Были институтского леса

Были институтского леса
Быль первая. Постановка проблемы

По юго-востоку Города в неширокой и глубокой долинке протекает Речка, с востока входящая в массив частных застроек. Вдосталь напетляв в зелёных ивовых низинках по впадине, захватившей почти половину площади Города, в самой торжественной части своей, одетая в бетонные набережные, под зорким присмотром чиновничьего рая – Местного Белого Дома, - Речка впадает в имяобразующую Реку. Если строго между нами, читатели, то Река очень просила не раскрывать её имени – из скромности, конечно. Таких рек в нашей России – бездна, а городов на них – легион, так стоит ли выпячивать имя отдельной Реки – ведь все нижеописанные события вполне могут происходить в любом из городов на прочих реках.
Через долину Речки, ещё дальше к востоку, на Ведьминой горе вырос каменно-стеклянной щёткой многоэтажек Городок, умный по первоначальной задумке. Круглый в плане Городок рассекался шоссе на две половины – жилую и очень умную. В последней располагались институты. Разные, в основном научные. Ведь и ребёнку понятно, что Институт Власти или Институт Богатства, а тем паче Институт Силы нельзя располагать в умных Городках. Либо не приживутся, либо развратятся до необходимости их ликвидации.
Интересно, что не только Городок был умным, но и Город любил сам себя величать умным. Однако, поскольку в Городе располагались в числе прочих строений и поименованные выше институты, подобное самовеличанье было лишь предлогом для избрания Городом глупых руководителей. Ибо давно известно золотое правило равновесия – умному городу нужно дурное правление. И наоборот. Это на исходе прошлого века доказал выдающийся ядерный физик Уходящей страны, занявшийся квантовой формулировкой общественных законов.
Не обижайся на многословье, читатель – к старости многие становятся болтливыми; не обошла и меня эта участь. Но ближе к делу.
Институт, в котором я нынче работаю, стоит в окружении насаженного леса. Лет сорок назад сотрудники (и Ваш скромный сочинитель в их числе) высаживали юные саженцы в суровую болотно-таёжную почву нашего северного края… Хотя, какой он северный… по климату разве. А так – что Москва, что Питер, что наш Город устроились в одной широтной полосе – среднероссийской. Но климат никуда не спишешь, снега и морозы зимой бывают – во! И сама зима – во! – на полгода вытягивается. А лето…
За годы ёлочки из кустарников превратились в укрепрайоны партизанского края, берёзки доросли до стадии надлома и сбрасывания толстых ветвей на зазевавшиеся автомобили, шиповник обрамил цветущей колючей оградой лес, сдирая положенную дань с одежд оголтелых грибников, а рябинки заменили Госметеослужбу в плане долгосрочного зимнего прогноза. Вот и сейчас, в июле месяце они сигнализируют, что зима наступит крутая и быстрая.
Зайдя в Институтский лес можно заблудиться, особенно, если не грибы ищешь, а просто тебе пришла блажь прогуляться под хвойными ветками, мягко топча упругую подстилку. Солнце даже в самый яркий день под густыми кронами сбавляет тон и только тихо шепчет случайными лучиками, что на улице всё-таки день, и не просто день, а – июльский полдень.
Комары в чащу леса не летят, их излюбленное место питания – асфальтированные и плиточные дорожки, в нескольких местах пересекающие лес спасительными для заблудших лентами. А за спасение надо платить. Кровью.
Я заблудился. Вроде бы вот только что видел стену института, отделанную декоративной плиткой – и нет её! Всюду стволы, стволы… и ветви. Туда – сюда – ни стены, ни дорожки. Но я же прекрасно знаю, что от шоссе до Института – менее ста метров лесных насаждений… или наваждений… В общем, заблуд я, и концу обеда мне уже не вернуться на рабочее место.
- Што, мужик, заблу-ди-илса-а?
Я поднял голову. Из тёмной юбки ближайшей ели выглядывала голова – на уровне роста пионера среднего возраста. Лицо скуластое, раскосое, нос приплюснут, бородёнка… Вот именно, бородёнка.
А мужичок, не выходя из еловых ветвей стал сурово, с утверждением, допрашивать:
- Мухоморы пинал.
- Нет, что ты! Да и не видел я их…
- Ветки ломал.
- Какие ветки?
- Когда в чащу ломился.
Я замялся, вспоминая. Если что и хрустнуло, так оно уже сухое было, неживое.
- Ты на белый гриб наступил!
- Неужели? – я отошёл от неожиданности появления странного мужичка и его ещё более странных вопросов.
- Огонь разводил – продолжал то с ехидцей.
- Ты спятил – с грустью констатировал я.
- Окурки бросал.
- Да не курю я, десять лет назад бросил!
- Вот десять лет назад и бросал – сам признался.
- Меня тогда здесь не было.
- А где ты был?
- За границей.
Мужичок умолк, сверля меня глазами. Неужели и здесь это – волшебное слово?
- Ты чего здесь делаешь, чего шарашишься?
- Работаю в Институте.
- А кем?
- Механиком.
- Мужики, он механиком работает. Бить будем?
Тут из еловых ветвей вокруг меня стали выступать такие же низкорослые мужички с разной степенью монголоидности, двое – так вообще финны, только маленькие. Да, маленькие, но их – с десяток, нет уже полтора десятка. Не отобьюсь, если всерьёз.
- Постойте, лешие – вдруг остановил гоп-компанию белобрысый «финн», - мы же не спросили его.
- А чего его спрашивать – загалдел «полторадесяток», - и так всё ясно – механик!
- Ну, лешие, порядок-то должен быть. Законность и все такое… презум… зумб… зумционное.
- Ладно – махнул рукой – или лапой? – первый мужичок, - как ты относишься к проблемам экологии?
- Положительно – быстро выбросил я слово.
Мужичок помрачнел, компания горестно вздохнула.
- То есть, ты за то, чтобы были экологические проблемы?
Соображать было некогда – банда уже сомкнулась. Пора было выбирать, кого валить первым и прорываться в брешь.
- Я за чистоту природы и леса – пожалуй, вот этого, первого и нокаутировать. Он уже целиком вышел из-под ели.
- Как ты к нам относишься?
- Положительно – повторил я, сжимая кулак.
- Чего не скажешь, чтобы остаться небитым! - хихикнули сзади. – Да не суетись ты, и кулачок расслабь.
Чужие руки мягко, но несокрушимо перехватили мои локти. Ого! Хватка-то железная, без дураков.
- Мы не первый день уже следим за тобой – из-за спины вышел мужичок вида обских аборигенов и встал рядом с первым. – Ты не бесчинствуешь в лесу, просто ходишь и размышляешь.
- И о чём же я размышляю? – постаравшись придать голосу насмешливость, спросил я.
- Обо всём. О работе. О доме. О том, как болит спина и поджелудочная. О том, что придётся проститься с вином. О своих сочинениях… Хватит?
Я ошарашено смотрел на него.
- Откуда…
- Мы же лешие – засмеялся мужичок. – Человеческие думки нам не тайна.
- Тогда зачем?
Чужие руки отпустили меня, круг слегка раздался, стало как-то спокойнее.
- Помощь нам нужна, механик. И такая помощь, что перед ней наша грубая сила – ничто. Убивают нас, убивают машинами, а мы, потому, как в них ни шиша не соображаем, противостоять им не можем.
- Как так – убивают?
- А вот так. Да присядь, разговор долгий будет. Не бойся, на работу не опоздаешь, время мы тормознём.
До постройки Городка лешие владели всеми лесами в излучине Речки, огибающей Ведьмину гору с трёх сторон, кроме северной. Когда на гору поднялись строители со своими экскаваторами, грузовиками и сваебойными машинами, лешим показалось сначала, что пришёл конец света и спокойное их житьё кончилось. Но, потерпев годик-два-три, они поняли, что у людей нет намерения свести все леса на горе, что они ограничиваются лишь сравнительно небольшими площадями, стараясь оставлять между строящимися домами неискалеченный лес. Последнее покорило суровых, но робких и романтичных леших, а когда люди стали насаживать деревья там, где им пришлось вырубить часть леса, лесные души растаяли и примирились. Более того, они стали хвастаться друг перед другом, какие умные люди ходят дорожками их угодий.
- А у меня прохфессор – туда-сюда, туда-сюда!
- Э-э, что твой прохвессор против моего академика!
И так далее.
Потом вдруг что-то случилось. У людей случилось. Профессор стал вдруг ходить пошатываясь, пьяненький. Однажды упал – и проходящие мимо люди даже не смотрели в его сторону. Через два дня белые халаты унесли на носилках мёртвое тело. Академик умер ещё раньше. Умных людей стало меньше, выглядеть они стали голодными и озабоченными. Однако, появились и сытые – наглые, вежливо-хамоватые морды, по-хозяйски топтавшие лесные дорожки. И лешие поняли – беда!
Но пока беда бушевала среди людей, до леших она добралась позже – лет десять назад. Бригады иноязычных смуглых людей начали вырубать лесные массивы, корчевать пни, ровнять грунт. И всё это – по указам и под приглядом тех самых морд, костюмы которых никогда не пятнаются работой, а на шее вместо горловины культурного свитера болтается кроатская удавка. На месте бывших лесов стали расти дома – трёх-, четырёхэтажные.
Нет, лешие не были наивными обитателями зелёных глухоманей. Они были долгожителями – с человеческой временной шкалой почти бессмертные.
- Мне пять тысяч с хорошим хвостиком лет – пояснил сидевший напротив оратор, - и, хотя меня тут признают старостой, в округе найдётся еще с десяток леших старше меня. Самому старому… Борику-старшему… Эй, Борик, сколько твоему отцу лет?
- Девять тысяч шестьсот тридцать два вчера стукнуло – отозвался немолодым голосом Борик.
- Вот так, на десятую тысячу нацелился старик. А старшинствовать не хочет. Мы, лешие, индивидуалисты, только общая беда собирает нас в такие вот… компании.
Верно, лешие видели, как люди заселяли этот край, идя за уходящим ледником. Лешие тоже шли рядом с людьми, не враждуя и не смешиваясь с ними. Человеку что надо – дичь зажарить, крышу найти или построить, от дикого зверя оберечься. Лешим ничего этого не нужно: грибок пожевал – сыт. Травкой можно наесться, листьями или корой – переваривается всё без остатка, так у них организм устроен. Дождя и холода не боятся, хотя в лютые морозы предпочитают не высовываться из укрывищ. Летом их дом – еловая юбка из нижних толстых ветвей, зимой – подснежные хоромы или глубокие землянки. Леший неприхотлив – сплетёт из крепкой травы штаны и рубаху – вот и весь его костюм «всесезонный». Обуви не нужно – ступни спокойно ступают и по снегу, и по раскалённым углям лесного пожарища.
- Мы с людьми братья, от одной обезьяны произошли, только раньше чуток. Огонь… да, иногда  разводим огонь – для ритуалов или праздников, но тепло его и жар нам не нужен. Мы не мёрзнем и пищу не жарим. Похоже, мы увлеклись простотой своей жизни и не заметили, как младшенький нас обошёл. Я-то уже не помню, а старики рассказывали, как люди по пещеркам да землянкам ютились. А потом вдруг – дома и сёла! Тогда у нас с ними и первые конфликты вышли – люди рубить лес стали. Говорят, раньше приходили и договаривались с нашими о повалке деревьев – десяток или два. Мы разрешали, за выкуп, правда…
- Странно, а что лешим от людей надо было?
Староста смутился, помолчал, тихо ответил:
- Наши женщины тогда почему-то стали рожать только мальчиков. До сих пор не знаем, почему, но… В общем, без вас мы вымрем…
Стало тихо. И грустно.
- Но зато мы стали умнеть – староста улыбнулся, - тянуться за вами.
- Да мы-то что умеем против вас…
Леший поднял руку:
- Не умаляйся. Те из вас, что могут вспомнить язык Природы, не оглохли от шума ваших машин и этих… тили…
- Телевизоров?
- Да, их. Так вот, такие люди не уступят нам в умении и с лесом разговаривать, и чувства живых существ читать.
- Мысли.
- Нет. Мысли ваши для нас – тёмный шум, мы их слышим, но не понимаем. Чувства – они чётко прочитываются, даже у самого последнего жука. Но мы отвлеклись. В общем, получилась у нас война с нагломордыми…
Лешие никак не думали, что дойдёт до худого. Они умели великолепно маскироваться – обычные люди увидеть их не могли, когда лешие того не хотели. Умели навязывать свою волю людям – так, что тем казалось, будто поступают они исключительно по своей воле. Умели и убить, если уж иначе никак нельзя было разрешить ситуацию, но случалось подобное настолько редко, что каждое такое событие помнилось поколениями. По крайней мере, так говорили сами лешие, а редкий народ считает убийство делом хорошим. Плохое же очень часто забывается…
Но здесь, когда лешие стали защищать свои угодья – отводить глаза шофёрам, сбивать с толку бульдозеристов, морочить инженеров и так далее, - среди пришлого рабочего люда вдруг объявились «чёрные люди». В чёрной цилиндрической шапочке с ниспадающем на спину и плечи шлейфом, в чёрном платье до пят, с белым или золотым нагрудным крестом на грузной цепи… И со взглядом – немигающим, горящим, пристальным. Перед этим взглядом искусство леших оказалось бессильным – «чёрные» видели их. И указывали строителям, где прячутся защитники. Леших стали давить тяжёлыми машинами, прижимать бульдозерными щитами к стенам, обрушивать им на головы сваи и бетонные блоки… Убить лешего нелегко, но если очень сильно ударить, завалить тяжестью, прошить автоматными очередями…
- Да, дошло и до этого – кивнул староста. – И мы стали отступать. Нас мало, поодиночке нас перебьют. Мы бросили прежние владения – подавитесь! – и решили здесь, в этом лесу держать последнюю оборону.
- Ну, эту рощу не тронут – попытался я успокоить.
- Ошибаешься, механик. Мы слышали, как нагломордые уже приценивались – участок соблазнительный. Эти, как их, кому…
- Коммуникации?
- Ага, кации, говорят, есть, можно сразу ставить на готовое. Когда они пришлют свои машины – на той неделе, через месяц, через год – но пришлют. Раньше тоже подобные разговоры в итоге кончались разорением леса. Только тогда они говорили о красоте места – да что может быть красивого в изуродованном лесе? – а сейчас эти кации.
- Я-то чем вам в помощь?
- Научи нас, как справляться с машинами. «Чёрные» не позволят нам контролировать водителей, но, может, с машинами сможем справиться? Есть у машин душа?
Я ошалело уставился на старосту, проглотил первое неразумное словесное выражение, подумал… Развёл руками – «Не знаю».
- Если у машин есть душа, даже вот как у этих гусениц или муравьёв, мы сможем взять их под контроль.
- А «чёрные»?
- Ладно, механик, мы тебе сказали всё, что хотели на сейчас. Ответ за тобой – будешь нам помогать против машин или нет…
- Буду...
- Не торопись. Обдумай. Взвесь. Через неделю встретимся, тогда и ответишь. И прости за такую встречу – понять надо было тебя на серьёзном.
- Да чего уж…
- Бывай!
И у меня будто глаза раскрылись – вот дорога, только шагнуть из леса, газончик, за ним – декоративная плитка стены.
Привиделось? Приснилось?
Поднялся к себе в кабинет, пытаясь понять этот морок.
Замурлыкал телефон.
- Да, механик!
И рабочий день продолжился.

Быль вторая. Застольце

До самого вечера кипела рабочая свистопляска… Вот, написал, прочитал – и не понял. Образ есть, смысл очевиден, а вот соединить три слова «кипела рабочая свистопляска» логикой не получается. Впрочем, зачем придираться к словам, если работа механика действительно такая.
- Вовыч, ты домой собираешься?
Одессит-Мишка стоял в открытых дверях кабинета, небрежно скрестив ноги. Да, шкафчик… Два на полтора, как говорят. Метра, конечно. И поллитра внутрь – Мишка почему-то всегда «с приёмом», но никогда – пьяный. То ли габариты выручают, то ли они же требуют – только все уже привыкли, что наш айтишный системщик такой… веселоватый. Впрочем, специалист он классный, этого не отнять. Общительный мужик, с одесской хаминкой, обаятель юбок и прочая, и прочая, и прочая… Во всём, что не касается его «железа» и программ, Мишка очень дремуч, но как-то мне пришлось побывать с ним в острой ситуации… Короче, мишкина готовность встать «за други своя» и стоять до конца искупает все его недостатки. А вернее – украшает их.
- Собираюсь, собираюсь – пробурчал я.
- А ты не забыл, куда мы идём? – и мне стало грустно: придётся пить.
У Мишки сегодня день рождения. Вернее, ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ, поскольку все его праздники столь же габаритны, как и он сам. Будет тёплая компания, будет водка, вино, пиво, домашняя закусь, натащенная приглашёнными дамами – Мишка любил конвертировать своё обаяние в гастрономическое обилие.
Как мы стали друзьями? Наверное, после того инцидента…
По дороге из института домой, справа от тропинки устроился небольшой муравейник. Маленькая пародия на наш человеческий мир, поглощённый собственными непостижимыми для нас заботами, суетливый и величественный одновременно. Зоологи уверяют, что муравьи вот уже шестьсот миллионов лет так суетятся и стоят на месте. Общественные животные… Почему же они не стали людьми? Как мы – разумными? Что их остановило? Наверное, всякому философу, предлагающему новое мироустройство общества, следует иметь у себя на письменном столе большую фотографию муравейника – как предостережение свыше.
И на тропинке сидит человеческая особь, ковыряющая в муравейнике палкой! Меня захлестнуло возмущение – это ж сколько бедолагам восстанавливать порушенное! А если дождь? Да заведётся плесень? Муравьи будут строить и восстанавливать до конца – но их силёнок может не хватить и они будут умирать от истощения и надрыва. Насекомые плакать не умеют, жаловаться – тоже. Трагедия будет молчаливой. И помочь нечем – за них их дом никто не отстроит, не примут они чужое.
- А чё, они ж не люди! – пьяная особь выверзилась во всю свою глистную длину – немалую, надо признать. – Ты, дядя, иди мимо, как шёл, а то я и тобой в муравейнике пошарю!
Делать нечего, пришлось парнишку ударить. Даже не ударить – толкнуть, чтобы отпихнуть от страдальцев. Парень не косая сажень в плечах, но ведь и я не Илья Муромец. Кулак я отбил, отведя его тыльной стороной кисти, от моего же удара противник не увернулся, хакнул – неплохо, похоже я его приласкал по рёбрам… Нож!
На нож я не рассчитывал и к нему не готовился. Время, потраченное на осознание новой опасности сбило темп, а финка уже пошла…
Эта финка теперь лежит у меня дома – Мишка, убедившись, что агрессивный алкаш в крови и соплях удирает из Городка, вернулся, отыскал и поднял нож. Узнав, из-за чего произошла драка, он только улыбнулся и протянул нож мне – «Твоя добыча!»
Вот так мы стали друзьями. Я прощаю Мишке его, как бы это сказать, ограниченность, вульгарный, на грани карикатурности, патриотизм, иногда доходящий до национализма. В некоторых случаях мне приходится его осаживать. Он же одессит, а Одесса – украинский город.
- Нет, русский!
Парадокс в том, что сам Мишка – полуеврей, полуукраинец. Но – русский.
Впрочем, как и я, сын латышки и внук эстонца. С унаследованным от предка-эвенка иммунитетом к клещевому энцефалиту. Мы с Мишкой оба русские, настоящие русские. А те, что орут о «чистоте крови» и прочих нацглупостях, к русским отношения не имеют. Странно, но фанатичные националисты, как правило, не в ладах с русским же языком. Читывал я их «стихи» - жуть. Ни ритма, ни рифмы, ни смысла.
- Вовыч, время идёт!
- Я тоже – оглянувшись, не забыл ли чего, я выпихнул Мишку из дверного проёма и закрыл кабинет. На ключ.
В проходной сдал ключ, расписался и мы пошли к Мишке.

Компания собралась тесная – все свои. Николай Николаевич – тоже айтишник, из того же отдела, что и Мишка, пожилой, лет под шестьдесят спокойный, негромкий мужик. Сашка-химик, лет тридцати, «молодой учёный», Лаврентий Павлович, тоже химик, но ближе мне по возрасту – лет пятидесяти, кажется, кандидат наук. В изящных, с тонкой золочёной оправой, очках. Ещё трое мишкиных друзей – один, кажется, из наших мастерских, токарь. Двое – просто друзья. Дамы – тут я знал только двоих: Алевтина – из бухгалтерии, симпатичная крашеная блондинка лет, так, под… Похоже, на тридцать, но могу ошибиться. И Настя – из лаборатории изучения пластов (или чего там – я не специалист в их химии), всем достойная женщина среднего возраста и аппетитности. Анастасия Петровна. Несколько прочих дам от восемнадцати и старше, мне незнакомых.
Устроились за столом, места всем хватило, вот только самого стола оказалось мало для всего того, что гости натащили на пиршество. Снедью оказалась завалена и кухня однокомнатной квартирки. Только я ничего не принёс – не успел, поскольку именинник меня конвоировал с места работы, не давая уклониться ни на шаг. А, ладно!
Тосты – ну какое может быть в них разнообразие на подобных застольцах? За Мишку, за нас, за всё хорошее и за всё прочее. Водка, вино, пиво – всё, как полагается и кто что хочет.
Первая стадия хорошего праздника – лёгкое окосение. Это когда хочется петь.
И Мишка взял гитару.
- Я щас спою нашу, факультетскую!
Мишка кончал МГУ. Что занесло его в наши сибирские снега, он не говорил. При том, что будучи родом из Одессы, Мишка без памяти любил Москву, откровенно считая её лучшим городом мира. Пожалуй, даже круче – единственным городом. А Одесса – пригород Москвы. Всё остальное… ну, оно остальное и есть. И ещё Мишка любил МГУ. И не было таких громких слов, которые были бы излишними в прославлении Москвы и её университета. И гитара зазвенела…

Масква – гремят каллакалла!
Масква – велликие делла!
Масква – отечессво пабед!
Масква – на сотни тысяч лет!
Масковский университет –
Тебя умнее в мире нет!
Магуч – па правде, не па слухам
Ты нашим вольным русским духам!
Льёшь в наши души вечный свет –
Масковский университет!

Да-а-а… Мишка мне друг, конечно, но это… В нашей глубинке Мишка потерял аканье, но тут он почему-то даже нажимал на него. Факультетская песенка…
Девчонки, конечно, хлопали в ладоши – гремящему мишкиному голосу, вестимо. Горлянка у парня ещё та!
Тут Николай Николаевич, мягко улыбнувшись, протянул руку к гитаре и Мишка её беспрекословно отдал. Повозившись с грифом, слегка перенастроив инструмент, Николай Николаевич запел. Негромко, без нажима, почти спокойно.

Люблю застенчивые своды
над юной публикой верзил.
Студенты здесь роняют годы,
как лепестки цветущих сил.

На их виду почтенный камень
своей робеет старины,
хотя лишь модными словами
умы юнцов опудрены.

За наше время обученья
немало дерзостных проказ
по жажде дела и сомненья
потерпит храм седой от нас.

Но мудр и нежен дед столетний,
внучатам многое спустя,
он на прощанье чуть приметно
вздохнёт, украдкой нас крестя.

И пусть пророчит трезвость беды –
стаканы полные налей! –
сибиряки, мы в память деда
афиняне в душе своей!

Аплодисментов не было, все просто задумались, что, на мой взгляд, является высшей оценкой любого творчества. Потом Анастасия Петровна спросила:
- Вы наш вуз заканчивали?
- Да.
И вдруг одна из девчонок пропела:

…На всю оставшуюся жизнь
нам хватит боли и печали
о тех, кого мы потеряли
на всю оставшуюся жизнь…

- Кажется, Вы эту мелодию взяли для Вашей песни?
Николай Николаевич медленно кивнул.
А Лаврентий Павлович заметил, блеснув стёклами очков:
- Наверное, нет города, не примерявшего афинскую тунику на свои улицы.
И празднество потекло дальше, стремясь ко второй стадии – победе над разумом.
Певцов у нас оказалось четверо: сам Мишка, Николай Николаевич, та самая девчонка, точно угадавшая мелодию и Лаврентий Павлович, очаровавший всех своим баритоном.
Мишка опять запел о Москве, о том, как утро красит стены древнего Кремля… Похлопали. И Лаврентия Павлович, завладев гитарой, произнёс:
- В 1990-м году меня занесло в столицу. Те, кто постарше, помнят это время, опасное и непредсказуемое. Об этой Москве и песня.

А Москва – что Москва?
Осыпается лист,
но не весь ещё он
Под ногами.
Кружит Миша – великий бездарный артист,
то за нас,
то вместях,
то над нами.

И в рассыпчатом хрусте
шершавой листвы
не понять,
что готовит
Москва –
то ли ей,
то ли нам
не сносить головы,
то ли выползет новый глава.

Что Москва!
Солнце так же невнятно,
как дождь –
и тому, и другому
не рад.
Только бают,
что выведет чокнутый вождь
в боевые колонны
парад.

Да, такое вот было время…
Николай Николаевич снял затянувшуюся задумчивость:

Привет молоденькой козе
от старого козла!
Дай Бог Фортуну, чтоб везде
без тряски нас везла!

И пусть в пустыню на песок
за чуждые грехи
не отпускает нас пинок
начальственной ноги!

Пусть будет жиже зелень трав,
но долгим поводок,
чем пышный луг, да в обрезь прав –
от колышка шажок.

Хозяин добр, хозяин – клад,
и ласков до всего!
А всё ж, копытом об заклад –
не лучше ль без него?

И не гуляй в лесу ночном –
там волки, знаешь, - У-у-у!
Случится что – кому потом
стихи я напишу?

Ну ладно, время закруглять,
как будто вся тут суть…
Рога болят… К дождю, видать…
А, вспомнил! – здравой будь!

Девчонки откровенно хихикали и чокались. Самая из них поющая взяла гитару:

То ли я виноват, то ль погода,
то ли просто шалят провода,
то ль по злобной забаве кого-то
попадаю звонком не туда.

Это город тот самый, который?
позовите мне голос её!
Слышу, там отвечают с укором –
«Эта женщина здесь не живёт».

Адрес сверим, и адрес не сходится,
бормочу извиненья в трубу,
и опять, плюнув чёрту на рожицу,
диск ворочаю, словно судьбу.

В уши лезет пурга электронная,
мелким писком до дрожи сечёт.
А прорвусь – слышу песню знакомую –
«Эта женщина здесь не живёт!»

То ли я виноват, то ль погода,
то ли просто шалят провода,
то ль по злобной забаве кого-то
попадаю звонком не туда…

Ну и девчонки нынче пошли! Не могла что-нибудь повеселее спеть!
И тут, вдруг я вспомнил своих леших и их странный вопрос, который тут же и задал всей компании, пока мы ещё не стали добираться до третьей, завершающей стадии праздника:
- А есть ли душа у машин?!
Честно говоря, я ожидал смеха, но так отозвалась бы трезвая компания. Люди в подпитии боле задумчивы, замысловаты.
- Душа у машин? – Лаврентий Павлович коснулся пальцем дужки очков на переносице. – А скажи, мил человек, что такое душа?
И пошло – тема задела почти всех. Сразу определились верующие – их банальное мнение, как церковное можно не учитывать. Оно давно известно, да и не их оно собственное. Мишка устранился от дискуссии, тихо что-то на гитаре набренчивая. Николай Николаевич, как айтишник, ловко оперируя байтами, килобайтами и информационными связями, склонялся к мнению, что у электроники душа есть. Сашка-химик и двое мишкиных друзей наотрез отказывали в праве на душу любому железу, дереву и даже женщинам, чем вызвали на себя дружный огонь дамской половины общества. Лаврентий Павлович признал душу в каждой живой былинке и вплотную подходил к одушевлению всего сущего.
- Душа, как информационная часть материального субъекта быть обязана – подытожил свои рассуждения Николай Николаевич. – И я не вижу причин для исключения того, что называют неживым. Грань между живым и неживым настолько размыта…
- Ну да – возразил Лаврентий Павлович, - был живым и вдруг помер – размытая грань!
И разговор свернул на вечную тему жизни после смерти. А я задумался над выводом Николая Николаевича об информационной части любого тела. Воздействуя на эту часть, можно воздействовать и на тело…
- Чё задумался, Вовыч! – Мишка стоял с тостом в руке – Коньяк уже налит, на дворе кризис, не зевай!
Выпили. «Всегда бы таким был кризис!» - подумалось мне.
И вспомнилась Украина. Какие бы времена ни стояли на дворе, украинский стол всегда должен быть полон – так, чтобы ещё одну тарелку или стопочку поставить уже было нельзя – некуда.
«Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю, чому я бэз хлиба, чому я бэз чаю…» Это уже сочинено в России.
Душа у машин…

Третья стадия праздника выглядит для каждой исполняющей её компании по-разному. Иногда она приобретает мордо-салатный вид, иногда – в нехороших случаях – мордобойный, чаще же всего гости устают от хозяев и потихоньку исчезают восвояси.
Исчез и я. Идти до дома было недалеко, погода тёплая, звёзды помигивают, луна где-то за домами плывёт…
У машин есть душа – твёрдо решил я.
Всё-таки коньяк – это сила.

Быль третья. Чёрные люди

На следующий день, в обед, я вошёл в лес.
- Здравствуй – леший отделился от ствола, став видимым.
- Привет… - Я замялся, поймав себя на попытке поименовать хозяина. Тот понял:
- Нестором меня кличут. Нестор Махнович.
- Махнович? – Поразился я.
Староста засмеялся.
- Наш язык древен, обычно мы не общаемся речью и нам нет нужды величать друг друга по имени, мы и так чувствуем каждого. А вот на людях мы придумываем себе имена, чтобы вы могли различать нас. Несторием меня назвал давным-давно беглец из западных краёв после нашего недельного разговора…
- Давно – это сколько?
- Да поболе тысячи лет по вашему счёту. До этого тут другие люди жили, они нас понимали лучше, им наши имена не требовались. Да вытеснили их дальше на север люди, пришедшие из степи. Но и они бежали от других. Вы, люди, вечно воюете…
- А Махнович?
- Это я над тобою чуток подшутил, у тебя почему-то связались два имени – Нестор и Махно. Отчего же мне не стать Махновичем?
- Знатно – восхитился я и в свою очередь представился - Владимир Владимирович.
- Родовое имя?
- Так повелось. Насколько помню – с прадеда ещё - так и шагают – ВВ за ВВ.
- Так, ВВ, ближе к делу. Раз пришёл сам, то, видно, решился нам помогать.
- Конечно! Я вот тут о душе размышлял…
- Оставим пока. У нас переговоры наметились.
- Переговоры?
- С «чёрными людьми», теми самыми, что умеют видеть нас и на нас указывают другим.
Похоже, что мои лешие решили подипломатничать с монахами – судя по вчерашнему описанию «чёрных», это были монахи. И скорее всего, «правящей» церкви, поскольку старообрядческие , насколько я помню, наперсного креста не носят.
- ВВ, твоя помощь нужна сейчас в предоставлении помещения. Ни мы на их территории, ни они в нашем лесу разговаривать не желаем. Нужна нейтральная территория. Ты говорил, что у тебя есть кабинет?
- Сколько всех будет?
- По трое, всего шесть. Ты – седьмой, председательствующий.
- Даже так?
- А кому больше? Ты пока не наш, ихним никогда не был – характер не тот. А вести собрание кому-то надо.

С одной стороны длинного стола, покрытого сукном брезентового цвета уселись лешие, по другую – спиной к северным окнам – монахи. Кроме Нестора, лесных жителей представили Шурале Башкатович, кряжистый бритый круглоголовый тюрок (у меня дурная привычка пытаться угадывать происхождение человека), другой – белобрысый Тапио Менк, стройный, невысокий лесовичок с тонкими чертами лица.
Церковь наличествовала в лице «руководителя делегации» солидного, полнотелого Аристарха и двух его помощников потоньше – Мефодия и Власия. Понятно, что имена церковные, вместо отчеств после них, как у нормальных людей, мирянам положено обращаться к ним «отец такой-то», а они именовали друг друга «братом».
Рукопожатий не было. Аристарх сидел с добродушным непроницаемым лицом, Мефодию было явно интересно происходящее, а Власий… О, этот «брат-отец» оправдывал своё имя. Он был мрачен, если не сказать зол, глаза посверкивали из-под густых бровей нехорошим блеском воителя за истинную веру. Монах с нетерпением рвался в бой.
Шурале и Тапио, оба крайне флегматичные, скупые на выражения лиц, но иного и нельзя было ожидать от древних, много повидавших на своём веку, леших.
Я встал со своего «председательского» места у торца стола, спиной к восточному окну.
- Уважаемые гости! Прежде, чем открыть это заседание, целью которого является обсуждение путей к миру, я прошу обе стороны быть вежливыми друг к другу, воздерживаться от излишних обвинений и взвешивать свои требования на разумность. Предоставляю слово лесному жителю Нестору – от упоминания «отчества» я благоразумно воздержался.
Нестор, не вставая, повторил кратко те обвинения в «лешециде», о которых он говорил вчера.
- И мы бы хотели – спокойно, но жёстко закончил он, – мы бы хотели жить в безопасности, в своих неприкосновенных делянках леса или рощицах, не причиняя зла людям, и не ожидая зла от них.
- И се говорите вы, бесовское племя! – Взорвался Власий, вскакивая. – Вы, что веками наводили порчу на добрых христиан, лукавя с ними и заводя в чащобы, где они гинули бесчисленно – Власий так сильно давил на «о», что временами его речь было трудно понимать.
- Сядь, Власий – строго произнёс Аристарх, - куда ты рвёшься, брат, раньше времени.
- Я объясню нашу позицию – Аристарх говорил нормальным мирским выговором. – Да успокойся же, Власий!
- Мы исходим из того, что племя, встреченное нашими мирянами в лесу, принадлежащему нашему муниципалитету, почему-то объявляет своим этот лес. Никаких документов или иных доказательств на право собственности предъявлено не было и, насколько я понимаю, представлено быть не может.
«Вот это юрист! – подумалось мне. – Тяжко будет нашим мужикам».
- Вы утверждаете, что испокон веку жили в здешних лесах. Где доказательства? По закону эта земля вместе с лесами и недрами принадлежала государству, добрые мужи по закону же купили участки для строительства своих домов – есть все необходимые бумаги. По какому праву вы препятствуете осуществлению законного права наших граждан строить жильё на своей земле?
Отхлебнул воды из стакана.
- Это был первый вопрос. Второй заключается в вашей природе. Вы утверждаете, что вы не люди. Тогда с точки зрения нашей святой церкви возникает проблема о вашей дееспособности. Ведь осуществлять сделки, владеть собственностью могут только имеющие вечную и разумную душу. А православие учит, что бессмертная и разумная душа есть только у человека, созданного Богом, вдохнувшего эту душу в смертное тело. Отсюда вы либо признаёте себя людьми, обязанными жить по законам нашего общества, либо остаётесь, как и на данный момент, вне закона. Без всяких прав и претензий. Если вы выберете первый путь, что было бы к общей – и вашей, и нашей – пользе, если бы вы приняли христианскую веру и причислились бы к пастве Божией. Я всё сказал.
- И истинная вера воссияет в душах ваших! – Не вытерпел Власий. Аристарх только покачал головой.
Зазвучал негромкий мелодичный голос Тапио:
- Дорогие гости, для того, чтобы родиться, вы брали справку у большого начальника, заверяли её у нотариуса и рождались с нею в руках? Неужели для рождения на этой земле нужно какое-то особое право помимо естественного права родителей?
Я не понял, куда гнёт хитрый «финн».
- Земля эта была пустой, когда появилось наше племя. Пустой в том смысле, что не было ещё разумных существ до нас. Не у кого нам было просить землю в собственность, некому было ставить жирные печати на бумагу, которую, кстати, ещё и не изобрели тогда. Право наше на этот лес – природное. Мы унаследовали его от своих предков. Кроме того, мы, леший народ, никогда не мешали людям пользоваться лесом, закрывая дороги вглубь только злобным живодёрам и поджигателям. Никого в чащобу не заманивали – не любим насилия и обмана. Люди сами разучились понимать нас и принимать нашу помощь. Но это был первый вопрос.
Помолчав, Тапио продолжил:
- Второй вопрос, как я понял, о нашей дееспособности. Её вы напрямую привязываете к наличию у нас души…
- Бессмертной и разумной – приподнял руку Мефодий.
- Бессмертной и разумной – повторил Тапио. – Скажите, а вы душу видели?
- Она незрима и неощущаема – улыбнулся Мефодий, - так учат отцы церкви.
- Так учат… Значит, вы утверждаете то, чего сами не видели?
- Не лови, нехристь, на том, что тебе не понятно! – Ощерился Власий – Ишь, философ выискался!
- Мы… осознаём душу – Мефодия явно покоробила выходка «брата».
- Вы осознаёте душу в другом? Как?
Мефодий замялся. Аристарх жестом остановил Власия, рванувшегося было в спор.
Тапио снова продолжил.
- Вы отказываете нам в наличии души, будучи неспособными сами лично наблюдать её. Вы ссылаетесь на авторитеты ваших отцов церкви, но где, в каких писаниях они говорили о нас? Иоанн Хризостом утверждал…
И Тапио, простодушный, невежественный леший житель загнул звонкую фразу, видимо, на языке оригинала. Мой слух из потока слов выхватил только «психе», «логос» и «григоре»… Но не только меня удивила свободная эллинская речь Тапио: вся троица «синклита» раскрыла рты и выпучила глаза. Однако, Мефодий очень быстро оправился и ответил нашему оратору не менее заковыристой цитатой на том же языке.
Минут пятнадцать длилась словесная дуэль двух мэтров – в какой-то момент я узнал латынь, после звоном золотой монеты прозвучал старинный испанский – кастельяно… Спорили двое, остальные были лишь немыми свидетелями, хотя, как мне кажется, Аристарх понимал древние языки – видимо, в их семинариях неплохо учат, - но ничем, кроме воздвижения бровей и лёгких улыбок в дискуссию не вмешивался.
- Что? – Вдруг по-русски переспросил противника Мефодий – где?
- В Саламанке, при папе Александре Четвёртом – скромно ответил Тапио. – А ещё Пандидактерион в Константинополе при Фотии, в Аль-Азхаре у Ибн аль-Хайсама, правда, я у него мало, что понял, - грустно улыбнулся Леший. – Ещё в Стамбульском, но недолго. Там было скучно.
И Мефодий сделал то, чего никто не ожидал: не выходя из-за стола поклонился сопернику – в пояс, если бы столешница не остановила и тихо сел, признавая этим не столько своё поражение, сколько превосходство Тапио.
- А теперь разговор пойдёт иной. – Аристах встал. – Поскольку добром вы уходить не собираетесь, равно, как и признавать право законных владельцев на приобретённые у государства земельные участки, вас придётся изгонять вооружённой силой. Последствия и жертвы лягут на вашу совесть.
- Признаёте, значит, наличие у нас души – фыркнул Нестор.
- А теперь скажу я – Шурале Башкатович повернул свою круглую голову к севшему Аристарху. – Вы объявляете нам войну. Это хорошо. Это даёт нам право ответить вам той же монетой. Мы мирный народ, но в некоторых странах нам приходилось воевать с людьми, науськанными подобными вам… духовниками. За мной, по крайней мере, три таких войны, не испугаюсь и четвёртой.
- Это наш министр обороны – без улыбки пояснил Нестор.
- Оружие, которым мне приходилось воевать, было соответственно тем временам, и взято у людей. Почему вы думаете, что сейчас будет иначе? Ваши танки нам не нужны – им нечего делать в лесу, иначе, как стать дорогой братской могилой для экипажа. Авиация вам тоже не в помощь. А стрелковое и противотанковое оружие у нас уже есть – ваш мир любит торговать не меньше, чем убивать. И я бы очень не советовал соваться в наши леса с оружием, особенно после такого объявления дорогого Аристарха. Оно очень дорого вам обойдётся.
- Мы сотрём вас с земли! – Выкрикнул Власий. – В порошок! В пыль! Вы ещё узнаете силу православного оружия!
- Мне очень грустно от нашего непонимания друг друга – тихо заговорил Мефодий, когда Власий заткнулся. – Поверьте, наша Церковь с радостью бы избежала конфликта, тем более кровавого, но не всё можно решить молитвами. Кроме духовной власти есть и светская, и в клире, и среди мирян разные люди, разные страсти…
Видно было, как комок подкатил к горлу монаха и Мефодий умолк.
- Закрывай заседание, председатель - кивнул мне Нестор, - сказано всё и даже с лишком.

Гости исчезли, будто их не было. На длинном столе остались только недопитые чашки, пара полупустых бутылок с водой… Да ещё отодвинутые стулья свидетельствовали о том, что здесь происходило сборище. Я глянул на часы – обед кончался. И опять зазвонил телефон.

Вечером после работы я снова заглянул в лес. Нестор ждал меня.
- Вот такие нынче дела – печально усмехнулся он.
- А почему именно церковники набиваются вам во враги?
- Потому, что в их подготовке есть специфические курсы медитации, после которых человек обретает способность видеть нас, даже когда мы маскируемся, отводя ему глаза. Я же говорил, что в целом мы не особо отличаемся от людей, каждый человек может овладеть нашими способностями обращаться с пространством и временем… если проживёт хотя бы пару сотен лет, непрерывно тренируясь. А разгадывать нашу маскировку вообще пустячное дело. Шурале воевал там, где школы медитации достигли этого уровня и люди стали завоёвывать наши леса…
- Где это было?
- В Индии. Уже тысячи две лет, до сих пор. Самая тяжёлая – в Китае, тамошних леших истребили почти полностью тысячу лет назад. Те, кто остался, ютятся в жалких остатках лесов на равнине, да в горах. В Африке… В европейских странах – лет 800 назад, когда они сводили леса под пашни… Как только появляются такие вот мастера… концентрации внимания, так неизбежно за этим следует вторжение в лес. С нами страшную шутку сыграла природа – мы лишены стимулов развиваться, что-либо строить, изобретать, познавать…
- А ваш Тапио?
- Он единственный такой, на весь, пожалуй, леший мир. И то – он учился лишь тому, что вы называете гуманитарными науками. Языкам, философии, логике, математике… А вот физику, механику – не идут технические науки в наши древние головы. Почему изобретает человек? Он слаб, голоден, болезнен, живёт недолго – всё это лихорадит ум, остановиться мысли некогда, чуть проспишь – и вот она, немощная старость. Нам же нет нужды строить дома, заводить сложное хозяйство, защищаться от зверей и себе подобных.
- А войны?
- Люди научились видеть и убивать нас недавно, не более двух тысячелетий, да и то – не повсеместно. Войны начинались там, где людям нужна была земля для пахоты, а нам для жизни нужен лес.
- Но у вас такие возможности и без оружия…
- Эх, ВВ, я бы назвал это проклятием древней культуры. Доступный нам мир исследован нами давным-давно, каждая былинка в нём известна. Интереса познавать новое вовне себя нет. Тогда наши мудрецы – а у нас были и такие – стали изучать душу лешего, медитировать. Самое большее, чего они добились – умения манипулировать со временем и пространством, не понимая истинной их природы. Ну, примерно, как вы обращаетесь с пространством с помощью своих ног – вы же не думаете, как это происходит. Умеете – и всё. Мы умеем чуть больше – пространство и время как-то связаны с сознанием, но как – мы не знаем. И не узнаем, потому, что нам это неинтересно. Мы просто живём.
Под деревьями уже сгущался мрак, низкое солнце уже не могло пробить светом торжественную колоннаду елей. Мы с Нестором шли, неслышно ступая по мягкой хвойной подстилке.
- Среди нашего народа не найдется никого, кто смог бы соорудить хотя бы каменный топор, даже по готовому образцу. Воспользоваться им – да, а сделать – нет. И так во всём. Мы – тупиковая ветвь, рано или поздно исчезнем, не в силах сопротивляться – даже не вам, настойчивым и воинственным людям, - а своему нежеланию жить. Проклятие древности…
- Я тут поразмыслил вчера – упоминать, что мысль пришла в момент коньячной эйфории, я, конечно же, не стал – и пришёл к выводу, что душа есть и у машин.
Нестор остановился, задумавшись.
- Знаешь, что, это уже не актуально. Мысленным воздействием можно было бы останавливать мирные машины, но гранатомёт в условиях войны гораздо эффективнее.
- Вы же не сможете обслуживать оружие!
- Всё, что нам надо – это заряжать и стрелять. Добра этого железного в наших схронах накоплено надолго. Да и не будет долгим этот… конфликт. На самом деле, все эти участки проданы жадными чиновниками богатенькому жулью совсем не по закону, и как только здесь станет горячо, той власти – Нестор указал вверх – придётся разбираться, в чём же дело. Подобные инциденты уже были в других местах этой страны.  Чиновникам приходилось убегать, да не все успели. Дело в другом. Нам придётся объявить себя «малым коренным народом», то есть ваши учёные захотят нас изучать. Бр-р-р!
- Что в этом плохого?
- А то, что они обязательно разгадают природу наших умений и мы лишимся этого преимущества.
- У вас останется ваше долголетие.
- Которое нечем будет защитить. Но самая большая беда будет, когда тайна долголетия будет раскрыта.
- Почему же беда? Вот я бы…
- Тогда люди унаследуют и нашу расслабленность и нелюбопытство. Вы перестанете развиваться. У вас ещё будут появляться такие, как наш Тапео, но также – редкими единицами. А после и вовсе… Одним словом, вы унаследуете наше проклятие древности культуры. Ну ладно, хватит о грустном. Мне, механик, ещё надо схроны проведать, да с мужиками побеседовать, дух поднять. А вот завтра – у тебя же завтра выходной? – завтра ты бы нам очень помог, но на весь день. Приводить в боевую готовность.

Ночью почему-то снились батальные сцены, тени мельтешили меж древесных стволов. А утром меня разбуди звонок.
Едва я открыл дверь, добры молодцы в форме скрутили меня и поволокли вниз по ступенькам… Машина взревела и повезла меня любоваться городским пейзажем сквозь зарешеченное окно.