до рассвета. Но что было терять человеку… нет, упырю, который совсем недавно попробовал своей первой крови? Началось предначертанное сражение, но это было не сражение добра и зла, а только самости безумства и любви, по сути, одного и того же.
    Мои громадные когти разрывали плоть слуг некроманта, зловещей мертвечины, круша всё вокруг. Хоть я и не сумел добраться до главного чудовища, но чувствовал, что сейчас — всё, что имеет малейшее значение, смысл — впиться в его горло. Невероятный гнев овладел мной: если я не попытаюсь изо всех сил его убить, я потеряю любимую, тогда все мои муки окажутся бессмысленны… Сила, которой я обладал наконец-то пробудилась: за адской болью последовала дрожь в спине — гигантские руки, даже, скорее щупальца, вырвались из моих плеч и разрушили башню до самого её основания, словно это была вспышка молнии.
    Некромант был мёртв, от башни не осталось и следа. Сдвинув куски колоннад, я выбрался из руин. Вот оно: озарение, скоро я снова её увижу. Понятия не имею, почему я так зациклился на этой идее первой любви. Может, потому, что это была последняя отрада, какая может только быть… у упыря? Я ведь, действительно, не испытывал больше желания быть человеком, но ради неё!.. Я вернусь ради неё. С этой надеждой я подошёл к Раэву. И меня разорвало на куски.
— За что!?
— Глупый мальчишка, ты всё испортил. У тебя не осталось сил, а вход в подземелье завален навеки. И один я никогда не порушу врата и не освобожу короля Баала, ведь мой огонь теперь погаснет очень быстро. Всё кончено и для меня, и для тебя, перерождённый Екклесиаст. Умри!
    Я должен был сразу догадаться, что он — демон, да ещё и демон из первого легиона, я прельстился несбыточной мечтой, ведь он просто использовал меня, как Бахира, как тех упырей, которые сделали меня сильнее. Что ж, по крайней мере, своей смертью я оттесню зло на какое-то время. Пускай меня не будут помнить, как героя, то есть вообще никто не будет знать обо мне. Это не имеет значения, ибо зло не получит моей души, но, всё-таки, плохо умирать, ничуть и не познав мир.
    Это рок. Значит, всё кончится вот так… я потерял душу, первого настоящего друга, не смог вернуть любимую. Чувствую лишь, как яркий солнечный свет медленно сжигает мою кожу, забрызганную мерцающей, бессмертной кровью. Нету больше той башни, что так манила меня и сбивала с пути, я свободен от скуки. Я, Екклесиаст, третий правитель Царства Израильского, сын Давида и Бат-Шевы, свободен навеки.

Эпилог

         Spero meliora

    Вчера я видел, как башня моего предка пала, разлетелась от удара молнии. Она много значила для меня, как память. Но теперь прошлое не держит меня, я волен идти своим путём. И что бы ни ждало меня там, я знаю, что след той яркой звезды, застывший в моих глазах, изменит мир.

Спустя 3 года

— Просыпайся, Седекия, услышь меня.
— Кто ты? Призрак, провидение?
— Я Соломон — дух твоего предка, я здесь, чтобы предупредить тебя.
— О чём же, о, «совершенный», ты хочешь меня предупредить?
— Вавилоняне идут, вскоре наш народ попадёт в плен более, чем на полстолетия, но не отчаивайся, помни: с приходом Киры, все вновь обретут свободу.
— О, дашь ли ты нам знак, когда мы обретём свободу?
— Когда падёт губительная башня. — До Седекии донёсся последний эфирный шёпот, за которым последовал оглушительный крик иудеи и шум разгорающегося пожара.

Гончаров А.С.
Август 2017