Золотая лоция викингов. Том II

                Андрей Геннадиевич Демидов


                ЗОЛОТАЯ ЛОЦИЯ ВИКИНГОВ
                Том II
                ЗОЛОТО НЕБЕСНЫХ КОРОЛЕЙ

                роман


                У них большое количество разнообразного
                скота и плодов земных, лежащих в кучах,
                в особенности проса и пшеницы.
                Скромность их женщин превышает всякую
                человеческую природу, так что большинство
                их считают смерть своего мужа своею
                смертью и добровольно удушают себя,
                не считая пребывание во вдовстве за жизнь.
                Они селятся в лесах, у неудобопроходимых
                рек, болот, озер, устраивают в своих жилищах
                много выходов вследствие случающихся с ними,
                что и естественно, опасностей.
                Необходимые для себя вещи они зарывают
                в тайниках, ничем лишним открыто не владеют
                и ведут жизнь бродячую.
                Сражаться со своими врагами они любят
                в местах, поросших густым лесом,
                в теснинах, на обрывах; с выгодой для себя
                пользуются засадами, внезапными атаками,
                хитростями, и днем, и ночью, изобретая
                много способов.
 

               
                Флавий Маврикий Тиберий Август
                византийский император 582—602 годов
               





                ПРОЛОГ

Когда человек возвращается обратно в мир после своей смерти, он часто рассказывает о том, что он видел там, за чертой, о своих чувствах и мыслях. Чаще всего он описывает тёплую и ласковую волну, похожую на ту, что обволакивает при погружении в сон или когда человек замерзает. Яркие, объёмные картины всё больше не знакомых ему мест и людей окружают его, и возникающее вдруг ощущение привычности всего происходящего, словно так было много-много раз, заставляет всё ещё думать, что он это он. Ничего из происходившего с ним в прошлой жизни уже не посещает, не тревожит, и в эти бесконечные мгновения другой жизни, перед погружением в вечную ночь глубокого, беспробудного сна, нельзя понять какая же жизнь настоящая, а какая мерещилась. И тут кинжалом сердце пронзает ясная как бриллиант мысль, что земная жизнь была лишь искажённым ощущением действительности, порождением кривого зеркала восприятия, испорченного с детства разными воспитателями и случайным опытом, а настоящая жизнь, не подверженная наружный искажениям, идёт сейчас изнутри и вот теперь предстоит прожить её бесконечное время за считанные секунды времени земного. Только она и есть правдивая и настоящая! Кому-то видятся страны неведомые и народы незнаемые, кому-то драконы и чудища красивые, другим даётся ласковый берег и танцы в окружении прекрасных дев и юношей...
Ради этой жизни может быть и было устроено всё-всё в мире! И зачем только была дана обычная жизнь до этого?!
Другие только вздыхают, слушая подобные рассказы. Устрашась только одной мысли о своей кончине, люди впадают в желание сбежать от себя самих, выйти за пределы собственных мыслей и никогда не возвращаться, придумывая себе самые разные занятия и грёзы.
Справедливо ли это для людей живших давно, дремучим и диким или это только для людей живущих после них доступно и понятно?
Может быть в один из дней таких тяжких размышлений и пустился в подобный путь книжник Рагдай из Тёмной земли, лежащей между реками Нерль на севере и Окой на юге, Волги на востоке и Ламы на западе. Витиеватыми путями, жестокосердно проданный в детстве в рабство собственными родителями, ослабленными болезнями и жизненными неудачами, он прошёл школу невзгод в Хазарии, науки и писание в Константинополе и обрёл дар слышать то, что не слышать другие, видеть там, где другим открыта только тьма. Это свойство разума, резко выделяющее его среди земляков-голядян, мещеры, куршей, мокшан и кривичей, стало причиной всех тех событий, послуживших на долгие времена предметом толкований и сказаний, теперь уже почти позабытых. Только в сказках и былинах, песнях да поговорках можно ещё уловить отголосок тех дней, да и то если знать о чём идёт речь. Именно этот человек, живущий переписыванием греческих и арабских книг, составляющий истории любого народа по заказу щедрых правителей, жил над рекой Москвой в Медведь-горе, называемой ещё из-за множества птиц, кормящихся на зерновых поля голяди в пойме реки, Воробьёвыми.
Это он встретил торговца-авара на торге в Смоленске и узнал о сокровищах, вывезенных из Китая при смене императорской династии, о том, что эти сокровища были похищены людьми римского Папы, предателями, и спрятаны потом ото всех в пещере недалеко от Дуная. Поразившая его весть о том, что среди сокровищ есть таинственный предмет, якобы подаренный первому императору Китая небесным королём в знак вечной власти над миром, заворожил Рагдая навсегда. Это была Золотая лоция — шар размером с голову человека, из золота, которое невозможно было расплавить, разрезать или утопить. На шаре были подробно изображены все известные и неизвестные тогда земли, там были неведомые письмена и места крепления каких-то украшений, а может быть устройств. После нескольких проверок на примере известных гор Тибета и азиатских оазисов, китайским правителям стало возможным точно вычислять расстояния и направления для военных походов и плаваний, в том числе к огромным островам на востоке, за которыми через океан, лежали те же страны, что и на западе.
Жажда знаний, пересилившая страх, любопытство пересилившее привычку к дому, погнала книжника в дорогу. Ему казалось, что главное в нём, это его внутренний мир, осенённый сокровенными знаниями. Он считал, как и древние греческие мудрецы, книги которых он долго переписывал в Константинополе, что всё самое интересное и великое в мире для человека находится в его сознании, а все внешние вещи и события являются только кирпичами для строительства этого внутреннего прекрасного дворца сознания и души, и можно только жалеть людей, которые вместо строительства своего прекрасного дворца души, всю жизнь гоняются за отдельными кирпичами и блоками, восторгаясь ими, покупая их, воруя и накапливая кучей, и ошибочно считая их самыми ценными в мире. что Отряды из дружин разных князей Тёмной земли и викингов, ранее ему знакомых, книжник сплотил в рать князя Стовова Багрянородца своими сладкими посулами о быстром богатстве. А как ещё можно было двинуть в Европу этих свирепых воинов? Так или иначе, поиски Золотой лоции привели их всех в Моравию, туда, где пересекался Янтарный путь из Балтики, или Янтарного моря в Чёрное море, Византийское, с сухопутной дорогой из волжской Хазарии через аварские и печенежские степи, и Киев, в баварский Регенсбург-на-Дунае.
В лето 6138 от сотворения мира, или в 630 год от рождества Иисуса Христа...


 



                Глава первая

                СМЕРТЬ КОНУНГА ВИШЕНЫ

Всё это началось вдруг, и как недоразумение, а оказалось всерьёз и трагедией...
Викинги стояли плотно, плечо к плечу, не столько шеренгой, сколько толпой, но щит каждого из них закрывал половину тела бойца справа. Они занимали всё пространство между утёсом и невысокой каменной грядой, подходящей в реке с юга и буйно заросшей багульником и елями. От утёса до зарослей могло встать рядом только пять человек, пять щитов. Сейчас впереди стояли Вишена, Свивельд, Гунар, Торн и Гелга. Они готовились встретить метательные копья и град стрел. Гелга держал в правой руке увесистый молот с железной ручкой. Торн был вооружён топором, Свивельд и Вишена мечами, Гунар булавой. Остальные теснились за их спинами, держа щиты над головой, и в свою очередь готовя метательные копья и три своих маленьких, но чрезвычайно тугих составных лука со стрелами со стальными наконечниками-иглами, топоры и мечи. Облачённые к бою в шлемы и кольчуги, имея метательные копья, топоры, мечи и палицы, викинги уповали на малый простор для тяжёлых всадников, на скорую победу Стовова в реке и его помощь. Отход аваров без продолжения боя тоже был возможен, ибо странно было степнякам ввязаться в серьёзный бой, или сражение в неизвестных теснинах, не в раздольной Паннонии, а по эту сторону гор, в восставшей против них стране, некогда покорно дававшей рабов и дань, с пёстрым войском странного вида, появившемуся здесь непонятно как и когда, злобным, упорным, неизвестным числом и предназначением. До Ацура отсюда было всего тридцать шагов.
— Они обломают об нас зубы, стойте на месте, во имя Одина! — крикнул он сквозь шум боя на реке и ржание коней, — души эйнхериев глядят на нас, валькирии Хильд, Хлёк и Рангрид глядят на нас, чтоб взять в Валгаллу, и Бором, мы заслужили этой чести! И сегодня средь нас в бою стоят тени конунгов Гердрика Славного, Харольда, тени Дирка, Эрда, Текка, Инграма! Всех наших погибших когда-то друзей! Хвала Одину! Хельд!
— Хе-е-е-ельд! — закричали викинги.
Ингвар снова прерывисто затрубил в рог, имевший, как древнеримская букцина, разные поперечные перегородки для расщепления звука. Дребезжащий звук леденил душу, вызывая безотчётный страх у врагов, и свирепую уверенность в победе у друзей. Варяги ответили Ингвару медвежьим рёвом, на мгновение затмившим все звуки вокруг. Этот клич смешался с кличем врага:
— Йохдан! Йохдан!
Трое авар-великанов на гигантских фессалийских конях, едва умостившись в ряд, бросились вскачь, выставив вперёд копья. Они надвигались как хримтурсы — воины сынов Муспельхейма — огненного мира... Тусклые блики на островерхих шлемах, плоские, злые лица с раскосыми глазами, вытаращенные в бешенстве лошадиные глаза, выставленные вперёд жала копий... Хватило всего трёх десятков шагов, чтобы они разогнались в бешеный галоп. Когда им осталось всего несколько прыжков до щитов викингов, Вишена и Торн истошно заорали:
— Бросай! Бросай! — и пригнулись, чтобы в них не попали свои.
Казалось, освящённое рунами оружие викингов ожило и рванулось навстречу врагу. Стрелы, короткие тяжёлые копья, топоры и просто камни, увлекая за собой сор и воздух, ударили в аваров. Три коня с грохотом и почти одновременно рухнули в облако брызг грязи, старой и новой травы, словно из стреножил кто-то невидимый. Всадники, не успев полностью подняться, были смяты скачущими следом, сбиты с ног. Их лошади, получившие раны и повреждения, не дающие возможности держаться на ногах, ржали, били копыта и, скользили и катались с бока на бок, мокрые от крови. Следующих трёх всадников также опрокинул смертельный ветер и потеря равновесия. Они врезались в шевелящуюся, дёргающуюся кучу конских тел, железа, хрипа товарищей и проклятий. Умирающие закрыли дорогу живым надёжней, чем враг. Вишена двумя мощными ударами меча сбил двух аваров с ног. Меч чудом не сломался от такого усилия, и это было счастьем. Гелга своим молотом разбил одному голову, расплющив её прямо со шлемом, Торн топором с хрустом разрубил второму ключицу. Кровь брызнула как из зарезанной свиньи. Другие упавшие всадники заползли под груду лошадиных тел. Всё это заняло несколько мгновений, и для Вишены, занимающего свою место в строю, поскальзываясь, казалось, что обстановка на реке, положение отряда стреблян вообще не изменились. Полтески во главе с Вольгой вообще исчезли. Следующие со стороны тропы авары, видя перед собой гору тел, стали спешиваться, укрываясь за щитами. Несколько рядов всадников тоже спешились. Они принялись растаскивать поверженных, убитых и раненых, добивая агонизирующих и смертоносно бьющих копытами коней. Две лошадиных туши, опутав верёвками за ноги, потянув, отодвинули в сторону. Викинги, стоявшие всего в нескольких шагах от них, не препятствовали этому, опасаясь лучников. Трое аваров, оставаясь в сёдлах, с тропы принялись обстреливать викингов. Стрелы со звуком молотков, бьющих в доски, впивались в щиты. Цокали по верхушкам шлемов. Лучники викингов медлили, опасались высовываться для прицеливания. Согнувшись за щитом, Торн повернул к Вишене оскаленное от злости лицо и сказал:
— Тук-тук, стучат, жена, открой дверь, там смерть замёрзла на морозе, хочет погреться у очага!
— Бросайте в них копья! — снова крикнул Вишена, но лишь два копья из-за его спины вылетели в аваров, ни в кого не попав.
Зато сзади в кого-то попала аварская стрела. Потом ещё в одного. Это был Ингвар. Он сказал удивлённо:
— Мне кусок уха сорвало, ещё бы чуть-чуть! Но мне нужно уйти, кровь хлещет ручьём, нужно остановить кровь...
— Нас тут сейчас всех перещёлкают как на охоте из своих ужасных кривых луков, — сказал кто-то тихо, кажется, это был Хринг, — нужно что-то сделать!
Вишена, Свивельд, Гунар, Торн и Гелга, не сговариваясь, молча бросились вперёд, стараясь держать щиты ровно. Главное, было без потерь перебраться через тела убитых коней и людей и сблизиться с врагом так, чтобы лучникам, стреляющим с коней сзади, их же воины перекрыли обзор. Это викингам удалось, если не считать пары полученных ими царапин от наконечников стрел, пустивших, впрочем струйки крови.
— Бей их! — кричал им с утёса Ацур, оставленный аварами в покое, ничем не имеющий возможности помочь товарищам.
Тот авар, что был в стёганом шёлковом халате под панцирем, и оказался ближе всех, удивлённо вытаращил заплывшие узкие глаза на возникшего перед ним Вишену, но только и успел, что поднять навстречу щит. Конунг на бегу сшибся с ним щит в щит, но несколько наискось. От этого Вишена без остановки проскочил дальше, не глядя рубанув своего противника. Он не увидел, но почувствовал, что попал в мякоть. Времени оглянуться не было. Вишена понял, что он теперь впереди один в окружении врагов. Он споткнулся о круп коня, но сумел не упасть, а перепрыгнуть через препятствие. Затем он снова споткнулся, теперь уже о ползущего на четвереньках авара, раненого на тропе одним из первых. Коротким ударом меча Вишена перерубил ему шею и, если бы не кольчужная бармица, голова со шлемом упала бы в грязь. Почти вслепую Вишена затем отбил щитом мощный удар копья, потом сам ударил в подставленный щит, сбив его обладателя с ног. Ударив в другую сторону остриём меча, он пронзил другому авару бедро. Сразу за этим сзади с него сбили его драгоценный шлем. В голове что-то вспыхнуло. Подставляя меч под удар копья и отводя его в сторону, он поскользнулся в месиве из обрывков сбруи, кишок, рвоты и, получив удар в щит топором и удар сзади по голове, упал навзничь в это месиво.
Перед глазами оказалось высокое небо Моравии. Вдруг из безмятежных белых облаков перед ним возникло золотое видение женщины, очень похожей на его мать. Её лица не было чётко видно, только можно было различить добрые большие глаза, и руки с длинными нежными пальцами. Но он точно знал, что женщина похожа на его давно умершую мать. Сквозь золотое и белое свечение, он услышал с неба её негромкий, очень ласковый голос.
— Иди ко мне, Вишена, всё кончилось и никогда больше не будет боли, отчаяния и страха, ты переходишь в вечность, иди, хороший мой мальчик...
Прямо над ним разгорелся смертельный бой. Показалось, что на него, вдруг, сверху упала гора, стало темно и совершенно нечем дышать. Залязгала сталь, сверху полилась ручьём вонючая кровь. Наверху заорали истошно на разные голоса.
— Бей! Бей! — кричали одни по-норманнски, — Хельд, Хельд!
— Йохдан! Чурин! — кричали другие по-тюркски, — чурин!
Только золотая, добрая женщина не уходила и продолжала звать его к себе.
Показалось вдруг, что его грудь смялась в лепёшку. Гора с хрустом упала на Вишену, придавила. Конунг поднял лицо, перед ним лежала рука пунцового цвета в золотых перстнях с самоцветами, и большой палец руки висел на одной коже, вывернутый в обратную сторону от указательного, а безымянный ещё подрагивал.
Сверху на него упал покореженный шлем, отскочил, стукнул Вишене в переносицу, так что пошли в глазах чёрные круги. В шлеме, как в чаше, была пунцовая с чем-то белым каша с клочьями чёрных волос. На конунга упала ещё одна гора, снова вызвав в глазах чёрные круги, и он осознал, что задыхается.
Что было сил Вишена рванулся вверх, но не мог сдвинуться с места, решил перевернуться - бесполезно, попытался отползти назад — тщетно. Его словно закопали заживо. Исчезло клацанье стали, вопли, хруст костей и щитов, гудящая тишина заполнила мир, и в этой тишине бешено колотилось сердце конунга, билось в гортани, выталкивало глаза, блуждало по всему телу. Последними осознанными движениями Вишена подтянул к лицу кулак, втиснул его под скулу, другой рукой ощупал рукоять своего меча, крепко сжал его и приготовился умирать. Он ощутил, как уходит боль и тяжесть, вонь чужого пота и кишок, уходит гул, грохот сердца, перестаёт содрогаться земля, а тело становится невесомым, бесплотным. Перед ним промелькнуло печальное лицо матери, которую он не видел никогда, услыхал её гортанный, сиплый голос.
Лицо матери было обрамлено краями его крохотной колыбели, вверх, к закопчённым балкам потолка уходили верёвки, несущие колыбель, они были украшены лентами. Пахло летней травой, мёдом, мокрой овечьей шерстью, брюквой, дымом, материнским потом. Тут же, рядом, у длинного стола рыжебородый отец его и ещё несколько мужчин обмывали в ушате руки, смеялись. По столу, между наполненными едой мисками, вышагивала бестолковая курица. Солнце пробивалось сквозь узкое окно, в его лучах вилась пыль и мухи, которых отмахивал от стола седобородый старец, с лицом тёмным и морщинистым, как дубовая кора, а глаза старца были зелены, словно изумруды, светились изнутри, чёрные зрачки были не круглыми, а узкими щёлками, как у козы.
Мать ощупала обгаженную рогожку, малютка Вишена радостно ей засмеялся, слюни стекали с подбородка на пухлую шею, он думал, что мать будет рада его успеху, он вымочил на этот раз колыбель и рогожку сразу всю. Она действительно улыбалась...
Но мир вокруг уже успел перемениться. Настала ночь. Звёзды были неподвижны на воде и мерцали. Вокруг, до края земли, были горы. В склонах гор были окна. В окнах свет. Везде неподвижно стояли люди, они были ростом кто под облака, кто ниже травы.
Все глядели на Вишену и говорили что-то. Каждый своё и по-своему. Из-за облаков сыпался снег и сухая листва. Край земли дымно горел. Сам Вишена был уже седобород, как тот зеленоглазый старик, оставшийся в избе по ту сторону воды, но, когда конунг оглядел себя в отражение, он увидел свои глазницы пустыми...
Так начиналось предсмертие конунга Вишены.
Показалось, что его грудь смялась под тяжестью горы. На лице конунга лежала чья-то рука в золотых перстнях с самоцветами, часть пальцев висели на одной коже, вывернутые в обратную сторону от указательного, а безымянный палец ещё подрагивал...
Сверху упал островерхий шлем, с хрустом стукнул в переносицу. В шлеме, как в чаше, была пунцовая, с чем-то розовым каша с клочьями чёрных волос. Она выплеснулась на грудь. Потом на конунга упала ещё одна туша, снова вызвав в глазах чёрные круги, и он осознал, что задыхается, просто не может сделать и вдоха.
Что было сил, Вишена попытался сдвинуть с себя мёртвых, но не мог сдвинуться с места. Он решил перевернуться — бесполезно! Попытался отползти, отталкиваясь ногами, назад — тщетно! Его словно закопали. Воздух последнего вздоха кончался. Из его сознания исчезло клацанье стали, вопли, хруст костей и щитов. Гудящая тишина заполнила мир, и в этой тишине бешено колотилось сердце. Оно билось в гортани, выталкивало глаза, блуждало по всему телу. Последними осознанными движениями Вишена подтянул к лицу кулак, втиснул между скулой и телом сверху, другой рукой нащупал рукоять своего меча и крепко сжал его. Очень трудно было представить себе возможность уйти к Одину во время битвы безоружным. Он приготовился умирать... Ощутил, как уходит боль из всего тела и пробитой головы, и тяжесть мертвецов. Перестала ощущаться вонь чужого пота, железа и кишок, стал отдалятся гул копыт, грохот сердца, а тело начало становится невесомым, бесплотным и чужим. Промелькнуло печальное лицо матери, на этот раз без золотого свечения, а усталого после работы в поле.
— Как ты тут весь день один, голодный, вишенка сладкая? — сказала она давно забытым сиплым голосом.
Лицо матери было обрамлено височными кольцами и платком с вышивкой на лбу в виде животных и птиц. Вверх к закопчённым брёвнам потолка уходили верёвки, несущие его берестяную колыбель. Она была украшена шкурками белок. От матери пахло летней травой, мёдом, мокрой овечьей шерстью, дымом, потом. Тут же, рядом, у стола-сундука стоял в полумраке его рыжебородый отец. Ещё несколько мужчин обмывали в ушате руки и смеялись. По столу, между наполненными кашей мисками, вышагивала бестолковая курица, пока её на сбросили на пол. Солнце пробивалось сквозь узкую дверь, заполненную дымом очага, и в его причудливых лучах вилась пыль и мухи. Их отгонял от стола седой старец с лицом тёмным и морщинистым как дубовая кора, с зелёными, словно изумруды, глазами колдуна. Они светились изнутри и чёрные зрачки их были не круглыми, а в виде узких вертикальных щелей, как у козы или змеи. Мать ощупала под ним мокрую рогожку. Мальчик, конечно, не мог это запомнить, он понимал всё это только в момент совершения действий окружающим миром, и он, после целого дня горестного плача и одиноких рыданий, вдруг засмеялся. Слюни стекали с его подбородка на складки шеи и он думал, что мать будет рада его успеху, что он вымочил на этот раз колыбель сразу всю. Она улыбалась, собираясь кормить его, и все вокруг улыбались...
Тут мир грудного ребёнка переменился, настала ночь. Через крышу дома взошли звёзды. Они были неподвижны, словно угольки на льду реки, и мерцали красным цветом. Вокруг, до края земли, были разновеликие горы, в склонах гор были окна, в окнах свет. Везде неподвижно стояли люди: одни были ростом под облака, другие гораздо ниже, и были совсем карлики, ниже травы. Все они глядели на Вишену и говорили что-то на разных языках. Всё гудело вокруг от этого говора. Каждый говорил своё и по-своему. Из-за облаков сыпался снег и сухая листва. Края земли дымно горели, словно лесной пожар зажгли грозы везде сразу. Луна была огромной, серой. Она быстро всходила над горизонтом и закрывала почти всё небо. Казалось, до неё можно было добросить стрелу из хорошего лука. Потом она также быстро закатывалась за горы. Сам Вишена был уже седобород, как тот зеленоглазый старик, оставшийся в избе, но когда конунг оглядел в своё отражение в медном зеркале, он видел свои глазницы пустыми...
Так начиналось предсмертие конунга Вишены Стреблянина...
— Конунг убит! — крикнул кто-то на тропе по-норманнски, — спасайте конунга во имя Одина, Тора и Фрема!
Произошедшее потом можно было бы назвать чем-то героическим, похожим на древние деяния Троянской войны, если бы это мог кто-то увидеть со стороны и описать в саге. Все викинги, и те кто сражался в первой линии, и те кто ждал своей очереди и стреляли из луков, или отошли назад чтобы поправить своё снаряжение, оружие, осмотреть раны, бросились вперёд, туда, где упал Вишена. Гибель конунга для них означало то, что они не сдержали данной ему клятвы перед лицом Одина — защищать его жизнь в бою как свою. Их поход мог закончиться здесь потому что драккар теперь становился причиной раздоров, а не источником богатства и славы, и выборы нового херсира могли обернуться кровавым междоусобным побоищем. Кроме Гелги и Ацура, никого из них не стали бы всерьёз принимать Инглинги, Скьёлдунги. По участию в дружине Гердрика и по славной истории с возвращением приданого его дочерям, Вишену знал и Хальвдан Храбрый, и Энунд Дорога, и ярлы вроде Эймунда и Гердрика, старейшины и князья в Гардарике. Возвращаться из похода поодиночке и ни с чем никому не хотелось, как и стать наёмниками чужеродных вождей, в старости превратиться в жалких рабов без своего заветного кувшина с серебром, зарытого на чёрный день, быть посмешищем как люди, потерявшие в бою своего конунга...
Сорок разъярённых, тяжело вооружённых воинов, выставив вперёд щиты и копья, как будто прыгнули сразу на тридцать шагов. Те авары, что не были отброшены назад, а оказались на пути этой стены из железа и ярости, были мгновенно убиты и втоптаны в землю. Викингами овладело то безумие, что охватывает в бою каждым человеком, считающим, что он не вернётся из него живым, когда страх становится бешенством, увеличивающим силы и ускоряющим реакцию. Воин начинает махать тяжёлым стальным оружием словно деревянными игрушками, видит всё вокруг, каждую мелочь, реагирует со скоростью кошки даже на полёт стрелы, не чувствуя боли и ран. Если сражения возникали бы регулярно, этот выброс божественного боевого безумия сошёл на нет, и если бы воины были слабы, не умели как следует владеть оружием, эта ярость тоже не возникла. К тому же в дружине должны были быть берсерки, способные воспламеняться во время битвы и зажигать других свои неистовством. Нападение конунга Вишена на аварский отряд в одиночку, зажгло Свивельда и воспламенило Торна. Именно они, отлично вооружённые, в шлемах с полумасками, в длинных кольчугах, поножах и наручах, стали берсерками в этом натиске. Они дрались словно тяжёлые бешенные медведи, со страшными криками, леденящими кровь, расшвыривая ударами щитов и своих и чужих. Они били мечами так, что клинки то и дело ломались, со звоном и дребезжанием разлетались на куски. Вольквин и Торн тем же движением рук, что разбивали клинки, подхватывали с земли везде валяющееся оружие какое попадётся, копьё, нож-скрамасакс, топор, палица. Это оружие от их мощных, быстрых и беспорядочных ударов тоже быстро ломалось, вылетало из рук, или застревало в щитах или телах врагов. Стрелы как соломины отлетали от них, копья соскальзывали, не нанося вреда, а удары сабель не причиняли ран. До тех пор, пока эти викинги сражались за десятерых, авары пятились, уволакивая своих раненых, теряя убитых и воинственный пыл. Однако берсерки вскоре стали замедляться, пока Ацур, наблюдавший эту атаку со скалы, не закричал, чтобы их увели назад, потому, что они очень устали и их могут убить. Вольквина и Торна, тяжело дышащих, мокрых от пота, с пеной у ртов, забрызганных своей и чужой кровью, товарищи наконец закрыли щитами и пропустили назад. Но в результате куча мёртвых людей и коней, где должно было быть тело конунга, оказалась свободна от авар. Ещё одним итогом было то, что авары, сражавшиеся со Стововом посреди реки, не могли теперь в ближайшее время рассчитывать на помощь своих единоплеменников. Другим следствием явилось освобождение Ацура. Он теперь мог спуститься вниз со своего убежища на площадке утёса. Он, свежий и решительный, проворно спрыгнул за спины трёх сражающихся в первом ряду врагов, быстрыми ударами убил одного и ранил двух, и прежде чем его, не имеющего кольчуги и шлема, другие авары успели поразить своим оружием, бросился под защиту своих товарищей.
— Ацур с нами! Ацур жив! — пронеслось между ними радостно.
— Вишена убит! Все сюда! Во имя Тора! Нужно найти тело конунга! — как бы отвечая им зарычал в орешнике бас Гелги и тут же он сам вывалился из зарослей с окровавленным молотом руках, — все сюда!
За его спиной возникла возня, невнятные восклицания и клацанье стали. Гелга оглядел кучу мёртвых тел в грязи под скалой, спины своих соратников, сдерживающих аваров на тропе и растерянно стоящих среди мёртвых врагов Ингвара и Бирга. Сюда же подошёл Ацур, Вольквин и Торн.
— Ну?
— Вот тут он бросился на них, — сказал Бирг, красивый юноша с чёрными волосами, вьющимися как мелкое руно, на висках и затылке выпадающими из-под шлема, — кажется он здесь, — виновато добавил он, указывая на бок убитого коня.
— Да? — Гелга сдвинул шлем с полумаской на затылок и ладонью вытер пот, застилающий глаза, — уверен?
— Кто убит? — из-за его спины возникли два тяжело дышащих молодых викинга, помогавших Гелге уничтожить аваров, пытавшихся пробраться вокруг тропы по зарослям.
— Вишена, — не оборачиваясь сказал им Гелга, — тех, в кустах, добили?
— Всех добили, — был ему ответ.
Раненые Вольквин и Торн медленно сели на траву, не выпуская из рук оружие. На их шлемах было множество вмятин, кольчуги имели разрывы, щиты превратились почти в кучу щепок. Налитые кровью глаза бессмысленно глядели вокруг через отверстия масок.
— Надо скорее растащить тела и найти его! — сказал Ацур, — авары вот-вот оправятся и бросятся вперёд, я видел с горы — их там сотни, если не тысячи!
В это время у реки разросся ликующий клич:
— Стовов и Совня!
Послышался невероятный шум, словно там разверзся водопад, торжествующе заголосили кривичи, заулюлюкали стребляне. С берега вверх по тропе, из-за зарослей появился Рагдай. Он быстро шёл в сопровождении Эйнара и Крепа. За десяток шагов от утёса он радостно крикнул:
— Те враги, что вошли в реку, из неё уже никогда не выйдут! Они сломались и в страхе бегут вниз по течению, их гонит Стовов! — Рагдай, высокий человек с длинным безбородым лицом, умными, внимательными глазами и коротко стриженными тёмными волосами с седыми прядями, вдруг прервал радостные возгласы, — много убитых? Кто?
— Вишена убит.
— Вишена? — переспросил Рагдай, лицо его, вдруг освещённое солнечным бликом, было сейчас серым, всё в царапинах, с его волос и одежды капала вода, на плечах болтались обрывки водорослей.
— Как убит? Быть не может! — воскликнул Эйнар и закрутился на месте, разводя руками, — где он?
— Тут, под лошадью и аварами. Вон голова его, кажется, вся в крови, — ответил Бирг, стараясь скрыть невольную дрожь в голосе, — я видел, как в гуще боя его собирались ударить сзади палицей, я хотел броситься туда, но не успел приблизиться чтобы отбить удар...
Подошли наконец Рагдай и Креп. Лицо книжника было серым, всё в царапинах, с волос и одежды капала вода, на плечах болтались обрывки водорослей.
— Снимите тела, — сказал он.
Викинги вчетвером перевернули труп коня на другой бок, потом за ноги оттащили в стороны туши аварских воинов, отгребли ногами и руками конские и человеческие внутренности. Наконец они освободили своего вождя от чужих тел. Вишена, высокий молодой мужчина, мощного телосложения, с рыжей бородой и усами, светлыми ресницами и зелёными глазами, лежал на спине, прикрыв лицо локтём, в другой руке он сжимал рукоять своего меча с рубиновыми вставками на гарде из золота. Он с ног до головы был обмазан густой кровью, будто бурым дёгтем. Бирг опустился на колени возле него, расшнуровал ворот кольчуги, отогнув угол, приложил ухо к груди конунга. Немного погодя, он сказал тихо:
— Не дышит он, и сердца я не слышу!
— В Валгаллу ведёт прекрасная дорога, — с окаменевшим лицом сказал Гелга, — одна из валькирия сейчас несёт его к трону Одина на крылатой спине своего коня. Смерть в бою лучше дряблого угасания в старческом слабоумии и язвах... Оттого он и викинг, пусть даже из славян...
— Он был стреблянином, — сказал Креп, — отец у него был стреблянином.
— Надо отнести его в драккар, через реку, потому, что авары могут вернутся, — подняв голову сказал Бирг, — давайте, беритесь.
Двое викингов, вышли из-за спины Гелги, подхватили тело конунга под плечи, а Бирг взял его за штанины у колен.
— Да, Ингвар, найди его шлем с волками, — сказал Бирг товарищу, — пошли!
Спотыкаясь и скользя, краснея от натуги, они потащили тяжёлое тело вниз по тропе к Одеру. Некоторое время все стояли, глядя им вслед. На их лицах можно было прочесть суровую скорбь и принятие такого исхода, как части воли богов, посылающим в этот мир свои решения, изменить которые человек не в силах, даже такой волхв, берсерк и конунг как Вишена. Наконец, кормчий поднял с земли свой молот и, взвесив его в руках, поглядел в ту сторону, где шёл бой.
— Рагдай, идёшь с нами? — спросил он, — нужно отомстить им.
— Конечно, — ответил книжник, — я его позвал в этот поход, и не могу теперь остаться в стороне. Жаль, что у степняков вожди во время боя всегда остаются сзади и направляют своих воинов, и их трудно достать, чтобы враг побежал, лишившись хана. Нам бы тоже научится беречь вождей!
— Нам это не нужно, ведь мы все равны, и потеря одного воина, пусть даже воина-вождя, ничего не изменяет для врага, никто не побежит, а очень даже наоборот! — зло сказал Ацур уже направляясь туда, где в трёх десятках шагов вверх на тропе, авары пытались разметать дружину викингов и выручить своих соплеменников гибнущих в реке.
Рагдай, Креп, Эйнар и Гелга последовали за ним. Это подкрепление было встречено варягами одобрительными криками.
— Чернокнижник с нами! Эйнар с нами! Гелга-молот с нами!
На узкой тропе по-прежнему могли биться лишь три пары противников. Остальные ждали, чтоб сменить уставших, раненых или сражённых поединщиков. Позади всех, за спинами ждущих своей очереди, сидели на земле только что вышедшие из схватки. Они ощупывали раны и ушибы, глотали воду из тыквенной фляги, напряжённо слушали шум сечи и крики сражающихся. Насколько можно было видеть тропу за утёсом, везде были авары. Они тоже ждали своей очереди, не предпринимая ничего пока, после сражения в зарослях с ними Гелги с товарищами, и попыток обойти викингов справа, или зайти к ним в тыл и выйти к реке коротким путём. То-ли они не получили такого приказа от своего невидимого начальника, чего-то ждущего, то-ли они ещё не поняли, что их обход уже пресечён или рассчитывали, что их передовая группа сейчас отгонит врага на другой берег и вернётся, оказавшись в тылу у викингов, не известно. Только они всё ещё толпились с гортанными криками, потрясая своими знамёнам из лошадиных хвостов и пуская стрелы через головы своих бьющихся бойцов. Аваров было очень много. Они были не крестьяне, а воины, понимающие, что их враг-викинги, как бы они храбро и умело ни сражались, из-за своей малочисленности быстро устанут так, что не в состоянии будут и житом закрыться, будут совершать смертельные ошибки или они все погибнут на месте, или когда начнут убегать. Они не уступали ни в чём врагу, ни в качестве вооружения, ни в опытности воинов. По наличию мощных луков и коней они, наоборот, имели преимущество. Только узость места боя мешала им пока это преимущество реализовать. Может быть поэтому авары и не торопились больше с обходами. Они медленно, но верно теснили врага к реке. К тому же победные крики кривичей и бурундеев утихли, и там снова возник шум сечи, только на этот раз несколько ниже по течению. Значит, какой-то отряд аваров всё же перешёл через каменистую гряду в обход тропы и напал на Стовова на Одере. Словно в подтверждение этой догадки вернулись Эйнар с товарищами, несущими обратно тело Вишены.
— Там авары, мы не пройдём! — воскликнул Эйнар, обращаясь к Рагдаю, красный от усилий и тяжело дыша, — кладите его сюда.
Едва они сделали это, как вслед за ними выскочили два всадника на мокрых конях и с саблями над головами:
— Ха! Йохдан! Ха!
Эйнар отскочил в сторону, из-за чего сабля свистнула у него перед лицом. Второй всадник ударил Бирга по представленному топорищу, выбив из рук топор. Встав на дыбы, конь копытом отбросил Бирга в сторону, выбив из его кольчуги капли грязной воды. Если бы у аваров были копья, а не сабли в руках, не имеющие щитов Эйнар и Бирг были бы убиты. Рагдай отчётливо увидел, как длинные наконечники пробивают кольчуги, разрывая кольца, пробивают с хрустом тела, как падают побледневшие мгновенно викинги, хватая пальцами воздух. Но им повезло, потому, что Один сделал так, что эти авары сломали свои копья, когда прорывались сюда мимо кривичей.
— Нас окружили! — крикнул кто-то, и викинги на тропе начали пятиться, пугливо оборачиваясь, — авары уже сзади, нас предал Стовов!
— Сделай что-нибудь, чародей! — крикнул Гелга, обращаясь к Рагдаю.
Однако и без этого призыва Рагдай ударил мечом ближайшего всадника, но попал в ремень с бляхами на крупе коня. Конь присел на задних ногах и попятился. Этого момента хватило Крепу, чтобы подобрать лежащее на земле копьё и со всей силой вонзить коню в бок совсем не так, как это смог бы сделать просто помощник переписчика книг. Животное выкатило глаза, раскрыло пасть и стало падать назад. Молодой всадник в кожаном панцире и островерхом шлеме с пучком конских волос на маковке, приготовился спрыгнуть на землю, но второй удар Рагдая был точен. Клинок звякнул по шлему и разрубил ключицу вместе с панцирем. Кровь выплеснулась как из ведра, и авар, выронив саблю и щит, повалился на землю.
— Вот это удар! — успел изумится Эйнар, подступая ко второму всаднику.
Ему удалось отбить клинок и, проскочив перед грудью коня, под левую руку, заставить авара начать разворачиваться. Когда ему это почти удалось, викинг опять двинулся правее. Конь под всадником сделал уже почти полный разворот, когда Эйнар бросился в обратную сторону, уклоняясь от сабельного удара. Продолжая поворачиваться, всадник оказался к нему спиной. Не успел Эйнар замахнутся для удара, раздумывая, как ему дотянуться до человека через круп коня, как Креп, замахнувшись окровавленным копьём с крюком на поперечине, всадил его авару в живот. Конь рванулся вскачь в сторону реки, а авар так и остался висеть на копьё, выронив оружие, растопырив руки и ноги словно распятый, пока Креп не повёл и не бросил его, как бросают крестьяне снопы сена на скирду.
Видевшие это всадники на тропе, на секунду застыли от ужаса, но потом яростно закричали, призывая уничтожить всех страшных врагов до единого.
— Вот как надо! — глухо сказал Креп, выдёргивая копьё из бьющегося в агонии тела, — это им за нашего Вишену!
— Идите в бой, я останусь с Крепом и мы спрячем тело Вишены до того как авары будут здесь, — сказал Рагдай тяжело дыша.
— Хорошо! — ответил Эйнар, подбирая оброненный аваром щит, — следите за тропой со стороны реки, они могут появится опять!
— Вот он, славный конунг из Гардарика, которому был подвластен небесный огонь, любимец богов, людей и зверей! Скальды ещё при жизни пели саги о нём, которые слагали его друзья. Клянусь всеми его северными богами, это был самый справедливый и сильный конунг о котором я когда-нибудь слышал. Грозный как Один, весёлый как Локи, победоносный как Тор, прозорливый как Хеймдалль и справедливый как Ньёрд! — торжественно сказал Бирг, — лучший из всех конунгов, когда-либо приходивших править Гардарикой! Я сочиню красивую мелодию в его честь, если останусь сегодня жив!
— Давай, Креп, перевернём его на спину, — сказал Рагдай, глядя вслед уходящим викингам.
Они перевернули безвольное тело Вишена на бок. Рагдай осмотрел его голову, затылок, разделяя слипшиеся от крови волосы и снимая пальцами сор.
— Что там? — спросил Креп, прислушиваясь к бою на реке и не выпуская из рук своего страшного орудия убийства, — куда его?
— Странно, однако... Бирг сказал, что он видел как Вишену убили сзади, ударом палицы по голове, но я не вижу раны. Может быть он умер от другой раны? Кольчуга не пробита, наверное, она выдержала удар, но под ней сломалась спина...
Конунга бережно повернули обратно лицом в небо. Облака разошлись и сошлись вновь, пропустив солнечный блик и порождая череду угасающих теней на безжизненном, неузнаваемом лице, закрытых веках, руках, лежащем рядом мече с рубиновыми украшениями. Креп медленно провёл по лицу конунга ладонью, стирая липкую грязь, замешанную на крови:
— Эх, жаль нет теперь никакой живой воды как год назад, чтобы воскресить его...
— Опять странно, кровь вот тут на щеке не запеклась, она всё ещё сочится, — сказал задумчиво Рагдай, садясь на корточки, не пересилив слабость в ногах, но едва не опрокинулся, потеряв равновесие, — вот тут, смотри!
— Где? — Креп положил копьё и стал стирать кровь с лица Вишены, но она выступила вновь из множества мелких порезов и ссадин. Рагдай прижался ухом к груди Вишены, к тому месту, где был откинут воротник кольчуги.
— Нет, сердце не бьётся! Но кровь-то идёт! Странно... — сказал он, — может быть я не всё правильно прочитал в книгах Галена про гладиаторов и их смерть, или Мать Матерей была права, когда говорила что сердце может биться так редко, что ты между ударами успеваешь похоронить человека в гробу, где он очнётся потом в ужасе и отчаянии!
— Князья теперь хотят, чтобы их норманнским или печенежским обычаям сжигали вместе с конями и рабынями, — мрачно ответил Креп, растирая в пальцах кровь, — тут уж не очнёшься из пепла, хотя как знать...
— Эйнар бы сказал сейчас что-нибудь вроде... Так же как из ледяной крови великана Гейреда, сражённого в странствиях Тором, течёт сейчас река, так и из ран конунга начнёт течение новая река, — ответил на это кудесник и потянувшись к поясу рукой туда, где обычно у него находилась торбочка с лекарствами и деньгами.
— Торба! — воскликнул он, — там были все мои снадобья!
— Где? — не понял Креп, быстро оглядываясь, — кто?
— Торба где моя? — крикнул Рагдай, вскочил и заметался, бормоча, — сердце не бьётся, но кровь идёт, а в торбе соняшна-трава есть!
— Так она, наверное, там и лежит на тропе у реки, где ты путником притворился перед аварами, а потом началась эта резня, — неуверенно ответил слуга книжника, ловя на себе его странный взгляд, — что, мне идти туда и попробовать найти её?
Рагдай кивнул. Креп тяжело поднялся. Мимо прожужжала аварская стрела с чёрными орлиными перьями и наконечником-шипом, для пробивания кольчуги. Она была на излёте, отразившаяся от чьего-то доспеха и громко звякнула о камень.
— Быстрее! — воскликнул Рагдай, нетерпеливо махнув рукой, — быстрее!
Путь до реки был короток. Внимательно прислушиваясь к шумам в кустарнике по правую руку и стараясь не наступить на убитых, чтобы не поскользнуться на крови, Креп, сжимая в руках копьё, вышел к тому месту, где тропа упиралась в берег Одры у брода. Быстрый поток тут омывал мутной водой страшную плотину из конских и человеческих тел. Она пенилась, процеживаясь через неподъёмную преграду, белыми хлопьями рвалась дальше. Неподалёку, у воды, среди разбросанного оружия и убитых, скрючив спины, сидели двое раненых кривичей. Один держался за лицо, другой баюкал одной рукой другую, третий прижимая ладонями свои внутренности из распоротого живота. Лицо его было белым, как льняное полотно, а глаза наполнены недоумением и страданием. Рябое его молодое лицо, простая войлочная свита с нашитыми медным пластинами, вместо кольчуги, гривна из простой меди на шее, выдавала в нём княжеского отрока. Креп знал его. Он обычно сидел на лодии князя ближе всех к кормовому веслу, где было грести труднее и больше брызг. Подняв на Крепа невидящий взгляд, отрок хотел что-то сказать, но изо рта хлынула чёрная кровь. И только хрип долетел до слуха.
— Где все? Так не бывает, чтобы все вдруг исчезли, — слуга книжника закрутился на месте, стараясь не глядеть на умирающего, и рассмотреть что-то среди зарослей на берегах за поворотами реки.
Вверх по течению вся река была чиста и свободна. По примятым кустарникам и траве, следам волочения на песке и земле, можно было угадать положение стоянки кораблей рати Стовов. Там было сейчас тихо как в могиле, даже не пели птицы. Дымов от костров над зарослями не было, но несколько беспризорных коз бродили там в кустах, сбежавшие в неразберихе из стреблянских запасов. Там стоял понуро огромный аварский чёрный конь, потерявший в бою седока. Он был красивый, молодой и сильный, похожий на тех наверно, что возили телохранителей византийских императоров. Ниже по течению река скрывалась за каменистой грядой и деревьями, растущими почти у самой воды, и не оставляющими открытым и краешка берега своей молодой весенней листвой. Именно оттуда неслось эхо, похожее на шум водопада. В какие-то мгновения этот шум распадался на различимые отдельно всплески воды, крики людей, стоны, ржание, клацанье стали. Шум боя на тропе слышался отсюда примерно с такой же силой, значит расстояние до этих мест было примерно равным. Вдруг со стороны скрытых на другом береге кораблей, послышался шум и крики.
— Пустите меня! Я сражаться хочу! — разнёсся явной несуразицей в месиве жестоких звуков сражения и бранных криков пронзительно-чистый крик девочки, — они изуродовали мою красавицу-сестру! Я отомщу! Я дочь Водополка Тёмного!
Креп вгляделся в северный берег и увидел, как среди остатков настилов по которым вчера вытаскивали лодии, прыгая через камни и жерди, бежала Ориса с лёгким копьём-сулицей в руках. Отроду ей было наверное двенадцать лет или даже меньше. Она была темноволосой, кареглазой, длинноносой, худой но ловкой девочкой. Удлиненное её лицо было покрыто ярким румянцем. Смелый взгляд глядел в мир, а голос был звонким и упрямым. За ней следом неловко следовали две её служанки-рабыни с видом полной растерянности, держа повыше юбки, стараясь не разорвать подолы о сучки и заусенцы.
— Госпожа, вернитесь, просим, просим, вернитесь, госпожа! — кричали они наперебой глухими от волнения голосами, тараща глаза на заваленный трупами людей и животных брод через Одер, на колыхаемые течением хвосты коней и распростёртые руки, струи истекающей крови и окровавленных раненых идущих им навстречу и сидящих на берегу, — не женское дело это, госпожа, сражаться в бою, вернитесь назад во имя Рожаницы!
— Женщины полтесков и других булгар сражаются вместе с мужчинами! — крикнул в ответ княжна обернувшись к ним.
В этот момент предательский камень оказался у неё под ногой. Она оступилась и, выронив копьё, упала лицом в грязь. Служанки наконец настигли её и попытались схватить за руки. Но не тут-то было! Девочка, не обратив внимания на то, что платок с вышитой лентой на лбу слетел при падении и две русые косы упали на землю, вывернулась и была схвачена одним из раненых кривичей, оказавшемся неподалёку. От Крепа его фигура сначала был скрыта камнем.
— Ну, теперь мы, конечно победим... — проворчал себе под нос Креп, — и кто теперь будет ухаживать за прекрасной Ясельдой и внушать ей симпатию и надежду на спасение и сохранение девичьей чести, после смерти конунга?
Рыдающую от отчаяния девочку служанки и кривич потащили немилосердно по земле, по веткам и камням, зная лучше неё как ей сейчас надлежит поступать наилучшим способом.
— Я должна сражаться как все! — были её последние слова перед тем, как её прерывистое дыхание от толчков окончательно сбилось и она закашлялась.
Креп продолжил свои поиски и нашёл торбу Рагдая там, где и ожидал: небольшой кожаный мешок с медной бляхой-застёжкой на горловине вместо шнурка, аккуратно стоял в траве рядом с собранными в кулёк вещами Ладри, оставленными во время утреннего купания. С трудом пересиливая желание сделать тридцать шагов и заглянуть за поворот реки, Креп взвесил в руке торбу, немного поразмыслив, взял под мышку вещи Ладри. Он уже двинулся обратно и опять поравнялся со смертельно раненным кривичем-отроком, когда шум за поворотом реки резко усилился. Креп обернулся, засовывая торбу за пазуху рубахи и готовя копьё, размышлял — бросать кулёк мальчика или нет.
Из-за утёса показались закованные в железные панцири и шлемы всадники. Кони свирепо шли посреди реки по грудь в воде, так быстро, насколько могли, и водопад брызг стоял перед ними, почти скрывая седоков. Поскольку Одер здесь, в своём истоке, был достаточно узок, а всадники занимали почти всю его ширину, то возникал пропорциональный обман зрения и всадники казались великанами из сказаний о конце мира.
— Авары зашли с тыла?! — пронеслось в голове у Крепа и кольнуло в сердце.
Но это были кривичи и бурундеи, невероятным образом успевшие захватить аварских коней. Поскольку часть этих коней были без сёдел, с верёвочной уздой, можно было предположить, что часть из них были у аваров сменными, или вовсе не ездовыми, и попали к кривичам непонятным образом в неразберихе встречного боя. Креп удовлетворённо хмыкнул, разглядев разукрашенный шлем Стовова и его пурпурный плащ. Стовов Багрянородец был уже немолодой, тучный человек с быстрыми серыми глазами под нависшими бровями, извилистыми морщинами на щеках около густых усов и бороды. Дорогой пурпурный плащ, тканый золотой нитью, свободно спадал с широких плеч, открывая кольчугу с отполированными пластинами усиления, стоячий ворот свиты с красными орнаментами с золотой нитью. Пояс его, расшитый стеклянным бисером, камнями и золотом, ослепительно сверкал на солнце не меньше оружия и шлема с золотой чеканкой. Рядом с ним были его старшие дружинники Семик и Полукорм, в одежде и с оружием едва уступавшим княжескому. Их плащи, кожухи и штанины были тоже расшиты разными узорами, камнями самоцветными. Сапоги были натёрты жиром до глянца, а шапки под шлемами, рукава и воротники, выглядывающие из-под кольчуг были украшены мехом куниц и белок, вышитой тесьмой и золотой нитью. Бурундеин Мечек следовал за ними, седой как лунь, с серебряной бляхой в виде солнца на груди, в красивом бобровом кожухе мехом вверх, и железной шапке с  полумаской. Дальше скакали остальные бурундейские воины. Копья их были украшены змеиными языками-флажками, полукруглые железные шапки их были  утыканные по ободу клыками хищников, под плащами виднелись кожаные панцири усиленные железными бляхами, как у степняков. В руках знаменосца трепетал красный стяг на поперечной перекладине с изображением трёхглазого оскаленного солнца с лучами-змеями. На их лицах, заросших бородами, белел оскал яростного упоения битвой.
Обогнув заросли, кони с лёгкость вынесли всадников на тропу, моментально замесив грязную жижу из глины, мха и травы прошлогодней листвы. Вода лилась с них и всадников водопадами. Один из кривичей упал с проклятиями, не справившись с незнакомым ему пока конём, к тому же без седла и стремян. Спустя мгновение ещё один последовал за ним, пытаясь ухватиться за товарищей, тоже не без труда удерживающих чужих коней в повиновении. Привыкшие к степным походам бурундеи чувствовали себя на конях вполне уверенно, и даже позволяли себе показывать лихость, крутя животных волчком, и поднимая их на дыбы.
— Хороши кони, словно дети Велеса, да будет вечный свет Неба над ним! — приговаривал Мечек, — в бой на чужом коне ходить, всё равно что смерти хвост крутить!
— Ты прямо как полтеск, поговорками заговорил! — весело крикнул Стовов и его борода, торчащая из-под маски шлема, поползла в стороны как если бы он улыбался, — что происходит, где все? Куда делись стребляне и полтески, эти лешаки кособрюхие? Они что убежали от боя?
— Кони видать зерном кормлены и гребнем холены! — кивнул бурундейскому воеводе Семик, — моравские лошадки к ним не вровень будут, но сгодятся, клянусь Велесом тоже, и его скотской благодатью под огненными рукам Ярилы!
— Не могли они из боя убежать, стребляне так не сделают! — одновременно с Семиком проговорил Полукорм, — и полтески лучше умрут, чем опозорят Ятвягу и своего Тенгре-громовержца.
Многие воины, воспользовавшись остановкой, стали ложится на шеи своих коней в страшном утомлении, другие слезли на землю и опирались о спины животных, отчего было трудно понять, сколько же их уцелело из дружин кривичей и бурундеев. Не многие из них, возбуждённо переговариваясь, хлопая друг друга по плечам и спинам, зубоскалили, раскладывая на земле и разглядывая захваченное оружие и тряпьё, осматривая своих лошадей, стягивая жгутами раны, черпая ладонями воду из реки, чтобы напиться. Крепу показалось, что теперь их меньше половины от того числа что сшиблись с аварским передовым отрядом посреди Одера.
— Вишена убит! — сказал Креп, обращаясь к князю, — он бросился вперёд чтобы выручить окружённого Ацура, сражался один против пятерых, но его поразили сзади.
— Кому теперь Ясельда будет жаловаться? — повернувшись к Семику сказал князь, — больше некому совать свой нос в чужие дела.
— Рагдай тоже дружка потерял, всё ему помогал разбогатеть, — согласился Семик, — хлебнём мы ещё с этими мореходами горя, смотри в какое побоище нас втравили на ровном месте. Что дальше то будет с нами?
— Да, чего-то не похоже на поход за сокровищами, — поддакнул ему Полукорм, — мы же не биться со степняками сюда пришли, у нас этих аваров и своих на Волге полно было, и стоило ли плыть за тридевять земель, чтобы здесь головы сложить с ними сражаючись? Вон сколько народу перепортили...
Двое кривичей сидевшие до этого в реке поднялись, и раненый в руку повёл своего ослепшего товарища через брод в сторону лодейного стана. Князь сурово всмотрелся в фигуру отрока с сизыми кишками наружу и со вздохом отвернулся. Он ничем не мог уже ему помочь. Стовов не спешил двинуть своих всадников по тропе туда, где варяги сдерживали натиск аваров. Только Мечек знаком приказал троим бурундеям, двинутся вверх, в сторону викингов. Креп поспешил за ними к Рагдаю, и почти сразу увидел, что навстречу ему бредёт здоровяк Гельмольд, волоча на спине стонущего рыжебородого Хорна.
— Вот, не уберёгся Хорн. Двоих положил, словно соломенные чучела рассёк топором, клянусь Фремом, а третий на него петлю накинул и повалил, а четвёртый палицей ударил по шлему как раньше конунга! Вот теперь не видит ничего, не слышит, сопли, слюни текут, красный, как камень из костра. Несу его в реку положить, может очнётся, так твой хозяин сказал, — пояснил Гельмольд и двинувшись дальше, стал ворчать, — нам Гелга сказал, что если подмоги не будет, надо отступать в заросли и рассыпаться по одному, иначе нас всех уставших перебьют на этой забытой богами тропе... Это все сыновья ярла Эймунда виноваты, клянусь Локи! Если бы они не напали тогда на пиру на Вишену, он ни за что не ввязался бы в поход со Стововом и Рагдаем!
— Мы отобьёмся от аваров, — стараясь придать голосу бодрость, сказал ему вслед Креп, — боги Тёмной Земли и Скании нам помогут, вот увидишь!
— Искали золото, а нашли безумных степняков, порази их молния Одина! Почему бой этот идёт, сказал бы кто...
Креп хотел было что-нибудь сказать ободряющее, но только и нашёлся, что выдавить:
— А куда бы вы ещё пошли, рыбацкие деревни в Англии грабить?
Гельмольд обернулся и сощурился так, словно солью посыпали рану, но тряхнув слипшимися от крови кудрями, на этот раз он ничего не ответил.
Послышался нетерпеливый зов Рагдая, и Креп, стряхнув с себя оцепенение крикнул в ответ:
— Иду!
Получив от него свою сумку, кудесник начал расшнуровывать её, и в этот момент над из головам, словно гром, прозвучал надсадный крик Ацура из самой гущи боя:
— Мы их не удержим, их больше во много раз, мы устанем, истечём кровью из ран и они возьмут вверх! Наше оружие уже наполовину утрачено, мечи сломаны, щиты изрублены!
— Всё! отступайте к реке! Сначала раненые и тела мёртвых заберите! Уносите тело конунга! Уходите! — сразу после крика Ацура велел всем старик Гелга, приняв на себя долю херсира дружины, как самый старый хирдман, на счету которого было больше всего плаваний-виков и только это могло его выделять среди равных.
Туда, наконец, доехали трое мечников Стовова, посланные князем для оценки обстановки в главе со Скавкой. Кони их выбивали теперь нетерпеливую дробь за спинами бьющихся викингов. С тревогой вглядевшись в бесконечную череду аварских всадников на тропе, они развернулись и с присвистом и криками, считая, что так их чужие кони будут слушаться лучше, понеслись обратно вниз к реке.
— Уходите, нурмоны сейчас побегут, у них уже нет мочи сражаться так долго! — крикнул Рагдаю на скаку Скавыка, показывая рукой назад.
Сквозь листву было видно как они рассказывают Стовову об увиденном и кривичи с бурундеями карабкаются в сёдла, побросав на землю перекидные сумки с коней с аварским барахлом. Часть из них по указанию князя стали поспешно уводить лишних лошадей через реку на другой берег, чтобы укрыть их там в зарослях. Лошади не слушались, пытались вырвать свои удила из рук незнакомых с их повадками людей, ржали, били ногами, танцевали, поднимая фонтаны солнечных брызг. Стовов приказал трубить в рог, чтобы собрать своих воинов к себе, и призывный хриплый звук полетел над Одером. Все были уже в сёдлах, кони гнули шеи и трясли головой, разгорячённо крутились на месте. Часть всадников уже двигалось вокруг князя и старших дружинников. Сливаясь в единое тёмное тело, похожее на ползущие кольца свернувшегося дракона, они мерцали сбруей и оружием. Стововом о чём-то жарко спорил с Семиком и бурундеином Мечеком.
— Неужели Стовов уйдёт за реку и бросит викингов? — то ли спросил, то ли утвердительно сказал Креп, наблюдая эти приготовления, — и полтески со стреблянами куда-то делись, неужели они струсили и сбежали?
— Стовов не уйдёт, или сегодняшний день станет последним днём его похода за сокровищами! — зло ответил Рагдай и развёл руки чтобы двое викингов, волокущие чьё-то окровавленное, стонущее тело, ненароком не наступили на тело своего конунга, — я ему этого не прощу и он это знает! А полтески...
После этого Рагдай замолчал на полуслове, загадочно улыбаясь и хитро глядя на ясное небо.
— Где подмога? Почему нас все бросили на этой тропе! — проходя мимо и сильно хромая, крикнул Рагдаю, потный и красный Хринг, опирающийся вместо костыля на аварское копьё с конским хвостом, — если мы выживем, то отомстим славянам-изменникам за предательство! Трусы! Трусы!





                Глава вторая

                БИТВА НА ОДЕРЕ


— Йохдан! Йохдан! — заревели ликующие авары на тропе, видя, что враг пятится, и те кто спешился, находясь позади, стали усаживаться на коней, изготавливаясь для преследования и рубки вот-вот возникающей толпы бегущих.
— Пора уходить, кудесник, клянусь всеми богами, живущими и будущими, тут твои чары бессильны, даже если ты обратишься медведем, — глухим от волнения голосом сказал Креп, — клади его мне на спину!
Рагдай обхватил безжизненное тело Вишены поперёк туловища с неожиданной лёгкостью поднял и уложил на подставленную спину Крепа.
— Тащи его за тот куст орешника у серого камня, — сказал он.
— Не через реку? — едва не задохнувшись под весом огромного воина в кольчуге, спросил Креп.
— Если я правильно чувствую время, то сейчас должно начаться, — почти весело сказал кудесник, сощурив глаз, слезящийся от попавшего в него сора, — веселье только начинается.
— Какое веселье? — переспросил слуга, — куда нести мёртвого?
Рагдай распрямился, вдохнул свежий воздух, пахнущий прелой листвой и свежей, только что распустившейся зеленью, конским потом и железом. Ослепительно ярко светило весеннее солнце, на сине-голубом небе висели редкие облачка, быстро уносимые на северо-восток, над холмистыми горами вокруг кружили стаи птиц, вернувшихся с юга, или продолжающих путь на север, на свою оттаявшую родину. Вокруг из сочных побегов травы выглядывали крапинки жёлтых, синих и красных цветов, маленьких и больших, а пчёлы уже начали над ними свой вечный брачный танец. Между камней промчался перепуганный до смерти серый заяц. На одну секунду это глупое существо подскочило на задних лапах, застыв, разглядывая не понимающими бисеринками чёрных глаз движение сотен враждебных для себя существ, и помчалось дальше. Дымка тумана кое-где сияла радужными кольцами, и весь мир, казалось, был наполнен блаженной истомой ранней весны, когда впереди может ждать всех только одно великое, большое счастье радостной жизни и бесконечного роста, развития и вершин, где нет угасания, разрушения и смерти. И только каменные россыпи, отдельные камни-останцы и скалы, видевшие множество раз такое перерождение, мрачным свои видом намекали на сиюминутность этого состояния мира, перед неминуемым движением всего по кругу рождения-смертей...
Книжник стянул с плеч и бросил под ноги сырые лохмотья плаща, пришедшего в полную негодность, вымокшую свиту и рубаху. Он вступил в бой без кольчуги, стёганного поддоспешника и шлема. Несмотря на это и постоянно щёлкающие вокруг него аварские стрелы, он не имел ни ран, ни даже царапин, словно был заговорен от этого. Наконец торба была пристёгнута к поясу, меч вернулся в ножны. В руке у книжника остался только маленький каменный сосуд с сургучной пробкой, где находилось снадобье из соняшны-травы.
— Они уже здесь! — сказал он Крепу.
Тому понадобилась вся его ловкость и сила, чтобы оттащить тело Вишены в сторону от тропы, Он уложить его так, чтобы тело за камнем было незаметно со стороны тропы и берега. Затем он вернулся за мечом и шлемом конунга и спросил, заглядывая в глаза книжника, чтобы убедиться, что тот его слышит:
— Что дальше?
Но Рагдай молчал. Креп посмотрел в сторону берега и плюнул от досады, поняв, что кривичи начали о ходить через реку в сторону стоянки кораблей, и только бурундеи всё ещё на этом берегу стоят около Мечека, а тот ругается со Стововом и Семиком.
— Гелга ранен! — вдруг раздался крик среди варягов, — прикройте Гелгу!
Тотчас из-за стены их последнего ряда показался страшный, как как бог войны, Овар, волокущий под руки раненого кормчего. Тот всё ещё сжимал в руках свой молот, но одна нога его безвольно волочилась по грязи, но Рагдай как будто не замечал этого. Он смотрел поверх их голов, поверх затылков варягов и широких лиц степняков куда-то в сторону от реки.
— Уходите отсюда скорее! — прохрипел Гелга, тяжело дыша, поворачивая к кудеснику искажённое болью лицо, красное, блестящее от пота, — они сейчас прорвутся!
— Уходите! — эхом вторя ему сказал Овар, споткнулся о ногу убитого коня, и с проклятием упал, роняя Гелгу на себя...
— Вот они! Хвала богам! — воскликнул Рагдай и с шумом выдохнул, — победа близка!
Креп чуть не заплакал от этих слов, решив, что у Рагдай вдруг случилось помутнение рассудка из-за падения головой на камни в реке в начале боя, и из-за того, что он пробыл под водой слишком долго, и прошептал:
— Неужели жалкое слабоумие может постигнуть даже в тебя?
— Уходите!
— Йохдан!
— ...
Едва Креп сделал тяжёлый шаг и схватил своего господина за рукав, чтобы оттащить его за камень с тропы, как в воздухе что-то переменилось. Родился странный звук, будто громадная птица взмахнула крылами или разом упали все ветви в неведомой дубовой роще, а потом упали и сами дубы, а кора этих деревьев была из железных пластин. Тут же в ужасе заголосили авары, словно всех их поразили в самое сердце видения смерти, хаоса и мглы. И наконец стало понятно, что произошло: за аварскими спинами там, где кончалась скала, где ещё недавно отсиживался Ацур, а заросли багульника и тропа пропадала за каменной россыпью, опрокинулись кусты нежно-зелёного орешника, и стало темно от чёрных одежд полтесков, и ослепительно-солнечного, искрящегося блеска стали их занесённого ввысь оружия. Они подобрались к аварам почти вплотную с юга, видимо далеко обойдя их растянувшееся по дороге воинство. Им удалось не обнаружить себя перед их боковыми разъездами и другими отрядами наверняка идущими справа и слева, не встретиться с их обозами, ведущими припасы, добычу, наложниц и рабов. Полтески плотным строем последовательно врезались в оба растянувшихся на многие сотни метров аварских отряда, как нож в натянутые верёвки. Эти умозрительные верёвки лопнули в том месте, где Вольга вместе с другими опытными воинами, построившись по-булгарски клином тяжеловооружённых всадников, вышиб одного за другим из сёдел копьями около полутора десятков аваров. Визжа и стеная, они оказались на земле и были мгновенно убиты следующими рядами всадников. Внезапность, свежесть, мощь, умение и ярость атакующих полтесков, обрушившихся на аваров уже празднующих победу, могли заставить дрогнуть любого врага на свете, даже покорителей причерноморских степей, Моравии, Паннонии и Фракии. Авары попятились в разные стороны, и те что оказались зажаты теперь между полтесками и викингами, сбившиеся как бараны в кучу, и те что имели путь к отступлению, уже не кричали, а шарили вокруг глазами, соображая, куда бы пуститься в бегство. Среди них как и прежде не было заметно начальника, способного ими руководить. Только десятники выделялись среди них раньше большей шумливостью, активностью и богатством сбруи. Вероятно один или несколько их начальников-сотников погибли в реке в начале сражения, или были среди тех, кого кривичи и бурундеи заставили бежать и рассеется в лесу на другом берегу.
Рагдай, много лет проживший в тёмных залесских украинных землях кривичей, не раз встречавший полтесков на торге, на ярмарках и праздниках, где они показывали искусство борьбы, скачки и стрельбы из лука, слышавший о них много чего, ни разу не видел их в конном бою. Это было что-то невероятное. Наверное так же врезались в пехоту ополченцев неразумных персов тяжёлые катафрактарии византийского императора Ираклия I в битве при Ниневии. Удары копьями на скаку пробивали многослойные просоленные щиты, кольчуги, кожаные и металлические чешуйчатые панцири вместе с войлочными куртками, сбивали с коней, выбивая щиты и оружие из рук. Когда же копья ломались от страшных ударов, и во все стороны летели щепки и их оковки от них, в дело вступали изогнутые мечи полтесков, топоры и булавы. Полтески так умело обращались с чужими конями, что без раздумий таранили ими всё на своём пути, и только редкие животные уносили их прочь от места битвы, показывая свой бешеный степной нрав. В одно мгновение обе тропы в месте их пересечения оказались завалены ранеными и мёртвыми аварами, умирающими в агонии коням, брошенным оружием. Земля мгновенно раскисла от льющейся крови и слизи внутренностей словно от ливня. Это было тем более не вероятно, из-за того, что в ходе этого первого сокрушительного удара у них вовсе не было потерь.
После этого полтески разделились на три отряда. Один из них наскочил на окружённую часть авар, а два других двинулись вверх по склону сокрушая врага на обоих тропах. Но это было ещё не всё. По странному совпадению, обходя с самого начала сражения врагов с другой стороны чем полтески, стребляне под предводительством Ори, вышли примерно в то же место, что и полтески Вольги, только в сотне шагов выше по склону берега Одера. Они не свалили перед собой стену кустарника, они были пешими. У них не было тяжёлых копий и острых мечей, и луки у них не имели мощных многослойных костяных вставок, но зато они стреляли в упор, а их топоры, дубины и длинные ножи работали неустанно как каменная зерновая мельница, но только огромная и кровавая. Для этих смертельных орудий рукопашного боя, ничего не стоило прорубить до кости кольчугу вместе со стёганной подложкой, раздробить шлем вместе с черепом, или оглушить коня. Всё это и стало происходить с ужасающей частотой за счёт того, что в месте своего появления на поле боя, стребляне получили кратковременное численное преимущество из расчёта десять на одного, как это случилось чуть раньше во время атаки полтесков. Один из отрядов авар оказался разрезанным уже в двух местах и окружён соответственно в двух местах. Из-за того что между свежими полтесками и стреблянами оказалась зажата та часть авар, что изменилась после боя с викингами была этим измотана, а многие имели ранения, эта часть тут же бросилась бежать в заросли по обеим сторонам тропы. Они избавлялись от щитов, копий и бунчуков. Уперевшись в густые заросли, напрасно посчитав их ранее непроходимыми, они бросали коней и пытались спастись пешими. Стребляне стреляли им в спины, всаживая стрелы в затылки, ноги и спины, не задумываясь добивая раненых и поднявших в мольбе о пощаде руки. Впереди всех, с окровавленной дубовой палицей в руках свирепствовал Оря Стреблянин. Среди голых по пояс своих воинов, он выделялся своей волчьей шкурой с оскаленной шапкой-мордой. Каждый взмах его страшного оружия находил цель, и разлетались на куски шлемы, разрывались кольчуги и панцири, ломались руки и сабли. На солнечном свете янтарные вставки, заменяющие глаза, светились огнём, и казалось, что волк преисподней живёт в этом огромном человеке. Даже если бы сейчас Мать Рысь, Мать Змея или скотский бог Велес приказали им остановиться, они не смогли бы охладить охватившего их боевого безумия безнаказанного убийства. Авары падали тут как валятся колосья перезревшей ржи под порывом грозового ветра. Тут и возник тот леденящий душу, пробирающий до костей вопль страха и ужаса, возникающий в переломный момент битвы, когда одной из сторон становится понятным, что она проиграла и пощады теперь не будет. В свою очередь яростно и радостно закричали берущие вверх, в предвкушении расправы и поживы.
После этого стебляне отхлынули, открывая дорогу той часть полтесков что скакала вверх по тропе, продолжая осыпать вражеские головы стрелами.
— Мы победили! Полтески и стребляне вернулись! — закричали радостно викинги, открывшие в себе новые силы для продолжения сражения, тем более, что противостоящие им аварские бойцы перестали нападать, а теперь только оборонялись и пятились, спотыкаясь и соображая, что же им теперь делать: сражаться, отступать или бежать.
— Наша берёт! — закричал Стовов, возвращая шлем на прежнее место так чтобы маска закрыла лицо, и поднимая меч, — бей обров окаянных!
Начавшие было отход кривичи стали поворачивать коней прямо посреди реки и возвращаться. Одновременно завывая и насвистывая, от реки вверх по тропе, двинулись на помощь викингам бурундеи.
— Расступись! Дорогу! Мы их всех уничтожим! — кричал Мечек, но викинги плохо понимали славянскую речь, наполовину наполненную тюркскими выражениями из уст бурундейского воеводы, — отойдите, дайте нам по ним ударить!
— Расступитесь, расступитесь во имя Тора! — закричали Гелга и Рагдай в один голос викингам из-за камня-останца, — отойдите!
Впереди своих дружинников нёсся Стовов Багрянородец как воплощение ужаса войны: плащ его красный с золотым шитьём развивался, кольчуга и маска блестели, золото и драгоценные камни украшений искрились на солнечном свете, а клинок меча ярко пылал как луч ослепительно белого света. Огромный вороной конь под ним в роскошной серебряной сбруе мчался с оскаленной пастью и бешено вытаращенным глазами, не обращая внимания на трупы и обломки оружия вокруг, поднимая копытами брызги, щепки и комья дёрна. Он с трудом поворачивал от встречных раненых викингов, и тех кто им помогал покинуть поле боя.
— То не дождёшься от него действий, а то впереди конской морды летит! — прокричал вслед князю Рагдай, возвращаясь к Вишене, — ну что, брат стреблянин, почему у тебя, мёртвого, кровь идёт как у живого.
Викинги, изнемогающие от усталости, не имеющие сил для последнего натиска, расступились, пропуская всадников. Далее произошло примерно тоже что и при первой атаке полтесков с фланга, с той лишь разницей, что там авары были застигнуты врасплох и поэтому не успели повернуться и построится для боя, а здесь они рассыпали строй, сбившись в кучу и собираясь предаться бегству. Первый ряд аваров, если можно было так назвать пятерых кряжистых воинов в островерхих шлемах и цветастых стёганых куртках обшитых металлическими кольцами, несмотря на опущенные в сторону нападавших копья, оказался буквально опрокинут. В одного попало копьё Семика, сломавшееся со страшным треском, но пробившее наконечником тело насквозь, второго отбросило грудью коня князя на несколько шагов назад на других воинов, третий пытался увернутся от коня Полукорма и сам упал под копыта, разбившие ему сразу и лицо и грудь. Других постигла не лучшая участь. Второй ряд аваров был смят, и только третий ряд, подняв щиты и попав копьями в медвежьеголовый щит Стовова и в грудь коня Семика, замедлил удар. Здесь Стовов принялся буйствовать, словно предыдущие сомнения относительно возможных действий во время сражения его дружины кристаллизовались в нём в двойную силу рук и плеч. Он махал своим сверкающим мечом столь легко, часто и точно, а доспех его был настолько хорош, что на некоторое время он один занял всю ширину тропы, и авары, потеряв от его руки троих воинов, перестали на него нападать, а только укрывались за щитами, стараясь убить или ранить хотя бы коня. Утомлённый рубкой отличных аварских щитов, князь отъехал за спины своих дружинников.
— Я что, один буду за всех биться? — раздражённо гаркну он и озадаченно попробовал пальцем то ли зазубрины, то ли солнечные блики на клинке меча, — ну, не ленись, покажи удаль!
Однако конь под Семиком с подрубленной секирой ногой хрипя повалился в кустарник, увлекая за собой всадника, конь под Полукормом развернулся на месте, не слушая узды и понёсся вдоль края зарослей обратно к реке, отчего Полукорму пришлось бросить оружие и прижаться к его шее всем телом, чтобы не упасть, и не быть сбитым ветвями, чего конь, наверное и добивался. Молодые дружинники кривичей, гридни и отроки, не имея сил справиться с конями, стали спешиваться, по одному вступая в пеший бой.
Возникла заминка, и в этот момент полтески ударили снова в сомкнутом строю, уже тремя, более мелкими, чем раньше отрядами, но и им теперь противостояли растерянные и расстроенные враги. Усилили натиск и обстрел стребляне. Часть из них успели обзавестись аварскими составными, большими и малыми луками и запасом стрел с разнообразными наконечниками, от жала, пробивающего кольчугу, до крючков для нанесения ран лошадям. Пущенные тут-же в дело, несмотря на повреждения пальцев из-за их неумелого применения и запястий, эти луки стали выбивать авар как тренировочные цели из сена и тряпок. Это было уже слишком, и они побежали...
Солнце, пройдя едва половину своего пути и распугав жаром редкие облака, упало вдруг за плотную стену туч. Моравию накрыло огромной грустной тенью. По камням и листьям разлилась она, погасив краски, отобрав блеск и объём и резкость теней. Ветер, несущийся сквозь теснины Моравских Ворот неверными рывками, с надсадными завываниями и вздохами, теперь изменил направление и тоже как-то погрустнел и ослаб. С низовий, от Восточного моря, а может быть с Эльбы, двинулись через горы массы влажного, липкого воздуха, чтобы потом, достигнув вершин, обогнуть их сверху, заходя в холодные слои неба, и совсем охладившись, превратиться в колючие капли дождя. Этот ветер с севера, зародившийся не то у моря, не то в берлинских болотах озёрах, был тугим, ровным и бесконечным. В его теле неслась пыльца цветущих полей, сор, беспомощная юная мошкара. Ветер перемешивал запахи влажного леса и речных цветов с железным запахом крови, едкого пота и калёной стали, нёс в себе безмолвие лесного зверья, затаившегося вокруг поля сечи, любопытство птиц, молча наблюдающих за происходящим из ветвей и гнёзд, и звук самой сечи...
Дальнейшее все потом вспоминали по-разному. Преследование спасающихся бегством авар распалось на великое множество событий со множеством участников и обстоятельств. Те сорок аваров что были окружены между викингами и полтесками и подверглись атаке кривичей, попытались спастись в зарослях и были перебиты, не успев в них углубится. Их представление о них как о непроходимых, возникших в начале сражения, оказались абсолютно верными. В более спокойной обстановке несколько воинов, может быть и смогли бы, пригибаясь, отодвигая и ломая ветви медленно двигаться в них, но для бегства, когда нужно побыстрее удалится от готового к удару острия оружия, это было неприемлемо. Проход, сделанный телом беглеца за мгновение, преодолевался преследователем всегда быстрее, потому, что тому не было нужды бороться с ветвями и тратить время на поиск способа обхода препятствия. Истекающих кровью на тропе степняков, не имеющих сил бежать, викинги добили без пощады, несмотря на поднятые вверх в мольбе руки, предлагающие свои украшения и умоляющие о пощаде. С хохотом и рёвом торжества, крича хвалу Одину, несколько викингов топорами срубили трём из них головы топорами, причём одну голову удалось отделить от плеч не с первого удара из-за нескольких чёрных кос воина. Насадив головы с вытаращенным и уже мутными глазам на копья, они стали танцевать с ними, позабыв об усталости. Сразу же с убитых стали снимать золотые, серебряные, янтарные и костяные украшения,  бусы, ожерелья, шейные цепи, кольца, перстни, деньги, браслеты, пряжки, застёжки, амулеты, гребни, иглы, дорогое оружие и одежду, мех и парчу. Если застёжка браслета была непонятна, отрубали кисть, если перстень не слезал с пальца отрезали палец. Несколько ссор возникших у викингов с кривичами из-за трупов, закончились толчками, руганью и даже зуботычинами, пресечённым, впрочем Стововом с помощью хлыста и напоминания о том, что это всё равно всё его добыча, пока он её не разделил. Сначала всё должно быть положено без утайки перед его очами и, после того, как он отберёт свою княжескую десятую часть, всё остальное будет и поделено между воеводами в соответствии с их заслугами во время ратного дела. Кто не согласен с этим, может отказаться от своей клятвы, дать за себя выкуп и убираться на все четыре стороны. Понимание, что это может означать вовсе не свободу, а один из любимых полтесками казней с разрыванием человека четырьмя конями на руки и ноги, или с помощью пригнутых гибких деревьев, воины остановились. Князь был прав. Грабёж пошёл спокойнее и ссор больше не было.
— Смотрите у меня, зверьё кособрюхое! — сказал князь, снимая шлем с потной головы и хлопая между ушей своего коня, — вот он мой Змей летающий, каков огонь!
Другая часть аваров, численностью около полусотни воинов, частью уже раненых, окружённых между полтесками и стреблянами, всё же рассеялась в зарослях, побросав коней, щиты, копья, сумки и шлемы.
Часть стреблян устремилась за ними с кровожадными криками во главе с Орей. Другие, не обращая внимания на всё ещё нависающее с юга, растянутое на тропе войско аваров, бросились грабить убитых и добивать раненых. Здесь повторилась та же последовательность с отрубанием голов и конечностей, насаживанием голов на копья и мечи, безумными плясками в лужах крови и внутренностей. Единственно чем голядские обычаи тут отличались от норрдландских, это большее внимание к оружию, обуви и одежде, чем к украшениям.
Преследование в плотных зарослях вскоре замедлилось. Это произошло потому, что беглецы так широко распространились в лесополосе между тропой и берегом Одера, постепенно расширяющейся к востоку, что стребляне перестали друг друга видеть, а зачастую и слышать. В ряде случаев это привело к тому что преследователи превратились в преследуемых там, где двое или трое авар оказывались против одного стреблянина. Издаваемые со всех сторон крики и вопли, множимые эхом, затрудняли понимание происходящего, а спрятавшееся солнце лишало в кустарнике ориентиров. К тому же, совершая в начале битвы обходное движение, стребляне натолкнулись сначала на другой большой отряд аваров, тоже идущий к реке восточнее, а потом на обоз из множества повозок с быками, вьючными лошадьми и носильщиками под охраной легко вооружённых аваров и их союзников угров, свирепого вида. Оставив надежды добить всех без исключения убегающих авар этого отряда, стребляне начали по одному и кучками выходить обратно на тропу. Дольше всех отсутствовал Оря, но в конце концов украшенный гирляндами из отрезанных ушей в знак доказательства его воинской доблести и охотничьего умения, весь в крови, листьях, исцарапанный так что на его теле, не укрытом волчьей шкурой не было и живого места, вернулся и он.
— Мать Змея сегодня будет довольна жертвами, принесёнными ей сегодня мной, и наши раненые выздоровеют все, — хрипло сказал он вращая красными глазами и тяжело дыша, — а наши погибшие найдут в новом мире себе рабов и помощников для сева золотой пшеницы и ловли серебряной рыбы в небесной реке.
Тем временем, полтески, не обращая внимания на возможность поживы, собрались под звук сигнального рога Вольги. Молодой воевода приказал всем своим трём маленьким отрядам, собраться снова в одну дружину из тридцати всадников. Поскольку обе тропы были свободны для преследования, и авары везде поспешно отступали, он решил их преследовать по тропе идущей дальше от реки, полагая что авары на тропе, идущей ближе к реке, опасаясь быть отрезанными от пути отхода и прижатыми к реке, сами уйдут на восток как можно дальше. Авары на другой тропе, имея явное численное преимущество, продолжали отступать, предполагая, что появившееся на их пути войско, ведущее сражение так настойчиво и смело, имеет скорее всего большую численность и хорошего полководца, осуществившего сложные действия в встречном бою, самом сложном виде военного искусства. Вид полтесков — лихих всадников, бесстрашно разрезавших надвое сразу два их отряда, и имеющих явное сходство с союзными им уграми, смущал их ещё больше.
— Не растягивайтесь! — крикнул Вольга через некоторое время после начала преследования аваров рысью в полной тишине.
Только было слышно как бренчит сбруя и оружие. Их скуластые безбородые лица не выражали никаких эмоций, отречённость и покорность воли небесного бога, делали происходящее для них заранее определённым. Среди полтесков пока не было убитых и даже тяжелораненых, однако множество мелких ранений, ушибов и вывихов, большое количество утерянного, испорченного и сломанного оружия и предметов защиты, хромающие и истекающие кровью кони, с каждым мгновением делали силы отряда всё меньшими и меньшими. Азарт боя постепенно проходил и боль вступала в свои права. Отёки и кровоизлияния росли, лишая подвижности, сил и ловкости. Некоторые полтески держались в седле из последних сил, скрипя зубами и временами проваливаясь в бессознательное состояние. Только привитый с детства навык подолгу быть в седле и даже спать в нём во время движения, делал их ещё на что-то годным. Встреча сейчас со свежим врагом ничего хорошего не сулила.
Несколько раз им попадались на тропе беженцы. Сербы, моравы или хорваты, сказать было невозможно из-за похожих друг на друга меховых шапок, рубах, подпоясанных лентам  матери, широких штанов, перехваченных на голенях обмотками, закрывающих им верх поржней. Платья женщин и их платки с вышивкой тоже были у всех похожими. Только вот керамика на продажу с лощёными чёрными  боками на повозках больше выдавала хорватов, а лыковые сита, прялки, искусно сделанные бочки и корзины делали узнаваемыми сербов. Моравов можно было отличить, наверно, по войлочным накидкам у мужчин и стеклянным бусам у женщин. При виде отряда свирепых всадников, все они сгоняли волов с тропы вплотную к зарослям, останавливались и по многу раз кланялись, приученные к этому аварами и другими господами всех мастей, прочёсывающие эту местность между Одером и Моравой, на Янтарной дороге вдоль и поперёк, в поисках лёгкой наживы. Миновав несколько таких маленьких торговых обозов, Вольга приказал отряду перейти с рыси на шаг.
— Лучники вперёд! — не оборачиваясь крикнул Вольга спустя ещё какое-то время, определив для себя место, где он повернёт обратно и прекратит преследование, — доедем до того поворота тропы у поваленных деревьев и всё, будем возвращаться!
Трое самых сильных его воинов, со своими маленькими, но невероятно тугими многослойными костяными луками, выбрались из рядов товарищей и поехали впереди него. Они держали стрелы вставленными своими прорезями в тетивы так, чтобы можно было мгновенно приступить к стрельбе. Это было сделано своевременно потому, что после гнетущей тишины, наступившей после того как стих шум копыт и крики отходящей аварской конницы, возник другой шум, словно шелестел лес под порывами ветра, но лес не весенний, а осенний, с сухими жёлтыми листьями, собирающимися упасть на землю, но всё ещё остающимися на ветках. Именно на такой звук сухой листвы, трепещущей, дребезжащей, почти свистящей на ветру, был похож шум. Рокот конских копыт стал приближаться. Лучники приготовились. Навстречу полтескам вылетел на всём скаку отряд всадников с восточными луками наизготовку, в длинных стёганых одеяниях из кожи, в таких-же прошитых кожаных шапках, усиленных металлическими полосами, на низкорослых, крупноголовых лошадях с косматой гривой. У них были похожие на аварские, злые, кареглазые, безбородые лица.
— Вот они! Бей их! — крикнул один из них на гортанном языке, в некоторой степени понятном полтескам, по крайней мере значение этого крика все они поняли сразу.
— Угры! — крикнул Вольга своим воинам, — берегитесь стрел!
Все трое полтесков выпустили по стреле и стали прилаживать следующие. Одна из стрел попала в плечо первому из всадников и он непроизвольно выронил свой лук. Вторая и третья стрела не достигли цели, но заставили одного из угров совершить неловкое движение и упасть на землю, ударившись на скаку об обломок поваленного наполовину дерева. Его лошадь стремительно пронеслась по краю леса мимо полтесков. Следующий всадник-угр пустил стрелу и попал Вольге в островерхий шлем. Стрела с жалобным звоном отлетела в сторону. Ещё немного и воевода остался бы без глаза. Этого угра, стрелявшего в Вольгу, всего с пяти шагов застрелил успевший натянуть лук стрелок-полтеск. Зацепившись за стремя при падении, убитый, с вытаращенными глазами и пробитой шеей, последовал за первой лошадью мимо отряда. Полтески сгрудились на тропе и приготовили копья, отодвинув назад своих ослабевших. А из-за поворота появились ещё сразу шестеро угров с луками наизготовку, а за ними ещё воины. Расстояние позволяло им начать прицельную стрельбу не приближаясь в упор. Ещё мгновение и они могли утыкать полтесков стрелами из своих мощных луков, и у тех не осталось бы никакой возможности спастись — ни бежать, ни рассыпаться, ни построиться. Только скорость свежего коня, мчащегося на просторе, нападение, или стрельба в ответ из сопоставимого количества луков, самострелов или пращей в ответ, могли бы их спасти. Вольга это знал. Поэтому он сделал единственно возможное для себя в этот миг, а именно, бросился навстречу уграм со своей железной палицей наизготовку. Эта была просто железная палка, вроде тех, что кузнецы используют когда начинают выковывать меч. Из-за быстрого уплотнения железа и потери окалины, такой прут быстро худел, и если его всё время переплетать с другим таким же прутом, то получался не меч, а подобная палица. Это оружие не боялось самых сильных ударов и не ломалось как меч, встретившись с клинком, оковкой щита, или шлемом. Кожаная оплётка не давала палице скользить, а пятка как на мече, не позволяла ей вылететь из руки при промахе.
Такое древнее оружие полтесков и обрушил на лучников Вольга.
— Дятел в дупло, пчела наружу! — сказал он перед этим тихо сквозь зубы и, ударив пятками бока коня, бросился вперёд.
— Берегись! — закричал ближайший к нему враг, отклоняясь в сторону.
Однако немного изменить кистью руки направление движение палицы после замаха, опытному конному бойцу не составило труда, и угр, получив страшный удар по голове через шапку, кулём повалился на землю. Упавшая шапка обнажила его бритый череп с сине-красной вмятиной на темени, из которой торчала белая кость. Пока этот угр падал, Вольга круговым движением руки вернул палицу в состояние замаха и без задержки обрушил её на следующего врага, при вставшего с стременах с натянутым для выстрела луком. Палица ударила по лбу лошади этого стрела и с хрустом разбило его. Лошадь осела на месте, как громом поражённая, угр покачнулся и выстрелил мимо, продолжая падать вместе с лошадью. Вольга круто повернул своего коня влево, и сделав один скачок поперёк тропы, снова дёрнув поводья, повернул обратно. За это мгновение он успел ударить ещё одного противника. Этот лучник уже был готов к удару, и почти уклонился, но палица всё же по касательной задела его правое плечо, лишив возможности участвовать в схватке.
Угры, видевшие, с какой лёгкостью свирепый воин в островерхом шлеме и чёрном плаще расправился сразу с тремя их товарищами, остолбенели. Было понятно, что в их головах сейчас складывались воедино сказания о злых и вечно голодных духах войны, поднявшихся в этот мир за жертвами, рассказ беглецов о чудо-воинов, не умирающих, но разящих как боги грозы, стоящие на тропе на изготовке десятки таких-же воинов, ждущих своей очереди, чтобы получить свои жертвы среди них...
Сразу две стрелы, попавшие в грудь и лицо ещё одному угру, окончательно решили дело. Не успел Вольга развернуться чтобы повторить серию молниеносных ударов, как угры стали поворачивать коней со свистом и дикими завываниями, и бросили их вскачь прочь от этого места. Ещё только несколько стрел пустили они перед тем, как скрыться за поворотом, обернувшись, но мимо, и всё — битва на Одере, начавшаяся так неожиданно, неожиданно и завершилась.
— Кто это? — спросил один из полтесков, указывая на фигуру маленького человека, показавшуюся из зарослей и нерешительно застывшую в десятке метров от тропы.
— Это мальчик из дружины викингов, которого они украли у какого-то их короля, и теперь воспитывают у себя как разбойника-викинга, а может, держат как заложника или на продажу, — ответил Вольга, — мне кажется, его зовут Ладри...
— Ладри! — крикнуло сразу несколько голосов и мальчик вышел на тропу.
Он был, наверное десяти лет отроду, маленький, худой, но жилистый и вёрткий. Сейчас, однако, он еле держался на ногах, был весь в синяках и царапинах. Казалось, что ещё более исхудал и стал ещё меньше ростом, чем прежде. Рубаха и штаны его были в бурой крови и слизи. Полные ужаса глаза выражали изумление. Казалось, что он сейчас расплачется. В руке он сжимал нож крамо-сакс.
— Иди к нам! — сказал Вольга по-славянски и, дождавшись пока мальчик подошёл к нему вплотную, рывком втянул его к себе на луку седла, — поехали к своим, всё закончилось.






                Глава третья

                ВНУТРИ ЧУЖОЙ ВОЙНЫ

Последствия победы были ужасны. Убиты были трое викингов и конунг, десять из них ранены, и трое очень серьёзно. У кривичей погибли трое старших дружинников и три отрока, и четверо были тяжело ранены. Один из них умер, не дожив до захода солнца. Бурундеи потеряли столько-же, сколько и кривичи. У стреблян двое пропали без вести — не вернулись из преследования аваров в лесу вдоль Одера. То ли они были убиты и их унесло течением, то ли их захватили в плен. Как объяснил Оря, они были опытными охотниками и упорными пастухами, дравшимися голыми с голыми руками против волков и с одной рогатиной против медведей, и боящимися только духов мёртвых, и, если уж они не смогли вернутся, значит они мертвы. Ещё у стреблян было шестеро убитых во время боя на тропе и десять раненых, их них, по-видимому смертельно, двое. У одного был пробит стрелой череп и наконечник там и сломался. От этого страдалец, шестнадцатилетний красивый лицом воин, горел огнём, не ел, не пил, метался, бредил, не приходя в сознание, постепенно ослабевая. Другой юноша получит удар копьём в грудь, от чего наконечник, пройдя насквозь, пробил ему позвоночник, полностью обездвижив, и разорвал лёгкое и селезенку. Белый как снег, он лежал в пропитанной кровью тряпице, не имея возможности даже говорить. Кровавая пена стекала изо рта, и только голубые глаза василькового оттенка жалобно смотрели в небо.
У полтесков легко ранены были все, но тяжело только один. Сказалось наличие отличных хазарских панцирей, шлемов и другого защитного облачения. Отличные навыки конного боя тоже сослужили добрую службу. Однако двое из них всё же погибли. Сказать, что они были убиты в битве, не получалось. То, что они умерли от ран после, тоже не выходило. Их смерть обнаружили, когда Вольга привёл полтесков обратно к Одеру у места, где были спрятаны корабли и лодки. Когда все слезли на землю, эти двое остались в сёдлах, скрючившись и свесив головы, словно от страшной усталости. Только когда их кони начали проявлять странную нервозности и расходится в разные стороны, это обнаружилось. Полтески умерли от ран, нанесённых копьями и мечами авар. Их стёганные халаты с конским волосом, надетые под кольчуги, наручи и бармицы шлемов, скрыли текущую из ран кровь от товарищей, а невозможность оставить товарищей в бою под страхом смерти и изгнания из семьи племени, приучили их сражаться до самой смерти, невзирая на боль и слабость. Немногословность полтесков вообще и не любовь красивым жестам, тоже не давали возможности сразу заподозрить неладное. Когда умерли эти два воина, когда вернулись? На обратной дороге, а может ещё до этого?
— Не удивлюсь, если они мёртвыми и сражались, — угрюмо сказал на это Семик, — глядя, как полтески раздевают своих убитых, чтобы омыть тела перед прощанием и кремацией, — но это кто знает...
— Кто знает... — ответил Полукорм, согласно кивая, — народ они, издалека пришедший на Волгу-то... Откуда и сами не помнят уже. Мало ли, как у них там с рождения мира было заведено с этим.
Ясельда вопреки страшным предположениям её сестры Орисы, пострадала отнюдь не сильно. Красная полоса от сдавливания верёвкой аркана на её шее быстро бледнела, сломанные ногти, царапины и ушибы не шли ни в какое сравнение с боевыми повреждениями тел воинов. Монах-летописец Пётр, уже вполне оправившийся от порки, учинённой ему князем за нелестные высказывания о богах кривичей, вызвался ухаживать за ней и воодушевлять её чтение наизусть мест из разных Евангелий, применительно к страданиям праведных душ. По мнению христианина, появление как из-под земли авар, было карой воинству Стовова за хуления истинной веры, за служение ложным богам и кровавые жертвы в их честь. Не решаясь говорить об этом открыто, и справедливо считая, что служанки всё рассказывают кривичам о происходящем вокруг княжон, он утверждал, что авары посланы как предвестники конца света и страшный суд приближается, и через год или два все предстанут перед судом божьим.
Другим неприятным последствием победного сражения, было потеря кривичами и берендеями части мечей, кольчуг, шлемов и щитов. Мечи кривичей, выкованные в Новогороде и Гнезде из болотного железа, были хороши против голяди, мокоши, эрзи и мери, не имеющих никакой защиты. Остро заточенные клинки из сбитой из нескольких кусков стали, рассекали людей пополам или от плеча до паха. Разбивали с одного удара плетёные щиты или деревянные палицы несчастных лесных жителей. Бой же с аварами, когда пришлось ударять клинок в клинок с аварскими изогнутым мечами, коваными восточными мастерами из большего количества брусков, имеющих разные места происхождения и свойства, необходимость рубить кольчуги, кольца и платины, нашитые на кожу панцирей, щиты с оковками, шлемы, привел к тому, что большая часть мечей была сломана. Они ломались при ударах и по толстой сильной части, ближе к рукояти, и по слабой части, ближе к острию. При рубящих ударах они разлетались надвое, а при колющих, иногда и на несколько частей. Если таким мечом нужно было отразить удар секиры или топора, то меч ломался почти всегда. То, что у кривичей и бурундеев мечниками были только старшие дружинники, несколько выручило всех в бою. Помог также опыт старших воинов, привыкших быстро менять любое оружие в бою, из-за сильных ударов, потных ладоней, поломок или изменения нужды. Мечи, стоившие по две, три коровы, всем было жалко до слёз. Мечи Стовова и Семика, привезённые купцами из-за Балтики, из кауптов фризов, бой выдержали, хотя и получили зазубрины и сколы. Но они и стоили в два раза дороже даже без отделки рукоятей. Мечи викингов тоже не пострадали. В большей степени из-за того, что они не считали меч хорошим оружием в бою. Им нельзя было уверенно разрубить кольчугу, шлем или щит, особенно в свалке, где никто не даст времени этим заниматься и счёт идёт на мгновения. Получив удачную возможность, обойдя щит врага, нанести удар по его туловищу и голове, её нужно было использовать однозначно, потому, что другой удачи могло и не быть. Топор для этого подходил куда лучше. Не было такого шлема, кольчуги или панциря, за исключением, может быть византийских катафрактариев, имеющих возможность сопротивляться удару секиры или боевого топора. Если он не застревал в теле, то волноваться за возможность поразить любого врага, у его хозяина не было. К тому же он был вдвое легче меча и в десять раз дешевле. Оставляя мечу быть утехой вождей и хвастунов, оружием судебных поединков и грозой безоружных, викинги дополняли свои ударные возможности, за исключением молота Гелги, копьями, пригодными для броска, укола, и даже для удара плашмя. В тесноте схватки абордажного боя даже скрамасакс был удобнее меча. Только Вишена, Эйнар, Ацур и ещё трое викингов имели дорогие франкские мечи.
Потери кольчуг и панцирей тоже были значительными. Обрывы колец из мягкого железа, потеря кусков плетения, особенно у кольчуг кривичей из сведённых колец, разрубленные звенья кольчуг полтесков из закалённой стали, отрыв нашитых пластин и колец с кожаных панцирей бурундеев, делали большую часть этой защиты не пригодной без длительной починки. Несколько лучше дело обстояло у викингов. Многие из них обзавелись кольчугам незадолго до этого похода, и раньше их защитой был только шлем, и то не всегда, и ещё щит. Поэтому вражеские удары в меньшей степени достигли их кольчуг. И большая часть их ран, приходящаяся на ноги и голову, хорошо это подтверждало. Щиты у викингов были почти все изрублены, изуродованы и разбиты. Умбоны пробиты или погнуты, шнуровка окантовок разорвана, доски расслоились. Так-же дело обстояло у кривичей. Стреблянские щиты из прутьев, обтянутые кожей тура и лося, рассыпались, Только щиты полтесков, хотя тоже плетёные из прутьев и обтянутые кожей, пострадали не сильно и были пригодны для дальнейшего использования. Просто плетение их было концентрическое с жилами животных и они были покрыты просоленной многослойной кожей, твёрдой, словно камень.
Копья и стрелы тоже были частью утеряны, частью повреждены. Меньше всего повреждения и утраты коснулись шлемов, у кого они были, топоров и ножей. Что касается лошадей, то прекрасные аварские кони, захваченные в начале сражения оказались так сильно изранены, что многие легли у реки и медленно умирали, отказываясь от питья и еды, глядя на мир влажными, будто от слёз, умным глазами из-под длинных ресниц. Бурундеи, осматривающие их раны, только разводили руками. Другая часть лошадей была сильно утомлена, покрыта пеной, грязью и кровью, хромонога и изранена. Однако, вместе с лошадьми авар, пойманных на месте боёв и зарослях вокруг, их было теперь более ста, включая и лошадей для поклажи. Вместе с лошадьми моравских торговцев, захваченных до этого, их вместе хватало чтобы посадить на них всех кривичей, бурундеев и полтесков, часть викингов или стреблян, заложников и обеспечить перевозку запасов. По указанию Стовова лошадей стали осматривать и распределять для ухода и кормления между дружинами Мечек и Вольга. Князя сейчас интересовали животные больше людей.
Общий итог победы был страшным: восемнадцать воинов судовой рати Стовова, пришедшие с ним к истокам Одера были убиты, двадцать воинов уже не смогут принять в ближайшее время участия в походе из-за тяжёлых ран. Их придётся оставить здесь, у кораблей, с частью легко раненных для ухода за ними до времени возвращения домой. Всё это уменьшало силу рати на одну пятую. Горше всего было осознавать, что это произошло не в результате нужного напряжения сил, связанного с добычей и удержанием, или с доставкой на родину сокровищ, а в бою из-за случайностей страны, где идёт смертельная война всех против всех. Всем было очевидно, что небольшой аварский отряд шёл без охранения и разведки, без воевод и легковооружённых воинов не сам по себе, а в связи с какой-то общей задаче, поставленной ему ханом и его военачальники, а неожиданно встреченное воинство Стовова, они приняли за своих врагов франков или баваров, при том, что рыжебородые, голубоглазые викинги со своей северогерманской речью и вооружением были от них слабо отличимы. Кривичи, бурундеи и стребляне тоже мало отличались от знакомых им полян, слезцев, моравов, хорватов и сербов. Разве что полтески своим степным видом и манерой вести бой могли вызвать у них изумление, но и переход угров, печенегов и других скифоподобных отрядов на службу ко многим племенам, князьям и старейшинам тоже не были такой уж редкостью. Византийский император вообще не имел войск не из наёмников, в том числе угров, армян, аланов и печенегов. Предшествовавшее любому бою выяснения кто есть кто, перебранка, даже поединок самых сильных воинов или вождей, не могли произойти из-за особенностей места — узкой тропы в зарослях, скрытой для обзора с реки, и для обзора реки с неё. Рагдай, Ацур, Эйнар, Ладри, Ясельда, оказавшиеся там перед началом сражения, и явившиеся, как бы, его причиной, не являлись таковыми ни для кого. В конечном итоге судьбой всех людей распоряжались боги всех видов, силы, названий и местопребывания. И если они кого-то и выбирали орудиями осуществления своей воли, то от орудия это зависело в меньшей степени.
Жаловаться на Стовова, разговаривающего от имени всех с богами и духами предков, тоже ни у кого не возникало причин. Товарищи погибли и многие были покалечены, но это не стало разгромом с поголовным истреблением или захватом в рабство. Наоборот, была победа, и более пятидесяти трупов врагов лежали вокруг, на тропе и в лесу. Несколько тел унесло течением. Раненых и сдавшихся в плен врагов, а таких насчитывалось более сорока, убили одного за другим, разбивая им головы палицей, или снося с плеч топорами и секирами стребляне с согласия князя, и несмотря на возражения Рагдая. Кроме возможности узнать о происходящем вокруг из уст аваров, их можно было удерживать как заложников, в случае появления их главных сил. Полтески отнеслись к этой возможности с недоверием, потому, что никакой хан не откроет своим воином правды и смысла, а сами воины-степняки не отличались постыдным любопытством. А заложники вообще никогда не останавливали авар и угров от нападения. Воля богов и путешествие в страну мёртвых ими воспринимались ещё более естественно.
Таким образом стребляне безжалостно убили всех. Некоторым пленным для своей потехи, перед обезглавливанием они рубили руки и ноги, похвалялись силой и удальством друг перед другом. Ряды окровавленных, обезглавленных тел, лишенных конечности, отрубленные головы с косицами, обритыми макушками, насаженные на копья и ветви вдоль берега, разбросанные кругом руки и ноги, которые уже начали растаскивать вороны и лисицы, вызывало ужас и отвращение у викингов и кривичей. Даже видавшие многое полтески ушли на время резни с берега. Служанок и княжон решено было не пускать туда, особенно маленькую Орису. Ладри наоборот, было велено Ацуром смотреть, и мальчик, бледный, смотрел на противоестественное избиение пленных и раненых, ещё недавно бывших его мучителями. Он старался держать глаза открытыми, но льющиеся потоками слёзы заставляли его часто моргать, и делали всё размытым и нечётким.
Грек Пётр, монах, высокий и узкоплечий, чернобородый, с длинный горбатым носим на узком лице и с карими глазами, оставив утешения княжон и решивший послужить Иисусу Христу в деле обретения спасённых душ, взял в кулак свой оловянный крест и вышел к несчастным, связанным, глядящим отрешённо перед собой. Он обратился к ним со взволнованной речью на греческом языке, не возымевшей, впрочем, никакого действия. Князь смотрел за этим происшествием от своей палатки, снимая доспехи, переодеваясь, умываясь водой из ковша, носимой ему неутомимым худощавым Мышецом.
— И примет вас Господь в объятия свои как детей своих, и заключит в объятия, простит прегрешения ваши и заблуждения языческих дней, ибо не правил но жили вы в заблуждениях ваших и грехах смертных, а теперь... — почти запел Пётр, поднося крест для поцелуя поочерёдно всем пленным, хоть и безрезультатно, — и крещения приняв как утешение, возликуйте, станьте братьями во Христе, почувствовав избавление от тягости тьмы веры ложной!
Не дождавшись конца проповеди, один из стреблян, длинноволосый воин с серьгой в ухе, вполне добродушной внешности, размахнулся и ударом дубовой палицы разбил голову ближайшему к монаху пленному.
Кровь и мозг обрызгали лицо руки Петра. Он задохнулся на полуслове и только стон ужаса вырвался из его рта. Стоящий на коленях рядом с падающим телом, авар, поднял на грека ясный печальный взгляд, похожий на взгляд умирающих неподалёку лошадей, и вдруг улыбнулся белозубой улыбкой, глядя на смешного церковника. Пётр пропел по-гречески ему слова утешения:

Достойно есть яко воистинну блажити Тя,
Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную
И Матерь Бога нашего славлю и прошу о помощи!
Богородицу Тя величаем и души спасение ищем...

Следующим ударом улыбающийся авар тоже был убит среблянином, но тело его ещё некоторое время трепетало и дрожало перед тем, как затихнуть вовсе.
— Лошадям сейчас уход нужен и корм, а они потом великую службу нам сослужат, разорвись спина! — сказал князь, оторвавшись от этого зрелища и садясь на сундук у шатра на опушке, — они такие красивые, как души богов!
— Да уж, — согласился Мышец принимая у князя расшитый рушник и откладывая ковш, — чего, нога болит?
— А людишки добычу будут требовать, а потом предадут и сбегут к здешним пышногрудым хорваткам под подолом у них шарить и на сеновале жить припеваючи, — мотнув отрицательно головой, князь стал смотреть как его нового гнедого жеребца уже раздевшийся до портов Полукорм ведёт в реку и начинает пучком травы смывать с него грязь и пот, — а кони... поворачивают головы на всплеск, — и после этого он запел тихо и глухо:

А кони поворачивают головы на всплеск,
А за туманом нет реки — обрыв и прорва!
И с небом там смыкается огромный древний лес,
Наверное за ним прибежище для мёртвых...

— Кому они нужны тут наши кособрюхие? — с сомнением произнес Семик, который вместе с Торопом в это время разравнивали на куске дерюжной ткани драгоценности снятые с аварских воинов и было видно, что руки его дрожат от недавнего напряжения, — тут своих хватает бородатых.
К шатру, расположенному вполне уже открыто, ибо скрыть от торговцев и от местных жителей своё присутствие после сражения, весть о котором тут же распространилась по окрестностям, не было смысла, подошёл один из кривичей и положил свёрток с драгоценными вещами, снятыми с убитых и вынутых их сумок. Несколько моравов почтенного возраста, будто седые бороды могли служить оправдание их свободного нахождения среди воинов недавно вышедших из битвы и собирающих свою добычу, бродили от одного убитого к другому и подолгу обшарили каждого. Они снимали с них одежду, обувь, всё вплоть до ремешков вплетённых в косицы, всё что было оставлено победителями, но имело хоть какую-то ценность. Их повозки, запряжённые волами стояли на другом берегу Одера и при них находились маленькие дети и подростки, укладывающие и разбирающие снятую одежду, обувь и другие вещи.
— Ну вот, хоть не зря животы свои сложили! — оглядывая богатство, сказал удовлетворенно Тороп, шамкая разбитой от неосторожного движения собственного щита губой, — дели, князь, добычу.
Стовову предстояло разделить между дружинами груду золотых, серебряных, янтарных, стеклянных, костяных и бронзовых украшений и вещей. Здесь были десятки колец, перстней, браслетов, самоцветных камней, нашейных гривен с подвесками и без, монет, гирек, бус, чаш, блюд, цепей и цепочек, амулетов, гребней, застёжек, пуговиц, пряжек, блях, зеркалец, писал и множество других мелких повседневных вещей и украшений, христианские кресты и разных языческих божков.
— Думаешь, стребляне всё отдали? — добавил Тороп, косо поглядывая на Орю Стреблянина, стоящего по другую сторону добычи вместе с Вольгой, Мечеком и Эйнаром.
— Иди и проверь, — с усмешкой ответил Оря, похожий в своей окровавленной шкуре на дух подземного царства мёртвых, — а склавяне положили сюда добытое? Или только за чужими спинами горазды прятаться?
— Ты чего сказал подумал, голодранец лесной? — перестав звякать драгоценностями в руках, спросил Семик, поднимаясь с корточек и меря стреблянина ненавидящим взглядом, — забыл как пощады просил на Аузе.
— Мы не лесные, мы хлеб сеем и скот пасём, — не собираясь по-видимому останавливать начинающуюся ссору, ответил Оря, — вы наш мёд отбираете и воск, пушнину и зерно. А сами кроме грабежа можете чего-нибудь?
— Все устали, — сказал Рагдай, подходя к шатру Стовова со стороны лодий, — давайте хоть сейчас без драки обойдёмся.
— Ну что там Ясельда, всё так-же убивается по конунгу? — глядя исподлобья на кудесника спросил князь, — плачет, стенает?
— Она сидит над его телом с той поры, как его принесли с поля боя, — вместо Рагдая ответил Тороп, — прямо любовь!
— Нет, всё-таки я сделаю её своей наложницей, — сказал князь, начиная уверенно раскладывать предметы, деля их на глаз на пять частей, учитывая одновременно и вес и ценность, — я возьму пятую часть добычи, обычную свою долю.
— Водополк Тёмный не простит этого, лучше всех новгородцев перебить чем такое... — с сомнением сказал Семик, — вот если бы мы сначала самого Водополка убили, вот тогда можно!
— Поди его убей! — с обидой в голосе сказал князь, — у него одних викингов наёмных — сто бородатых, да по варангам народу тьма сидит, и если он всю эту русь свою рассыпчатую соберёт и на лодки да плоты посадит летом, то от Тёмной земли одно пепелище останется...
— Верно! — ответили в один голос Семик и Оря, толи имея в виду сказанное о Водополке, то ли сложенные кучки добычи.
— Вот ещё... — сказал князь и задержал в воздухе ладонь с великолепным янтарным ожерельем из разноцветных камней, с мелкими рисунками на них, и, в конце концов положил их к доле полтесков, — они хорошо дрались.
— Князь, — воскликнул Семик, — ты так полтескам благоволишь с начала похода, то они твою палатку охраняют, то к золоту первыми идут, то эти бусы дорогущие снова им!
— Они поклялись мне служить так же как своему князю, — ответил Стовов, — нам ещё многому у них можно поучиться, например на лошадях ездить. Сам-то ты со степняками можешь на коне справляться?
— Ладно, — махнул рукой Семик, — мы больше на лодках воюем, ты же знаешь, зачем сравнивать?
— Лодки — это прошлый век наш, будущее славян — конница, только так мы сможем овладеть страной чернозёмной земли! — воскликнул Стовов, — чего ты мне перечишь? Сам хочешь князем быть? Забирайте свои доли все!
Наблюдая, как воеводы перекладывают, кто в сумки, кто в куски ткани драгоценности, Стовов посмотрел на свои ободранные, исцарапанные руки с поломанными ногтями, поцарапанные, погнутые кольца и перстни и тяжко вздохнул. Ему предстояло принести жертвы Яриле в благодарность за победу. Для этого был предназначен один из захваченных коней, длинноногий пегий красавец с белой звездой во лбу. Он совершенно не пострадал в бою, был не старше двух лет и очень умные глаза. Ярила должен был остаться доволен в отличие от Семика, с трудом отдавшего этого коня Стовову. После жертвоприношения Стовову предстояло присутствовать на прощании с погибшими воинами. По всеобщему согласию тела предстояло сжечь в одном о дем костре, невзирая на обычный для таких случаев обряд, принятый каждой народностью. Даже полтески, считающие что воину пристойно упокоиться в деревянном гробу с оружием и припасами на первое время существования в мире мёртвых, до первой удачной охоты, согласились на это. Оставить в этих местах деревянные колоды с телами открыто как на родине было нельзя из-за невозможности защитить их от разграбления, зарывать их тоже было нельзя из-за боязни того, что их души могут не попасть к богу небес Тэнгри. Поэтому сжигание своих мёртвых воинов было вполне допустимо, тем более что прах их, поднимаясь вверх вместе с дымом, приближался к небу. Бурундеи верившие сразу во множество богов тоже допускали для себя такой способ прощания с мёртвыми. Викинги и кривичи считали сжигание мёртвых лучшим способом ухода к богам, а насыпать над прахом курган или предоставить пепел морю или реке, зависело от обстоятельств. Как например сейчас. Странным было бы сейчас насыпать курганы в незнакомой стране, где никто не будет проходить потом на тризны, а наоборот, положат своего покойника сверху и принесут ещё земли, используя чужую могилу для своего возвеличивания. А могут и разрыть, выискивая драгоценности и оружие. Хотя... Стребляне присоединились к большинству. Они могли конечно как положено было по их представлениям о близости к Матери Змее, зарыть воинов в землю, головой на восток, но и сгоревших в лесных пожарах и испепелённых молнией принимала к себе Мать. То что стреблянские герои будут лежать в одном погребальном костре вместе с героями викингами или кривичами, не делало их уход менее правильным. Несколько сербов, раздевающих трупы авар и снимающих упряжь с убитых лошадей, были пойманы, под ударами плетей и угрозой убийством отравились заготавливать дрова для погребального костра. Оставшаяся до окончания этой работы их добыча, включая срезанное с трупов лошадей мясо и кишки для колбасы, держала их лучше всякой верёвки. Более того, когда костёр был сложен и на него уложили вперемешку с сучьями тела погибших, сербы привели своего старосту Тихомира.
Тихомир, достаточно ещё молодой мужчина со шрамом на щеке и кудрявой коричневой бородой, в добротной льняной рубашке до колен, со стоячим воротником, расшитом стеклянным бисером, с резным посохом, поклонился князю, и завёл речь о том, что несколько сербских сёл к югу от Остравы ищут себе князя. В нынешние смутные времена, когда даже небольшой отряд грабителей забирает последнее, а самое главное угоняет в рабство людей, без защитника, имеющего постоянную дружину обойтись нельзя. Сёла пославшие его к победителю авар, были по его словам многолюдны. Земли много, стада, пашни, огороды, пасеки, рыбные пруды, гончарные изделия на продажу и кожевенное дело. Князя и его дружину они прокормить смогут. А он пусть судит, бьёт грабителей и договариваться с окружающими властителями. В случае чего ополчение выйдет с ним в поле с железным топорами и вилами, косами и палицами. Многие мужчины не раз в своей жизни брались за оружие. Если дружине потребуются жёны, так и красавиц в сёлах хватит. Можно и город свой построить, если что места хорошие есть. И будет процветать новая страна.
Стовов, слушая рассказы старосты о прелестях сытой жизни в тёплых краях, о плодородии местной земли и женщин, невольно сравнивал это с тяготами проживания в Тёмной земле, где большую часть года занимала зима, дождливая осень и мрачная весна. Постоянный сброс листвы деревьями и смерть трав и насекомых быстро увеличивал плодородный слой. Обилие воды болот, ручьёв, рек и озёр, напитывало его жизнью. С одной стороны чёрная земля могла давать хорошие урожаи и её было много, но облака могли на всё лето закрыть солнце и тогда урожая хорошего могло не быть. Тогда только охота, забой скота и бортничество спасало до следующего года. Из-за этого жители Тёмной земли исстари старались селиться пошире, чтобы обеспечить себе запас зверья и рыбы на случай неурожая зерна. В Моравии земля была похуже, покаменистее, это было видно, но тепло и солнечный свет всё равно давали тучные урожаи и скот рос и тучнел прекрасно. Здесь селения располагались зачастую в пределах прямой видимости, и города были многолюдны, с большим количеством ремесленников и торговцев. Однако, размышляя над военными делами, Стовов невольно представлял себе возможность обороны. Здесь некуда было отступить, спрятаться и накопить силы как в чащах вокруг Нерли или Оки. Нельзя было перевести дух, подготовить оружие и собрать людей в непроходимую полноводную весну или устраивая засады на берегах летних рек, извести врага.
В Моравии всё было открыто. Дороги шли в разных направлениях, множество, открытых и безлесных участков заставляли сражаться в любом случае, сдаваться или уходить совсем прочь. Горная местность служила большем препятствием, чем любые укрытия. Всё это заставляло сразу думать о союзниках, но им нужно было что-то предлагать взамен и опасаться их не меньше, чем возможных врагов. Вся эта война всех против всех, когда запад и восток, местные и пришлые, сошлись здесь выяснить, чья же это страна, доказывала правоту его размышлений. Семику и Торопу льстила витиеватая речь серба, расписывающая их победу над аварами. Всего за один день эта весть разнеслась между многими сёлами и городками. Ненависть славянского населения к степнякам была велика, разорение и поругание от них постоянно и велико. Франки и бавары имели других богов, язык и обычаи, но такую же жестокую жадность и презрительную ненависть к ним. Моравский король Само раньше бывший сам франкским купцом из какого-то славянского народа, собравший с помощью моравов большое войско, объявил о подготовке к принятию новой веры, с подчинением папе Римскому, чтобы покончить с многобожием разных племён и создать большое государство для обороны. Против него тут же восстала часть лужичан, не желающих предавать веру предков. А часть моравов уже жалеет, что пригласила Само с его бандитами-торговцами для защиты своей торговли и борьбы с аварами и франками. Порядка стало ещё меньше, а поборы на войну превысили грабежи авар. Победа Стовова Багрянородца оживила надежды части сербов и моравов на самостоятельность. Наличие в войске Стовова сил но не похожих друг на друга отрядов их не смущала. То, что они без переводчика разговаривали с кривичами, а полтесков почти не понимали, их только забавляло. Тихомир рассказал, что сначала войско Стовова приняли за ругов с острова Руяна, из Арконы, служителей свирепого бога Святовита. Похожий язык, хорошее, дорогое оружие, высокий рост и мощное тело говорило за это. Та уверенность, с которой они вступили в сражение аварам, тоже способствовало этому предположению. Руги имели сильных воинов, на своих кораблях они даже часть данов обложили данью. Кое-кто из жителей Поодерья называл Балтику морем ругов, а поморы всегда призывали князей ругов к себе княжить.
— Ваша жадность хочет защиты, — наслушавшись длинных рассказов, сказал старосте в конце концов князь, — гордость заставляет вас искать себе князя, способного быть мечом в ваших руках. Если бы вы умели жить в мире сами с собой, вы выбрали себе князя из своих, из сербов. Но ваши души не имеют покоя из-за жадности, поэтому у вас постоянная междоусобная вражда. Князя же со стороны, вы выгоните, когда минует опасность или что-то вам не понравится. Судя по рассказам, вас в два раза больше, чем людей у меня на родине, что живут на моих землях. И это у вас получится легко. Нет уверенности, что вы не пригласите потом и ещё какого-то князя против меня. А тем временем всё, что я построил и завоевал на востоке от Волхова, пропадёт. Клянусь силой Ярилы, мне это не подходит. Я тут буду стоять какое-то время. Если что-то будет для вас страшное, то за плату малую помогу. Это всё.
— Да будет славянский князь кривичей Стовов! — прижав руки к груди, сказал Тихомир, — так и решим, а там может быть всё поменяется. Если нужен колдун раненых лечить, то мы можем прислать тебе своего.
— Не нужно, у нас есть свой колдун, лекарь и книжник, учившийся в Константинополе и у волхвов, — за князя ответил Семик, указывая на Рагдая, — он творит чудеса.
— Однако пришлите своих кузнецов, а то после битвы у меня много оружия требует починки, а я заплачу им, — сказал князь показывая рукой что разговор закончен, — прощай, добрый серб.
— Спаси вас боги, добрые люди! — проговорил староста, кланяясь и пятясь назад, — пусть Ведогонь-охранитель хранит вас, выходит мышью, бродит по свету, на горы, на звезды! Гуляет, всё видит и возвращается обратно. И вы счастливые после таких снов: то поход затеете, то песню сложите. Это все Ведогонь ваш, что хранить вас будет хорошо!
— Иди уже! — рявкнул на него Тороп, — и чтоб кузнецы были утром!
— А что мы после проводов воинов в мир иной будем делать? — спросил Стовов, обводя глазами собравшихся воевод и старших дружинников, — а-а?
Рагдай, решивший, что обсуждение дальнейших действий сейчас не к месту из-за плохого настроения князя, вернулся к палаткам викингов, где в одной из них лежало тело конунга. В палатке он застал смущённого Эйнара и хмурого Крепа, а так же Ясельду и Орису. Княжна Ясельда была молодой девушкой, лет восемнадцати, может быть чуть меньше от роду. Высокая и стройная, голубоглазая и бледнокожая, она была красива той простой красотой, что сводит мужчин с ума обаятельной нежностью. Ничего красивого в её лице не было, как казалось: брови и ресницы будто вылиняли от солнца, широко расставленные глаза, чуть вздёрнутый небольшой нос, большой рот, слишком близко сидящий к носу, маленький подбородок, робкий взгляд серых глаз, угловатые движения... Сейчас она стояла на коленях, положив ладони на лоб конунга, закрывая его белое бескровное лицо от своих крупных слёз, капающих с длинных ресниц. Шея её была обёрнута влажной тряпицей, волосы убраны под платок с налобным гребнем с вышивкой, на висках блестели бронзовые кольца на подвесках. Длинная двойная вышитая узорами рубаха под юбкой с бляхами на норманнский манер, свободно лежали вокруг неё на полу складками дорогой ткани. Ориса была в таком же одеянии, что и сестра, только вместо тряпицы не её шее была расшитая лента-ворот. Кольчуга, шлем, нож и меч Вишены сиротливо лежали рядом. Тут же стояли баночки и короба с лечебным снадобьями, что использовал книжник для лечения раненых. Очага внутри палатки не было, а источником света служила греческая масляная лампа. Тусклый колеблющийся свет делал всю картину у мёртвого тела похожей на подземные бдения в царстве мёртвых, внутри уже насыпанного погребального кургана.
— Мы положим его на костёр вместе со всеми? — спросил у книжника викинг, поднимая вверх печальные глаза, — или конунгу всё-таки нужно сделать свой костёр из корпуса драккара? Как ты думаешь? Наши все говорят по-разному.
— Драккар принадлежал Вишене, а у него не осталось наследников, кто бы мог это решить согласно обычаям и правилам, — ответил Рагдай, опускаясь на корточки перед своими снадобьями и глядя на них рассеянно и печально, — он так любил этот свой корабль, что не думаю, чтобы он захотел его уничтожить в огне, будь его воля.
— Не уничтожить, а взять с собой в Вальгаллу, — сказал Эйнар, пожимая плечами и обводя присутствующих взглядом, словно ища поддержки, — зачем тогда воевать за богатства, если оставлять их здесь, на земле, тем кто их не заслужил?
— Древесина и верёвки драккара сгорят, а гвозди останутся, Эйнар, — сказал на это Креп, — зачем викингу на небе корабль без гвоздей? Он же рассыпится! Не сможет плыть.
— Огонь так же забирает и душу железа, разве ты не знаешь? — неуверенно ответил вопросом на вопрос викинг, — душа оружия сгоревшего на погребальном костре тоже отправляется к Одину вместе со своим владельцем а остаётся в углях только ржавое ничто, правда ведь?
— Не знаю, мне не кажется, что у железа есть душа, — сказал Рагдай, продолжая перебирать снадобья, — я знаю, что Вишену нельзя класть на костёр потому, что что тело не опало как у других мёртвых, и волосы с ногтями растут быстрее, чем у других мертвецов, и кровь до сих пор сочится. Я не думаю, то он стал вервольфом, или чем-нибудь подобным... Он конечно убит, но клянусь звёздами, я не понимаю, что это и где та рана, что убила его.
— Он не умер, не умер... — сквозь слёзы сказала Ясельда, — не знаю почему, но скорее всего из-за вмешательства богов, я вижу его глаза даже когда мои глаза закрыты, слышу его голос в полной тишине, а когда листья и ветки задевают меня, кажется, что это он прикасается ко мне. Я внутри себя вижу прекрасную страну, где мы с ним идём по лугу полному разных благоухающих цветов. Вокруг поют птицы и ослепительное солнце переливается в потоках хрустальных ручьёв. Богиня Рожаница смеётся и дарит нам бескрайние поля спелой пшеницы, а Русалия бросает нам под ноги дорогу из белоснежных тканей. Мои мать и отец стоят на высоком холме в окружении дружины, волхвов, купцов и челяди, и машут нам букетами цветом и шёлковыми лентами в знак того, что сватовство принимается...
Сказав это, Ясельда зарыдала в голос и повалилась на руки сестры.
Так же как вода очищается от любой грязи при испарении с поверхности Земли, превращаясь из зловонной жижи в белоснежные облака, так и мысли многих людей, грязные и порочные, превращаются в светлые мечтания, при обращении людей к Богу.
В палатку заглянула одна из служанок.
— Мы согрели воды для умывания госпожам, — сказала она, странно глядя на Эйнара, словно у них был сговор, — и мыльной золы натёрли.
Пока Рагдай осматривал раненых, лежащих кто как среди кораблей, лодок и палаток, на берегу Одера разыгралось действие похорон погибших воинов. Стовов Багрянородец как князь и жрец кривичей от Нерли до Москвы, взялся за роль волхователя и для полукочевых бурундеев из эрзянской земли, дикой голяди из Москвы и полтесков с берегов Волги. Ярило кривичей, Тенгри полтесков, бог Неба бурундеев и Мать Змея стреблян, получили умилостивление лошадью. Животное было убито самим князем ударом топора перед жертвенным костром. Куски туши положили рядом с телами воинов, между брёвен и сучьев.
— Мы все пришли сюда с востока, преодолев множество ледяных рек, морей и племён, мы сразились с хищным чужеродным врагом и победили! Пусть здесь знают о Нерли, Москве и Волге! — крикнул воинам князь, принимая из рук Семика смоляной факел, — эти храбрые воины умерли в бою, а не в немощи стариками в собственных испражнениях на завшивленных циновках в земляной норе-землянке и будут приняты своими богами с почетом и любовью! Пусть же всех нас ждёт счастливая судьба в жизни и после смерти!
Вольга от полтесков, Оря от голяди стреблянской, Мечек от бурундеев по очереди произнесли короткие речи, восхваляющие богов, принимающих храбрых воинов в свои цветущие сады вечности, хрустальные дворцы небес. Многие воины клали на костёр от себя вещицы, ленты, горсти и куски еды, подарки из нехитрого походного скарба — пуговицы, иголки, гребни, наконечники стрел. Многие, не стесняясь, плакали, утирая рукавами рубах бородатые лица.
Стребляне запели:

Мать Змея, клубись кольцом, болот живых огни зажги,
Небо огня и влагу земли соединив плодородную ниву!
Мёртвых детей в коробах лубяных вознеси на Луну воскрешений,
Кровь их пролей из дождей на грибные места красной клюквой...

При полном молчании других дружин, князь зажёг факелом костёр с нескольких сторон, обходя его с запада на восток. Куски свиного жира, служащие для быстрого возгорания, потекли, расправляясь, и быстро разнесли огонь вглубь костра. Подхваченное ветром, пламя загудело, затрещало и поднялось высотой с верхушки деревьев. Гул, шум и треск, скрежет и писк сопровождали это буйство пламени. Казалось, мёртвые начали шевелиться, улыбаться на прощание, делать жесты ладонями рук. Запахло горелой человечиной, и удушливый дым чёрной стеной пополз в разные стороны.
Из-за спин кривичей вышел монах Пётр и, глядя в костёр, начал читать по-гречески христианскую молитву о царстве небесном и избавлении от напастей. На этот раз его никто не тронул, не стал останавливать. Даже Стовов никак не отреагировал на это ни жестом, ни взглядом, полагая, что если ко многим богам, помогающим сейчас взлететь в небо душам, добавится ещё и Иисус Христос, то особого вреда не будет. В конце концов Ярило тоже когда-то был Святовитом и Белобогом, когда дед Стовова благословлял сына идти из Гнезда на восток, в места, богатые пушниной, чёрными землями и рассыпчатой русью.
Викинги, сперва положив всех павших в бою товарищей на общий костёр, потом передумали. С помощью сербов они соорудили себе другую поленницу, чуть ниже по течению. С их точки зрения бог Один был ближе к обычному человеку и не был создателем мира как, например, Ярило кривичей. Его божественные друзья и враги, его волшебные звери и птицы, были таким родными и узнаваемыми для норманнов, что отправить своих погибших друзей вместе с почитателями всеобъемлющих богов мира было, по их мнению, чревато ошибками. Погибшие в бою, славные эйнхерии могли вместо Вальхаллы оказаться в других загробных мирах, среди чуждых и по языку и нравам народов. Вместо того, чтобы наслаждаться заслуженными пирами и любовными развлечениями, им пришлось бы захватывать с боем чужие блага, или искать путь к своим. Гелга, посоветовавшись с Ацуром и Эйнаром, всё-таки назначил отдельные похороны. Тела викингов вытащили из уже готового общего костра.
— Среди них нет славного конунга Вишены Стреблянина! — сказал Ацур, держа перед собой на вытянутой руке гривну с изображением молотов Тора, — его удача вела нас к великому успеху и его старый друг Рагдай советует пока не сжигать его тело, подобно тому как Гулльвейг не хоронила своего мёртвого мужа, ходившего по ночам к ней в дом для зачатия ребёнка, или волк Фенрир не может переварить проглоченное Солнце! Пусть он отправиться в страну мёртвых позже, когда наплачется по нему прекрасная словенка Ясельда из Гардарики, точь-в-точь похожая на его несостоявшуюся коварную невесту Маргит, дочь вероломного ярла Эймунда!
Зажечь костёр эйнхериев было доверено Гелге как самому уважаемому и храброму, выложившего немало врагов своим страшным молотом. Его держали под руки двое викингов, потому что он сам пока не мог ходить. И этот костёр быстро разгорелся, унося души героев на заслуженную высоту.
Стоящие неподалёку от костров сербы, завороженно смотрели на этот обряд, расточительный по сравнению с захоронениями в земляные могилы. Мало того что железные топоры были изношены напрасно при рубке дров для костров, так ещё дорогие ткани одежды, бусы, янтарь, драгоценное оружие пропали зазря и безвозвратно. Им казалось что воины рати Стовова, особенно викинги, были сказочно богатыми, и их семьи и дети имели в сто раз большие богатства, если позволяли себе уходить в такой роскоши. Они не могли себе и представить, что зачастую, то, что было надето на мертвеце, было всё что он имел. Ещё большее впечатление на этих славян произвело бы известие, что многие имели клады, зарытые в местах известных только им. В глиняных кувшинах, запечатанных восковыми пробками лежали арабские дирхемы, византийские солиды, франкские далеры, украшения с рукоятей мечей, самоцветы, подвески, янтарь и жемчуг. Драгоценности накопленные за десятилетия смертельно опасных походов, с гибелью владельца пропадали для людей навсегда. Если баснословно богатые гробницы восточных царей и фараонов можно было разграбить и переплавить драгоценности, использовать их вновь, то клады викингов навсегда доставались северной земле, лесам между озёрами, фьордам, болотам, островам...
Бирг заиграл на флейте прекрасную мелодию. Грустная музыка испуганно вилась между деревьев, текла вместе с водой Одера и смешивалась с дымом. Звуки далёкого Норрланда, шум ручьёв, щебет птиц, свист ветра в скалистых горах, звук пира и песни скальдов на праздниках слышались викингам. Родина словно шептала им о своём ожидании их возвращения, и любимые лица незримо улыбались им сквозь пространство и время. Ладри плакал, размазывая кулаками грязь по лицу, а служанки княжон закрывали глаза, чтобы не видеть как корчатся в огне мертвецы. Рагдай только на мгновение подошёл к костру, сквозь расступающиеся ряды воинов, бросил в огонь горсть ароматных сушёных трав и сразу вернулся к раненым.




                Глава четвёртая

                СТРЕБЛЯНСКАЯ РАЗВЕДКА


Вечер, освещённый кострами, где горели погибшие воины, прошёл в напряжённом ожидании. Никто не сомневался, что разбитый отряд авар не единственный в округе Остравы и Оломоуца, и в общем движении воюющих в Моравии сил он выполнил указания своего властелина. Помешав невольно этому, пока ещё не известному замыслу, рать Стовова становилась врагом силам великим и  беспощадным. В самое ближайшее время можно было ожидать их появления. Успех всего похода теперь казался призрачным. Отряд полтеска Хетрока, ушедший в долину реки Марицы близ Адрианополя, для того чтобы проверить рассказ Крозека о том, что сокровищ там уже нет, а они скорее всего находятся где-то неподалёку, у Ирбис-хана, должен был вернуться обязательно в эти места. Значит далеко уходить было нельзя. Оставаться станом у спрятанных в чаще кораблей, тоже было неправильно почти двести воинов, сто лошадей, снующие туда-сюда местные сербы и хорваты неминуемо привлекли бы сюда силы одной из враждующих сторон. Франков короля Дагобера, моравов короля Само или аваров Ирбис-хана. Раненые тоже не создавали своими жалобами и стонами много вариантов для действий. Им нужен был покой хотя бы на несколько дней. Это всё представляло для кораблей опасность. Лучше было бы воинству Стовова отойти от них в сторону. По крайней мере, в случае нового сражения, если его не удастся избежать при переговорах, дарением подарков и избавлением всевозможного почтения и преданности хоть кому, можно было бы с боем отойти или вообще бежать. Корабли пришлось бы защищать до последнего вздоха. Если на плотах ещё можно было рассчитывать сплавиться вниз по Одеру к устью до Волина и Руяна, но пройти на плотах вдоль южного берега Балтики хотя бы Моонзунда, и мечтать не приходилось. О том чтобы пойти против течения Новы, Ладоги, подняться через пороги Волхова при противодействии князя Водополка, чьи дочери были у Стовова заложницами, можно было и не думать.
Что бы сейчас не предпринял Стовов, его действия вели к ухудшению положения его воинства. Всё что он мог сделать, это выслать вокруг себя разъезды из своих дружинников и разведчиков из числа стреблян. По крайней мере они могли захватить любых разведчиков или мелкие разъезды авар, предупредить о приближении крупных сил врага. То что не было сделано раньше и привело к погребальным кострам, должно было выполняться теперь с великим тщанием и рвением. Ещё чадили догорая костры, сербы по указанию Стовова увозили в свои кузницы оружие для починки, стребляне и кривичи, всё же решили насыпать над кострищами холмы, а несколько разъездов кривичей и дозоров стреблян отправились в разные стороны.
После вчерашнего ослепительного солнца, резкого ветра, гоняющего и рвущих в пологих долинах белую мглу туманов, открывающийся  взорам простор долины Моравы под пологом серых облаков выглядел уныло. Вся в пятнах перелесков, чередующихся с холмами, скалами останцами, разрезанная широкой извилистой рекой с озерца, ручьями, ключами, дымным шлейфом чадящих селений, неясными бликами, эта долина казалась переполненной тревогой, тоской, ожиданьем. Слева, со стороны сине чёрных гор дул слабый промозглый ветер. Сладко пахло травами и дождём.
К полудню, миновав череду перелесков и каменистых россыпей, так что среди деревьев и поросших кустами холмов уже нельзя было различить долину, а пологие горы за спинами поднялись под самое небо, слившись с облаками, несколько стреблян на измученных коротконогих моравских лошадях выехали по тропе, идущей от пересечения торговой дороги с Одером у стоянки воинства Стовова, к тому месту, где через безымянный ручей был перекинут бревенчатый мостик. Место было открытое, ручей и тропа просматривались в обе стороны. Невдалеке, в кругу валунов торчала фигура, деревянная, почерневшая, с остатками старой раскраски, похожая на сербского Чернобога. Оттуда доносился хлюпающий звук бьющего водой ключа, и вниз к ручью сбегала тонкая струйка воды, скрытая зарослями кустарника, похожего на малину. Слева начиналась цепи дубрав и буковников, так характерных для всей этой местности. Несколько десятков молодых дубков росли по другую сторону ручья на довольно большом пространстве, образуя неровный круг около расщеплённой, обгорелой коряги, бывшей когда-то могучим деревом. Несколько вертикально вкопанных рядом с ним камней, говорили о том, что некогда это было священным для кого-то местом. За дубравой начинался мелкий ельник, нырял в невидимый овраг и появлялся на другой стороне, уже вместе с редкими вязами. Вокруг всё было застлано сочной весенней травой, вперемежку с цветами. Насекомые радостно носились вокруг, не обращая внимания на яростную охоту на них со стороны разнообразных птиц.
Вспугнув стайку горлиц, всадники приблизились к старому истукану. Один из них, в линялой волчьей шкуре с головой волка, служившей шапкой, двинулся было дальше по тропе но, оглянувшись на спутников, передумал и неловко слез на землю.
— Ишь, колченогая лошадка, уморилась, надо ей попить! — сказал он своим воинам, — да и вы, я смотрю, тоже!
Оря Стреблянин, а это был он, не особенно уверенно потащил под уздцы лошадь к источнику. Она гнула серую шею, стараясь ухватить траву, перебирала копытами и всячески показывала норов.
Двое других всадников, рослых, бородатых охотников-стреблян, сейчас измождённо лежали на шеях своих лошадей. Эти лошади, доставшиеся им при захвате каравана торговцев ещё до сражения, были наверное самыми неказистыми и захудалыми в Моравии. Под взмыленной, лоснящейся кожей, в судорогах дрожали старые мышцы, сбитые копыта заставляли их попеременно поджимать ноги, а хвосты висели как мочала, не реагируя на мух и оводов, вившихся вокруг в великом множестве.
Тот из всадников, что был моложе и тоньше в кости, разжал наконец пальцы, и на траву из них выпала дубовая палица. Сам съехал с лошади на траву со словами:
— У меня внутри в животе всё слиплось от тряски... Оря, помираю!
— Терпи, Хилоп, тихо! И ты, Крях, тоже не стони! — ответил Оря Стреблянин весьма зло, — тут рядом могут быть степняки! Наш вечно сонный Пордя где?
После этих слов Оря откинул волчью шапку-голову на затылок, разгрёб со лба к вискам совершенно мокрые от пота волосы, и завертелся на месте в поисках места куда бы привязать лошадь.
Наконец он просто бросил узду — несчастное животное всё равно было занято только травой и радовалось возможности просто стоять на одном месте.
— Этот лентяй отстал, вон кажется его лошадь в кустах еле идёт... А вот ты мне лучше скажи, вождь, сто мы тут делаем, на этом Одере, за тридевять земель от нашей родной Протвы, Нары, Пахры и Москвы? — сказал Крях, тоже слезая с лошади, — у нас там эти бессовестные кривичи землю отбирают, а мы тут их князю служим как собаки.
— Кто у тебя твоё заболотье отберёт? — ответил Оря, садясь на замшелый камень и рассматривая орнамент на старом идоле, — на наш простор от реки Нерли до Оки у Стовова Богрянородца сто дружинников и триста ополченцев из челяди и рабов, способных носить оружие. Всяких кузнецов, ткачей, бочкарей и скорняков можно не считать. Волхвов и жрецов тоже. А у меня одних воинов может собраться молодых тысяч пять и у Претиштя ещё пять тысяч. Куда ему до нас? Твои гречишные поля за Воробьёвыми горами я сам-то не найду иногда, так скрыты в лесах и ручьях, а в Звенящих холмах за Пахрой вообще есть старая голядь, что помнит времена, когда там только острова были и ледяные горы до небес стояли, и таяли непрерывно, а с них водопады устремились к земле со страшным грохотом, более сильным, чем гром гремит. Они ещё Мать-Змею живой видели!
— Да ну? — недоверчиво воскликнул Хилон, — Мать змею? — он подобрал свою дубину, уселся на траву рядом с вождём и принял позу человека, готового слушать длинный рассказ.
— Так зачем нам этот князь? — проговорил с заговорщицким видом Крях, — давай его и убьём тут вместе с его боевыми людьми Семиком и Торопом! Особенно Мышеца ненавижу я, так бы с него кожу с живого и содрал всю по кусочкам!
— И что толку будет? Ну не будет кривичей, так придут с запада вятичи, или с юга эрзи и мокшадь, а то ещё хуже, бурундеи, — ответил Оря, — бурундеи будут нас хазарам в рабство продавать, вятичи заставят с утра до вечера железо болотное для них собирать и мех на продажу, а эрзи просто грабить каждый раз всё до нитки будут. Это же проверенное дело! Кривичи Стовова хоть всего понемногу требуют, зато не дают другим нас трогать.
— Ну да, не дают купцам детей воровать и девок, — согласился Хилон, — плуг с железным наральником научили делать, берёзовый дёготь гнать для лодок, доски колоть из брёвен...
— Скажи ещё бани топить камнями научили! — с усмешкой сказал Крях, — может быть русь выпаривать в варангах из солончаков они научили?
— Откуда у нас солончаки взялись? — удивился Хилоп, — это в смысле живые ключи из Воробьёвых гор?
— Там да, есть русь в воде, не то, чтобы много, но на широкой ледяной поверхности можно выморозить горсть руси за месяц, — ответил Оря, — это, конечно, не летние каменные варанги у биармов на соловецких островах, где русь через день можно горстями собирать, или зимой после вымораживания со льда рукой сгребать, но всё же.
— У Москвы вода совсем бедная, не то, что морская, пока тут русь выпаришь, столько дров нужно сжечь, проще куниц и белок настрелять или наловить силком, да у тех-же биармов и выменять, — закрыв глаза сказал Крях, — если, конечно, словены и карелы разрешат туда пройти, или оттуда.
— Лучше русь на железо менять, — задумчиво сказал Оря, — этой рыжей жижи по нашим болотам полно лежит, дров тоже вокруг немеряно, знай себе суши да обогащай раз за разом, а цена-то у него, по весу как у руси рассыпчатой. Тем более, что при Стовове, товар начал с купцами часто на север и юг ходить, чего теперь убиваться с этой водой из ключей?
— Всё равно, князь Стовов лишний на нашей земле! — сказал Крях, и скривившись лицом от боли в спине, несколько раз согнулся и разогнулся как старик, — мы сейчас тут в этой Моравии, а там нужно земле к севу готовиться!
— Да без тебя там есть кому пахать и сеять, — сказал, пожав плечами Оря, — главное, чтобы при севе земля не пересушена была, а под осень чтоб поля водой не залило, а это уже моё волховское дело, ворожбой и жертвами Матерям нашим, Змее и Рыси, просить об урожае.
— Это князю дань кровью с нас! — сказал недовольно Крях, повышая голос, — а ты ему служишь как пёс, а он столько наших деревень повоевал и пожёг, этот кривич со своим Ярилой-Солнцем.
— Тише, не ори! — махнул на него рукой и сдавленно воскликнул Оря, — враги кругом, забыл, где находишься, тебе тут не Бор-на-Москве!
Крях присел сначала на корточки, а потом и лёг на спину, щупая ноющий от верховой езды пах. Медленно переставляя копыта, к старому капищу вышла ещё одна лошадь. Совсем юный стреблянский всадник на ней спал, обняв лошадиную шею, свесив голову с длинными русыми волосами. Он лежал на лошадиной спине, словно спящая рысь на ветке, свесив руки и ноги.
— Вот где его носит, племянника, — сказал Оря, набычившись, — вот он ждёт, когда его враги спящего схватят!
Брякнув серебряным ожерельем с янтарными вставками, вождь поднялся на ноги, подошёл к молодому воину и с силой сдёрнул с лошади на землю. Тот рухнул как куль мокрых шкур. Сверху на него ссыпался ворох стрел из чехла, лук, горсть орехов и желудей. Пордя в ужасе разомкнул веки и воскликнул:
— Волхвы требую жертв?
— Какие волхвы? Очнись! — ответил Оря, затем хотел было по-отечески ударить кулаком в зубы, но потом только махнул рукой.
— Упустили мы оставшихся авар, и теперь они могут вынырнуть к стоянке кораблей Стовова откуда угодно, — сказал Крях, поднимаясь и подходя к Порде, — ну, воин, проспал всё? Вот нужно тебя плетью выдрать!
Он обхватил юношу поперёк живота так, что затрещала рубаха и свита, и потащил его к источнику. Жестокое наказание ледяной водой соответствовало тяжести проступка лучше, чем избиение палкой. Через некоторое время Пордя, мокрый, злой, но бодрый, сидели на камне рядом с Орей и с хрустом жевал сушёную рыбу. Солнце ослепительным шаром висело в голубом небе над долиной Моравы, и ветер был тёплым, словно настало настоящее лето. Пахло дымом и цветами. Птицы неистово пели вокруг, перекрикивая друг друга. Казалось, что они сошли с ума и если они будут так голосить хотя бы ещё один день, то умрут от истощения сил. Только в тени деревьев чувствовалось, что земля ещё по-весеннему холодная и сырая. Крях принялся бродить между тропой и идолом, поглядывая то на кружащихся над лесом птиц, то на Орю, то на тропу.
— Да, упустили блинолицых, — сказал он, — однако давно не видать никого и из местных сербов и моравов, ни охотников и пастухов, ни лесорубов или путников.
— Думаю, что авары своих уже нашли, рассказали о сражении, и теперь вот-вот на нас навалятся, заслони нас Стожарь-звезда! Стало нас после сечи на четверть меньше, могло не стать и вовсе, но скоро это и произойдёт...
— Разве на четверть?
— И ещё столько же раненых.
— Да нет же... — многозначительно произнёс Хилоп, глядя как товарищ ходит у тропы, приседает, трогает ладонью траву, прикладывает к земле ухо, втягивает ноздрями воздух.
— Зато лошадей много взяли, — сказал Пордя, стуча от холода зубами, — оружия всякого много.
— Чего ж себе шапку железную не взял или рубаху с бляхами? — оживился Хилоп, — проморгал?
– Не могу я в этом железе ходить — ночью от него холод, а на солнце жжёт, и  тяжёлый! Тесак кривой взял, да обронил тогда же в реку. А потом уж не успел ничего больше, как вернулся после боя к реке, люди Стовова уже всё в кули себе повязал. Корыстны кривичи.
— Так это только на бой надевают! В другой раз расторопней будешь и умнее. Вот сам в поход увязался, за лодками от Стовграда берегом крался, зачем?  Плёл бы корзины дома, да девок красных тискал по праздникам!
— Неведомые земли поглядеть хотел, — ответил юноша, — может, богатство найти.
— Поглядел?
— Поглядел...
— Ну?
— Чего ну? Чудно тут всё, клянусь Матерью Рысью! То горы, то  болота, дома из камня городят, а крыши их глиняных черепков, везде полно скота, пива. Железных и медных изделий много, соли много, нард всё больше рослый, и много его везде. Чудно... Зверья, правда, меньше, солнце и луна не так по небу ходят, моей звезды родной Кигочи не видно ночью.
— А у Стовграда сейчас волхвы в рысьих шапках славят богиню плодородия Нару, дочь Матери-Змеи, у Моста Русалий бросают в воду зерно, чтобы гречка и рожь хорошо принялась, пьют медовое пиво, пляшут, — погружаясь в дрёму ответил Хилоп, — и сом хорошо ловиться сейчас начал в Аузе, хоть руками...
— Там что-то движется! — сказал тихо юноша, вытягивая перед собой руку и указывая на что-то среди дубравы, — смотри туда.
Хилоп всмотрелся в тени и солнечные пятна. Там двигались двое всадников, обнимая лошадиные шеи и неловко подпрыгивая при каждом шаге.
— Это кривичи Резеняк и Полоз, младшие дружинники Стовова, — сказал он наконец, — как я посмотрю, не очень-то лихо у них получается на лошадях ездить, а нас обзывают неумехами.
— Я их сейчас позову! — сказал юноша, складывая ладони и изображая пронзительный утиный крик, — кря, кря!
После этого Оря, сидящий рядом, побагровел и дал Порде крепкую затрещину, такую, что волосы, казалось, некоторое время летали отдельно от головы.
— Здесь нет уток, лихоманец! — зашипел он, — ты наше место выдаёшь всей округе. Дружинники Стовов прошли бы мимо или не прошли, нам всё равно, это наш дозор, а вот враг может насторожиться.
Закончив разглядывать следы на тропе, к ним подошёл Крях и стал рассказывать о своих соображениях:
— Тут следы лошадиные одни и те же повторяются несколько раз, словно кто-то ездит вокруг нашего становища корабельного. Там копыта, одним, двумя шипами подкованные, как у аваров. Всадников этих было восемь или девять.
— Может это Резеняк и Полоз?
— Я говорю, восемь или девять всадников.
Тут Крях боковым зрением заметил движение справа от дубравы. Оттуда шёл коренастый, большеголовый человек в обрывках чёрного плаща, поверх чёрной же рубахи, в островерхом шлеме с шишечкой. Он шёл по колено в траве, постоянно оглядываясь назад. В одной руке он держал кривой нож, в другой нёс мешок. Это был, вероятно, один из аваров, уцелевших в сражении у Одера и сбежавших вдоль реки в зарослях от стреблян. Скорее всего он заблудился, раз три дня спустя, всё ещё бродил неподалёку.
— Авар! — воскликнул Хилоп вскакивая с места, тыча в дубраву своей палицей.
Не успел Оря что-либо сказать, как Хилоп побежал к авару размахивая своим страшным оружием. Беглец, увидев своих врагов, ринулся к тропе, но раздумал и побежал в сторону ельника, где растительность была гуще и угадывая спасительный овраг.
До ельника оставалось не больше сотни шагов, когда на дальнем конце дубравы показались Резеняк с Полозом. Они засвистели, загикали, задёргали усталых лошадей, и понеслись галопом вдоль ельника, нелепо подскакивая в сёдлах.
— Ловите его! — крикнул Резеняк, увидев стреблян у заброшенного капища, — лови косоглазого!
С авара упал шлем. Он бросил мешок, нож, и побежал что было сил. Пордя в него выпустил из своего лука подряд две стрелы, но не удачно: одну в листву дубков, другую в недолёт.
— Верхом садитесь, мы его погоним как кабана! — крикнул с азартом Оря, запрыгивая на лошадь.
Крях тоже влез в седло, его лошадь завертелась на месте, сопротивляясь удилам. Наконец он порысачил за Орей, не переходя вскачь, несмотря на удары пятками. Авар истошно закричал, видя, что не успевает добежать до оврага. Полоз всё ещё скакал вдоль ельника, а Резеняк уже повернул наперерез. Он занёс для удара меч и ощерился. Авар остановился присел в траву, закрыл голову ладонями. Со всего маха, чуть наклонившись, Резняк нанёс удар. Что-то брызнуло, голова авара опрокинулась и отлетела в траву. Резеняк торжествующе гикнул, поднимая над собой окровавленный клинок, и после этого неловко слетел с лошади.
— Не успел я! — огорчённо крякнул Хилоп, опуская дубину, — эх!
Затем он пошёл уже шагом осматривать убитого. Пордя отправился искать свои стрелы. Остальные, успокоившись, собрались у источника. Резняк отмыл клинок в ручье, и осмотрел своё плечо, ободранное при падении.
— Лошадь у меня бешеная, словно тур! — сказал он наконец, обращаясь к стреблянам, — но ничего, научимся ездить и будем не хуже князя скакать в бою!
— Чего такие хмурые, голядяне? — спросил в свою очередь Полоз, — домой хотите, к маме?
— Это сказано для ссоры? — глядя исподлобья, спросил Крях.
— Не злись, мы с вами пока не воюем, — ухмыляясь ответил кривич, — на вот, орехов.
В торбе у него оказалась горсть жареных желудей и орехов.
— Ладно, давай, — сказал Крях, подставляя ладонь.
Высыпав половину орехов, кривич уселись на камень и сказал:
— Мы недавно видели ещё одного авара, правда мёртвого. Похоже, что его местные сербы убили.
— Здесь недалеко небольшой аварский отряд бродит, человек десять, — сказал  Оря, — на тропе есть следы.
— А мы видели недалеко отсюда тысячи следов, — сказал Полоз, — словно там бороной вспахана земля.
— Уходить надо всем отсюда поскорее, — сказал Резеняк, — война тут чужая. Убьют тут всех. Про нас уж ведают в округе. Как серба не встретишь, так сразу говорит, а-а-а, вот мол, здравствуйте, победители авар!
Подошёл Хилоп, за волосы держа в руках оскаленную отрубленную голову. Он поставил её перед всеми на землю, показал три снятых с авара серебряных кольца и недорогое медное ожерелье в виде цветков лотоса с мелкими янтарным вставками.
— Хороший был удар!
— Надо из верхушки черепа чашу для питья сделать, — сказал Оря, поднимая голову и вертя её в руках, — лёгкая, не бьётся как черепок глиняный, только края нужно оковкой тонкой укрепить, чтобы в поры кости гниль не попадала.
— Нет, этот авар старый, — ответил Резеняк, беря голову и взвешивая в воздухе, — чаша хрупкая будет, а возни много: потрошить, пилить, сушить, полировать.
— Лучше из молодой головы делать, у которой кость плотная и белая. А это старый человек уже...
Все некоторое время молчали, рассматривая страшный трофей, передавая его из рук в руки.
В конце концов Оря выбросил отсечённую голову авара в траву.
— Мне вчера сон снился, — сказал Крях, — что я дерево в лесу рублю, а топор сломался. Так и стоит оно не прорубленное до конца. Я хожу вокруг в ужасе страшном и думаю, как зимой дом буду отапливать без дров. А вокруг деревьев полно, и валежника, и сучьев, и молодняка. А я всё убиваюсь, чуть не плачу. Так и проснулся в страхе. Только потом подумал, почему я просто сучьев не набрал вместо дров. К чему бы это?
— А мне сон снился, что у меня на поле отцовом вместо ржи стрелы торчат из земли оперением вверх, — в тон Кряху заговорил Хилоп, — целое поле стрел, представляешь?
— Уйти-то мы уйдём, Стовов сам понимает, что войско тут оставаться нельзя, —  сказал Оря, никак не отреагировав на рассказы соплеменников, и вытирая руки о штаны, — оставить можно раненых и несколько человек для ухода за ними, и всё. Тогда ещё может упасться по-тихому тут посидеть до прихода Хетрока с Марицы. А всё войско с лошадьми не спрячешь в чаще надолго.
— Да-а... Хетрок должен вернуться к верховьям Одера с вестями о том, есть ли золото в той пещере, — сказал Резеняк, ощупывая свои ушибы, — отчётливые рубаки, эти полтески всё же, если бы они не обошли тогда блинолицых, как духи умерших предков, со спины не напали, те посекли бы всех варягов на тропе и бурундеев с нами, что уже победу праздновали и добычу делили в реке.
— Да, эти уж древние ратные приёмы полтесков, — ответил, согласившись с ним другой кривич, — когда они в начале боя куда-то делись, я думал всё — измена, сбежали полтески. А они оказывается незаметно всех обошли и ударили аваров в спины, и стрелы у них были с ядом...
— Да не было у них яда, они его не готовили заранее, и при переходе реки любой яд бы испортился, — с недоверием в голосе ответил Оря, — значит не были у них стрелы отравлены.
— Чего-же тогда лошади авар и они сами падали замертво?
— Просто у полтесков луки мощные, из нескольких слоёв берёзы, склеенной рыбьим клеем, а изнутри ещё костяные пластины, жилами примотаны, — сказал Крях, — это не наши дровяные луки, чтобы белку в ветвях бить с десяти шагов, это луки для войны специально, чтобы воина в доспехах за сто шагах насквозь пробивать, если щитом не закроется.
— Ну да, яд тогда, вроде, ни к чему, — кивая сказал Резеняк, — а потом все понеслись вслед за бегущими аварам, и секли и били их нещадно, поубивали множество, а переранили в три раза больше. Вот такая битва была.
— Полтески, наверно, дети Змея Валдуты, старшего сына Матери-Змеи, лучшего воина из всех, что когда-то были, — сказал Оря важно, — они всем народом своим жили раньше в степях у Царь-града, и были воинами у греков и хазар. Потом прошли авары и разбил их народ на части. Одни ушли за Карпаты и назвались там болгарами, а другие пошли на Волгу, служить хазарам. Потом пришли от них на Каму, ближе к северу, в страну марийцев диких. Это было когда первые кривичи пришли к Москве и Аузе. Мой дед Рора, их, правда, убил всех, тех первых кривичей. Но потом пришли воины с отцом Стовова и началась война. Вождь Претич, знаете, за Колумном, и не собирается пока покоряться. Рагдай так поведал про полтесков, а про Претича сами знаете.
— Этот Рагдай — колдун! Его надо сжечь на костре! Уговорил князя Стовова идти в этот поход своими чарами колдовскими, — ответил Резеняк, делая вид, что не слышал слова стреблянина о странной войне стреблян с кривичами, — сидеть бы ему в Медведь-горе и зверьё в людей обращать. А он...
— Да, скверное дело получилось с этим походом, — еле прошли через Нерль, Ильмень, Волхов, Ладогу, Нову в Северное море, — ответил Оря, — через северное море до Одера и вверх по течению до Моравы на лодках-однодеревках, видимое ли дело?
— Ну да, будто нам на лодиях легче было против течения идти! — воскликнул Полоз, — мы все руки себе до мозолей кровавых стёрли на вёслах идучи.
— Просто вы как парус у мурманов переняли, разучились правильно на вёслах ходить, — проговорил с ухмылкой Крях, — свои лодии теперь без всякого смысла держите на Нерли, Клазьме, Ламе и Оке. Лишнее это там. Вниз проще на плотах ходить одноразовых, а обратно берегом идти легче. А вверх если плыть, то на лодках-однодеревках, так быстрее и сил меньше уходит. А вы на своих плавающих избах пытаетесь через пороги ходить и вверх по течению. Помните, на Ильмене, чуть не перебил людей на волоке со злости, что еле идут по помостам? Но зато в Новом городе отыгрались, разграбили.
— Старые мы стали с тобой, друг мой, вот чего, — вдруг грустно промолвил Резеняк, опуская на плечо Полозу широкую ладонь, — сам ты помню, как на плоту по Оке и Волге ходил до волго-донской переволоки, и в Солёное море с молодым князем заплывал. Чуть не полегли мы там все от сабель хазарских. Было время, но всё-то весело было...
— Теперь уж своих сынов за чубы держишь, как отец тебя раньше.
— Одного-то не удержал, — со вздохом ответил Резеняк, голос его задрожал, — лежал он сперва посечённый аварами в реке Одере, бледный как полотно, а потом отравился в погребальном костре к Яриле в жаркие страны, на небо.
— Да, наверное пролетит через Стовград проститься с матушкой, женой-то твоей старшей и с сёстрами.
— Да перелетит мой мальчик, старший сын птицей на ту сторону гор, с матушкой проститься, — проговорил Резеняк прикрывая глаза ладонью, — пусть она согреет его на прощание своим синим взглядом и поплачет о нём...
Наступило молчание. Всем было почему-то неловко тревожить этого огромного воина из старшей дружины Стовова, владельца подаренного князем земельного удела вдоль Неглимны и Аузы, имеющего несколько жён и множество наложниц, имеющего множество детей законных и ещё большее количество незаконных. Этот жестокий воин только что, почти не умея сражаться конно, отрубил мечом голову авару с одного удара, и потом собирался сделать чашу для питья из его черепа. Теперь он же плакал из-за гибели своего сына, княжеского гридня, закрывшего в бою на Одере Стовова от аварской стрелы, пущенной в упор, и получивший потом множество смертельных сабельных ударов. Он сам, дружинник, выбрал такую судьбу для любимого сына. Божество Ярило уже несколько раз спасал мальчика от смерти в боях, но теперь взяло к себе.
— Согреет, конечно согреет, — сказал Оря, на мгновение забывая, что пред ним человек, чуть не убивший его несколько лет назад во время кровавой битвы в канун праздника Журавниц за местечко Кидекша, — всех ждёт судьба потерь и смерти.
— Да, — сдавленно ответил Резеняк, поднимаясь с места и отходя от идола.
— Однако сюда движется множество всадников! — воскликнул испуганно Хилоп, поднимаясь на ноги и выбрасывая в сторону скорлупу от орехов, — это от нашей стоянки вроде отряд движется.
В той стороне, где был Одер, на тропе что-то происходило. Послышался лязг железа, глухой перестук копыт, позвякивание лошадиной упряжи, приглушённые листвой невнятные голоса.
— Это Стовов! — сказал Оря, всматриваясь в ту сторону, — вот и ответ на то, что нужно уходить отсюда, вот он и уходит! Нам толком ничего не сказал!
По травам, камням, ветвям и скалам поползли полосы жёлтого солнечного света. Совсем недавно возникшие белые клубы облаков, прилетевших с балтийского побережья, стали истончаться. Небо, словно проснувшись утреннего сна и вспомнив, что нынче почти лето, разорвало облака на лоскуты, Усиливающийся северо-восточный ветер погнал их к Судетским горам. Казалось, что они втискивались в седловины гор, расщелины, заставляя их там превращаться в дождь, косыми серыми столбам упираясь в их вершины. Здесь же солнце, через облачные окна, лилось на листву дубрав и травы, образуя в жарком воздухе золотые колонны. Вместе с этим вспыхнули ярким цветом полевые цветы, шляпки грибов, паутины, крылья насекомых и, даже, раскраска старого идола. Солнечный дождь из золотого света, отозвался ослепительными бликами ручьёв, радужно заблестели крупинки влаги на камнях и листьях.
Наконец из зарослей по тропе выехали всадники. Впереди на чёрном коне ехал Стовов, гордо подбоченившись. С ним старшие дружинники и гридни. Дальше ехали бурундеи во главе с Мечеком. Потом заложницы и грек, полтески и викинги. Большая часть викингов была пешей, хотя их оружие и припасы были навьючены на лошадей. Между двух моравских лошадок были устроены носилки, где лежало мёртвое тело конунга. Там же рядом ехал книжник со своим слугой, маленький сын ярла Эймунда и его воспитатель Ацур. Стребляне, тоже пешие, вышли на открытое пространство левее, у дубравы, ведя своих моравских лошадей для поклажи под уздцы.
Заметив у старого капища стреблян и кривичей из разъездов, они, не останавливаясь, стали двигаться в сторону ручья.
— Сидите, волки? — издалека крикнул Ломонос, — авары где?
— Один там, в дубах, — ответил Резеняк, уже вполне весело, тыча пальцем туда, где лежало обезглавленное тело степняка, — другие, не добитые, вроде недалеко здесь бродят, а может, это не авары вовсе!
— Куда они ушли? — спросил его князь подъехав к роднику.
Его некогда великолепная хазарская кольчуга его была в разрывах, и починить её сербам так и не довелось. Потемневший пурпурный плащ съёжился от сырости, шитьё разорвалось шлем с чеканными изображениями был искорёжен и покарябан. Зато конь под ним дышал бешенной силой, шёл бодро, уверенно ставя копыта и капая белой пеной с удил.
— В сторону долины, похоже! — ответил ему Оря и махнул рукой себе за спину, — но нет уверенности, что это остатки отряда, что убежал после сражения.
— Надо бы их нагнать и перебить всех, — рявкнул князь и обернулся к Семику, — они нас теперь боятся и сражаться будут плохо.
— Оно конечно, — согласно затряс бородой мечник, вглядываясь вперёд, где через заросли пробивались, похоже, блики реки Моравы, — только зачем это нам? Зачем влезать в здешнюю войну? Ну напоролись на нас авары, ну отбили мы их. Если бы напоролись на нас франки или моравы, могло получиться так же. А вот преследовать их и добивать, это совсем другое дело. Это уже не свалишь на случайность. Нам-то это зачем всё?
— Давай-ка сюда этого серба, — сказал князь.
Из-за спин кривичей показалась старая лошадь с Тихомиром на спине. Руки старосты были связаны на животе, оставляя однако возможность держать поводья. Лицо его выражало крайнюю досаду и уныние. Меховая безрукавка съехала на спину, шапка сидела криво, а поржни на ногах развязались. Несуразный вид его дополнялся нагрудной бляхой с изображением коня, с каплями птичьего помёта.
— Отпусти меня, сиятельный господин, — воспользовавшись вниманием, быстро заговорил он, — я тебе в заложники дочку свою пришлю, а потом проводника ещё вместо себя, знающего места все до франкских городов на западе.
— Ты думаешь, что-то оружие, что мы отдали чинить твоим кузнецам не стоит твоей головы? — ответил ему Стовов, не оборачиваясь, — сиди и не дёргайся. Там среди деревьев река блестит, это Морава, что ли?
— Да, мой господин, это почти самое начало Моравы, — ответил Тихомир, — мы сейчас на равном расстоянии от города Оломоуца и города Остравы, у этого родника как раз середина. Недалеко отсюда проходит волок из Одера в Мораву, и хорошо утоптанная дорога, соединяющая два конца Янтарного пути из Балтийского моря в Чёрное. Морава через Дунай туда ведёт торговцев и беглецов. Хорошее место для грабежа.
— Любая река, что течёт среди густо населённой страны, хорошее место для грабежа, — откликнулся Семик.
На тропе, с другой стороны поля, показались три женщины-моравки с корзинами в туках и кувшинами, видимо идущие к источнику, а может, в другое селение. С ними было несколько маленьких детей, в смешных платьицах и рубашонках, повязанных цветными лентами. Увидев сияющее оружием войско, они сперва остановились в нерешительности, а потом потихоньку стали отходить обратно. С той же стороны появился старик с посохом, седой и сморщенный как гриб-дымовик, в меховой накидке и рваных штанах. Не обращая ни на что внимания, он прошёл мимо моравок, идола и между рядами воинов, впрочем к нему совсем равнодушных.
— Утром по дороге, там, за дубравой, похоже, прошло несколько сот конных воинов. Наверно это наши авары, убежавшие с поля боя. Чуть дальше там были ещё следы конного отряда. Они двигались в том же, западном направлении. На аваров не похожи, потому, что подкованы по-другому и плохо. А ночью было видно очень много костров левее от этого места, — тем временем рассказывал князю о своих наблюдениях Оря Стреблянин, — клянусь Матерью Змеёй, очень крутые мёды, и не пчелиные тут варятся, и дело не шуточное делается.
— Меня не пугают следы и костры, — ответил, чуть помедлив, Стовов и красные круги вокруг глаз, обозначавшие бессонницу, стали хорошо видны, когда он щурился от яркого солнечного света, — меня пугает то, что Хетрок нас не найдёт, когда вернётся от Адрианополя. Мы же не можем на каждой местной тропинке поставить по человеку.
— Не волнуйся, полтески найдут наши корабли обязательно. Они же знают, что мы остановимся в истоке Одера, и будут искать стоянку кораблей в месте, где движение на уже невозможно. А окружающие сёла про корабли ему скажут всегда, эти сербы болтливы. Нам остаётся только самим держать связь с кораблями, встав лагерем где-то неподалёку, — рассудительно произнёс Семик, под пристальным взглядом князя, — на таком расстоянии мы встанем, чтобы и внимания не привлекать к кораблям, и деревни местные лишними поборами не злить, и прийти на защиту кораблей, если что. Когда Хетрок вернётся, и скажет, что золото там, в пещере, мы перенесём лодии в Мораву на руках и пойдём до Дуная, а там в Марицу эту как-нибудь попадём, пусть даже посуху. А нет там золота, так пойдём город какой-нибудь местный ограбим, и на лодиях вниз по течению Одера домой, через Восточное море. Что тут думать?
— Что-то в тебе прямо рассказчик проснулся, и не зли меня, — сказал на это князь, хотя было видно, что соображения воеводы его несколько успокоили, — я же так и говорю, что далеко отходить от кораблей не будем, но и рядом находиться не станем. Давайте сделаем тут привал, а то с утра всё идём да идём, не нужду справить толком не можем, ни дух перевести. Что там у вас, родник за камнями?
Кривичи, подъехав за князем к капищу, стали спешиваться. Одни молча садились и ложились в траву, не снимая шлемов, шапок и перевязей с оружием, не заботясь о лошадях. Другие, перешучиваясь и посмеиваясь, отправились к роднику, пить и ополаскивать шеи и лица. Бурундеи и полтески последовали их примеру. Викинги тоже постепенно выходили из-за деревьев, придавая своими кожаными одеждами и богатыми украшениями, как и стребляне меховыми шапками и кожухами, окружающему пространству вокруг заброшенного капища, вид пёстрого торжища. Навьюченные всякой всячиной лошади усиливали это сходство. Ладри с греком Петром стали рассматривать тело убитого авара и спорить, куда могла деться его голова. Ясельда и Ориса отъехали в сторону ото всех и с помощью служанок установили для себя полотняные ширмы на прутьях, скрывающие их от любопытных мужских глаз.

               


    
                Глава пятая

                КОГДА ВАЛЬКИРИИ ОТКАЗЫВАЮТСЯ ЗАБИРАТЬ ГЕРОЕВ

У родника быстро возникла многолюдная толпа, однако никто не толкался и не ссорился. Воины с наслаждением черпали горстями чистую ледяную воду, лили её на затылки. Молодёжь и даже пожилые брызгались её как дети. Раненым давали напиться прежде всего. Служанок-заложниц тоже пропустили вперёд, давая им наполнить кувшины и миски для княжон. Стребляне остановились от всех отдельно, не выказывая особенной заинтересованности в воде, как и викинги. И у тех и у других было пиво, полученное у сербов в обмен на вещи добытые у аваров, и даже виноградное вино у них имелось.
— Вполне хорошее место, — сказал Рагдай, подъезжая к Стовову, — можно здесь некоторое время постоять. Нужно встать так, чтобы с тропы и дороги не было видно, и переждать несколько дней. Может уже и Хетрок вернётся. А пока стребляне поймают для всех несколько оленей или козлов, другие наберут грибов и желудей, и мы сделаем жаркое с пивом сербским. А? А пока раненые немного отдохнут и воины с лошадьми поучатся обращаться. А то ездят, как беременные на корове.
Рагдай сейчас был в аварском халате, испещрённом мелким орнаментом. Широколобая голова его была обнажена, через глаз была надета повязка, прижимающая к щеке листья. Однако он почти веселился. Второй его зелёный глаз цепко осматривал окружающий мир, отмечая малейшие вещи и особенности заморских цветов, птиц, камней. По одежде, оружию и повадкам в нём скорее можно  было узнать торговца или сборщика налогов, чем учёного мужа. Меньше всего он был похож на книжника, чьим главным делом в жизни было переписывание для продажи книг. Слуга его Креп был очень похож на своего хозяина, хотя его скуластое лицо, прищуренные глаза с низкими веками, скрывающие верхние ресницы, выдавали в нём явно восточную кровь. Однако говор и манера держаться были такие же славянские, как и у Рагдая. Долгое проживание в Константинополе делали его похожим скорее на армянина или грека, в семье которого были авары или печенеги, чем на обитателя Поволжья или Покамья.
— Ты мне лучше скажи, чародей, зачем ты мёртвого конунга с собой возишь, — спросил кудесника князь, указывая на варягов, рассевшихся вокруг носилок с телом Вишены, — оживить, что ли, его хочешь?
— Оживить, не оживить, а чувство у меня такое, что с ним что-то не то, не так мёртвые выглядят, — пожал плечами Рагдай, — я грамотный, конечно, и грека Гиппократа читал труды по медицине и труды римлянина Галена читал в Константинополе, когда переписчиком в императорской библиотеке служил, но такого там не помню. Но всё же чудеса бывают чаще, чем мы думаем.
— Особенно когда с тобой эти викинги Вишена и Эйнар, — то ли с издёвкой, то ли серьёзно сказал Семик, — помню, друг, что вы устроили в прошлом году на Звенящих холмах у Пахры.
— Это всё божественные силы и колдовство небесных князей!
— Так я и поверил, что на земле жреческой силы Стовова и заступника нашего Ярилы, кто-то может чужой властвовать, — с сомнением сказал Семик, — ты всё и сделал, чернокижник, это ты всё стреблян этих звериных покрываешь и окормляешь кудесничением своим!
— Это кто звериный то, — неожиданно воскликнул и вскочил на ноги Крях, до этого спокойно и осоловело сидевший на камне, — ты железный котелок на голову надел и думаешь, что можешь стреблян оскорблять?
— Да уж, воевода, не хорошо! — сказал Оря, удерживая Кряха за плечо, и стараясь усадить обратно, — не хорошо.
— Смотрите, какие гордые, — с угрозой в голосе произнёс Тороп, — правду не любят про себя узнавать. Землицу только свою отдают нам реку за рекой, а всё равно ерепенятся!
Оря Стреблянин побледнел и накинул на волосы волчью морду своей шапки, видимо желая скрыть вдруг появившуюся ярость в глазах. Хилоп взял в руки как бы невзначай булаву.
— Слушайте, кособрюхие, — воскликнул тут князь так громко, что воины у источника невольно повернули к ним головы, — мне надоели ваши вечные препирательства! Вернётесь в Тёмную землю, хоть убейте друг друга, а здесь служите мне, как поклялись оба, и делайте моё дело, а не сводите свои счёты и обиды! А ещё спрашиваете меня, почему мне больше нравится, когда мой шатёр полтески охраняют. Вот поэтому, что вы глупые все!
— Это правильно, князь, но я думал, что кривичи всё равно выше голядских людишек, — подбоченившись в седле сказал Тороп, косясь на Орю, — ты, князь наш, вроде как старший воин между нас, твоих дружинников, мы с тобой одно и тоже составляем тело, и без нас ты никто, так почему же ты их защищаешь против нас?
— Семик, хоть ты объясни своему ярому туру, что без меня и кривичи передерутся все, и со стреблянами договориться не получится, и всем придётся забыть о своих вотчинах-деревнях на их землях голядских, — сказал уже тихо князь воеводе, — кто вам кроме меня удачу и урожай принесёт и с Ярилой договорится за ваше благополучие?
— Ты знаешь, Тороп, брось-ка князю дерзить, а то я тебя проучу, — хмуро сказал Семик, показывая родственнику здоровенный кулак с плетью, — и Ломонос мне поможет.
— А то! — поддакнул Ломонос.
— Дружина имеет право всё сказать князю своему!
— Но ты же, Тороп, не вся дружина, так, всего лишь мечник один.
Чего-то ворча себе под нос, Тороп, поскрёб ногтями под бородой и отпустил поводья. Его лошадь, чуя близкий водопой, сама пошла в сторону родника.
— Что встал, вождь? — устало глядя на ощетиненного Орю, спросил князь, — бери несколько стреблян, найди наши другие дозоры. Побудем мы все здесь некоторое время.
— Воля твоя, — ответил Оря, поправляя волчью морду шапки, — пошли, Крях, искать наших.
Резеняк взял княжеского коня под уздцы, а Полоз помог князю спешиться.
К источнику медленно подошли викинги. В отличии от остальных дружин рати Стововой, своих раненых они у драккара не оставили. Вера в чудесные способности Рагдая, подсмотренные ими в прошлом году во время спасения сокровищ конунга Гердрика Славного, для его дочерей, была очень сильна. Целители же сербов, вызвавшиеся лечить раненых, оставленных рядом с кораблями на Одере, для них были, наоборот, подозрительны. Кроме того, из-за потери Вишены, сейчас херсиром викингов был старый Гелга, раненый в бою на тропе. Кроме него, воина, имеющего возможность стать главным над людьми опасного вика, привыкших быть равными среди равных, не было. Вернее они были, но их попытка стать херсирами, привела бы к соперничеству и недовольству других, и это было бы печально и, может быть, смертельно для кого-то. Дружина была дружной, а драгоценный быстроходный драккар принадлежал Вишене, а всем было известно, что ближе Эйнара, у конунга не было никого. Ни родителей, ни жены, ни детей. Поэтому, драккар был в большей степени собственностью Эйнара, ближайшего друга конунга, если не по праву, то по сути вещей, хотя это Эйнару пришлось бы доказать поединком, если бы кто-нибудь решил это оспорить. Однако сейчас, в этом долгом походе, получившим неожиданное и печальное развитие, никто из викингов не начал даже шуточного разговора о наследстве конунга. Так что сейчас, вместо Гелги, распоряжался Эйнар и иногда Ацур.
— Гелгу давайте сюда, несите к воде, и Хорна с Вольквином тоже! — озабоченно сказал своим товарищам Эйнар, одновременно отталкивая подошедшего с каким-то вопросом грека Петра, — а ты не мешай мне, держись от меня подальше, убью, клянусь Тором!
Гороподобный Свивельд легко снял с лошади бледного Гелгу, на руках донёс к источнику и бережно положил на траву. Рядом усадили Хорна с завязанными глазами, и уложили Вольквина, всего перемотанного окровавленными тряпками. Тут же поставили носилки с телом конунга, накрытые волчьими шкурами. Сложили оружие и сундуки с наиболее ценными вещами. Вокруг себя викинги расположили лошадей, так чтобы они служили и ширмой, и источником тени для уже весьма горячего солнца. Моравские лошадки спокойно принялись тут-же щипать траву, глядя вокруг умными глазами из-под длинных ресниц. Запасы еды, скатанные палатки, верёвки, колья для них, шкуры, фляги с водой и пивом оставили пока  на лошадях. Привал не обещал быть долгим потому, что был ещё только полдень и они по любому рассуждению недостаточно далеко отошли от Одера и места недавнего сражения. Эйнар сейчас был одет в чужую, чрезмерно широкую для его худощавого тела, и длинной для невысокого роста, аварскую кожаную рубаху, в аварские сапоги из чёрной тиснёной кожи, голубые, расшитых золотой нитью шаровары. Тёмно-русые волосы его слиплись, борода была всклокочена, на виске синел кровоподтёк. Взгляд его был быстрый, шаг лёгкий, словно не было три ночи назад смертельной сечи и трудной утренней дороги. Словно не было дымного погребального костра, пожирающего товарищей, и друг его, Вишена, не был мёртв. Эйнар лишь непривычно сутулился и злился из-за пустяков. Сейчас он сделал скорбное лицо, отвечая на приветствие Рагдая. Вместе с книжником к носилкам конунга подошли Ацур и Ладри. Пётр тоже не отходил далеко, придав себе смиренный вид и перебирая в пальцах янтарные чётки, он часто крестился и бормотал что-то.
— Послушай, Бирг, теперь попрошу тебя не молчать, а сыграть тихо нашему конунгу ту протяжную мелодию, что он любил слушать больше других твоих наигрышей. Ту, похожую на журчание ручья. Пусть он слышит, что мы рядом, и не отпускаем его в Вальгаллу... — сказал Эйнар грустному Биргу, и воскликнул, уже обращаясь к греку, — а тебя я лучше бы убил тогда, у Моонзунда! Клянусь Локи! Это из-за твоей хозяйки Ясельды начался тот проклятый бой, когда погиб Вишена! Уйди туда, за лошадей, и ближе не подходи!
Бирг вынул из-за пояса флейту и начал её придирчиво рассматривать. Эйнар опустился на колени рядом с носилками, скинул шкуры с тела конунга на траву. Вишена был в льняной рубахе с воротом и рукавами украшенными красной шёлковой вышивкой. На его шее была надета гривна, плетёная из тонкой проволоки с молоточками Тора на концах. Амулет в виде молота Тора на груди был сделан из куска зеленоватого янтаря. Кожа лица, ладоней и ног была белой и прозрачной, словно под ней не было совсем никакой плоти. Никаких серьёзных ран, царапин, ушибов не было на теле, только выделялись белыми рубцами старые раны. Ноги ниже колен его покрывали синие рисунки зверей, птиц, коней и драконов, скрученных вперемешку с листьями, деревьями и цветами в сложный орнамент. Руки конунга, сложенные на груди, прижимали к телу меч.
— Он совсем мёртвый, наш Вишена, а какой он был сильный и красивый конунг, клянусь Гулльвейг! — сказал мальчик Ладри,  садясь рядом с ним.
— Мертвее не бывает, — печально согласился Ацур, — если б я не знал, что Рагдай кудесник, и ещё не время хоронить конунга, я бы с ним расправился за то, что доблестный воин до сих пор не взлетел в Вальхаллу на руках прекраснолицых валькирий.
— Разве это правильно? — радуясь, что с ним говорят как со взрослым, спросил Ладри.
Лицо его было распухшим, ранее багровый след на шее от аварского аркана теперь был сине-зелёным, вся правая щека была покрыта бурой коркой заживающей кожи, словно родимое пятно. Однако он смотрел вокруг себя бодро, с гордостью носил взятый у убитого авара кривой кинжал и островерхий шлем с восточной насечкой. Из-за кольчужной бармицы шлем был слишком тяжёлым, и её пришлось снять. А слишком большой размер его, мальчик преодолел с помощью своей войлочной шапки.
К ним подошедший Бирг, сел на траву скрестив ноги по-портновски, и начал играть. Еле слышная мелодия флейты возникла где-то далеко, казалось, что за Судетами, а потом быстро приблизилась и оказалась среди воинов, расположившихся на привале.
— Наконец-то после всей суматохи я смогу как следует им заняться, — сказал Рагдай, усаживаясь на траву у тела конунга и раскладывая на тряпице снадобья и инструменты, — а то суета вокруг, шум, гам...
Креп помог ему убрать с тела конунга меч, расшнуровать рубашку на груди и закатать рукава до локтя. Сидящие неподалёку викинги угрюмо смотрели за этими действиями, явно их не одобряя, но сдерживаясь по примеру старших товарищей и из уважения к Эйнару и Ацуру. Рагдай приложил ухо сначала к губам Вишены, потом к груди, поднял его веки и долго рассматривал неподвижные зрачки. Затем он вынул из торбы глиняный горшочек размером с ладонь. С помощью щепки он разжал немного зубы Вишены, отвёл пальцем в сторону синий, распухший язык, и вылил в рот немного прозрачной, вязкой жидкостью. Затем он сомкнул челюсти конунга, с сожалением наблюдая, как несколько ценных капель скатываются вниз по заросшей щетиной щеке к уху. В воздухе резко запахло серой и дёгтем.
— Всё, кончился мой отвар по рецепту Галена. Если снадобье до ночи не подействует и он не поднимется на ноги, то больше не поднимется никогда, — сказал Рагдай, передавая кувшинчик Крепу, — три дня поить этим отваром, это и так больше чем можно.
— Ты так говоришь, что можно подумать, что речь идёт о больном, а не о мёртвом, — сказал Ацур, — конечно, Вишена берсерк, но...
— Берсерки тоже умирают? — спросил в тон ему Эйнар, — а он и не был берсерком, он никого зубами не грыз и с ним можно было дружить как с нормальным мужчиной.
— Бывают больные, всё равно, что мёртвые, а бывают мёртвые, всё равно, что больные, — произнёс Креп глубокомысленно, — похоже, что что-то держит его среди нас, не знаю, и раньше, когда хозяин колдовал с соняшной и разрыв травой по голядским поверьям, такого человека иногда удавалось спасти.
— Да, природа смерти для нас загадочна, — сказал книжник, — ясно только то, что есть вид смерти, отпускающий человека, и боги, оберегающие его, могут решить, дать смерти сделать своё дело до конца, или остановить и повернуть обратно. Если он к ночи не поднимется, то всё, можно готовить костёр.
— А от чего зависит решение богов? — спросил благоговейно Ладри.
— Не знаю, — печально ответил Рагдай, — всякий раз, как вливаешь в рот мертвеца живительное зелье, думается, что ты ослаб умом, раз хочешь одолеть неодолимое, а больной мертвее мёртвых, и ни дыхания, ни сердца нет.
— Я слышал, как ты говорил, что в Константинополе есть один учёный еврей, знающий способ оживлять мёртвых с помощью заклинаний, но это очень дорого стоит, и только князьям по карману, — сказал Эйнар.
— Ничего я такого не рассказывал, ты путаешь, — ответил книжник, — вон, спросите у христианина, как при помощи молитвы можно мёртвых оживлять, у них так боги любят делать с собой.
— Вразуми, Господи, заблудшие души грешников! — услышав, что его упомянули в разговоре, вскричал Пётр по-норманнски, — позволь силой молитвы попрать смерть героя! Словно воскрешение принявшего муки человеческие на себя, Господа, искренняя животворящая молитва способна перевернуть мир мрака на светлую сторону жизни!
— Чего он там лопочет? — спросил Эйнар оборачиваясь, — он хочет оживить конунга молитвой как своего бога? — викинг махнул Петру рукой, — эй, иди сюда, не трону тебя!
Смело, как ему казалось, грек Пётр, захваченный воинами князя Стовова при разграблении Новогорода-на-Волхове вместе с княжнами, и чувствующим в себе мученичество в окружении язычников, подошёл к телу конунга.
— Бог Один не обидится из-за этого на Вишену, и на нас всех за то, что тут будут Христос упоминаться? — спросил у Эйнара с сомнением Бирг, прекращая играть, — всё ли правильно мы делаем?
— Во-первых, Иисус Христос сам по себе сильный бог, раз в него вся Византия верит, франки, итальянцы, часть германцев и часть ирландских кельтов, — ответил Эйнар, — а потом, чем больше богов заступятся за Вишену, тем лучше. Смерти-то всё равно, в какого бога верит человек.
— Да?
Монах опустился на колени и стал читать по-гречески молитвы о символе веры, о Богородице и разные псалмы. Несмотря на то, что большинство присутствующих понимали греческий язык, служивший главным языком общения торговцев и византийских наёмников, смысл произносимых с жаром Петром слов стал быстро от них ускользать. Однако неподдельная страсть слов и уверенности, и доброта в глазах монаха, наполненных слезами, внушили викингам некоторое уважение к происходящему. Им начало казаться, что не может такой учёный человек, пишущий историю целой страны — Гардарики, быть пустословом и призывать в помощь не существующего ничтожного божка, если он так расчувствовался и говорит о нём как о реально живом.
— И кровь твоя, Боже, святая, живительная сила, что проливается благословенным дождём на всё сущее, защищает и напитывает, окормляет вместе с благодатью душевной, как овца ягнят своих и мать дитя своё! — с этими словами, с совершенно отрешённым лицом, Пётр выхватил из-за пояса Ладри кинжал, сбросил с него ножны.
— Э-э! — только и воскликнули все, бросившись к руке с кинжалом над телом конунга, — э-э!
В этот же миг Пётр сдвинул со своей левой руки рукав рясы вместе с рукавом рубахи, скуфья упала с его длинных волос, и он молниеносно провёл лезвием по руке между локтём и запястьем. Если бы кинжал имел хорошую заточку, Пётр прорезал бы себе мясо до кости, но и того разреза, что он себе нанёс, хватило, чтобы кровь хлынула струёй на лицо, шею и грудь конунга.
— Возьми всю мою кровь, кровь верующего христианина, сильную верой в Иисуса Христа, и вернись к нам, вернись к любящему тебя сердцу Ясельды! — воскликнул он страшно побледнев в одно мгновение, — воскресни через меня!
Кинжал выпал из его рук и монах без чувств повалился на бездыханное, залитое кровью тело конунга. Викинги все повскакивали со своих мест с нечленораздельными криками. Лошади от неожиданности попятились. Встревожился весь лагерь. Ацур с Эйнаром схватили монаха за одежду и оттащили от конунга. Рагдай склонился над Петром и несколько раз ударил его по лицу, чтобы привести в чувство, но этого не случилось. Заметив, что под рукавом кровь продолжает хлестать из раны, он согнул ему руку в локте, однако кровь не унималась.
— Он сейчас истечёт кровью, учитель! — воскликнул Креп, не зная, за что хвататься, — что делать?
— Похоже ничего не получиться, — закусив губу ответил книжник, — он так себя порезал, что кровь не останавливается!
— Что у вас такое? — спросил у них подошедший на крики Семик, — кто его так?
— Он сам себя, — ответил Эйнар, — молился за воскрешение конунга, а потом разрезал себе жилы на руке!
Монах приоткрыл глаза, Ладри встал рядом с ним на колени и приподнял его голову. Креп подал Рагдаю свой пояс, и тот попытался им стянуть руку выше локтя. Кровь пошла как будто тише, но Рагдай понимал, что просто её остаётся всё меньше в теле грека, от того и идёт она медленнее.
— Пётр! — вдруг раздался пронзительный женский крик, и среди лошадей окружавших стоянку варягов показалось взволнованное лицо Ясельды, — Пётр!
— Эй, Резеняк, не пускайте её сюда! — крикнул в ту сторону Семик, — не хватало ещё только, чтобы она устроила крик, а князь в сердцах её прикончил или изувечил, — добавил он уже себе под нос, — что мы потом Водополку на обратном пути скажем?
— Я вижу свет! — прошептал вдруг по-славянски Пётр, — мне тепло, словно летняя река приняла меня в свои вечерние воды, я вижу Богородицу, она идёт по воде аки посуху и белые горлицы летят над нею с золотыми ветвями благодати... — он умолк на мгновение и продолжил, слабее, — я всех вас прощаю, Стовова, Рагдая, Водополка, язычников всех, и всё зло и грехи беру на себя, мир вам...
— Пустите меня к нему! — с отчаянным криком княжна увернулась от кривичей и в развевающихся одеждах подбежала к умирающему греку, — за что вы его убили? Он вам ничего плохого не сделал!
— Пойдём, княжна — с этими словами Ацуру удалось схватить её за руку и потащить в сторону.
Ясельда попыталась разжать его пальцы и даже укусить, но викинг опустил её руку к земле. Ясельда, сгибаясь из-за этого, вдруг упала и заскользила по земле, стеная и хватаясь за траву. Когда на помощь Ацуру пришли ещё двое викингов, княжну быстро оттащили за лошадей. Тем временем Рагдай перестал скручивать ремнём руку Петра, распрямился и плюнул в сторону от огорчения. Креп прижался ухом к груди грека, некоторое время вслушивался напряжённо, а потом тоже поднялся на ноги со словами:
— Сердце больше не бьётся, он умер!
Словно вторя смятению чувств многих людей на поляне, вокруг закружили птицы и налетел ветер. Он конечно возникал на горячих из-за солнца, склонах гор и холмов, но его появление именно в это мгновение было похоже на вмешательство свыше. Птицы тоже поднялись в небо из-за того, что их потревожили люди, но их мерное движение навевало вечные страхи перед неизвестностью, имеющую всегда мистическую окраску. Рыдания молодой княжны Ясельды и гневные крики её отважной сестры Орисы дополняли тревожную картину отчаянной природной скорби.
— Он умер, всё, расходитесь, — сказал Эйнар маша руками как крыльями на своих товарищей, — готовьтесь двигаться дальше, посмотрите на свою обувь, а грека оставьте нам.
— Что там у вас? — раздался над головой Эйнара голос Стовова Богрянородца, подъехавшего в общем шуме так тихо, что это казалось невозможным, — стребляне наткнулись на следы аваров, обнаруживших наше войско, и нам нужно их поскорее догнать и всех истребить!
— Грек Пётр во время молитвы о воскрешении Вишены, во имя счастья Ясельды, убил себя! — ответил Эйнар, оборачиваясь к нему, — это нас всех удивило, откуда в этой его вере столько силы?
— Туда ему и дорога, этому историку! — крикнул князь тронув коня, — мы выступаем, сейчас вперёд пойдут полтески и попробует напасть на авар. Как только они тронутся, вы постарайтесь не отстать со своими мёртвым вождями!
Сказав это, князь расхохотался, словно гибель сначала нелюбимого им конунга Вишены, а потом и презираемого монаха Петра, произошло по его воле, и её торжество только начиналось на этих новых, но постепенно становящихся своими пространствах Моравии. Блестящая победа в сражении у Одера над превосходящими силами врага благодаря чудесам, показанным полтесками и викингами, явно отозвалось в его сердце радостью от осознания благоволения к нему небесного покровителя. Жертвы в виде казнённых пленных, убитых у погребального костра жертвенных животных, брошенные в Одер горсти зерна, кусочки засахаренного мёда и жареного мяса, наверняка были приняты Ярилой на небе и Велесом на земле. Все язычники, составляющие войско Стовова, в каких бы богов они не верили, соединяли в своём сознании успех похода с самим князем, так-же как соединяли с ним урожай своих полей, охотничьих угодий, рыбных мест и торговых обменов. Подношения князю, осуществляющего связь с богами, и послушание ему, обеспечивающее процветание, прекращалось и оборачивалось изгнанием, и даже убийством вождя, если урожаи погибали, а торговля не ладилась. Стовов не очень был рад этой своей княжеской доле, делающей его заложником погоды, настроения дружины и удачи. Однако рождённый в княжеской семье, унаследовав владения отца к востоку от Гнезда, он ничего не мог уже изменить в своей судьбе, неуловимо зависящей от множества обстоятельств и событий, управляемых божественными силами Ярилы и других богов народов Тёмной земли.
— Вольга, живее, идите вперёд! — носился над источником голос князя, — и вы, Мечек, Оря! Полукорм, лошадей заставь всех осмотреть, упряжь особенно, слабых надо освободить от поклажи и вести как на убой, чтобы просто так сами не подохли без толка! Быстрее, кособрюхие, в погоню за аварами!
Закрытые кольцом своих лошадей, викинги оставались как бы вне этого действа. Эйнар огляделся и ладонью осторожно стёр с лица конунга кровь. Затем он накрыл тело шкурами. Рагдай принялся внимательно осматривал раненых варягов. Неподалёку о них кривичи продолжали с хохотом обливались водой, таскать друг друга за бороды, за рукава. Некоторые из них с благоговением чистили от потного и сора своих лошадей. Другие, с непривычки от верховой езды, всё ещё лежали в траве. Они махали на животных руками, рассказывали что-то, клялись, что никогда больше не сядут в седло. Одного молодого гридня князя рвало, из-за укачивания. Некоторые стребляне, через мгновение после того, как оказались на поляне и сонно свалились на землю, теперь спали мертвецким сном. Другие с наслаждением жевали холодное мясо, остатки жаркого из убитых в битве лошадей. Его нужно было быстро доедать, а то оно могло вот-вот испортится на жаре. Некоторые жевали сырые грибы и жёлуди. Многие, раздевшись по пояс, вытрясали сор и насекомых из липких от жары рубах и портов. Только полтески уже сидели в сёдлах. В потрёпанных своих чёрных одеждах, молчаливые, словно немые, суровые, они безучастно взирали на окружающую их суету. Вольга тоже был в седле, неподвижный, с обмотанной рукой на груди.
Распорядившись немедленно выступать дальше вдоль тропы, не дав воинству как следует напиться, Стовову, наконец, собрал разошедшихся в разные стороны бурундеев и кривичей. За полтесками должны были двигаться со своими припасами стребляне. За ними кривичи с бурундеями. Варяги должны были замыкать войско, ведя своих лошадей под уздцы.
Через некоторое время полтески с Вольгой впереди, выступили от источника на запад, туда, где по предположению стреблянских разведчиков мог находится  аварский отряд, видевший войско Стовова, расценивая его как противника. До того, как авары могли известить о них свои главные силы, и предпринять нападение, бурундеи предложили князю их уничтожить. То, что степняки никогда не действовали изолированными отрядами, а путём постоянного движения гонцов создавали из отрядов сеть под единым командованием, имеющую возможность быстро собраться в одном месте, они не знали. Долгие годы войны в лесах Поочья и Поволжья с лесными мокшанскими и эрзянскими племенами, отучили их иметь дело со слаженными действиями врага. В непролазных чащах Тёмной земли, особенно зимой, об этих вещах трудно было даже думать. Узкие ледяные дороги рек не давал возможности для широких действий конных воинов, сводя всё к лобовым столкновениям на перекрёстках путей — местах слияния рек и озёр. В Моравии же, где местность позволяла осуществлять дальние переходы, обходы, окружения и притворные отступления, попытка применить простые приёмы Тёмной земли была более, чем рискованной. Однако привычка человеческая сама по себе много раз обращала умения в проигрыш или выигрыш, не в силу своей правильности и применения к месту, а в силу везения или невезения.
— Нужно грека похоронить, — сказал Эйнар, глядя на опавшее и побелевшее лицо Петра, — как у христиан правильно хоронят?
— Зарывают в могилу и ставят крест, — отозвался Рагдай, — ещё нужно отпеть и прочитать молитву.
— Других христиан, кроме него у нас нет, чтобы помолиться, — сказал Ацур, вернувшись к источнику, — но могилу мы выкопаем... Эй, Ладри, рой ты ему могилу.
— Почему я? — угрюмо спросил мальчик.
— Он выхватил у тебя из-за пояса кинжал, — ответил викинг, — нужно было лучше следить за своим оружием! Хорошо, что будучи заложником, грек убил себя, а не тебя или, к примеру, Рагдая.
Мальчик снял с головы свой шлем, и в месте указанном учителем, принялся шлемом копать прямоугольную яму, вычерпывая каменистую землю им как миской. Когда могила была выкопана, короче и уже, чем было нужно, и не такая глубокая как этого требовала сохранность мертвеца от лисиц и волков, мальчик объявил об окончании дела. Однако Ацур заставил его удлинить, расширить и углубить могилу по размерам тела Петра.
Когда вслед за полтесками в заросли ушли уже все стребляне а за ними и бурундеи, а кривичи, ведя с собой проводника, заложников и вьючных лошадей с добычей и припасами, тоже двинулись за ними, викинги собрались около могилы. Туда осторожно положили тело христианина.
— Я знаю, что вы все озадачены произошедшим, — обратился к ним Гелга, стоящий  сейчас с помощью костылей из веток, — многие из нас без раздумий пожертвовали бы жизнью, спасая конунга в бою, но убить себя уже над мёртвым телом, во имя его воскрешения, не решится никто.
— Что мы, наложницы и жёны, чтобы за мужем идти на костёр? — угрюмо сказал Вольквин, пожимая огромными плечами, — как при этом попасть Вальгаллу?
— Это точно, самоубийц Один к себе не возьмёт, — согласился стоящий рядом с ним Бирг, — для викинга это не путь, это для грека путь.
— Он это сделал из-за любви к своему богу, научившему любить всех людей, — многозначительно произнёс Рагдай, — эта любовь распространилась в его представлении и на конунга Вишену Стреблянина и на Ясельду, княжну и хозяйку этого грека в Новгороде-на-Волхове. Напомню, что их всех силой увёз Стовов из города их отца, князя словен и кривичей, Водополка Тёмного, несмотря на договор о мире. В Новогороде грек учил грамоте княжон и писал рифмованную историю рода Водополка от основания Гнезда-на-Смолке до основания Руссы, Ладоги и Новогорода. Он был скальдом Водополка, не хуже, чем скальд Стромм для Инглингов. Он мог бы писать историю и для Стовова, или просто переписывать дорогие книги для продажи. Но его бог подвёл его к этому самопожертвованию, как явил и сам жертвенность, отдавшись в руки римским мучителям, распявшим его на кресте. В вашей божественной картине мира, лучше будет встречен богом Одином после смерти тот, кто был более храбр, богат и знаменит, с кем убили больше жён и наложниц, рабов и коней, у кого в погребальном костре было больше золота. А у христиан всё иначе. Большее благо ждёт наибольшего мученика, отдавшего себя ради помощи другим, принявшим как можно больше чужих грехов и очистивших как можно больше людей от скверны. Пётр жил долгое время в Константинополе, сидел в той же библиотеке, что и я, ходил по тем же улицам что и я, и покупал вино у того-же торговца. Но вот я жив, а он мёртв, а его праведная кровь омыла вашего вождя во имя любви к нему. Пусть покоится с миром в этой тёплой моравской земле грек Пётр! К сожалению не знаю его настоящего имени, а только христианское...
— Пусть покоится! — непроизвольно вырвалось из уст нескольких воинов и все, последовав примеру Рагдая, стали брать горсти земли, и бросить их на тело Петра, завёрнутого в собственную окровавленную рясу.
Ладри, чуть помедлив, положил ему на грудь, рядом с его оловянным крестом, кинжал, ставший виновником его смерти. Эйнар бросил рядом с телом несколько медных монет и своё кольцо. Креп по-славянски установил у изголовья кувшин с хлебом и яйцам. Ацур положил стрелы.
— Ему это не понадобится, — сказал Рагдай, — христианам в раю не нужна еда и одежда, а вот крест из веток ему скрутите и воткните в холмик могилы.
Настало молчание. Каждый думал о своём. У кого-то на севере остались большие долги, и семье грозило продажа в рабство, у другого, наоборот, было накоплено множество золота для того, чтобы купить стадо коров, взять во временное пользование для его выпаса землю, завести собственные корабли и открыть торговлю. Многие желали после похода переселиться на земли Италии и Испании, где круглый год было тепло и не надо было тратить огромное количество сил на обогрев утеплённого жилища, добычу большого количества жирной пищи, тёплой одежды. Люди там меньше болеют, дольше живут, вырастают красивыми и сильными, женщины прекрасны а дети счастливы... Только несколько совсем юных воинов думали о славе, ожидающей их в цепи бесконечных виков под крылом какого-нибудь знаменитого конунга или ярла. Молчание над могилой было довольно быстро нарушено Полукормом. Подъехав к источнику, он сказал:
— Князь Стовов беспокоиться из-за того, что вы ещё не выступили, а с вашими обременениями это кончиться тем, что вы отстанете от нас.
— Да, правильно, чего стоять? Или кто-то хочет креститься по еврейскому и греческому обычаю? — хлопнул в ладоши Гелга, — вот я сейчас костылём крещу! Живее берите своих лошадей и идите по тропе за остальными! Эйнар! Ацур!
— А ведь он мне тоже сначала не понравился, — сказал Эйнар невпопад, глядя на свежую могилу, — сыграй, Бирг, ему на прощание пару нот.
Когда Бирг заиграл грустную мелодию, Эйнар взял их рук Торна простой крест из двух дубовых веток, связанных полоской лыка и воткнул в насыпь. Затем он запел, путая слова, но достаточно мелодично:

Верно ты запамятовал, друг,
Как был ты в Миклагарде великом, 
И говорил, что хочешь жениться!
Выманивал всех воинов на это дело,
Чтобы красавица была тебе женой,
А затем она стала бы валькирией в Асгарде!
И там все передерутся из-за неё,
И породит девять волков на Лаганасе,
И всем им ты будешь строгим отцом.
Вот такая жена пусть ждёт тебя...

— Эйнар, — уже садясь на лошадь крикнул Ацур, — пойдём!
— Вишена жив, он должен быть жив... — сказал Эйнар, закончив петь у могилы, будто не слышал возгласа, — играй, играй, Бирг... Ацур, тело конунга не распухло, не почернело.
— Просто ночами всё ещё холодно!
— На нём нет ран...
— Он не дышит, Эйнар.
— Он жив!
— Хорошо, если так думает Рагдай и вся дружина, пусть он жив, — Ацур махнул рукой, — Ладри, попей сам чистой воды, напои водой Гелгу и Хорна, и набери ещё в меха воды, дорога будет долгой!





                Глава шестая

                КНЯЗЬ КРИВИЧЕЙ СТОВОВ


Стовова с утра мучили различные подозрения, сомнения и страхи. Ночью он заставлял в который раз служанку Ясельды, бойкую рабыню-словенку, рассказывать ему одну и ту же сказку. Это отвлекало его от мыслей о доме, о врагах, обступающих там его столицу — Каменную Ладогу, где его старшая жена Бела хранила и воспитывала маленького сына Часлава. Конечно, оставленный на Нерли воевода и опытные дружинники могли до его возвращения постоять и за стольный город, и за его жён, детей и наложниц, но страшная мысль о возможности всего лишиться, даже не имея сил вмешаться и защитить своё, делало существование князя невыносимым. Девушка-словенка, не очень красивая, но смышлёная и забавная, отвлекала его, услаждала тело и слух которую ночь подряд. Больше всего Стовову нравилась бесконечная сказка про мальчика Чурдушу. По словам сказительницы, никогда не видевший своих родителей, этот словенский мальчик был отдан за долги в услужение богатому торговцу с Днестра. Изучив множество языков и наречий, грамоту греческую и латинскую, счёт, подсмотрев во время путешествий хозяина по свету разные традиции и обычаи, он убежал однажды в одной северной стране вместе с сокровищами хозяина. Там он назвался князем одного южного племени в изгнании и стал свататься к разным принцессам и княжнам по всем морям и горам. Когда Чернобог, сыном которого и был на самом деле Чердуша, узнал что его дитя, вместо того чтобы воспитываться красавицей-матерью в золотом дворце, потерян ею и бродит теперь по белому свету, он послал за ним леших чтобы они его привели к нему. В это время Чердуша успел влюбить в себя дочь византийского императора Грека. Прекраснее её не было нигде и никогда. Когда будущий принц отказал лешим и не пошёл с ними к отцу, тогда разозлился Чернобог и сказал, что пока он не вернётся, быть ему вечным странником и больше одной ночи нигде он не сможет оставаться. Так и случилось. Сколько бы ни пытался остаться где-то несчастный Чердуша, везде его подстерегали несчастья. То дом сгорит, где он остановится на ночлег, то земля провалится под целым городом, то враг нападёт, то насекомые набросятся или злая болезнь одолеет. Где бы ни появлялся он, везде с ним приходили несчастья. И вот начали его узнавать люди, потому что молва о страшном страннике в образе прекрасного юноши, сеющем смерть и разрушения, распространились по всему миру. И собрались тогда все князья, короли и императоры и стали думать, как убить злодея, чтобы он не вредил их царствам. Один предложил убивать всех красивых мужчин-словен, другой предложил пригласить самых страшных колдуний...
Бесконечная сказка, где появлялись сказочные животные, нечистая сила и родственники богов, действовала на князя успокаивающе. Судьба, определённая Чернобогом, больше богом для словен, чем для кривичей, подсказывала, что его отношения с Ярилом, сложились с самого детства хорошо. Самым прекрасным было то, что он был старшим в семье сыном и получил самые большие отцовские земли в то время как его младшие братья получили отцовские земли к западу от Гнезда, среди Карпатских предгорий и волынских болот. Всё, чего он достигал в жизни потом, хотя и с трудом великим иногда, оставалось при нём, в то время как младшие братья на западе, один за другим шли в подчинение к полянам, северянам или другой литве, или погибали в неравном бою. А в это время его благо даже росло само, вроде коровьих стад и ремесленных слобод у Каменной Ладоги и Стовграда. Не зря его кривичи любили, а другие семьи и роды хотели поселиться под его защитой. Он приносил им милость богов. А вот самого младшего брата, Ратислава, убили несколько лет назад семьи кривичей за несчастья, постоянно посещавшие их во время его княжения. Жён и наложниц его продали в рабство, а детей и челядь разобрали в качестве батраков, отрабатывать ранее принесённую князю дань и кормление. Несчастливый был он правитель, и не нужный людям. А у Стовова Богрянородца только несколько раз за всё княжение случился голод из-за немилости Ярилы. Один раз всё лето шли дожди и зерновые все сгнили у корня до того как зёрна набрали хоть какой-то вес. Кривичам в Тёмной земле пришлось убивать весь домашний скот, чтобы пропитаться зимой, а к весне пришлось идти войной на бурундеев, чтобы выгрести у них зерновые ямы и погреба. На войну пошли все, включая десятилетних детей. Из того похода вернулась только половина. Второй раз какая-то белая морока напала на все растения, огороды, лесные и полевые. Урожай пропал, исчезли даже ягоды и грибы. Поумирала скотина, звери ушли за Оку в мокшанские дебри. Тогда даже после походов на стреблян и бурундеев не удалось получить достаточно еды. Опасаясь нападений людоедов, купцы с Ладоги стали плавать через Ловать в Волгу, лишив голодный край последней надежды на помощь. Собрав всё серебро и медь, что было в княжестве, удалось купить немного зерна у полтесков, но этого не хватило до весны. Стовов принёс к жертвеннику свою младшую дочь и убил её на глазах у всей Каменной Ладоги. Но люди, уже евшие рабов и друг друга, убивающие своих стариков, чтобы выжить самим, не поверили. Кровавое побоище, состоявшееся затем вокруг капища Ярилы, только и спасло всех, как общее жертвоприношение. Залитый кровью снег и грязь, перемешавшись с человеческими телами, смягчили строгого Ярилу и ранняя весна до срока вернула птиц и зверьё в окружающие леса. Рыба, словно наевшись белой моровой болезни с полей, заполнила собой реки, ручьи и озёра. То, как может бог обойтись с людьми, князь хорошо знал, и поэтому история мальчика Чердуша была ему понятна и близка. Он был явно удачливей красавца, и это его немного успокаивало. Когда невольно думаешь о ненавистных себе людях, о желании нанести им какой-нибудь вред, всегда невольно сравниваешь свои возможности с возможностями своих союзников в этом деле - времени и обстоятельствам жизни вообще, и становится понятна ничтожность собственных сил по сравнению с мощью времени, старящего и убивающего всех и всё, изощрённой жестокостью обстоятельств, уязвляющих всех дрянных людей, как впрочем и не дрянных, как бы случайными несчастьями и заключениями, и, будучи успокоенным такими мыслями, можно предаться собственным проблемам, если конечно нет угрозы, жизни, здоровью и судьбе.
Теперь, обозревая свою бодрую рать, он с удовольствием подставлял лицо яркому солнцу, вдыхал пьянящий аромат распускающихся почек, цветов и оживающей земли, вперемешку с запахом вездесущего дыма от очагов и костров. За князем постоянно следовал Семик, Ломонос и Тороп.
От источника у капища тропа шла с небольшим уклоном на северо-запад среди густых зарослей кустарника и высокой прошлогодней сухой травы. То и дело кустарник сменялись лесом, таким густым, что тропинка терялась среди стволов. Отрядам приходилось идти врассыпную до следующей прогалины. Было непонятно, как среди этого буйства растительности находили дорогу встречные селяне и торговцы.
И тех и других было здесь много. Сербы, хорваты и моравы шли поодиночке и целыми семьям работать на свои поля и лесные вырубки, расположенные по всей округе. Многие шили на заработки в сёла и деревни. Среди них были плотники с пилами и топорами, кузнецы со своими инструментами, ткачихи с веретёнами и колками, сапожники с кусками выделанной кожи. Для Стовова это было непривычно, наблюдать, что ремесленники не привязаны к одному хозяину-князю, а сами могут выбирать, где им работать. Только многолюдьем и безвластием военной поры можно было это объяснить. Приветливо улыбаясь всем встречным, ремесленники и крестьяне кланялись до земли незнакомым воинам, едва не роняя соломенные и войлочные шапки. Они на забавном славянском наречии шутили с проводником Тихомиром о жадных добытчиках соли, кошках и легкомысленных девицах. Торговцев тоже было много. Это были и местные, имеющие дела среди окружающих городов и селений и пришлые, идущие издалека и далёко, разные франки, бавары, поляне и поморы. Одни везли в основном сыр, колбасы и сало, а другие оружие, янтарь и меха с севера. На восток шли волы и лошади навьюченные сундуками с шёлком и драгоценной посудой. Волы, лошади и повозки создавали на тропе и вокруг неё постоянные заторы и путаницу. Об аварах, отрядах короля Само и франках, от селян и торговцев были получены противоречивые вести. Одни говорили, что Оломоуц занят аварами, другие говорили, что Само выбил их оттуда, а третьи говорили, что Само отступил за Судеты и в Оломоуце теперь никаких сил нет. Князь из-за этого всего злился. Он то требовал разогнать всех с помощью оружия, то приказывал обходить стороной, что занимало не меньше времени и усилий.
— Добрый властелин и трусливый захватчик, — глядя на это сказала Ясельда, измученная необходимостью постоянно слезать с лошади и идти пешком, чтобы не испортить в зарослях одежду, не разодрать лицо и волосы, — тут надо, быть может, просеку делать, как отец делал во время походов в Биармию.
— Может так и быстрее пройдём, чем плутая, моя госпожа, — ответила одна из её служанок.
— Когда же это всё кончится? — спросила сама себя Ясельда, закатывая вверх глаза, — ненавижу эту жизнь!
— А я чувствую, что за два месяца плена, начала забывать дом, мать и привыкать к этой неустроенности, словно всегда так жила, — ответила сестре Ориса и её девичье лицо сделалось почти весёлым, — в горнице было тепло, а здесь занятно, и Стовов, если вернёт нас обратно отцу целыми, не будет таким уж злыднем.
— Ох, княжны, не верится в это, и гадания всё смерть, и поругание нам предсказывают, — со вздохом сказала на это другая служанка, — только и надежды, что на вашу знатность и его страх перед вашим отцом!
— Раньше конунг Вишена нас защищать пытался, а теперь он убит и дикари из варяжских мест говорят, что из-за нас он погиб, — сказала служанка, которую Стовов ещё в Новгороде сделал свое наложницей, — мы на краю гибели все.
После этого можно было заметить, что уголки рта у Ясельды задрожали, а глаза заблестели от подступающих слёз.
В конце концов проводник Тихомир посоветовал князю сойти с тропы. Проходящая восточнее этих мест основная дорога сухопутного отрезка Янтарного пути была, наверно, ещё более оживлённой. Купцы сообщили, что они идут лесом именно из-за того, что вдоль дороги расположились аварские отряды Ирбис-хана и хана Аспаруха, а сама дорога пуста. Решено было идти правее. По словам Тихомира, до ночи можно было дойти до Моравы, где у воды расположиться на удобный ночлег. Старшие дружинники князя не возражали. Управлять войском в густых зарослях было всё равно невозможно. Полтески Вольги ушли далеко вперёд, преследуя авар и связи с ними не было. Викинги сильно отстали с ранеными, и их было не видно и не слышно. Гонцы Стовова выбились из сил, и нужно было всем дать один общий ориентир и место сбора в конце дня. Левее от тропы протекал ручей, берущий начало от родника, где был похоронен грек Пётр. Устье ручья и было назначено всем дружинам как место сбора. После этого все начали двигаться самостоятельно, а князь перестал мучить гонцов и Семика.
Вдоль ручья была совсем другая Моравия. Здесь не было селян и торговцев, а спокойно бродили олени и кабаны, птицы вили гнёзда, даже осторожный аист выложил своё корзину-гнездо на верхушке старого бука. Акация росла вперемешку с орехом и репейником. Иногда попадались ели и пихты, маленькие, словно игрушечные. Через несколько сотен шагов ручей круто повернул на запад, прошёл через россыпь крупных камней-останцев. Потом он с шумом стал стекать в овраг. Овраг этот с крутыми берегами, шёл на север к Мораве.
Яркий свет пробивался через ветви дубов и буков, и вместе с прихотливыми тенями, бегал везде, повинуясь движениям ветвей и листьев под порывами тёплого ветра. Птицы сходили с ума от весеннего восторга. Благодать заслонила собой хмурую неизвестность. Казалось, если продвигаться в том же направлении, можно будет через листву пройти прямо на голубое небо, в небесное царство милостивых богов. Солнце пекло нещадно, словно отдавало долг долине за долгие мрачные зимние дни. Жара усилилась, несмотря на то, что было далеко за полдень и длинные тени говорили о скором приближении вечера. Изо всех сил голосили птицы. Чижи гоняли насекомых, сороки ссорились с из-за костей, горлицы взлетали из-под самых копыт лошадей, а огромные чёрные вороны неподвижно сидели в ветвях как посланцы вечности. Когда в зарослях стал преобладать орешник, их оврага с визгом и хрюканьем выбежал выводок полосатых свиней во главе с кабанихой. За ними гнались двое стреблян, ловко прыгая через лежащие сучья и камни. Было видно, что они уже пришли в себя после сражения и силы их восстановлены.
Несколько раз у оврага попадались могилы, разорённые лисами. Около просеки с рядами свежих брёвен, было найдено пепелище: несколько обгоревших новых домов и сараев, вырытые, но не заполненные ни разу хлебные ямы и чаны для пива.
— Ну, староста, где обещанная деревня Орлица с постоялым двором и таверной? — озабоченно спросил у серба Рагдай, после того, как это пепелище было обыскано, а найденная в погребе оборванная, умом помешанная старуха, громко крича проклятия, убежала в лес, распугивая птиц и мышей, — это и есть Орлица?
Тихомир равнодушно пожал плечами и ответил:
— Нет, я не знаю, что это за селение, оно недавно построено, но мы на правильном пути и до Орлицы недалеко. Там мой брат проповедует моравам христианскую веру, — добавил он и перекрестился, — молит там святого Марциала, чтоб он не дал победить в язычниках богов противных.
— Так ты христианин? — воскликнул Рагдай, — чего же ты на капище яйцо с хлебом к идолу Чернобога положил? И почему при похоронах Петра ничего не сказал над  могилой?
— Во-первых я не христианин, а сочувствующий этой вере, всё потому, что мой брат её проповедует именем епископа Куниберта Кёльнского, друга короля Дагоберта I, и если в Регенсбурге сидят баварцы-язычники, то здесь многие склоняются к признанию ими истинности учения Иисуса, — важно проговорил серб, — тем более, что если брату упасться создать общину, он будет иметь десятую часть от её дохода. Во-вторых грек был самоубийцей, а это противно Иисусу, только он мог себя выдать для неминуемого убийства на кресте, это только он мог сделать.
— Вот оно в чём дело, можно ничего не делать, а если крестить людей, то можно с них получать доход и немалый! — сказал Креп услышав интересный разговор, — у нас князь Стовов столько получает кормления со стреблян. Но он их не обманывал, а завоевал.
— Неправильно! Если человек показывает другому дорогу куда-то, то ему платят за этот труд, — возразил серб, — вот например евреи-рахдониты, ведающие торговые пути, они ведут купцов правильными дорогами за долю малую товара, всего сотую часть. Они ведь работают! А здесь пастырь показывает дорогу в рай, к вечному блаженству. Неужели вечное блаженство не стоит какой-то десятой части урожая?
— А сам-то ты почему этим прибыльным делом не займёшься? — спросил его Рагдай, наблюдая как стребляне неуклюже ухаживают за своими лошадьми.
— Опасное это дело, проповедовать христианство, особенно когда баварцы проповедников живьём сжигают, как и все прочие германцы между моравами и франками, — ответил Тихомир, — поэтому я молюсь Чернобогу за успехи брата в обретении своей общины, потому, что без помощи языческих богов на их земле нового бога не утвердить.
— Не понимаю, язычникам и их богам-то какой от этого прок? — удивился Креп, — с незапамятных времён они всё делали так, как устраивало всех, по своей божественной справедливости. Зачем им еврейский бог, принятый римскими императорами для единения рабов-подданных?
— Ты человек учёный, это видно, — ответил серб, как будто не слышавший вопроса — но вот твой слуга слишком много знает, как ты его терпишь?
— Это бесчестная жизнь, — проворчал Креп, — жить в двоеверии, из корысти обманывать людей и на их святых чувствах играть.
— Никто никого не обманывает, — сказал староста хмуро, — с Чернобогом у всех отношения взаимности, то есть получишь столько внимания и помощи, сколько жертв принесёшь. Плохо будешь жертвовать, он накажет. Так что у Чернобога богатые люди в любимчиках ходят, а бедные страдают. А Иисус Христос всех любит за просто так и прощает за бесплатно. Он бог для бедных и тем он услада и спасение. Знай себе молись и десятую часть отдавай от крох своих. А богатые всегда были двоеверцами и им Иисус Христос как кость в горле, со своими заповедями человеколюбия.
— Чего тут у вас? — спросил Стовов, подъезжая к разговаривающим, — от одного проповедника избавились, так другой появился? Старик, ты это дело бросай, а то на крест привяжу, как твоего бога, и в жертву Яриле принесу, а то он нас никак по твоей милости до нормального места стоянки не доведёт.
— Вы уже все открыты для слова Господня!
— Да? — зло переспросил князь и, быстро замахнувшись, ударил серба плетью по плечу, — ты уймёшься, раб?
— Ой, больно! — закричал Тихомир, скручиваясь и хватаясь за ушибленное место, — не буду больше!
— Так ему и надо, — сквозь зубы сказал Семик и тоже ударил серба плетью, уже по спине и гораздо сильнее, — где наша деревня для привала у реки? Если ты нас в заблуждение вводишь, смотри...
— Всё, уходим с этого пепелища! — рявкнул Стовов, — и пошлите кого-нибудь найти всё-таки полтесков!
— Сдохните вы, сдохните все! — закричала из кустов сумасшедшая старуха, — как собаки бездомные сдохните!
Кто-то из стреблян бросил туда камень. Некоторые с хохотом поддержали эту неожиданную забаву. Крики старухи вдруг оборвались. То ли камень попал в цель, то ли сумасшедшая ушла по своим, только ей понятным и важным делам.
Поднявшийся ветер стал носить везде пепел и сажу, и вся одежда, волосы и кожа быстро покрылись ими. Потом все ещё долгое время ехали молча, стараясь не глотать мелкие частицы из висящего в воздухе облака. Лошади фыркали, трясли мордами.
— Слушать и задумываться над словами Священного Писания, сражаться с врагами веры и всех добрых христиан — есть первое проявление христианина... — наконец вымолвил Тихомир, изобразив страдания на сморщенном лице, и потом закашлялся.
— Что он там речёт, этот кукушкин сын? Мало ему? — спросил вяло Стовов, — а вот мне хотелось бы знать, дошёл Хетрок до реки Марицы? Нашёл ли он золото восточного императора там, где говорил псарь Крозек из Зелова-на-Одере? Там везде эти авары, там их тьма тьмущая. Справился ли наш полтеск?
— Хетрок опытный воин, привычный к таким походам, — ответил Рагдай, — ты правильно сделал, что послал именно его.
— Конечно правильно, — сказал тут Семик, — твои викинги вызывались идти, но веры в то, что они не забрали бы себе золото одни, не было у нас. До сих по не понимаю, зачем нужно было викингов с собой звать в наше дело. От них одни трудности, всё время нужно быть настороже, ждать засады.
— Хуже того, из-за них мы пошли на Марицу окружным, долгим путём. Если бы Рагдай не заставил бы меня встречаться с дружиной Вишены в Варяжском море, я бы пошёл к Марице через Днепр, оттуда в Чёрное море и через Византию к устью Маритцы. А так пришлось мне с войском идти через Ладогу, Балтику и Одер, — стал ворчать князь, — круг какой сделали через разорённые края, жуть берёт!
— Во первых, князь, тебя через Киев могли и не пропустить с войском хазарские наместники, охраняющие там переправу своей торговой дороги с запада на восток, потому что им дружина на их реке не нужна, — ответил Рагдай, — может ты захочешь их купцов грабить в устье... Воинственные северы, что живут на левобережье Днепра ниже Киева, пришли из-за Кавказских гор и Хвалынского моря и славятся своей неуступчивость не меньше хазар. И в самом море византийцы тебя могли остановить с судовой ратью. Против их боевых кораблей ты ничего бы не смог сделать. Зачем византийцам тебя к своему Константинополю пускать? Денег у тебя нет, товара тоже, только шесть кораблей да шесть лодок воинов голодных добычи жаждущих. Так что идти через свои земли, через ничейную Балтику и славянский Одер, всё равно тебе было проще и быстрее, несмотря на мучения с волоками от Нерли до Ладоги. Ты бы лучше расспрашивал сначала купцов, что проходят через твои земли, о путях-дорогах, о том, что в мире делается, перед тем как расправляться с ними или назначать непомерные сборы!
Стовов хотел чего-то возразить книжнику, но впереди послышался условный свист стреблянских разведчиков, означающий необходимость всем остановиться. Видимо стреблянам удалось найти полтесков, а у тех возникло опасное положение. Это предстояло выяснить. Кривичи, а за ними и бурундеи, двигающиеся верхом на лошадях, остановились как вкопанные. Бредущие следом стребляне, ведущие лошадей под уздцы стребляне, стали напирать на бурундеев. Однако неразбериха быстро закончилась. Викинги тоже остановились не сразу, что впрочем было неплохо, поскольку они, двигаясь пешком, сильно отстали и растянулись на большое расстояние. Теперь же они собрались вместе перед лицом возможных опасных неожиданностей. Несмотря на то, что всё их оружие и припасы были навьючены на лошадей, было видно, что переход даётся им с трудом. Виной этому было отчасти отсутствие естественных навыков длительных пеших походов, а отчасти вследствие множества ушибов и вывихов, полученных в бою помимо ран. Некоторое время сохранялась гнетущая тишина, только пыльный ветер путался в листве. Справа журчал невидимый ручей. Свистели птиц. Стовов решил было послать вперёд Полукорма, но в это мгновение рядом с ним, словно из-под земли, возник Оря и сказал, что в нескольких десятках шагов отсюда заросли кончаются. Там через овраг переброшен мосток. За мостком открывается множество полей и огородов. За огородами селение. Там видны дымы, стучит кузнец и плотники, гомонит скотина. Полтесков Вольги не видно. Следы их теряются всё время. За селением берёзовый лес. Между оврагом и селением посреди свежей пашни стоят несколько всадников на откормленных лошадях, с луками, копьями и в железных шапка.
— Это и есть видно Орлица, — сказал в заключении стреблянский вождь, — а те всадники, похоже, аварский дозор.
— Орлица должна быть на нашем берегу оврага, а это моравская деревня Стрилка, — сказал проводник Тихомир, — туда с отрядом не стоит ходить, они предатели там все, то за аваров, то за Самосвята, а сами разбойничают. К тому-же аварам не стоит попадаться на глаза.
Было видно, что Стовов с видимым напряжением раздумывает. Семик с Торопом выпячивали вперёд свои бороды и вызывались с кривичами пойти к селянам и набрать съестных припасов. Подошли Ацур с Эйнаром и стали всех убеждать, что нужен привал и раненым требуется перевязка и отдых. Рагдай поддерживал проводника — не ходить в Стрилку. Оря Стреблянин молчал, делая изредка знаки всем, чтобы они говорили как можно тише. Ставов всё ещё медлил, он то наматывал на кулак поводья коня, то бросал их. Ему казалось, что должен быть хоть какой-то знак от богов, хоть ничтожная примета, подсказка ему.
Неожиданно Оря сначала присел на корточки, а потом лёг на землю и, припав к ней ухом, стал слушать. Одна за другой начали умолкать птицы, потом они начали взлетать и кружиться над деревьями. Лошади задёргали ушами, занервничали, пыль в воздухе сделалась как будто гуще.
Оря Стреблянин слушая землю, был очень похож на волка из-за своей шкуры, лежащей сейчас на его спине. Он предостерегающе поднял руку, но уже и без того стал слышен гул, похожий на далёкий, непрерывный гром, или движение льда по великой реке. Гул шёл отовсюду, и это было великое множество ударов  лошадиных копыт. Оря поднялся, отряхивая с живота сор.
— Это уже всё вам и так понятно — там много всадников, — сказал он, — они двигаются в нашу сторону, скорее всего со стороны дороги к оврагу.
Стовов велел двум полтескам быстро вернуться вдоль оврага назад к источнику и по всему пути постараться определить близость и направление движения неизвестной конницы. Было понятно, что князю не хочется оказаться на пути большого отряда имеющего неизвестные намерения. Сам же он двинулся с остальными к мостку, туда, где за оврагом начиналась пашня. Если приближались преследователи, то лучше было иметь для отступления перед собой открытое пространство, чем узкий мостик. Пятеро неизвестных всадников всё ещё стояли посреди поля, но всё-таки ближе к селению. Оно состояло, насколько было видно, из изгородей, десятка низких сараев крытых соломой и нескольких длинных, обмазанных глиной домов. Всадники спокойно обозревали округу и изредка переговаривались. До них было около двухсот шагов. На них были длинные, кожаные балахоны с тканевыми капюшонами, железные шапки из полос. В руках они держали короткие копья, круглые щиты, обтянутые раскрашенной кожей, у двоих из всего оружия были только молот и топор на длинных рукоятках. Гул исходящий от земли, казалось, не беспокоили их.
— Это не авары, — сказал Тихомир, потирая ноющую спину, — может, франки?
— Сейчас мы поглядим, какие это франки, — ответил Стовов, — давайте все за мной.
— Прямо так, открыто? — спросил Мечек,
— Да, открыто, если у нас тут кони ржут и везде движение, а они не беспокоятся, не оборачиваются, значит отсюда опасности не предвидят, — ответил князь, — вот и пойдём как свои.
— Не думаю, что это правильно, — сказал Рагдай, — при полной неясности о происходящем вокруг, это опасно.
— Ладно, подождём разведчиков, — нехотя согласился Стовов, — что нового они скажут?
Солнце клонилось к закату, жара начала спадать. Оживилась мошкара, раскрылись новые цветы, над вспаханным полем появились стремительные ласточки. Они то поднимались к пятнам облаков, то падали вниз, делая у самой земли разворот. Потом они долго беспорядочно метались по двое, по трое, кружили хороводом, рассыпались по одиночке, и снова стайками взмывали в поднебесье. Семик тем временем сообщил Стовову, что мечники сговариваются без спроса взять селение и награбить там припасов, а среди викингов, говорят, мол, князь испугался пяти франков и, если бы был жив конунг, всё было бы по-другому. Отдельные слова этих злых разговоров князь услышал и сам. Он хлестнул Семика по щиту плетью и прорычал, что убьёт всякого, кто двинется поперёк его воли или даже просто слезет с седла сейчас без его разрешения. После этого роптания продолжились, но уже шёпотом. Быстро вернулись двое полтесков посланных ранее назад к капищу. Едва удерживая разгорячённых коней, они сообщили:
— Мимо источника, по дороге на север, идут конные отряды, налегке, без возов, рысью. Много их, текут как река... Разные по виду и по говору. Но не такие, с кем мы сражались. Мимо них, в другую сторону идут раненые, ведут пустых лошадей, на возах мертвецы. Гонят пленных, похожих на аваров: женщин, детей, старых, молодых мужчин среди пленных нет. Те, что идут на север, и те, что навстречу, говорят на одном языке, шутят, зубоскалят. У источника пленные авары копают большую могилу. Там ещё люди в балахонах и с крестами, как у монаха Петра был.
— Но это не те, что идут с востока, — сказал Оря, — это другие.
— Думаю, что пятеро всадников меньшее зло, чем две огромные толпы с двух сторон, — сказал князь, и медленно выехал из зарослей к мостку.
Ветер открытого пространства шевельнул его длинные русые волосы, выдул лесной сор из складок плаща и конской гривы.
— Может, лучше вперёд стреблян пустить? — спросил осторожно Семик.
— Негоже князю себя щадить, а другими заслоняться! — ответил Стовов так, чтобы было слышно всем в войске.
После этого он надел шлем и въехал на мосток. За ним последовали два десятка кривичей — старших дружинников князя. Хоругвь свой они не разворачивали, клинки не обнажали. Только шеломы надели, у кого была охота, да щиты сняли из-за спин. Дробно простучав по брёвнам мостка, они пустились за князем скорой рысью. Неизвестные всадники увидели их, развернули коней, но к бою не изготовились. Один из них, с железным обручем на голове вместо шлема, с длинной чёрной бородой заплетённой в две косы, крикнул несколько отрывистых слов, указывая в сторону селения. Стовову оставалось до саксов шагов тридцать когда вслед через мосток на поле выступили полтески и бурундеи. Незнакомцы заметно занервничали и торопливо отъехали почти к самым оградам селения. Чернобородый снова начал что-то кричать, но Стовов промчался мимо него, даже не повернув головы. Только горсти камешков посыпались из-под лошадиных копыт. Достигнув первой изгороди, князь остановился, вздыбил коня, развернулся и заскрипел зубами от злости и удивления — справа от селения, за перелесками и рекой, он увидел множество конных отрядов, двигающихся в разных направлениях. Там во множестве стояли палатки, воловьи упряжки, коровьи стада, кибитки и возы, горели костры, стелился дымный туман, стучали кузнецы и плотники. Там, где змеилась серо-белая нить реки, всадники стояли особо густо, а когда над чёрными перелесками за рекой расступились облака, и часть этих войск озарилась бликами, сталь оружия заискрилась на тёмных пятнах движущихся и стоящих на одном месте отрядов.
— Сколько оружия! — воскликнул Стовов, оборачиваясь, — сколько же всё это стоит?!
Полтески, бурундеи, стребляне и варяги пересекли мост и быстро распространились по полю. Было видно, что Рагдай с Крепом, подъехав к незнакомцам, что то-то начали им разъяснять, красноречиво размахивая руками. Те слушают, кивали, что-то отвечали. Затем один из них сорвался с места в галоп, и понесётся по пашне, выворачивая комья земли, в сторону блистающей реки.
Тем временем кривичи, ведомые Семиком, ворвались в Стрилку. Разметав капустные грядки, проломив ветхие изгороди, давя кур и заходящихся в лае собак, они начали носиться между домов и сараев, но не находили тех, кто мог бы дать им отпор. Везде в проходах между постройками стояли повозки с запряженными в них волами, огромные колёса из досок были в рост человека. Но повозках громоздился грубый домашний скарб: скамьи, люльки, прялки, циновки, корзины, сундуки. В некоторые возы приноравливались впрячься женщины и несколько увечных мужчин. Было понятно, что вся Стрилка собирается оставить это место. Эти моравские селяне, увидев кривичей в расшитых свитах рубахах, светловолосых и светлоглазых, решили, что это воины Само и радостно закричали приветствия. Однако, как только первый сундук был открыт Ломоносом и на землю полетели тряпки, ложки и миски, селяне подняли такой вой и плач, что собаки на некоторое время умолкли от неожиданности. На этот плач из сараев и домов стали выходить люди, сильно напоминающие новгородскую толпу, но с той разницей, что здесь люди были выше ростом и упитанней. Среди них было только несколько стариков и юношей. Хотя они и были безоружны, их общее количество селян было угрожающим. Кривичи на всякий случай сшибли нескольких селян конями и побили плетьми, до кого дотянулась рука. Не обладая знаниями различных европейских языков и наречий, мечники, знаками потребовали от селян еды, питья и драгоценностей. Разогнав стариков, резавших кур у самого длинного дома, где стоял деревянный идол, заботливо украшенный черепами коней и волков, и измазанный птичьей кровью, они заняли большие столы около этого капища. Толи столы служили для общих трапез селян, то ли тут кормили бедных странников и гостей, но сейчас столы пришлись кстати.
— Не знаю, что думает Стовов с нашим пропитанием, а есть одну сушёную рыбу и тюрю из муки, мы не желаем, — сказал Семик старшим дружинникам, — он нам должен пиры устраивать, как князь наш, а где пиры?
— Нету! — ответил за всех Тороп, — пока это село не разграбили другие, нам надо это сделать.
Молодые дружинники тем временем начали стаскивать к идолу найденные припасы: жареное мясо, яйца, сметану, сыр, мёд, хлеб, пиво, соль. Притащили старика, называвшегося старостой. Путая славянские наречия начали выспрашивать у него, где золото, серебро и самоцветы. Староста, дрожа от страха, уверял кривичей, что всё ценное забрали воины Самосвята для содержания моравского войска. Молодые мужчины тоже все ушли туда. Когда в селение вошли полтески, чтобы по приказу Стовова утихомирить кривичей, мечники уже лили в свои разинутые рты сметану, обливая бороды, рвали зубами дивные копчёные окорока, давились жирной колбасой и запивали всё это крепким пивом. Другие ходили по домам, заглядывали в подполья, тыкали копьями землю, ища хлебные ямы, ворошили возы и сеновалы. Заодно они хватали за разные места девок и молодых женщин, однако на этот раз обошлось без изнасилований, не так как случилось месяца два назад в Новгороде. Скоро однако стало понятно, что если и было что-то ценное у селян, то оно всё было закопано надёжно или отобрано предыдущими грабителями. В отличии от русов и словен Новгорода, моравы не носили на себе и при себе дорогих вещей и украшений. Даже ни одной вышивки с золотой нитью не было на воротнике, чтобы её сорвать. Из всего найденного в Стрилке, ценность представляли только отличные жернова для помола зерна, но они были слишком тяжелы, чтобы брать их с собой. Так же заслуживающим внимания грабителей были отличные кузнечные инструменты, наковальня, заготовки топоров и ножей, запас железа. Но и эту добычу брать сейчас было не с руки. Вот если бы рядом были корабли, тогда и жернова и кузницу, и даже прялки можно было бы прихватить с собой на родину. Так что никакой поживы, кроме еды, здесь найти не удалось.
Тем временем Рагдай, наговорившись с незнакомцами, подъехал к Стовову, всё так же зачарованно глядящему на огромное войско другом берегу реки. Там вились на ветру разноцветные знамёна и значки, военачальники в ярких одеждах в сопровождении телохранителей ездили из конца в конец лагеря, к берегу приставали лодки с товарами и едой для войска. Было видно как суетливые купцы меняют бочки с вином на военную добычу и пленных, видимо рабов.
— Это лангобарды, их ведёт брат короля Ариоальда, кажется, — сказал князю Рагдай, — у них тут пять тысяч воинов со всей Италии.
— Вот это силища! — воскликнул Стовов, искренне восхитившись, — нам бы столько!
— Зачем? — спросил князя бурундейский воевода, но князь не ответил ему.
— Это одно войско из трёх, что привёл в Моравию король франков Дагобер I воевать против славян короля Само-Самосвята и против аваров хана Ирбиса, сына Баяна II, — сказал Креп, с трудом проговаривая только что услышанные имена и названия, — второе войско, состоящее из алеманов, то есть швабов и баваров, ведёт герцог Хоадоберг, а самое большое войско, состоящее из франков, ведёт сам Дагобер I.
— А что ты этим лангбордам сказал про нас? — спросил у книжника Стовов, указывая на всадников, спокойно наблюдающих за переполохом в Стрилке, — чего они такие сонные?
— Я им сказал, что мы швабы с границы с сербами и недавно разбили отряд аваров на Одере, а за нами идут ещё наши силы с той стороны оврага, что, в общем-то, почти правда, потому что оттуда они и ждут союзников, — ответил Рагдай, — а я по-алеманнски, как бы плохо говорю, потому что долго жил среди сербов князя Дервана.
— Честно говоря, я бы отсюда поскорее убрался, потому что мы тут как в ловушке, — сказал Тихомир, — назад через овраг нам нельзя, там полно разных отрядов, через Мораву переправляться прямо в лагерь живодёров-лангобардов, пьющие на завтрак моравскую кровь, а на ужин хорватскую, я бы не стал. Они быстро поймут, что мы не алеманы, ведь говорить по-ихнему могут только двое из вас, да викинги своим языком как-то сойдут за подобие алеманов. А остальные похожи либо на славян, либо даже на аваров.
— Да, стребляне в своих шкурах не выглядят как алеманы, всё в ткань да кожу одетых, — согласился Стовов, — а полтески наши на аваров очень похожи, разве что на лицах шрамы не делают специально, и кос не носят.
— Сгорает даже камень там, где железо становится прозрачным, — сказал задумчиво Вольга, — кто не прячет головы, теряет и тело.
— Опять загадка, но кажется смысл правильный, — вдыхая прохладный вечерний воздух, сказал князь, — надо уходить с этого открытого места поскорей.






                Глава четвёртая

                КОРОЛЬ ЛАНГОБАРДОВ АРИОАЛЬД

Князь Стовов Багрянородец уже было собрал своё воинство, чтоб немедленно выступить на запад и укрыться на ночь в берёзовом лесу. Но Рагдай остановил его, предложив не прятаться, а наоборот, открыто расположится в Стрилке. По его мнению, скрытное размещение отрядов Стовова могло вызвать большее подозрение у лангобардов, нежели неправильная швабская речь.
— Можешь дать до утра отдых все в Стрилке, тем более, твой Сесик там отчётливый порядок навёл, — сказал Рагдай и вечернее солнце сделало его лицо ярко красным, словно китайскую маску злого духа, — думаю, я уговорю из разъезд не поднимать волну любопытства к их войску на том берегу, относительно нашего воинства. Жалко только, что наше пиво из Стрилки не прельстит лангобардов привыкших к итальянскому фалернскому.
— Ладно, — согласился Стовов, — только скажи этому Ацуру, чтобы прятал получше своего мальчишку, а то из-за него в прошлый раз и получилась вся эта кровища на Одере.
— Это не из-за него, а из-за того, что авары решили меня с Ацуром захватить, как и Ясельду, как и Ладри, — ответил книжник, однако у меня на счёт Ладри другая идея на сегодня.
— Продать в рабство лангобардами, — сказал со смехом бурундеин Мечек, — или отдать Стовову для принесения жертвы Яриле?
— Да, — сказал Стовов, выпрямляя спину,— мы давно не благодарили Ярилу.
— Да вы несколько дней назад два десятка аваров изрубили в его честь, — серьёзно ответил книжник — этого разве мало?
— Ладно, что за идея?
— То золото, что мы ищем, было передано людям папы римского Гонория, — ответил Рагдай, — именно они приняли китайских беглецов вместе с золотом и Золотой лоцией на галеру, где китайцев убили вместе с командой, а золото выгрузили в Фессалониках, и по долине реки Марицы ушли к Адрианополю. После этого часть золота попала к аварам. Когда наш воевода полтесков Хетрок с проводником Крозеком вернётся оттуда, мы узнаем, там золото или нет, но у меня есть смутное предчувствие, что лангобарды неспроста присоединились к королю Дагоберу и герцогу Хоадобергу. Пока я занимался книгами в Константинополе, я чётко уяснил от византийцев, воюющих за императорские области Византии в Италии против лангобардов, что после нашествия готов лангобарды ненавидят франков и алеманов, кто бы ни был их предводителем.
— И что? — спросил Оря, ничего не поняв.
— Твоё умение находить среди кипящих водоворотов страны нужных людей, меня уже не удивляет, — сказал Стовов и было видно, что он тоже ничего не понял из нагромождения названий и взаимосвязей, путая названия народов и имена людей с городами и странами, — ты делай что хочешь, я помню, что тебе нужна только одна вещь из золота небесного короля восточного края, золотой шар, а остальные тридцать возов принадлежат нам!
— Ты из Ладри будешь потом кровь пить? — вполне серьёзно спросил Оря, — у нас волхвы пьют кровь детей, чтобы добиться просветлённого взгляда на Мать-Змею.
— Нет, мы пойдём под видом торговцев книгами к лангобардами и попробуем какому-нибудь знатному господину продать книги, а заодно узнаем, почему они пошли на здешних славян и аваров в союзе с франкам и алеманами в то время, как здесь где-то, может быть движется золотой караван, — сказал Рагдай, оглядываясь на быстро уходящие в ночь лесистые холмы вокруг, — лангобарды вполне могут быть здесь слепым орудием папы Гонория, желающего вернуть себе золото последнего императора династии Суй, и действовать вслепую, но в его интересах.
Подавленные неизвестным огромным миром, многократно превышающим своими просторами и количеством людей все объемы Тёмной земли, открытым вдруг с такой лёгкостью сознанием колдуна перед ними, словно пьяные от сказок и вина на пиру, вожди отрядов отправились в Стрилку к Семику. Нарушившие волю князя не двигаться без разрешения мечники были прощены, их действия по захвату селения были оценены с радостью ввиду большого количества еды, отнятой у моравов. Семик с довольным видом занял место во главе столов. Тихомира привязали верёвкой к ножке княжеской лавки и не отпускали даже справит малую нужду. Так же поступили с Холом, старостой Стрилки. Заложницам Ясельде и Орисе отвели угол в одном из домов, туда же внесли тело конунга Вишены, разместили Гелгу и других раненых викингов.
Поедая варёные яйца с коровьим маслом Стовов слушал сбивчивый рассказ старосты Хола. Ломонос, Семик и Тороп сидели справа от князя и устало смотрели на жаркое, лежащее на досках стола перед ними. Двор возле идола был освещён постоянно гаснущими лучинам и плошкам с жиром. Хола, седобородый старик со слезящимися глазами и ввалившимся ртом, шамкая из-за того, что все его зубы были потеряны, долго говорил про то, что начиная с праздника зимнего Владыки, всех молодых мужчин забрал в своё войско король Самосвят. Потом, в праздник Додолы, когда собрались все самые красивые девочки-сироты, родившиеся после смерти отцов, обходили с пенями дома и при обливании водой крутились, чтобы было больше брызг, приехали иудейские и сирийские купцы с наёмниками-аварами и увели девочек и молодых женщин в сторону Италии на продажу. А потом опять два раза приходили авары с кутургурами. Забрали всех сколько-нибудь годных коней и велели приготовить им десять возов сена и десять мер овса, иначе сожгут всех. Три дня назад пришли лангобарды, запытали прежнего старосту, убили пришлого христианского проповедника, забрали последнюю соль, все железные ножи, что были длиннее ладони, а потом заставили рыть в роще волчьи ямы с кольями на дне и рубить засеку поперёк троп вокруг лагеря на том берегу Моравы. Оттого и решили все уходить отсюда ночью уходить к Порогам-на-Влтаве. Там богатая укреплённая деревня боев на переправе торговый дороги на Регенсберг. Они злые, но справедливые. А виноват во всём несчастии прежний старейшина, что не увёл в леса всех жителей Стрилки, как только франконец Само, называющий себя моравом Самосвятом стал королём моравов, боев и сербов.
Стовов растрогался такой, вполне знакомой ему по Тёмной земле истории быстрого роста и угасания селений. Множество их частоколов, домов и курганов гниют уже вдоль пути из Ладоги в Оку и Волгу, а сколько ещё будет постоянно и брошено... Он сказал старику, что не возьмёт съестных припасов больше, чем они съедят до утра, и ещё только одну корову, пять свиней, да десяток кур. Но за это старику дадут соли и три полновесных золотых безана.
После этого Стовов замертво уснул, облокотившись о стол. Полукорм и Мышец стянул с него сапоги, расселили несколько шкур на скамье и уложили на них храпящего князя. Тут же рядом устроились Семик с Ломоносом, Скавыкой и Стенем. Остальные старшие дружинники устроились спать так, что к князю нельзя было подойти не наступив на их тела. Остальные отряды расположились как им было угодно, в домах, сараях, кладовых или под открытым небом.
Гораздо раньше этого момента, Рагдай вместе с Крепом и Ладри, взяв с собой книги на папирусе и драгоценном пергаменте в дорогих переплётах, сначала отправились к разъезду лангобардов, чтобы объяснить своё желание встретиться с кем-нибудь из богатых вельмож для продажи редких вещей. Пять серебряных дирхемов убедили чернобородого командира разъезда в том, что пред ним серьезные люди, заслуживающие уважительного отношения. Пока лангобарды вели их к реке, вызывали лодку с другого берега к утоптанному месту, служившему пристанью для разных торговцев, ремесленников, знахарей и девиц для развлечений, сопровождавших войско, Рагдай успел на разных языках поговорить с таким множеством людей, что даже у Крепа закружилась голова, словно за одно мгновение перед ним пробежала целая неделя на рынке в Константинопольском порту. Однако привычка к необычной способности Рагдая сразу располагать к себе любых незнакомых людей, его быстро привело в сознание, и он даже попрактиковался во франконской и лангобардской речи, употребляемой часто торговцами вперемешку с греческим и латынью.
Рагдая очень порадовало то, что появление войска Стовова у Стрилки обросло уже нужной долей неопределённости, помогающей скрыть изначальную долю лукавства. На этом берегу все считали, что войско Стовова — это язычники-бавары из Регенсбурга-на-Дунае, и они теперь снова союзники короля Дагобера. Восточные черты части их людей как нельзя лучше соотносятся с этими дикими арабскими племенами, пришедшими в незапамятные времена чуть ли не из Армении, и упрямо не желающие преклониться пред величием римской и греческой культуры. Шепнув одному из еврейских торговых проводников, что эти якобы бавары выкрали у Оломоуца самого аварского хана и отправили его, переодетого в шкуру медведя к Дагоберу в городок Коницу, он получил в ответ известие о том, что против аваров восстали кутургуры, и что теперь у аваров вообще непонятно, кто против кого.
После этого Рагдай совсем успокоился, понимая, что в Стрилке князь может спокойно оставаться до утра. Пряный запах гвоздики, корицы и перца, витавший над палатками и лодками торговцев, их многоголосая речь, призывы зазывал, цоканье молоточков медников, весёлый смех продажных женщин, напомнила ему его юность в византийской столице. Чередой побежали перед глазами залитые ослепительным солнцем крыши армянских, еврейских и греческих кварталов, блеск брони императорских катафрактариев и золотые кресты пасхального хода. Строгие лица учителей, соседские рабыни, мальчишки-продавцы воды и хлеба, придирчивые покупатели богословских книг из Антиохии и Иерусалима...
Лангобарды спокойно отнеслись к появлению в их огромном лагере трёх путников неопределённого вида и принадлежности. Несмотря на явную тягу германцев подражать порядкам и устройству византийской армии, с их регулярными рядами палаток, крестообразным расположением ворот, рядами конницы и пехоты, главной площади, в их умелом размещении на местности, ограждением, часовыми, они больше походили на своих диких германских, общих с франками, саксами и алеманами предков. Их палатки размещались хаотично, скорее семьями и дружинами, чем сотнями и тысячами. Оружие, снаряжение, съестные припасы, дрова, лошади и быки располагались рядом, где придётся. Мерзкая жижа из навоза, объедков, трупов крыс, щепок и глины чавкала под ногами, издавала зловоние. Костры, факелы, иногда жировые светильники на треногах около палаток богатых лангобардов, освещали это пространство в те моменты, когда полная луна прятала своё огромное серебряное тело в облака. Рагдай, говоривший на германских наречиях с трудом, всё время сбиваясь то на латынь, то на греческий, предоставил Ладри изъясняться со встречными воинами и торговцами. Только один раз он сам вступил в разговор с еврейским торговцем, выясняя, кому бы можно было здесь продать книгу из состава комментариев к греческой части Ветхого завета, составленного в Антиохии несколькими известными богословами. Торговец назвался Абрамом, и это ещё раз напомнило Рагдаю византийские улочки и торговые лавки купцов с пяти морей. Абрам не знал, кому среди грубых лангобардов могла пригодится такая редкая книга, пусть и не противоречащая арианскому христианству этой части германцев. И раннее арианство, не признающего Иисуса равным Богу Отцу, и сегодняшнее арианское христианство, признающее единообразие их обоих, но не полное соответствие Иисуса Богу, находится в ожесточённом противостоянии с ортодоксальном католичеством, признающим только равенство Иисуса и Бога Отца. Если кровожадный король Ариоальд и герцоги лангобардов, занявших теперь почти всю Италию, включая византийские территории, ослабленные войнами с готами, уже согласились с папой Римским и приняли для вида католическое христианство, то их мелкие нобили цепляются за арианскую веру предков, как если бы это было вопросом жизни и смерти. Хорваты, нападающие с востока на ромейское население лангобардских владений, вообще были язычниками, но это не мешало им год за годом опустошать плодородные земли бывших византийских областей. Видимо обычность Иисуса согревала простые и грубые души германцев, вера в то, что Иисус был тварью божьей, как они, и почитание его как своего вождя, они ценили выше его запредельной божественности. Стоя по щиколотку в грязи, Абрам, кланялся всем проходящим воинам свирепого вида, и со многими даже перебрасывались приветствиями, пожеланиями удачи в игре в кости или в гадании. Его знакомые были одеты так пёстро, что нетрудно было догадаться о грабительском происхождении всей этой клетчатой франкской, полосатой галльской, шёлковой византийской и льняной славянской ткани, итальянских калигул на толстой подошве, аварских сапог из тонкой кожи, византийских шапок и алеманских колпаков с меховой оторочкой. Оружие их не отличалось разнообразием. Кроме большого ножа с костяной рукояткой, кроме копий с широким наконечником и топоров, трудно было увидеть с ними что-то другое. Доспехов тоже на них не было никаких, что могло быть объяснено их нахождением в своём лагере. Несмотря на всю эту суету, еврейский торговец успел поведать своим новым друзьям о гонениях на евреев в королевстве франков, где всех поставщиков, распорядителей, писцов и банкиров короля, майордомов и нобилей велено было выгнать. Тех же евреев, кто не желал принимать христианскую веру, заставляли выезжать за пределы поместий и городов, и селиться отдельно. Как можно безопасно жить вне городских стен, никто даже и думать не желал, настолько все хотели зла несчастным. И ничего, кроме того, чтобы давать деньги в рост, чего запрещало христианство своим последователям, или того, чтобы торговать старым хламом, евреям теперь в Италии не разрешали. Одна радость — осенняя ярмарка около Парижа, учреждённая Дагобером, дала возможность на остатках товаров разъезжающихся по дома купцов, создать какое-то подобие манны небесной для несчастных изгоев. Войны доброго короля Дагобера на всех направлениях, с басками, фризами, саксами, славянами и аварами, всегда даёт немало военной добычи, нуждающейся в распределении, ибо воинам нужны монеты на вино и женщин, а горожанам нужны съестные продукты, а селянам ткани, мебель и железные вещи, и всех их объединяют еврейские кочующие кибитки, где есть всё это.
Распрощавшись с Абрамом, пытавшимся напоследок продать книжнику сто листов афинского пергамента, Рагдай, Креп и Ладри отправились к палатке одного из командиров отряда из Фриульского герцогства.
Несколько совершенно пьяных воинов в дорогих одеждах из парчи и переливающегося шёлка, в золотых украшениях, спали в обнимку вокруг стола с объедками и кувшинами, перед большим шатром из расшитой красной материи. Рядом с ними, удерживая друг друга вертикально, стояли в связке знамёна, флажки и копья. Они были украшены не ясно видимыми изображениями и девизами. Тут же располагались несколько повозок с дощатыми колёсами, с кожаными палатками-навесам на них. Рядом с ними стояли тихо лошади, громоздились открытые и нет бочонки с пивом, вином, рыбой и капустой. Внутри повозок мерцали светильники, кто-то шевелился, шептался, тихо плакал ребёнок. Рядом бродили тощие охотничьи собаки, засовывая узкие морды везде, где можно было найти какие-нибудь кости или куски кожи от жаркого. Перед входом в шатёр стояло под наклоном на раме большое бронзовое зеркало, служащее для направления внутрь солнечного света днём, чтобы освещать внутренность шатра, во избежание возгорания огня факелов, спёртости воздуха и копоти. Перед зеркалом, опираясь на свои копья стояли несколько длиннобородых воинов в просторных рубахах, штанах из полосатой ткани, подвязанных у щиколоток, чтобы они не пачкались в грязи, в разноцветных итальянских плащах с византийским орнаментом. Лица их было сонные и равнодушные. Они негромко переругались между собой, упоминая бога Водина и Иисуса Христа. Дальше всё пространство лагеря пропадало в тенях и мерцающих всполохах костров и факелов. Увидев троих людей, похожих на постоянно шныряющих в лагере торговцев, воины равнодушно отвернулись, продолжая беседу.
— Не желают добрые господа купить прекрасную книгу комментариев к Ветхому завету? — спросил их Ладри, — ценнейшая вещь.
— Знаешь, красивый мальчик, будь ты один, я бы знал, что нам с тобой делать, — ответил один из них, скользнув взглядом по юному и красивому лицу Ладри, — а в книге только для глупцов услада.
Другие лангобарды даже не повернулись при этом. Креп, прижимая под плащом меч к бедру, указал на вход в шатёр, откуда слышались голоса. Отодвинув пыльный полог, он пропустил вперёд Рагдая и Ладри. Книгу в дорогом переплёте, украшенном перламутровыми орнаментами, самоцветными камнями и золотой нитью, Рагдай держал перед собой, как бы объясняя этим цель своего появления. При слабом свете масляного бронзового светильника в виде греческого рожка, они едва разглядели за столом грузного пожилого человека в остроконечной меховой шапке, мантии из расшитой шёлковой ткани на голом теле, и в золотых украшениях с головы до ног. Золотые цепи, ладанки и медальоны, браслеты, кольца, пояс и перевязь меча, нити орнамента и пряжки мантии — всё было из золота и мерцало колдовским образом. Чаши, кувшины и блюда с остатками трапезы на столе тоже были из золота. Вдобавок они были украшены стеклом, эмалью, самоцветными камнями и чеканкой. На полу вдоль стенок палатки спали вповалку множество людей в доспехах и без, храпя и ворочаясь во сне. В основном это были взрослые мужчины. Но были тут и молодые женщины и молодые мальчики в дорогих нарядах из шёлка и лент. Несколько собак спали между ними, изредка приподнимая морды и втягивая ноздрями дымный воздух ворвавшийся снаружи.
— Мы хотим продать редкую книгу, прекрасный господин, — сказал Ладри, испуганно оглядываясь в темноте, — она прекрасна и ценна.
— В этой стране вшивых голодранцев все книги редкие, — ответил хриплым голосом человек в мантии, — здесь местность варваров-славян, воров и налётчиков, и ничего кроме подлости здесь не произрастает со времён Атиллы.
— Может, мы мешаем, мой господин, тогда мы пойдём дальше, — сказал Рагдай, понимая, что тот германский язык, что употребляет лангобард, похож на много раз слышанный им в Константинополе от наёмников императорской гвардии, и он даже писал на нём письма по просьбе тех солдат, приправленные красивыми латинскими выражениями и чернильными завитками, — не будем мешать.
— Никуда вы не пойдёте, — возразил лангобард, — а книгу отдадите мне за так, потому, что я не был бы богат, если бы платил таким бесполезным и жалким существам как вы, а я теперь богат потому что беру, что захочу, беру силой.
— Тогда мы поскорее пойдём, раз так, — ответил Креп и снова приподнял полог шатра, — заглянем в следующий раз утром или к обеду.
— Никуда вы не пойдёте, — упрямо повторил лангбард, — потому, что я — король Ариоальд и меня нельзя ослушаться, не поплатившийся за это жизнью.
— Тогда мы повинуемся тебе, мой господин, — ответил на это Рагдай и склонился в почтительном поклоне.
Креп и Ладри последовали его примеру. Напротив короля было свободное место между двумя спящими фигурами, и Ариоальд показал туда рукой, приказывая садиться. Когда же не то гости, не то пленники, разместились там на скамье, он опёр голову на кулак, золотой из-за перстней, колец и браслетов, и стал лениво рассматривать лицевую часть переплёта книги. Рагдай думал, что он сейчас потребует прибавить огня, но то ли из-за того, что голубые глаза лангобарда видели в темноте, то ли из-за того, что ему на самом деле было всё равно, как выглядит книга, этого не произошло. Еле видимое пламя единственного светильника исключало возможность что-либо толком рассмотреть.
— Они думают, эти герцоги из Беневенто, Вероны, Бергамо, Брешии, Милана, Фриуля и Павии, Тренто и Сполето, что раз я согласился их мирить, судить и представлять перед другими королями, они во мне только слугу покорного имеют, — сказал король, ударяя ладонью по книге, — что за германская такая наивность? Уже прошли времена древней вольницы и надо понимать, что такие богатые области бывшего могучего Рима императоров Трояна и Аврелия, не удержать порознь. Я отбил не одно аварское вторжение во Фриульские земли, но только общими силами всех герцогств.
— Не знает ли великий король лангобардов, где сейчас безбожные авары Ирбис-хана? — осторожно спросил Рагдай, — а сидящий справа от него лангобард зашевелился и поднял голову, они нам должны много золотых безанов за прекрасный пергамент, что мы отдали для их писцов, желающих начать труд по написанию истории аваров со времён Юстиниана Великого до хана Баяна II, — закончил свою речь книжник.
Однако король посмотрел сквозь Рагдая, словно его не было сейчас перед ним, прямо из серебряного кувшина с чеканкой в виде фигур, изображающих римский пир, сделал большой глоток вина, и пропел, иногда останавливаясь, чтобы вспомнить слова:

Велик ли труд играть на дудке?
Не колдовские это шутки?
Ступай же прочь без слов,
Гнуснейший крысолов!
Меж тем, от крыс освобожденный,
Ликует город возрожденный,
В соборах, Господу хвала, 
Опять звенят колокола.
Пир взрослым, игры и забавы,
Но вдруг у северной заставы
Вновь появился чародей,
С ведьмачьей дудочкой своей...

— Авары украли наш пергамент, — настойчиво сказал Рагдай, дождавшись, пока певец снова не замолчал, подбирая слова, — где бы сейчас найти людей Ирбис-хана?
— Этим волкам самое время историю писать о себе, — снова увидев перед собой собеседника, засмеялся злорадно король, — у них хан Баяна II наконец умер, а ханы Альцек и Курбат с кутригурами вот-вот свои государства создадут — один на западе, другой на юге у Адрианополя.
Слышишь, Гримдульф? Авары историю писать будут... Наверно по-гречески, латинскими буквами, — он перестал смеяться и начал что-то искать в складках своей мантии.
— У них умер Баян и восстали булгары, и теперь у них каждый сам за себя, и это их конец навеки, — сказал словно эхо, проснувшийся только что лангобард справа от книжника, названный Гримульфом, и стало видно, что борода его подстрижена на византийский манер и она чёрная, словно у какого-нибудь сирийца, — не надо было пытаться Константинополь захватывать, ведь император Ираклий очень не любит, когда к его столице приходят чужие армии, вот и результат...
— Послы Ираклия убедили кутригуров отколоться от аваров в обмен на обещание приёма на службу и выделения земель вокруг Адрианополя и Варны, — продолжил он немного помедлив, — пора им хотя бы Паннонию пытаться удержать, а не лезть на франков, алеманов и на нас. Даже хорваты им уже не по зубам. А нашим герцогам всё неймётся в собственные королевства поиграть. Проклятье...
— Я нашего прошлого короля — сумасшедшего Аделоальда, пившего воду из луж при всём народе и евшего лошадиный навоз как лекарство от желудочных колик, с его кровожадной матерью, баваркой Теоделиндой, спавшей с ослом вместо мужчины, прибил ночью гвоздями близ стен Павии. Я очень и очень хотел чтобы посмотреть и проверить, так ли они любят божественность в Иисусе и своё приобщение к нему, чтобы достойно умереть, как он на кресте, по-божественному, а не по-человечьи, — заговорил снова король Ариоальд, продолжая что-то искать, — а они оба обмочились прямо в одежды и обделались несколько раз, пока висели распятые, они всё время выли и стонали, прося пощады как презренные рабы, обещая больше не трогать ариан и тех лангобардов, что свято почитают своего Водина и Тура. Они говорили, что герцогов никак не будут неволить поборами, словно это было главной причиной моей мести. Ха! А на самом деле, это они раньше отравили всех моих невест и подбивали герцогов разграбить мой родной Турин.
— Проклятые предатели! — рявкнул Гримдульф, — поделом им!
— Я им сделал лангобардские железные короны, как положено германским властелинам, и дал воронам сидеть на них как в гнёздах, а потом огромные чёрные птицы, пробив черепа, выклевали им мозги, — произнёс зловеще король, — поделом этим любителям католического мракобесия и заговорщикам за спинами герцогов с противным Римом. Они думают, что мощи Блаженного Августина, автора священного труда о граде Божием, отца христианской церкви, именно им Бог повелел перенести в Павию... Что за бред величия? И где теперь эти лже-святые короли? На дереве скелеты их висят! И где теперь мощи Августина? У восточных разбойников и пиратов!
— Турин — вот город богов! — сказал невпопад Гримдульф — и никто не должен сомневаться в этом.
Всё время, пока длились эти высказывания лангобардов, Рагдай, Креп и Ладри сидели неподвижно, стараясь не сказать чего-нибудь лишнего. Только сейчас, приглядевшись, они увидели в дальнем углу палатки, на возвышении белое кресло, похожее на курульные сидения древних римлян из книг о древних италийских правителях. За этим троном располагались воткнутые в земляной пол колья, а на них были взоткнуты отрезанные головы: мужские и женские, бородатые и нет, с лицами имеющими восточные черты и северные. Между отрубленными человеческими головами, словно бы в насмешку, были установлены отрезанные головы свиней, коз, баранов и собак. Гордость правителя проистекает из ощущения им большей ценности своей жизни и личности, чем других людей, и она может быть врождённой, полученной от родителей вместе с мировосприятием всего окружающего как дома, равного человеку по значимости, и ещё королевская гордость бывает приобретённой, когда человек ценит себя через собственные деньги и почести, и первые обычно не добиваются в жизни ничего, не имея возможности жить среди подлецов, а вторые прошли такую дорогу подлости и низости, что достойны не то что почестей и уважения их гордости, а только презрения.
— Там головы отрезанные... — сдавленно прошептал Ладри, чувствуя, что к горлу начинает подступать тошнота из-за наступившего вдруг понимания природы смрадного запаха, висевшего в шатре короля, — смотрите...
— Вижу, но ты не подавай виду, — ответил так-же тихо книжник.
Тем временем король нашёл наконец то, что искал, и бросил этот предмет перед собой на доски стола. Этим предметом оказалась золотая монета с квадратным отверстие посредине. Она долго крутилась со звоном между неровным краем блюда с куриными костями и опрокинутым кубком.
— Что это? — спросил у Рагдая король, — ты человек учёный, раз богословскими книгами торгуешь, наверняка в Риме и Константинополе бывал, вот и объясни мне эти сатанинские письмена, и знак сам этот странный из золота грешников.
— Возьми эту монету, посмотри на неё и скажи, что ты о ней думаешь! — приказал король, — говори, чего о ней знаешь, умный человек, так похожий на лазутчика.
— Откуда она? — спросил Рагдай, беря в руку золотой кружок, — это редкая вещь, такие монеты делают только в Китае, и используют в основном в качестве награды воинами и царедворцам. Письмена на таких монетах обозначают разные пожелания: долгой жизни, прибыльной торговли, здоровья детей, а не имена императоров и королей, как у вас на солидах и безанах. Странно, что они обнаружились здесь.
— Тут были три дня назад захвачены на ярмарке сербы, бежавшие из аварского плена, — сказал лангобард, — мои люди думали, что они лазутчики аваров или короля Само, привели их ко мне, обыскали и нашли зашитые в плащи несколько таких вещей. Они рассказали мне, что монеты они украли из сундуков, что везли в тридцати повозках авары Ирбис-хана по Янтарной дороге. Одна повозка опрокинулась на камнях и сундуки разбились о землю. Сербов заставили всё чинить, и сундуки и повозку, и собирать золото на земле. Потом всех сербов убили, но эти двое сбежали, прыгнув с обрыва в реку. Случилось это у Коницы. Там были и такие монеты и слитки, и всякие драгоценные вещи и золотой шар с драгоценным камнями, размером с голову человека. Мы сербов повесили за воровство, но и пытки не помогли у них узнать, откуда сокровища здесь очутилось, что всё это значит. Голодранцы, чего с них возьмёшь, откуда им было знать...
— Китайские деньги никогда не доходят на запад дальше Багдада, — сказал Рагдай, словно не слышал слов о сундуках Ирбис-хана, — они вообще монеты мало используют за пределами своей страны. Там у них деньги делают из бронзы, из меди, с отверстием посредине, как когда-то давно отверстия были в ракушках, что они использовали для обмена на любые товары. Через эти отверстия можно продеть шнур и так их носить, взвешивать и хранить. Круг монеты означает небо, а квадрат отверстия землю, так кажется определили их небесные короли ещё до первого китайского императора. Для киданей и синов деньги — это должно быть обязательно что-то ценное, что можно использовать в жизни, например соль, ножи, шёлк, долговые расписки. Вот и бронзовые монеты они легко переплавляют в посуду, ножи, топоры и обратно. Золото нельзя, по их мнению, нормально использовать в жизни. Оно слишком мягкое, и из него нельзя сделать ни нормального оружия, ни хорошего инструмента. Одна радость — не ржавеет и блестит. Но в природе много чего ещё блестит, если его отполировать нормально. И только их властители, ведущие дела с другими властителями, понимают золоту настоящую цену.
— Дикари какие! — воскликнул Гримдульф, окончательно проснувшись, — как же они могут властвовать без золота?
— Не знаю, — ответил Рагдай, пожимая плечами, — купцы рассказывали, что у них главная ценность — владение плодородной землёй и солью.
— Ты говоришь, что эти монеты с квадратными дырками даже не деньги, а особые знаки внимания китайских королей... — как бы размышляя вслух, сказал Ариоальд, — но как они здесь оказались, ведь страна шёлка на краю земли, и до него по суше надо полжизни добираться, а по морю вообще не доплыть, если только не пройти через земли сарацин. А ведь этого золота Ирбис-хана хватит, чтобы нанять огромную армию, подкупить большинство влиятельных властителей, уничтожить своих врагов и стать великим королём.
— Не знаю, откуда могло появится по эту сторону Кавказа такое сокровище, даже представить боюсь, что, может быть, тут дело рук дьявола или китайской чёрной магии, и золото проклято его прошлыми владельцами, — ответил Рагдай, начиная вдруг понимать, что повешенные из-за тайны золота сербы, являются для него счастливой подсказкой о той страшной судьбе, что ожидает его, слугу и маленького викинга после окончания разговора об огромном сокровище, стоящем целого европейского королевства, — может быть оно было привезено аварами с востока вместе со своими обозами?
— Авары — это нищая кочевая голь, только и умеющая, что воровать скот и грабить слабых и бедных крестьян, — угрюмо сказал Гримульф, — их даже данники-славяне предали во время осады Константинополя, не побоялись их, откуда у аваров столько золота?
— Похоже, что золото досталось им случайно и недавно, — согласился король, — иначе от них не стали бы уходить кутургуры, и авары в Паннонии уже построили бы неприступные каменные крепости, а не эти земляные скотные дворы из брёвен и земли. Может быть Ирбис-хан сговорился перейти на службу к Дагоберту, и тот обещал его орде землю на Рейне, а золото является платой и окончательной данью на всю жизнь вперёд? Я знаю, что кутургуры тоже просятся жить на земли франков.
— Да-а? — делая невинное лицо произнёс Рагдай и тут Креп, изучивший за многие годы совместной жизни в Константинополе и в Медведь-горе малейшие изменения интонаций хозяина, насторожился
Он присмотрелся и увидел, как Рагдай делает ему жесты, однозначно говорящие о происходящем: кудесник сначала как бы повёл ладонью перед собой, охватывая жестом короля, его сподвижника и трон с отрубленными головами вокруг, затем повернул ладонь к себе, будто обращая всё внешнее к несчастным гостям короля, а затем ребром опустил ладонь на доску стола, подражая рубящему удару топора или меча. Так он сделал несколько раз, пользуясь тем, что книга, кувшины, блюда и чаши скрывали его руку от других. Креп расценил это так, что им угрожает смертельная опасность и нужно приготовится к бегству. Сам разговор об огромном золотом кладе, находящимся где-то неподалёку, затеянный королём с первыми встречными им торговцами книгами, был странным. Торговцы ведь могли легко распространить эту весть среди лагеря, вызвав неуправляемую реакцию, желание броситься на поиски, возмущение и даже бунт. Король мог говорить с ним об этом так свободно только в одном случае, не опасаясь, что они расскажут об этом золоте кому-то ещё вне королевской палатки — их собирались убить. Отрубили бы им потом головы и выставили как трофеи у трона, или бросили разрубленные тела на съедение прожорливым германским свиньям, пытали бы перед этим или нет, было уже не важно. Нужно было что-то предпринимать.
— Этот Дагобер хочет смерти всем лангобардами, и его нынешняя покладистость с нами совсем показная. Всё только из-за тяжёлой войны его брата-дурачка Хариберта с басками за тёплую Гасконь, и из-за стычек с язычниками-фризами и их конунгом Альдгислом. На самом деле он, как и его отец — меровинг Хлотарь II, только и занимается, что замышляет, как ему захватить итальянские земли лангобардов, а его хитрый мажордом Пипин Ланденский и ложный святой епископ Арнульф Мецский, ему помогают, — тем временем продолжал рассказывать король, то кладя щёку на свой кулак в перстнях, то опираясь ладонями о колени, а Гримульф при поддакивал ему, подсказывал имена, когда тот задумывался надолго, — сам Дагоберт, совсем ещё молодой, всё ждёт очень страстно, когда у него появится наследник. Вся эта история с желанием иметь поскорее наследника, известна уже всем королевским и герцогским дворам. Дагоберт, с того момента, как на его теле появились волосы, не давал проходу ни одной юбке в замке. Став по желанию своего отца в пятнадцать лет королем Австразии, он принялся со свитой ездить между Бреном, Триром, Клипьякюси, Ромийи и Санлисом в поисках красивых девиц. Первые его самостоятельные деяния состояли в затягивании в  карету этих красавиц с улиц, таверн и ярмарок. Одну из них, почти девочку, он взял с собой жить, звал Голубкой и получил от неё ребёнка. Не постыдился приехать с замарашкой на свадьбу с сестрой жены своего отца, и стал жить с обоими вместе. Но недолго это продолжалось, поскольку его новая жена — королева Гомантруда, отравила и ребёнка и Голубку. За эти убийства и своё бесплодие, после смерти своего деверя — короля Хлотаря II, королева была увезена в монастырь в железной клетке, как колдунья. При попустительстве майордома Пипина, загребающего все налоги молодого короля себе, и кёльнского епископа, отпускающего королю самые омерзительные грехи, Дагоберт бросился на дальнейшие поиски идеала, переспав до этого со всеми женщинами своего замка и окрестных деревень. Если бы он знал, что от частых прелюбодеяний истощается семя мужчины, то он бы делал это гораздо реже, воздерживаясь хотя бы в дни постов и церковных праздников. Он тогда с большей вероятностью быстро завёл бы наследника. Его страсть к вину тоже не добавляла такой надежды, ибо часто его ночь любви заканчивалась с чашей в руке раньше, чем он залезал на очередную красотку. Всё это вызывает справедливые насмешки его нобилей, ведущих более сдержанный образ жизни, но имеющих по десятку незаконнорожденных детей в год. Его вторая беспородная жена, подобранная на обочине дороги по причине пышной груди, голубых глаз и длинных русых кос, по имени Нантильда, тоже не преуспела в деторождении, и только очередная блондинка Рагнетруда, как говорят, сейчас беременна наследником. Для десяти лет непрерывных оргий, чего-то маловато!
— Да-да! Во времена почитания Водина и Фреи, у франкских конунгов не было недостатка в мужской силе, — поддакнул Гримульф, показывая на ряды женщин, лежащих во сне вперемешку с воинами справа и слева от стола, — у народа винило, по прозвищу лангобарды, что пришли сюда много веков назад из Скании, не только борода длиннее, чем у других германцев, особенно у предателей франков, но всё такое прочее тоже...
— Он бы лучше занимался крещением язычников-фризов, а то их конунг Альдгисил смущает своими чудесами и речами и славян с Волина и саксов с побережья, — сказал лангобардский король, — ненавижу этого сластолюбца Дагоберта!
— Да-а? — снова протянул Рагдай, садясь на самый край доски лавки, чуть поворачиваясь к столу правым боком и невзначай отводя в сторону край плаща, открывая таким образом рукоять меча, — такое внимание у ваших народов уделяется женщинам, хотя в Константинополе среди рабынь красивые женщины действительно ценились даже дороже ремесленников.
— Мне нужно всё это золото! Я хочу уничтожить ненавистного Папу Римского Гонория с всеми его лазутчиками, убийцами, банкирами и сборщиками дани! — вдруг резко крикнул король и ударил по книге комментариев так, что из неё полетела пыль, — я хочу проучить этого молокососа Дагоберта и его наглых австразийцев, бургундцев и нейстрийцев! Даже если это золото принадлежит дьяволу, подземному или небесному королю всего сущего, оно будет моим!
Креп тоже сел на край скамьи, напряг ноги, готовый в любой момент сорваться с места по примеру Рагдая. Ладри зачарованно смотрел на короля, искусно сделанные его украшения, так не похожие на корявые изделия северных мастеров Норрланда и Скании, на его безумные глаза, пылающие, как ему показалось, огнём бога Локи, коварного пересмешника, выдумщика смертельных проказ и подлых шуток. Однако он заметил, что взрослые не стараются больше направлять разговор в нужную им сторону, и Рагдай не применяет своего дара внушения и управления мыслями собеседника. Не понимая причину этой перемены, Ладри, тем не менее и кстати вспомнил поучения Ацура о поведении молодого викинга, и сделал всё так же как и старшие воины, то есть сел на край лавки и приготовился выхватить свой нож.
Тем временем богатые воины, спящие вокруг стола, от громкого крика короля стали просыпаться. Они заворчали, заворочались. Одна из женщина села, протирая глаза. Она была совсем юной, но её вывалившиеся из расшнурованной рубахи огромные груди, были похожи на груди взрослых женщин-матерей, кормящих сразу не одного ребёнка. Рагдай начал прислушиваться теперь к тому, что происходило на улице. Его интересовало, стоят ли ещё у входа в палатку воины с копьями, встреченные до этого. Они на прежнем месте, или отошли в сторону. Их голоса, ранее отчётливо слышные, теперь звучали совсем отдалённо, как ему показалось, и это было очень хорошо.
Оставалось совсем немного времени до того, как все проснутся и, поднявшись, перекроют выход из палатки.
— Убейте их, — сказал неожиданно король, указывая пальцем на Рагдая и его спутников, — шучу! — поправился он тут-же и хрипло засмеялся, — хотя, всё же убейте их, потому, что они не должны разболтает ничего об этом сокровище небесных королей, и о том, что я ненавижу своего друга Дагоберта!
Это и был сигнал для Рагдая, словно после стремительного сближение в морском бою произошло извержение нефтяной смеси из огнемёта византийской триеры, или загрохотал пуск китайских пороховых ракет через стены обречённого города с шаровидными зажигательными зарядами.
Рагдай вскочил на ноги, выхватил меч и ударил короля через его бархатную шапку рукоятью по голове. Ариоальд со стоном упал лицом в блюдо с куриными костями и затих. Страшно выкатив глаза, Гримульф начал подниматься на ноги, проворно вынув из ножен здоровенный саксонский нож, и собираясь им ударить кудесника. Однако его опередил Креп. Лезвие его меча на половину вошло Гримульфу в живот, распоров вышитую золотой нитью перевязь и слои нескольких шёлковых и шерстяных рубах. На стол плеснула чёрная кровь и Гримульф, всё так-же тараща глаза, стал оседать, падать назад на лавку. Сидящая девушка ойкнула и закрыла лицо локтём.
— Беги, Ладри! — сдавленно крикнул Креп, перенося одну ногу через лавку и свирепо оглядываясь, — скорее!
Ладри, вскочивший чуть ли не раньше других, после того как Рагдай оглушил короля, рванулся наружу что было сил. Его встретила тьма, запах нечистот, колеблющийся свет луны в прорехах облаков и лангобарды с копьями около зеркала, всё так-же лениво беседующие.
— Что, девочка, досталось тебе от господ? — увидев бледного Ладри, выбегающего из палатки короля, сказал чернобородый лангобард, раньше уже отпускавший на счёт Ладри сальности, — страшно в первый раз?
Следом за мальчиком из палатки выскочили Рагдай и Креп. Лангобарды сперва засмеялись, думая, что они бегут его ловить, а чернобородый добавил:
— Ловите, грязные торговцы, своего красивого раба, а то король вам ничего не заплатит!
И только когда они заметили в руках бегущих людей мечи, они перестали смеяться и попытались занять положение, пригодное для защиты. Однако было поздно — несколько шагов между палаткой и ними Рагдай и Креп преодолели в одно мгновение, и без раздумий нанесли удары остриями мечей. Сразу два их противника, выпустив из рук копья, закричали страшными голосами и стали падать, хватаясь за раны и обливаясь кровью. Чернобородый лангобард успел опустить остриё копья навстречу Рагдаю, но Креп, оказавшийся справа от него, ударил чернобородого мечом в грудь. Потом, видя, что это не остановило его, ударил со всего маха сверху по голове. Шерстяной колпак лангобарда полетел в одну сторону, кусок кровавого мяса с волосами в другую. Послышался звук, словно глиняный горшок поставили с усилием на стол, плеснула кровь и чернобородый свалился кулём в грязь. Оглянувшись на бегу и увидев картину резни, мальчик поскользнулся и упал на кучу хвороста. Отсюда до реки и лодок торговцев было не более ста шагов. Лагерь пока спал, только фыркали кони и волы, хрюкали свиньи, звучали приглушённые стенками палаток женские голоса и пьяно пели где-то вдали.
— Отдай мой выигрыш! — вдруг крикнул по-германски Рагдай, стоя над вопящими о помощи ранеными, — проклятые вы шулеры!
— Проклятые шулеры! — повторил Креп эту фразу так, чтобы со стороны могло показаться, что здесь происходит обычная ссора игроков в кости, однако шум в королевской палатке мог каждое мгновение вырваться наружу вместе с разъяренной толпой.
Теперь им никто не пришёл бы на помощь, как во время начала битвы на Одере: Aцура и Эйнар были на другой стороне Моравы, все дружины тоже, и они даже не знали, что здесь происходит. Убей, захвати, запытай Рагдая, Крепа и Ладри сейчас лангобарды, никто из воинства Стовова не узнает об этом. Просто для них трое их товарищей не вернутся утром в Стрилку, пропадут бесследно на просторах чужой страны. А ещё хуже, если пытками король добьётся рассказа о воинстве Стовова, пришедшем в Моравию с берегов далёкой лесной реки Москвы за золотом поднебесной империи Суй, и тогда на дружины начнётся охота. Как она будет разворачиваться, трудно было представить, но то, что тысячи лангобардов и союзных им тюрингов бросятся прочёсывать окрестности Оломоуца и Остравы, хватая всех, не похожих на моравов, сербов и хорватов, было понятно, и что за всеми небольшими подозрительными вооружёнными отрядами, будь то разбойники, торговцы или авары велась бы погоня до пленения или уничтожения, было очевидно. Это изменило, быть может, и ход войны с королём Самосвятом и с аварами, отвлекая силы, и их междоусобица, вполне возможно, могла бы даже помочь молодому Дагоберу и его рыцарям захватить Вогастисбург и переправы через Влтаву у торговой ярмарки близь порогов. Только одно можно было сказать утвердительно, никто из воинства Стовова Багрянородца не вернулся бы на родину: полтески, кривичи, бурундеи, стребляне и викинги были бы жестоко убиты на чужбине. Нельзя было Ладри, Рагдаю и Крепу сейчас попадаться лангобардам. Однако, неугомонный бес, заставивший в далёком теперь Викхейле, мальчика оставить дом отца и пойти по тропе за конунгом Вишеной и книжником Рагдаем, после ссоры с Вишены с его старшими братьями из-за женитьбы на его сестре Маргит, заставил и сейчас Ладри забыть об осторожности. В его разгорячённой опасностью голове вихрем пронеслась мысль, что битва на Одере, где погибло столько славных викингов, произошла частично и по его вине. Он очень далеко отошёл от места стоянки кораблей и наткнувшись на отряд аваров, не спрятался как требовала осторожность, а принялся рассматривать красивых коней и дорогое оружие. Своим дерзким взором, отличающимся от покорного и раболепного поведения местных славян, он привлёк внимание всадников и был ими захвачен, не то в качестве юного голубоглазого красавчика на продажу, не то в качестве пленного для допроса. Рагдай и Ацур сразу попытались его тогда найти, освободить, после чего началась битва, куда были поочерёдно втянуты все дружины войска Стовова. Теперь отважному Ладри захотелось сделать что-то хорошее для Рагдая и своего наставника Ацура, такое, что доставило бы им радость и заставило викингов говорить о нём более уважительно, какой-нибудь подвиг. Ещё до конца не поднявшись на ноги, он уже знал, что сейчас вернётся в шатёр короля за книгой Рагдая, редкой и из-за своего богословского содержания, интересного всем направлениям христианства, арианам, католикам и грекам, и из-за красивого дорогого переплёта с самоцветными камнями и прекрасного азиатского пергамента. Книга стоила не меньше двадцати солидов и была у книжника последней из тех, что он взял с собой для оплаты возможных расходов на поход за Золотой лоцией.
Ладри повернулся и побежал обратно. На бегу он разминулся с Рагдаем и Крепом.
— Ты куда? — изумился книжник, — Ладри!
Но Ладри увернулся от вдруг возникшего перед ним зеркала, перепрыгнул через раненых лангобардов, словно гончая собака через кусты в погоне за оленем, думая только о том, как бы не упасть. Откинув пыльный полог, он ворвался в шатёр в тот момент, когда короля подняли со скамьи несколько его приближённых, держа под руки, а он стонал:
— Проклятые торговцы, догоните их и схватите!
— Умираю... — стонал Гримульф, распластав руки по столу, но никому до него не было никакого дела.
Несколько юношей и женщин толпились вокруг стола и своими возгласами и движениями создавали полный хаос. Воспользовавшись этим, Ладри проскользнул к столу и, найдя глазами книгу, уверенно схватил её. Не успел он отойти, как молодая девушка с огромным грудями, та что проснулась первая, закричала:
— Вот он — бургундский шпион, напавший на короля!
— Держи вора!
— Бей!
Мальчик почувствовал, как его хватают за одежду и волосы чьи-то руки. Он рванулся, что было сил, сбив молодку с ног и оставив в чьей-то руке клок волос, а на земляном полу пуговицы с рубашки и свой плащ. Увернувшись от новых рук и ножей, он выскочил из шатра, сделав обманное движение вправо с зажатой под мышкой книгой, а сам кинулся влево, обежав таким образом нескольких здоровенных лангобардов с ножами в руках, пытавшихся заслонить дорогу. Затем он снова перепрыгнул через раненых, миновал зеркало, и со всех ног побежал к реке. Ноги в коротких сапожках без каблука скользили по глине, и равновесие он сохранял, как если бы катался на костяных коньках по льду фьорда или летел на лыжах с горы. Это чувство равновесия и спасло его от того, чтобы не рухнуть на камни, колья палаток, бочки или ряды дровяных поленьев.
Хорошо, что Рагдай и Креп остановились там, где увидели как он возвращается за книгой, иначе бы в хаосе лагеря они наверняка бы разминулись. Теперь они побежали втроём к тускло блестевшей невдалеке реке Мораве. Погоня за ними, как и следовало ожидать, последовала с запозданием. Поскольку лагерь лангобардов был разбит по правилам только отдаленно напоминающий византийский, прямые улицы здесь отсутствовали, а многочисленные завалы из припасов и стойла животных, а так же повозки, не давали возможности далеко просматривать пространство. Палатки и шатры стояли не правильными рядами. Ворота были только обозначены двумя жердями, а вал и частокол с часовыми отсутствовали. Всё это способствовало тому, что, несмотря на поднявшийся переполох и тревогу, ничего, кроме нежелания никого из торговцев отправляться на другой берег ночью, беглецам не помешало.
 





                Глава восьмая
      
                СОВЕТ ВИКИНГОВ

Отряды германцев, бегающих туда-сюда с обнажённым оружием и факелами, звуки трубящих букцин, вызывающих своим дребезжащим рёвом безотчётный страх, яростные крики, призывающие к кровавому мщению, не являлись теперь прямой угрозой.
Человеком, согласившимся за четверть дирхема перевезти отважных беглецов, был всё тот-же еврей Абрам. Он здраво рассудил, что если утром германцы начнут бить подряд всех перевозчиков и купцов, то его будут бить прежде всего, а если он сейчас поможет умному человеку, книжнику, одному грамотному на несколько тысяч диких германцев, то хотя бы его страдания будут не бесплатными.
— Прощайте, я всем расскажу потом, как книжник из Тёмной земли, что лежит далеко на востоке по дороге на Киев, огрел спесивого короля лангобардов Ариоальда по голове, а маленький воин из Скании украл из-под его носа драгоценную книгу о Ветхом завете! — прокричал он на прощание, прежде, чем исчез в темноте, — может быть, ещё увидимся!
Когда они втроём вернулись в Стрилку, всё воинство спокойно спало, несмотря на гул в лагере лангобардов и сборы к отъезду местных жителей. Собаки были убиты раньше грабителями Самосвята и поднять шум было некому. Обойдя на всякий случай стороной место, где мог находится разъезд лангобардов, трое разведчиков, уже в рассветных сумерках, около огородного плетня натолкнулись на двоих стреблян, прилежно охраняющих подходу к домам, где расположилось воинство. Узнав Рагдая, они сообщили, что ночью подходила стая волков, сытых и наглых, был захвачен и убит ещё один раненый авар, и несколько кривичей подрались с бурундеями из-за местных женщин, но обошлось без крови и увечий.
Светало. Туманные облака на склонах моравских возвышенностей отражали пурпур ещё не видимого солнечного диска. Солнце находилось в таком положении, что оно одновременно подсвечивало красным облака снизу и толщу неба над облаками, окрашивая его в лазурный цвет. Эта лазурь, просвечивающая в разрывы красных облаков, создавала не реальную, потрясающую огромную картину, от которой невозможно было оторвать глаз. Всё небо покрытое узорами было похоже на дорогую императорскую мантию или занавесь шатра богов. Над лесистыми высотами кружили птицы, словно пригоршни пепла в потоках раскалённого воздуха костров. Очень низко, бесшумно как видение, на Стрилкой пролетел огромный серо-стальной орёл и начал быстро подниматься вверх, ни разу при этом не шевельнув распластанными крыльями с оттопыренными пальцами рулевых перьев. Используя лишь упругость встречного ветра, орёл смутил своей необычно ранней охотой сонных аистов, облетающих гнёзда в развилке берёзовых ветвей.
Вокруг идола в центре селения, рядом с привязанным лошадьми, спали несколько стреблян, не желающих делить полы в душных домах. Покрытые рогожей, шкурами, они были заметны только по пару от дыхания. Несколько отвязавшихся лошадей беспризорно бродили рядом, дёргая солому с крыш сараев и домов. В просвете между домами было видно, как на пашню выкатываются несколько возов. На одном из них едет седобородый староста Хола, рядом семенит простоволосая девочка с гусем под мышкой и кажется, что если бы гусь время от времени не бил воздух крылом, то девочка непременно упала бы под его тяжестью. Прочие повозки всё ещё стояли среди домов. Посреди пашни чадил костерок, разложенный разъездом лангобардов и стояли их лошади. Навстречу Рагдаю, Крепу и Ладри проехали на лошадях двое молчаливых полтесков, чтобы сменить свой дозор у мосточка через овраг.
Варяги расположились в домах на самом северном краю селения. Дальше начинались огороды. Отсюда можно было, не щурясь, увидеть, как красное солнце всё быстрее и быстрее поднимается из-за неровной линии гор. Таинственное багровое свечение облаков блекнет, уступая место ровному, мягкому жемчужному свету, разливающемуся среди холмов, отчего растворяется чёрная сажа глубоких теней, даже глубоких, скопившихся с глухой полночи.
Прекрасное видение утреннего сумрака длилось, кажется, одно мгновение, как вдруг вспыхнули солнечные блики над горами и высотами, и всё вокруг: земля, трава, горы, облака — стало ярким. Спустя ещё несколько мгновений начало снова проявлять свой объём, окрашиваться в разные цвета и оттенки, а не только в чёрное, серое, синее, как было недавно ночью.
Рагдай отправил Крепа к Стовову с рассказом о происшествии в лагере лангобардов, а сам с Ладри пошёл к раненым викингам. Он слегка хромал, подвернув ногу во время бега по лагерю. Из пореза на локте сочилась сукровица — один из лангобардов у шатра всё-таки вскользь задел его копьём. Ссадины и ушибы полученные в битве на Одере тоже болели от речной сырости. С прошлого обеда во рту его не было ни крошки съестного, ноги гудели от схлынувшего напряжения, руки, привычные больше к написанию букв, чем к сражениям, болели в суставах, а пальцы непроизвольно подрагивали. Книжнику не помешал бы сейчас долгий сон, горячая еда и дружеское участие.
В большом и длинном хорватском доме из прутьев, обмазанном глиной вперемешку с рубленной соломой, между клетей скотины и кладовкой съестных припасов, у очага с алеющими углями, лежали раненые Гелга и Вольквин. Меж ними, сгорбившись в три погибели, сидел несчастный Хорн, щупая повязку на глазах. Его татуированное тело, чёрное из-за большого изображения разнообразных змей, цветов, фигур и надписей, блестело после протирания тряпкой, висящей сейчас на краю деревянного ведра с водой. Хорн слегка покачивался, напевая себе под нос на своём готландском наречии, страшно растягивая слова:

Сними, вещий ворон, с руки моей
Кольцо, дорогое, тонкое и прекрасное...
Отнеси юной моей Ингиберге его через море,
Будет кольцо ей рассказывать о неизбывном горе,
Оно как полная луна, печальное и ясное,
Что не вернусь я в Упсалу никогда к ней...

Старый кормщик Гелга во сне рычал и хватал подле себя солому с пола. Наверно ему снилось что-то ужасное. Тут же стояли носилки с большой грудой кабаньих, волчьих и кроличьих шкур. Среди них угадывалось неподвижное тело конунга Вишены Стреблянина. Виднелась только его лицо, похожее на жёлтую восковую маску. Рядом с ним сидели, поджав под себя ноги, Эйнар и Свивельд. Бирг ходил от стены к стене, осторожно перешагивая через ноги, руки и вещи спавших товарищей, выдувал из своей любимой костяной флейты печальные звуки мелодии. Судя по тому, что никто на него не обращал внимания, музыка сейчас была кстати и соответствовала общему унынию. По другую сторону от очага тихо переговаривались между собой Ацур и несколько молодых викингов. Они вертели в руках отобранные у хорватов точильные камни и говорили, скорее всего, про способы правильной заточки оружия и инструментов. Хорватские долота, свёрла, топоры и ножи грудой лежали рядом, как и кузнечные приспособления: клещи, зажимы, молотки и зубила. Над очагом на железной палке висел котёл с булькающей рыбной похлёбкой. За толстой деревянной опорой, поддерживающей главную балку крыши, был сложен ещё один небольшой костёр, тоже состоящий уже из прогоревших углей. Около него располагались почти все оставшиеся викинги из дружины Вишены. Торн, Ингвар и Ульворен спали в обнимку со своими мечами, топорами и сундуками. Гельмольд с помощью Овара, сопя и обливаясь потом, чинил  кольчугу, отобранную обратно у кузнецов Тихомира из-за спешки при отправлении в пеший поход. Рукав этой кольчуги из плетёных колец был почти оторван у самого плеча, открывая особенно уязвимое место для удара сверху или стрелы, и викинг старался прикрепить его к основе несколькими разомкнутыми кольцами с помощью щипцов. Если бы Гельмольд не был таким могучим и широким одинаково от плеча к плечу и от груди к спине, он смог бы воспользоваться одной из кольчуг или пластинчатых панцирей, снятых с убитых у Одера аваров. Но тут его везение с размером тела обернулась неудачей при выборе защиты для него. Вечный задира Ингварь ссорился с таким же неуравновешенным Фарлафом из-за взаимных высказываний о лопарях и финнах. Вечные их стычки вокруг выяснения, кто лучше, кто древнее в Скании и Норрланде, хотя оба они, судя по разрезу глаз, несли несомненные саамские признаки, были смешны для дружины, германские черты, боги и образ жизни, которой, слегка разбавленные кельтскими и славянскими особенностями, был очевиден. Оба спорщика вскакивали то по очереди, то вместе, а рассудительные Икмар с Ейфаром их придерживали за рубахи и штаны.
Прочие воины со скукой слушали неторопливый рассказ ряболицего Хёда, похожий на сагу о битве Локи с Хеймдаллем, и на сагу об обольщении Локи златовласой великаншей Скади одновременно. По тому как Хёд морщил лоб и надолго замолкал, чувствовалось, что часть истории он забыл и сочиняет на ходу. Над их костром тоже висел котёл, но в нём была просто горячая вода для умывания и протирания ран. На границе световых кругов от очагов, терпеливо сидели две чудом уцелевшие хорватские лохматые собаки, не ушедшие с хозяевами из Стрилки. Тишина и смирная неподвижность этих животных и объяснила, почему они уцелели от стрел и ножей людей Само. Когда рассказчик Хёд запинался, путаясь в хитросплетениях сюжета, он кидал в сторону собак что-нибудь из объедков оставшихся от ужина. Собаки уносились за кусками в темноту вдоль стен, и там начиналась их возня и драка. Это отвлекало и забавляло слушателей, пока рассказчик собирался с мыслями.
— Тепло тут у вас и вкусно пахнет, — произнёс Рагдай, подходя к котлу с похлёбкой, — а мы вернулись с той стороны реки.
— И как там? — спросил Эйнар, подавая книжнику и мальчику глиняные миски, — угроза там есть для нас?
— Там король лангобардов.
— И что? Он против нас?
— Думаю, что да, и сильно против нас, — ответил Рагдай, взял миску и, убедившись, что она чистая, прямо ею зачерпнул пахучую жирную жижу с кусками трески и крапинкам разваренного пшена, — он знает, что недалеко отсюда находятся сокровища, которые мы тоже ищем.
Некоторое время все молчали. Наконец Рагдай цокнул языком от удовольствия и сказал:
— Даже хорошо солёная у вас!
— Как он это узнал? — спросил с тревогой в голосе Ацур, — это-же может нам  сильно помешать, ведь трудно будет нашему небольшому войску состязаться с королём лангобардов, имеющим огромное войско, родственников герцогов и королей.
— А война всех против всех нам не сможет помешать? — шутливым тоном произнёс книжник, отхлёбывая суп через край миски, — тут, похоже, про золото восточных императоров уже каждая собака знает.
— Они несколько дней назад захватили и запытали двух сербов, видевших золото своими глазами у Коницы, и они нашли у них золотые монеты из того восточного клада, — ответил Ладри, следуя примеру книжника — он тоже зачерпнул из котла похлёбку и принялся есть, говоря с набитым ртом, — они чуть не схватили и не убили нас... Они могли нас потом пытать, чтобы узнать о нашем войске побольше. Потом напасть, узнав, что мы здесь тоже из-за этого золота... Король спрашивал у Рагдая, откуда может быть монета с отверстием посредине. Сербов он повесил, чтобы не было свидетелей, и нас тоже собирался потом убить. А книгу отобрал...
— И почему же он вас не убил? — спросил Эйнар, искренне удивляясь, — он ведь не знал, что вы и так знаете о золоте, и просто должен был вам помешать разнести эту весть повсюду.
— Рагдай ударил его по голове рукояткой меча, — чавкая ответил мальчик, — и мы убежали.
— Так просто? — переспросил Эйнар, — ударил по голове короля?
Икмар, шедший в этот момент наружу, чтобы справить нужду, даже остановился у двери, да и так и стоял теперь, потешно подпрыгивая от позывов, оставленный здесь жутким любопытством.
— Да, — кивнул Рагдай, — только пришлось убить ещё четырёх.
— Вот это да, короля лангобардов по башке! — воскликнул Ацур и заразительно засмеялся.
Остальные тоже принялись смеяться по его примеру. Икмар, наконец, рванулся наружу. Спящие проснулись. Бирг заиграл весёлую мелодию, подражая ужимками шутам и скоморохам. Собаки сели на задние лапы, изображая внимательную почтительность к происходящему у людей.
— Он книгу у Рагдая хотел отобрать, а я ворвался в шатёр и спас её, — перекрикивая смех рассказал затем Ладри, — прямо со стола короля лангобардов схватил, от его слуг увернулся и сбежал!
— Молодец!
— Викинг!
— Маленький Локи!
Подождав, пока викинги досмеются, Рагдай спросил Эйнара:
— А что, Вишена не проснулся ещё?
— А разве он должен проснуться и воскреснуть, как христианский бог? — удивлённо переспросил Эйнар, — он же просто человек, хоть и отважный, и везучий...
— Мы не должны столько времени носить с собой его тело, — сказал вдруг Гелга, не открывая глаз, — конунгу предстоит попасть в пиршественный зал Одина, и пировать там каждый день. Он с другими эйнхериями будет каждый вечер есть священного поросёнка, забитого утром, а на следующий день поросёнок снова будет живой, и они его снова буду забивать, жарить и есть. Прекрасные девы станут ублажать его тело ласками, вино будет течь из кувшина в кувшин бесконечным винопадом. Неужели мы хотим, чтобы лицо его стало безобразным от тления перед тем, как он окажется в Вальхалле? Как бы ему не отправиться к простонародью и рабам в Хель по нашей неосторожности. Нужно конунга похоронить, как требуют наши обычаи и верования. Рагдай, отпусти Вишену к Одину.
— Если бы он умер, то за три дня его глаза стали бы мутными, а этого не произошло, — ответил кудесник, — его кожа стянулась бы, стала жёлтой, словно пергамент, покрылась бы синими мертвецкими пятнами, волосы потеряли бы блеск, ногти побелели, а этого до сих пор не происходит, и запах мертвеца, так вам всем хорошо знакомый, не оставил бы сомнений в смерти конунга.
— Так значит он жив? — с надеждой в голосе спросил Ладри, — он живой?
— Ты когда-нибудь видел живого человека, если он не дышит, не ест, не пьёт, всё время холодный, как мертвец, и сердце у него не бьётся? — хмуро спросил  Ацур, — на, малыш, хочешь сухарей из овсяной каши с солью поешь...
Он протянул мальчику горсть небольших печёных на огне кружочков. Ладри задумчиво взял их и стал жевать. После этого Ацур и Ладри надолго замолчали, сели на сундуки около раненых. Бирг прекратил играть. Свивельд протяжно и тяжело вздохнул, потрогал молоточки Тора на своей нашейной гривне, поднял вверх громадные ладони и начал что-то шептать, словно отгонял злых карликов-цвергов или оборотней.
— Что, друг мой Эйнар, протирал ли ты ему ноздри той солью, что я тебе дал? — спросил Рагдай, наклоняясь над телом конунга Вишены.
— Да, протирал.
— Лил ли ты конунгу на грудь холодную колодезную воду с серным порошком, как я тебе говорил?
— Лил, — кивая снова ответил Эйнар.
Вдруг он ударил ладонью между собой и носилками, открывая бушующие у него внутри противоречивые чувства надежды и отчаяния. Сморщившись, словно от боли он произнёс медленно:
— Я так хочу, чтобы ты оказался прав, кудесник, а Гелга был не прав.
Земля пола, покрытая свежей соломой, отозвалась на его удар хлюпающим звуком. Кудесник встал на колени, отодвинул с груди конунга влажные шкуры, припал ухом к его груди. В абсолютной тишине, нарушаемой только передергиванием углей и мышиными шорохами в углах дома, он вслушивался — не ударит ли сердце. Услышав какой-то странный тихий звук в теле конунга, исходивший скорее из живота, чем из груди, и случившимся иногда в телах умерших недавно людей, он раскрыл всё тело Вишены полностью. Осмотрев его придирчиво, он смахнул нескольких жучков, нагло ползающих по неподвижной груди, поправил в руках викинга меч, чуть съехавший вправо.
— Уже пять дней прошло, а он так и не поднялся, как мне нашептал голос с неба, — сказал Рагдай со вздохом, — горе нам, горе, клянусь всеми богами! Плачьте, братья, горюйте теперь о славном короле дружины, чьё королевство — единственная ладья, а судьба — непрерывные походы! Скорбите о великом муже без жены и добром отце без ребёнка! Только вода Матери Матерей из Тёмной Земли могла бы его теперь оживить! Да... Он умер...
Эйнар закрыл одной рукой свои глаза, чтобы скрыть вдруг набежавшие горькие слёзы, а другой сжал свой затылок. Потом он качнулся вперёд, словно хотел вырваться из объятий скорби, охватившей его после торжественных слов книжника. Давно очевидная вещь, очень долго не входившая в его сознание из-за его упрямого нежелания признавать реальное, с этими словами учёного человека, доверие к которому было у него безгранично, наконец ворвалась в сердце и помрачившийся разум. Его друг, его единственный в жизни друг, его товарищ, его брат, больший чем родной человек, спасавший его не раз от смерти, самый добрый, справедливый, весёлый и удачливый, тот, без кого мир переставал быть таким каким был, пусть грубым и ужасным, но всё-таки имеющий маленькую отдушину справедливости, в лице конунга Вишены, кончился. Рухнул. Его больше не было у Эйнара, как не было давным-давно его маленького хутора в соснах южной Скании, сгоревшим как-то в страшную грозу. Не было жавших там родных людей и рабов, умерших от мора в голодный год, когда он ещё был совсем маленьким. Не было лесной могилы на ножках без двери, а только с крохотным оконцем, где он жил рядом с мощами мертвеца всю зиму, пока его не подобрал лопарь-охотник Суорьми. Остальные викинги, не знавшие Вишену, сначала молодого воина, потом берсерка, потом конунга, никогда одного, а только везде бывшего с Эйнаром, знали, что они являются частью чего-то целого. Они были как два ворона Одина — Мыслящий и Помнящий, создающие богу Одину его превосходство над другими богами и судьбой, как Луна и Солнце, как день и ночь. Теперь равновесие мира, как бы прекращалось, было разрушено. Эйнар некоторое время сидел закрыв лицо, потом промычал что-то невнятное, перешедшее в тихий, сдавленный вой. Закашлявшись, приподнялся на локте бледный Гелга, а незрячий Хорн протянул перед собой руку с дрожащими пальцами. Хорн сказал:
— Я хочу проститься с конунгом сейчас, если вы разрешите, наконец, это сделать. Дайте мне дотронуться до его лица, во имя всей природы наших божеств, а то я боюсь, что сам умру от слабости в теле раньше, чем это сделаю.
После этого поднялся во весь рост высокий и хмурый Ацур, и сказал через дрожащие струи горячего воздуха от очагов, искажающие окружающий мир, обращаясь ко всем присутствующим:
— Скажу я с разрешения Гелги, по общему желанию всех, ставшим сейчас нашим херсиром, как на совете дружины первое слово...
— Да, говори, мы готовы к совету, — сказал Гелга, а остальные ответили, кто восклицанием, кто кивком головы или жестом руки, — да, пусть состоится совет...
— Похоронить конунга нам надлежит в его драккаре, подаренном ему дочерьми славного конунга Гердрика их Страйборга, последнего врага жадных Инглингов, за то, что он отомстил за убийство отца, и вернул им сокровища, украденные предателем Гутбранном. Эту историю, случившуюся в Страйборге пять лет назад, а законченную в Тёмной земле около Звенящих холмов, вы слышали не раз от меня и от Эйнара. Рагдай тому истинный свидетель. Согласно нашим обычаям, а свеи тут не могут быть свободны от духов своих германских предков, взирающих с высоты прошедших поколений, мы должны поставить драккар конунга на костёр, положить туда тело погибшего, разместив его внутри шатра, положить туда всё его оружие, любимые и дорогие, драгоценные вещи, потом нам нужно будет убить прямо в драккаре коня, для его поездок по стране Одина, собак для охоты и охраны стад, и домов, чтобы они охраняли его сон и имущество и у Одина, хорошую еду на время путешествия в Вальхаллу, одежду, шкуры и меха, ткани для продажи, на всякий случай, затем мы должны напоить дорогим вином и убить в драккаре побольше красивых девушек, чтобы они ублажали нашего храброго воина на пирах! Потом всё нужно поджечь, чтобы мёртвый поскорее достиг божественных небесных миров. Это должны сделать самые достойные из нас.
— Да, правильно! Так будет верно... — послышались восклицания в ответ, — пусть Ацур и Эйнар зажгут погребальный костёр!
— Однако, многие думают, как они потом вернутся домой, когда сгорит корабль, и чем они будут заниматься на родине, где их никто не ждёт, — продолжил свою речь Ацур, — не просто так все из нас начали ходить в далёкие вики, вместо того, чтобы пасти скот, мирно возделывать землю и ловить рыбу. На то у всех свои, разные причины. Свивельд убил всю семью неверной жены и должен был быть убитым по решению свейского тинга. Гелга разбил корабль могущественных Инглингов в тумане около Готланда, и должен был отдать в рабство семью или стать сам рабом. Хёду не досталось земли от старшего брата после смерти отца, чтобы он мог прокормить семью и он стал грабить соседей. Гельмольд не захотел платить дань конунгу из Норрланда, и так дальше, у всех своя история, погнавшая его в жестокий вик. А что мы будем делать без драккара, если его сожжём?
— Так и есть! Мы станем бродягами!
— Мою дочь никто не возьмёт замуж, если я не привезу приданного!
— Лучше бы нам не возвращаться без добычи!
— Но как быть с драккаром?
Ацур обвёл всех присутствующих внимательным взглядом и сказал наконец то, что все от него и ждали:
— Мы не будем сжигать настоящий драккар в погребальном костре, мы сделаем из древесины его сущность, дух драккара, ничем не отличающуюся по размеру от настоящего корабля.
Все одобрительно загудели и было видно, что Ацур выразил общее мнение викингов. Гелга важно кивнул, подтверждая своё согласие на такое толкование обычаев, а Рагдай только развёл руками, показывая, что его голос в данном случае не играет роли. Он не был викингом и вопросы имущества дружины его никак не могли задевать. Однако он был рад тому, что дружина свеев продолжит поход вместе с ратью Стовова. Без викингов было бы гораздо сложнее справиться с теми неожиданным опасностями, поджидающими дружины князя Стовова, привыкшие больше к борьбе с местными племенами Помосковья и Поволжья, чем к столкновению с войсками европейских королей из-за золота. А добыть Золотую лоцию кудесник мог только захватив всё сокровище императорской династии Суй, найти которое и предстояло в этом тяжёлом походе.
— Завтра мы с кем-то из вас двинемся обратно к драккару, повезём туда тело конунга, — продолжил речь Ацур, — сделаем с помощью тех, кто охраняет корабли, большой костёр на плоту в виде драккара, закрепим его посреди Одера, положим туда оружие, принесём в жертву коня, положим припасы. В селениях сербов купим рабов и рабынь, или, если не будет рабынь, украдём несколько их женщин и убьём их на корабле. Пусть сербский староста Тихомир нам скажет, кого ему меньше из своих людей жалко. Пусть хоть в этом конунг будет обеспечен больше меры. Припасов съестных тоже положим с запасом. Проводим славного конунга ругов, свеев, пруссов и галиндов, берсерка Вишену Стреблянина в просторную и светлую Валгаллу к трону Одина, где он будет встречен с подобающим почётом и посажен за стол в хорошем, высоком и светлом месте для пира с другими храбрецами, павшими в жестоком бою.
— Так и надо поступить, — после того, как Ацур закончил говорить, сказал Гелга, — конунг не будет на нас в обиде за свой драккар, мы с ним отправим в далёкий путь обильную пищу и питьё, оружие и золото, рабов и наложниц, чтобы они прислуживали ему в пути, пока руки туманной валькирии Хлёкк или прекрасной воительницы Фригг не подхватят его. Я думаю, что молодые наши товарищи должны пойти и добыть несколько аваров, или тех, кто будет на пути охотников, для принесения в жертву Одину при сожжении костра нашего конунга. Я думаю, что нужно, чтобы эти жертвы живьём легли на плот рядом с конунгом!
— Тогда мне нужны ещё пять человек, — сказал Ацур, — кто пойдёт?
— Я пойду за аварами, — сказал тихо Эйнар и поднял руку вверх.
— И я! — откликнулся вслед за ним Свивельд, — мы после месяца гребли и качки, после битвы вполне отдохнули.
Остальные тоже вызвались идти добывать жертвы для погребального костра славного конунга. Возник спор о том, кто достойнее, старше, сильнее, хитрее, у кого больше золота, кто был ближе конунгу по духу, кого он вызывал вперёд во время сражений.
Даже лучшее умение понимать славянский и голядский язык служило доводом в споре. Ингвар сказал, что он первый дал клятву верности Вишене в Тёмной Земле, когда пружина ещё только думала, кого выбрать конунгом. Свивельд напомнил всем, что это он спас конунга на пристани в Страйборге, когда предатель и убийца их прошлого, славного конунга Гердрика, коварный Гутбранн хотел ударить ножом его в спину. Потом в спор вступил обычно тихий Ульворен из Бирки и вспомнил, что Вишена подарил ему кольцо, как знак уважения к его знаниям и мореходным умениям. Бирг говорил всем, что знает любимую мелодию Вишены и должен сыграть её у погребального костра. Однако Гелга всех прервал и, грозно сдвинув брови, сказал, что уйти большинству обратно к тому месту на Одере, где вместе с другими кораблями войска Стовова спрятан их драккар, нельзя. Вдруг станут известны подробности о сокровище, шестая часть которого по договорённости между Стововом и Вишеной должна принадлежать викингам. Нельзя было оставаться слишком малым числом здесь, среди ратей Стовова. Это могло бы сподвигнуть кривичей, особенно их жадного воеводу Семика на то, чтобы перебить викингов, а их долю поделить между старшими дружинниками князя. После этого мудрого рассуждения, заставившего всех горячих спорщиков призадуматься, Гелга сам назначил в помощь Ацуру нескольких воинов. После этого все стали собираться потому, что невдалеке запели хорватские петухи и стало понятно, что скоро настанет рассвет нового дня.
Сквозь шум разговоров, звуки приготовлений викингов к отправлению, одних к месту погребения конунга, других вместе с ратью Стовова в сторону, пригодную для безопасной длительной стоянки всего войска, новая часть песни Хорна повисла в душном воздухе дома, навевая на Рагдая успокоение, возникающее всегда после смертельной опасности, совсем недавно будоражащей чувства, а теперь, в окружении надёжных друзей, сменившейся на противоположность. Глаза книжника закрывались сами собой, а викинг протяжно пел:

Стрелой острой из лука запустила
Валькирия Хильд с коварством вечным
В героя из зависти ревностной к Одину метя!
Мужей отвращая от пиров беспечных,
Тут и Герд с занесённым мечом решила
Летать над домами, кляня всё на свете!
Не желала вечная жена Одина покоя,
По добру утихнуть и оставить героя...

Рагдай, присев у очага рядом с Гелгой, чувствуя, как рыбная похлёбка приятно греет изнутри его благодарный живот, вскоре повалился на бок, подставляя руку под щёку и уснул, увлекаемый древней природой сновидений, более сильной, чем любой голод, страх и даже смерть.

   Глава девятая
 
   ВОСКРЕШЕНИЕ КОНУНГА ИЗ МЁРТВЫХ
 
 Ему приснилась тут же его пещера в Медведь-горе, называемой стреблянами и мокшанами Воробьёвыми горами из-за невероятного количества гнездящихся на высотах птиц. Поля пшеничные, гречишные и овсяные как голяди, так и мокшан, лежащие на низком, болотистой берегу излучины Москвы, страдали от пернатых разбойников сильнее, чем от холодной весны, осенних дождей или случавшейся порой жары. Вечная борьбы охотников и рыболовов за свои поля с птицами и за огороды с копытными дикими обитателями лесов и грызунами, сильно мешала благостному существованию в уединении книжника, сбежавшего из смрада, шума, толкотни, зависти, жестокости и обмана Константинополя, столицы всего мира, в эту несусветную глушь. Сейчас божественная сила сновидений уносила его из Моравии, с середины водораздела межд. Одером и Моравой далеко на восток, через Киев, Дон к Оке. Ему виделось словно наяву, как с потеплением зим и прибавлением солнечных дней летом, эту чернозёмную долину люди никак не могли оставить без внимания. Родина в воспоминаниях детства ещё пустынная, с редкими и добрыми дедичами-медоварами и его большой семьёй вспомнилась ему. Будучи первой у Москвы и Аузы семьёй кривичей, имея ближайшую славянскую деревню вятичей только на Оке, многочисленная семья маленького Рагдая построила несколько домов на горах над рекой. Уже позже, когда все его родственники ушли дальше на восток по Клязьме к Сунгирю, спасаясь от воинственных порядков отца нынешнего князя Помосковья Стовова Багрянородца, пещера в Медведь-горе была отдана вернувшемуся из Константинополя Рагдаю, старым волхвом голяди. Этот волхв был одним из последних, кто сам видел Мать Матерей и мог рассказать историю своей земли со времён потопа. Он был так стар, что жил здесь ещё до того, как отец Стовова Багрянородца пришёл в эти земли, объединив всё пространство от Ильмень-озера до Оки. Здесь давно жили племена стреблян-голяди и мокшан. Особенно много их было на возвышенностях от Аузы и Москвы до Протвы и Нары. Мокшадь и мещера жила больше вдоль Оки до Волги. От места впадения Москва в Оку и ниже по течению жили ещё курши и эрзени. Эрзеньские селения тянулись до Волги, а главное капище их богам Верипазу, Масторавы, Вирьаве и Паскяве было на Оке и называлось, как и вся земля вокруг - Эрзянь. Это название все произносили по-разному, стребляне говорили - Рзянь, кривичи - Резань, или Рязань. Так же произносили это название, пришедшие с юго-запада полтески-коневоды, выходцы из булгарских племён и бурундеи со степных окраин. Их сами призвали эрзи и мокшадь для защиты от хазар, алан и авар, и разного сброда, поселившегося на торговых и рыбных местах Волги и Дона. Всех влекла плодородная лесная почва, слухи о благодатной Залесской Украине, где хорошо росла пшеница и драгоценный лён, было множество зверья, речных дорог в Янтарное море и других водных и ледяных дорог во все стороны света. Часть эрзян и мокшан были оттеснены потом бурундеями и славянами на куликовы поля Хопра и Суры. Кто-то, такие как мокши и мурома, жили на этой земле с тех времён, когда здесь стоял до неба ледник, и его вершина была выше облаков, а голядь, полтески-булгары, пришли незадолго до Стовова. По глухим местам на севере ещё жила меря и кама, и племена, не знающие способов выплавки железа и земледелия. Их древние волхвы, одетые в истлевшие шкуры древних лохматых чудовищ с огромным клыками, из уст в уста передавали предания о временах, когда их бог-создатель Вяйнямёйнен и его сын Юммо сотворил эту землю, затапливая ледяные горы и разливая реки, ручьи и болота, прорезая с их помощью долины, создавая холмы и пещеры. Тогда вся земля здесь была островами. Голядяне пришедшие с запада, нашли в этих лесных просторах долины, ещё не полностью заросшие лесом, и в течении нескольких поколений, выжигая их, обеспечили место для выпаса коров и лошадей. Пришедшие за голядянами ятвяги, говорившие так же как кривичи, пруссы, курши и другая литва приморская, но почитавшие прусских богов, жили здесь сперва без семей бежав от германских племён, в укреплённых посёлках, на острых мысах в местах слияния рек. Они охотно принимали к себе женщин стреблян и чуди, и занимались обменом меха на отличные железные и гончарные изделия. Бурундеи жили у рек, строили большие и малые лодки и лодии, плавали на них к хазарам, зимой ездили по речному льду на повозках. Они больше всего ценили пленников, продавая их аланам и хазарам на Кавказ, готам в Тавриду, или иудеям в Киев, куда шла сухопутная дорога через множество бродов через степные реки. Бурундеи завладели плодородными куликовыми полями за Окой до воронежских эрзанских городищ, когда там было тихо и толпы восточных народов не брели ещё на запад, ряженые все в разные одежды. Отец Стовова построил первый город кривичей между реками Стоход и Нерль там, где каждую зиму по льду чудь, карелы и словене везли пушнину на продажи бурундеям и хазарам. Город он назвал по имени деда, но чудины и голядь стали его называть Каменной Ладогой, из-за множества валунов в земле. Этих валунов было меньше, чем в Ладоге-на-Волхове, но для Нерли это было необычно, и это название прижилось. Камни почитались племенами как живые божества. Считалось, что они сами размножаются, передвигаются и обладают чудодейственной силой. Построив из этих священных камней город, князь заявил всем, что он теперь главный проводник воли богов небесных, земных и подземных. Поселения своего славянского племени и поля для сева, добываемые у леса путём сожжения деревьев, отец Стовова долгое время пытался отделить от поселений стреблян, чьи земли начинались здесь и шли дальше на юго-восток, но эти воинственные охотники и рыбаки упрямо не желали уходить. Поскольку и кривичи и голядь селились вдоль рек, ручьёв и озёр, их деревни и сёла стояли вперемешку, что затрудняло сбор на праздники и жертвоприношения Яриле, и вызывало стычки из-за мест разведения скота, ловли рыбы, охоты. Несколько походов, предпринятых против стреблян братьями Стовова закончилось тем, что стребляне начали выжигать посевы кривичей, угонять скот. Кривичам пришлось расселяться, создавая пустые ничейные пространства.
  Всё это пространство и время, как бы увиденное книжником во сне с высоты птичьего, стремительного полёта, наполнило весь мир, сделало его многослойным, словно это были пергаментные страницы рукописных книг с красивыми заглавными буквами и миниатюрными картинами. Страницы стремительно двигались, сплетаясь, расплетаясь, выстраиваясь в цепочки или двигались каруселью. Книжнику привиделась его просторная пещера в Медведь-горе, куда простой тогда ещё викинг Вишена однажды внёс на руках своего больного друга Эйнара. На стенах горели пеньковые фитили, плавающие в глиняных плошках греческого типа со свиным жиром, стояли грубо сколоченные полки с пыльными свитками, пузырьки, сосуды из глины и драгоценного стекла, хранившие разноцветные порошки, жидкости и яды.
  Под каменным потолком висели гирлянды трав, кореньев, змеиных шкур, связки распиленных оленьих, лосиных и турьих рогов, копыт лошадей, зубров, медвежьих когтей.
  Перед небольшим кузнечным горном с наковальней стояли лавки. Справа лежала груда замысловатых кузнечных инструментов, руда, горка древесного угля, дрова. Тут же был глубокий колодец. Слева от горна находилась дубовая дверь с железными полосами За ней был коридор и ещё одна пещера. Дым очага уходил в трещины между известняковыми глыбами свода. В начале прошлого года, во время войны кривичей со стреблянами, появились у Москвы викинги Вишена и Эйнар. Они укрывались от других викингов, желающих кровной мести. История там была неприглядная. Она легла в основу саги о Сёкунгах. Вишена был воином Гердрика Славного, когда, после удачного похода на биармов Белого моря, была взята огромная добыча. Сокровища руси-соледобытчиков с варанг Северной Двины были велики. Огромная каменная крепость из гигантских валунов была захвачена неожиданным налётом, когда удалось подойти к Солёным островам биармов в тумане, во время кельтского праздника мёртвых. После страшной резни пьяных солеваров в костюмах нечистой силы, часть дружины Гердрика взбунтовалась против несправедливого дележа добычи. Конунг был убит. Вишена с Эйнаром захватили награбленное золото и убежали с ним на лодке в Тёмную землю к стреблянам. Позже они вернули Хельге и Тюре, дочерям конунга, золото, а главаря мятежников Гуттбранна, убили. За это Вишена получил драккар Длинный чёрный Змей. Одновременно в Тёмной земле появился торговец Решма. У него были другие причины и желания. Он хотел завладеть Воробьёвыми горами. Это совпадало с желанием Стовова Багрянородца. Стреблянский городок Дорогобуж и Бор-на-Москве был ими захвачен. Неожиданное вторжение в эти места войска далёкого западного народа, его гибель в сражении с кривичами и стреблянами в канун Журавниц, землетрясение, огненное явление в небесах, бегство Решмы и викингов, вспоминалось теперь в сказках волхвов как наказание за скудность жертв на алтарях. Много раз от них звучали призывы вернуть принесение в жертву детей, отменённые отцом Стовова. Будучи сам верховным волхвом Ярилы-Солнца, Стовов всячески этому противился, чтобы не отпугнуть от себя мокшан, эрзю, ятвягов и бурундеев. Полтески, убивающие пленных на алтаре в честь богов Хорса и Семаргла, только уменьшали возможность договориться с соседями. Если кривичи знали и мирные годы, когда могли просто растить сыновей и сеять хлеб, то полтески, из-за своего людоедства, воевали постоянно, убывая численно. После исчезновения Решмы, Рагдай появился перед Стововом с вестью о желании совершить поход на запад. Когда он был в Полоцке для продажи книг, ему встретился аварский торговец. Он расплачивался золотом, на нём было множество золотых украшений, а его телохранители могли потягаться численностью и вооружением с любой дружиной. Торговец, купив книги на греческом и латинском языках, захотел составить историю жизни семьи. Он показал множество диковинных предметов из Китая, рассказал о сокровищах, попавшей к аварам после налёта на латинян во Фракии у Адрианополя близь реки Марицы. Среди сокровищ был шар, размером с голову человека, где были изображены все земли и моря, расстояния между ними, неведомые знаки и письмена. Этот шар, золотую лоцию земель и морей, и пожелал увидеть Рагдай. Князю же было интересно сокровище. Это позволило бы Стовову Багрянородцу решить раз и навсегда вопрос о хозяине Тёмной земли. Аварский торговец был убит неизвестными, охрана разбежалась, разграбив вещи. Рагдай решил предпринять поход для поисков Лоции. Он убедил князя Стовова, бурундейского князя, старейшин стреблян, князя полтесков, выделить силы для поиска сокровищ. Из всех помощников в поисках, Рагдай мог надеяться, однако, только на Вишену и Эйнара, на их верности слову, их военное счастье и несгибаемость характеров. Место сбора было назначено у Моонзунда, недалеко от устья Западной Двины в первый день лета.
  Потом была долгая дорога Стовова от Москвы до Моонзунда через весенние реки, волоки и дебри, совместный их путь с Вишеной по Одеру до Моравии. Страшное известие о том, что золота у Адрианополя уже нет, заставившее направит туда разведывательный отряд под командованием воеводы полтесков Хетрока. Всему остальному войску нужно было ждать недалеко от верховий Одера, куда должен был вернуться Хетрок, и постараться не попасть под удар одной из сторон в войне всех против всех, начавшейся из-за вторжения Дагобера в земли славян. Король франков рассчитывал, что походы аваров так ослабили славян, что он без труда захватит их земли и Янтарный путь. Однако славяне объединились с помощью короля Самослава, и теперь Дагоберу нужно было думать о том, как оградить от них северную Италию и земли германцев вдоль Рейна.
  Всё пролетело во сне Рагдая в виде цепочек пронзительно ясных мыслей и картин, озвученных хрустальным женским голосом, очень похожим на голос княжны Ясельды. Потом всё начало скручиваться в огромный небесный тяжёлый персидский ковёр. Поднявшись над синим лесом, ковёр со всем миром внутри, начал ронять вниз горящие железные слитки и камни. Они с треском ломали деревья и деревья кричали дикими голосам.
  Вдруг свет померк, настала тьма и Рагдай, открыв глаза, увидел над собой балки потолка хорватского дома, тусклый свет из открытой двери. Он не сразу понял, что он только что спал, и во сне путешествовал в прошлое через пространство и время...
  Дикий женский крик, только что звучавший в его сне, послышался уже наяву, пугающе связав мир грёз и реальности. Это на улице кричала Ясельда:
  - Оставь его, он живой! Убийцы!
  Это было так жутко и волнующе, что Рагдай вскочил на ноги, словно его вытолкнула воды с глубины на сверкающую солнцем поверхность озера. Тело всё ещё болело после ночного похода в лагерь лангобардов, но голова была ясной. Исчезла дрожь в руках и ощущение силы наполнило его. Окинув дом взглядом, Рагдай понял, что кроме него и нескольких хорватских пожилых женщин, собирающих по углам остатки домашней утвари и острожного кота, обнюхивающего камни очагов, внутри никого нет. Не было оружия, сундуков, корзин, покрывал викингов. В дверях с мешком в руке стоял Хорн и что-то рассматривал снаружи. Солнечный свет отражался бликами на его серебряном ожерелье с молоточками Тора, искрился и дрожал. Рядом с ним возник силуэт Ладри, заглядывающего в полумрак дома.
  - Рагдай, тебя зовут! Вишена воскрес!
  Пропуская Рагдая наружу, мальчик посторонился. Отошёл и Хорн, и книжник заметил выражение растерянности на его лице. То, что увидел вслед за этим Рагдай, заставило и его изумиться и на мгновение растеряться.
  Перед домом у ограды из жердей стояли два десятка подготовленных к отправлению лошадей с навьюченными на них сундуками, мешками и оружием. Там же стояло большинство воинов в своей обычной одежде, в коричневых, синих, зелёных плащах с вышивкой, рубахах и свитах, расшитых шнурами, кожаных и меховых шапках. Сейчас они были больше похожи на торговцев из любой европейской страны западнее Дуная, чем на воинов, если бы не мечи на поясе у некоторых из них. Там же стояли с испуганным видом служанки княжон. Между ними и домом стояла на коленях юная княжна Ясельда, протянув руки к носилкам конунга. Её сестра Ориса поддерживала её за локоть, согнувшись и тоже глядя туда же.
  Между ними и домом четверо викингов: Эйнар, Ацур, Бирг и Торн держали носилки. И с этих носилок конунг Вишена, привстав на локте, мутным взглядом глядел на происходящее. Бледное его лицо, лишённое, кажется крови, было спокойно. Рука лежала так, словно кисть ещё не работала, а меч с груди съехал на бок и не падал только из-за того, что зацепился гардой за шкуру.
  Серебряные и золотые украшения княжон, височные кольца, гривны на шеях, браслеты, расшитые бисером ленты сверкали на ярком солнце. Их длинные сарафаны из белого льна с красной вышивкой, красные шёлковые платки с налобными вышитыми подвязками, резко выделялись на фоне тёмной одежды викингов. Прекрасное лицо Ясельды было исполнено страдания, её глаза залиты слезами. Рагдай увидел её в момент, когда её дыхание остановилось в ответ на то, как конунг, которого товарищи несли на носилках для того, чтобы приторочить к двум лошадям и отвезти к месту сожжения на погребальном костре, вдруг ожил.
  - Княжна подошла к конунгу когда его несли и прикоснулась к нему со словами, что их души не будут разлучены никогда, и после этого он открыл глаза, и к нему вернулась жизнь! - сказал звонко Ладри, почему-то прислонясь к Рагдаю, словно ища защиты, - это так странно...
  Товарищи начали опускать носилки с Вишеной на землю. Ориса, совсем ещё юная сестра Ясельды, почти девочка, сделала попытку увести сестру, но та вырвалась. Приблизившись к Вишене, старшая княжна попыталась приподнять его. Это ей едва удалось из-за собственной хрупкости тела и тяжести Вишены. Эйнар бросился к ней на помощь, взял было руку конунга, да так и остался, держа её у запястья. Он был поражён холодом, исходящем от руки и полной безжизненностью. Так их и осветило солнце, в очередной раз вынырнувшее из облаков, подчеркнув образовавшуюся картину глубокими тенями, яркими пятнами выделив цветные пятна одежд, искры украшений и восковые поверхности лиц.
  - Что нам делать теперь, Гелга? - спросил Бирг у херсира, - мы его теперь не будем хоронить?
  - Как можно хоронит человека, если он двигается? - сдавленно сказал седобородый викинг, - это чудо нам даровано как знак внимания богов, ведь все знают легенды о воскрешениях из мёртвых. Было дело, что боги ваны послали к богам асам колдунью Хейд, которая также звалась Гулльвейг, потому, что вызывала у всех жажду золота и смущала умы богов и людей. Асы попытались убить колдунью. Они сжигали её, пронзали копьями, но она трижды воскресала. Тогда и началась война асов против ванов, положившая конец золотому веку мира.
  - Ещё было после убийства сына Одина и Фригг - юного Бальдра - восстали великаны и чудовища, вселенная погрузилась в хаос были забыты законы, один волк проглотил Солнце, а другой - Луну, звезды падали с неба, были землетрясения, задрожал мировой ясень Иггдрасиль, кровью залилось небо, наступила стужа - Фимбульветр, море хлынуло на сушу, а потом явились полчища сынов Муспелля - огненных духов! - сказал Вольквин, - но как это может быть связано с Вишеной?
  - Может его встретил бог Тор по дороге в Валхаллу и своим молотом Мьёльниром дотронулся до него, и оживил? - предположил Ацур, - для того, чтобы мы доделали то, ради чего пришли в эту страну.
  После этого все замолчали, полные уверенности, что присутствуют при величественном и божественном событии, посланном небом. Они устремили свои суровые и торжественные взгляды, на Вишену, Ясельду и Эйнара, застывших сейчас как изваяния.
  - Воскрешение Иисуса, вот на что это больше всего похоже, - сказал им Рагдай, подходя к носилкам, - княжна, подождите, положите его обратно.
  - Нет, - поднимая на кудесника глаза, вспыхнувшие на свету как голубые топазы, ответила девушка, - ты тут самый образованный человек, скажи им, чтобы они перестали его хоронить.
  - Всё кончилось, твои страхи, что его сожгут живого, завершились, все видят, что он не мёртвый, - ответил Рагдай, - просто горе мешает тебе разглядеть из придуманного мира, в северянах нормальных людей, но смотри, они уже не несут его хоронить.
  После этих слов книжник хотел было раскрыть конунгу рубаху на груди, стесняющую дыхание, но Ясельда выставила вперёд руку, мешая этому. Голова Вишена откинулась назад, глаза остановившись, упёрлись в небо, синие губы раскрылись. Эйнар, всё ещё держа руку Вишены на весу, подался к нему со словами:
  - Ему снова хуже?
  - Он просто посмотрел на нас и снова ушёл, - сказал на это Гелга, - наверное ему стало тяжело возвращаться.
  - Мама... - чуть слышно прошептал Вишена.
  - Нет-нет, он сказал: мама! - крикнул Эйнар, - он живой, живой, сила любви словенка из Гардарики оживила его!
  К варягам постепенно стали подходить, привлечённые возгласами и необычной картиной, говорящей о каком-то происшествии, воины из других дружин войска Стовова. Стребляне, бурундеи и кривичи, узнав, что произошло воскрешение конунга, убитого в битве на Одере, побежали за своими товарищами. Пока Рагдай с помощью Эйнара и слуги Крепа осматривал Вишену, пытался его напоить, расспросить и всячески поддержать, вокруг собралась шумная толпа, и стоящие сзади, уже не полностью понимая, что происходит, обсуждали совсем нереальные предположения. Несколько хорватов побежали по селению, созывая поглядеть на чудо оставшихся жителей и тех, кто ещё не двинул своих волов вслед уходящей на запад веренице повозок. Пришедший позже всех Оря Стреблянин, протолкавшись к конунгу, громко возблагодарил Мать Змею за спасение храброго сына земли, и обещал, что как только представится возможность, отправиться со стреблянами на охоту, чтобы добыть несколько нежных оленей для угощения всех присутствующих. Он сказал, что княжну Ясельду, умеющую оживлять мёртвых одним прикосновением руки и волшебным словом, стребляне хотят видеть своей правительницей.
  - Она дочь Водополка Тёмного, князя земель от Руссы до Биармии, и если Стовов её получит к себе среди прочих стреблянских вождей, он её убьёт, потому, что это будут означать, что Водополк имеет теперь право на Москву и Оку, - сказал на это Креп, - тем более, что это вы, стребляне захватили её в заложники в Новгороде-на-Волхове, и кроме виселицы и костра вы от неё потом ничего не дождётесь.
  Приехал и князь Стовов Багрянородец со старшими мечниками. Он был зол от того, что выступление из Стрилки войска в направлении Оломоуца не состоялось из-за непонятного происшествия. Расступившись и дав князю проехать, все собравшиеся громко выразили свою радость по поводу чуда, от чего князь немного успокоился и даже не стал всех торопить с выступлением, невзирая на то, что Семик сообщил весть от разъезда, что лангобарды на том берегу что-то затевают, а на этот берег переправился их крупный отряд и двинулся по ту сторону оврага к мостку.
  - Я думаю, Ясельда, что тебе с сестрой следует идти к моим кривичам, где стоят твои лошади и там оставаться, пока мы будем в дороге, - сказал Стовов, приближаясь к княжне, - забирай своих служанок и отправляйся к околице.
  - Я не могу отойти от Вишены, иначе он снова умрёт, - сказала княжна звонко, и шум стих вокруг, потому, что все поняли, что сейчас может произойти, - забирай служанок, раз ты их всё рано бесчестишь каждую ночь, а меня оставь рядом с любимым.
  - Ты моя пленница и я решаю, что ты должна делать, - ответил князь и лицо его стало злым, а движения резкими, из-за чего его вороной конь стал рыскать вправо, влево, оставаясь при этом около носилок с конунгом, поднимая поочередно копыта и тараща глаза, - живо ступай к моим людям!
  - Нет, - решительно ответила девушка.
  - Как ты смеешь так говорить? - воскликнул Сесик, направляя коня ближе к княжне и угрожающе готовя плеть для удара.
  - Тише, воевода, тише, - сказал ему Рагдай, вставая на ноги и беря его коня под уздцы, - ты что, хочешь лишить сейчас конунга источника его оживления?
  Семик обернулся на князя. Тот задумался. Тем временем, Эйнар, опустив осторожно руку конунга встал, и понимая славянскую речь, обратился к своим товарищам по-свейски, рассказав, что хочет князь.
  - Скажи, что мы не отдадим ему девушку, - перекрикивая своих воинов, сказал Гелга, - мы заплатим за неё десять золотых солидов императора Ираклия или будем сражаться за неё.
  Когда Эйнар перевёл князю это предложение Гелги, Семик перестал наезжать на книжника конём, а его лицо приобрело осмысленное выражение.
  - Это мало золота за княжну, - сказал он, - Водополк может дать за свою дочь намного больше.
  - Я готов выйти на поединок за княжну, - сказал Ацур, выходя из-за спины Бирга и осматривая пространство между носилками, оградой и домом, - пусть победитель потом получит или княжну или десять базанов Гелги и ещё пять моих.
  - Пятнадцать золотых базанов можно получить за убийство одного бородатого северянина, вместо того, чтобы всю жизнь воевать за бочонок дрянного серебра, - задумчиво сказал Семик, - ну-ка, позовите сюда Скавыку, он мне должен пять коровы, пусть отрабатывает долг.
  Князь неохотно согласился, понимая, что если сейчас дружина викингов выступит против него с оружием в руках, то, кроме гибели части своих воинов, он должен будет расстаться с мыслью о сокровищах восточных королей. Найти, отбить их у хозяев без помощи викингов и с поредевшим войском, да ещё, наверняка потеряв как друга книжника Рагдая, будет невозможно. Ярило мог помочь ему а этом только при наличии военной силы. Поединок, широко применяемый для решения судебных тяжб в Тёмной земле, применявшийся и у германцев, в этом случае был более предпочтительным. Его результат признавался всеми законным. Как бы он не закончился, князь сохранял в составе своего войска дружину викингов, само войско, Рагдая. Даже переход Ясельды под опеку Гелги, ничего бы окончательно не менял, поскольку после захвата сокровищ, он смог бы заплатить за неё сколько угодно, или при возвращении через земли Водополка на Волхове, заплатить Водополку большой выкуп, если бы княжны с ним не оказалось бы к тому времени.
  Пока посылали за Скавыкой, из дома вынесли лавки, поставили их напротив ограды. Носилки с Вишеной осторожно поставили обратно к выходу. Княжны устроились рядом, отгоняя от него мух и держа наготове питьё, составленное книжником. Рагдай решил не вносить конунга в дом, чтобы живительный весенний воздух и солнце могли благотворно влиять на него. За эту ночь яблони, стоящие рядами с южной стороны селения, распустились, и божественный медвяный аромат распространился вокруг. Ветер был тёплым и нежным, заставляя при его прикосновении к коже меньше всего думать о тяготах и лишениях жизни, походе и войне, а просто наслаждаться благом бытия.
  Когда приехал мечник Скавыка в сопровождении старших дружинников князя, Ацур стоял в своей обычной кожаной рубахе поверх льняной нижней, в башмаках со шнуровкой, закрепляющей ещё и низ широких штанах из синей шерсти. Вооружён он был щитом и секирой. Шлем лежал рядом на траве, как и его кольчуга, готовая на тот случай, если поединщики выберут защитное снаряжение как возможное в бою. Для всех присутствующих, кроме хорватов, кровь являлась целью боя, прекращающей поединок и определяющей проигравшего. Шлем и кольчуга в этом случае могли только помешать правосудию, и привести к затягиванию боя и лишним ранам. Скавыка, прибывший в сопровождении Мышца, Торопа и двух своих сыновей, юношей из младшей дружины князя, был не очень доволен волей воеводы взыскать сейчас таким образом его долг. Удаль, показанная Ацуром во время битвы с аварами, не сулила кривичу лёгкой схватки. Бесконечные войны со стреблянами, дедичами и макошью в Тёмной земле, давали ему некоторое представление о поединке один на один, но того яростного желания кидаться на первого встречного с мечом, только бы его признавали за воина подобного туру или медведю, у него не было. Лишние раны тоже были плохим делом. Старые раны, мешающие сейчас до конца сгибаться одной ноге и наклониться до конца право, волновали его больше, чем ловкость врага. Его двойная льняная рубаха и шерстяная свита ему мешали, и он их снял, оставшись по пояс голым. Белое тело его в родимых пятнах было покрыто густым волосом. Штаны он повязал ремнём ниже пупка, чтобы они не стесняли движение и дыхание, голенища высоких башмаков тоже приспустил к подъёму ноги и ослабил шнурки. Взглянув на врага, он взял свой щит с оплёткой края кожаным шнуром и топорик с длинной ручкой.
  - Ну, - спросил их князь, - готовы?
  - Да, - ответил Скавыка.
  Ацур ответил кивком головы.
  Противники сошлись. Первый удар нанёс Ацур. Его секира блеснула в воздухе, с глухим стуком ударила и отскочила от щита кривича, содрав с края досок часть кожаного шнура. Скавыка торцом топорика неожиданно ткнул в ближнюю к нему ногу викинга и, кажется, добился попадания, заставив того захромать. Ацур снова ударил сверху и опять секира скользнула по щиту в сторону. Скавыка ответил сильнейшим ударом по щиту противника, в результате чего крайняя, самая короткая доска отлетела на землю, порвав железную оковку. Стало понятно, что схватка будет продолжаться до тех пор, пока кто-нибудь не останется без щита, и тогда ему придётся сдаться или получить страшный удар топором. Викинги, кривичи, стребляне и бурундеи следили за поединком с нескрываемым интересом и азартом. Стовов был напряжён, Рагдай зол из-за риска ссоры, имеющей все возможности похоронить с такими усилиями и везении организованный поход. Ясельда поддерживала голову Вишены, незрячими глазами глядящего в небо, и её просветлённое лицо выражало горечь утраты и надежду одновременно.
  - Не может быть, чтобы боги нас разлучили, - шептала она по-словенски, - мы отправимся к моему отцу, князю Водополку, упадём ему в ноги и испросим благословение, он примет тебя с дружиной как короля, особенно, если мы придём с добычей, а если нет, то с твоей дружиной её всегда можно будет добыть у биармов и тамошних варягов или. Мы будем счастливы вместе, у нас будет много красивых детей, мы на востоке на широкой реке построим себе большой и красивый город и подчиним ему все окружающие племена.
  Тем временем Скавыка снова с силой ударил топорком по щиту викинга и снова отколол дощечку от края.
  - Ставь щит под углом, не прямо! - крикнул Гелга своему товарищу, - он тебе изрубит щит.
  - Бей его по ногам, - воскликнул Эйнар, отходя от конунга и присоединяясь к товарищам у ограды, - смотри, у него нога далеко впереди стоит всегда.
  Поединщики лицом друг к другу обошли полный круг. Ацур ударил сбоку, держа секиру за самый конец рукояти, от чего удар получился не сильный, но опасный, и, если бы Скавыка не отпрыгнул с неожиданной для его мощного тела проворностью, лезвие неминуемо бы рассекло его колено. Зацепив край щита, оно скользнуло вниз и срезало с утоптанной земли двора кусок глины.
  - Бей его! - воскликнул Семик, - ты же можешь, не примериваясь, бей, у него щит из берёзы, он колкий!
  Словно очнувшись после этих слов от оцепенения, Скавыка стал без передыха бить лезвием топорка по щиту викинга и, после пятого удара, щит Ацура переломился и повис на оковках, как старая рухлядь. Теперь только металлический умбон, закрывающий кулак левой руки викинга, мог служить ему защитой. Среди викингов раздался вопль разочарования, а кривичи радостно загалдели, предчувствуя победу.
  - Нужно было биться на мечах, - мрачно сказал Гелга, - у этого славянского медведя железные руки.
  Ацур сделал последнюю попытку достать противника. Он бросил остатки щита, схватил секиру двумя руками и начал, что было силы, бить по кривичу. Его удары удавалось отражать с небольшими повреждениями для щита, заставляя лезвие всё больше скользить, а то получалось и совсем уклоняться от него, поскольку замахи викинга шли из-за головы, и при ударе можно было предугадать направление движения. К тому же Ацур заметно хромал, каждый шаг давался ему всё труднее, и это давало кривичу преимущество. Наконец, когда между ударами викинга появились задержки, достаточные, чтобы нападать самому, Скавыка пошёл на него щитом вперёд. Всем своим весом, кривич ударил викинга и тот упал на спину. Вздох ужаса пронёсся среди викингов, а Ладри закрыл лицо руками. Кривичи оскалили зубы, они в неком подобии улыбки, другие в предвкушении жестокого убийства. Князь даже привстал со скамейки. Скавыка сверху вниз с глухим стуком ударил Ацура всё по той же повреждённой ноге, одновременно отводя правую руку для удара. Его топрок, более лёгкий, чем секира викинга описал полукруг, сверкнув острым лезвием. Мир замер. Ацур подставил секиру под удар и она после этого вылетела из его пальцев, и рассекла ему висок.
  - Кровь! - с облегчением выкрикнул Гелга слово, в другой ситуации ставшее бы не желательным, но теперь обозначающее спасение, - прекратите бой, первая кровь есть!
  - Кровь! - торжествующе сказал князь, - пусть северяне готовят пятнадцать византийских золотых монет для моего мечника, а княжна отравляется со мной.
  Повинуясь знаку князя, Ломонос и Мышец подошли в Ясельде и, взяв её под руки, потащили прочь от Вишены в сторону прохода в ограде. Ориса бросилась было на кривичей, но Мышец наотмашь ударил её по лицу и она, отлетев на несколько шагов, упала.
  Викинги нехотя расступились перед ними. Проходя между ними, Семик глядел им в глаза, но все они отворачивались. Уговор был уговором и, скреплённый священным результатом поединка, не мог быть нарушен ни при каких обстоятельствах, если только они не хотели навлечь на себя проклятие богов, и не видеть никогда больше от них справедливости. Поравнявшись со служанками княжон, Семик ткнул в них пальцем и сказал:
  - Нежа, Мойца и...
  - Миленка, - подсказала самая старшая из них, с круглым румяным лицом, в платке повязанном на лбу лентой со стеклянными бусинами.
  - Берите молодую княжну, кажется, она не может подняться сама, - сказал воевода, - и несите её к нашей дружине, и торопитесь, потому, что мы выступаем сейчас.
  Девушки повиновались. Они быстро подхватили Орису и понесли её на околицу, где стояли кони кривичей. Многие дружинники Стовова уже сидели в седле и ездили потихоньку туда-сюда, привыкая к своим коням.
  - Это Иисус Христос воскресил вашего короля, как вы не видите! - закричала девочка пронзительно так, что все вздернули, - это он через кровь святого монаха Петра, замученного вами, вернул ему жизнь, как упрёк вам всем, заблудшим язычникам!
  Девочку служанки несли на руках как умирающую, и она стонала, глядя в небо и кричала, словно тронулась умом:
  - Вы погубили такой прекрасный мир своей жадностью и кровавой жестокостью, и не будет силы остановить всё это, как только общее жертвоприношение через гибель, для воцарения нового мира светлых и добрых людей, и даже Святовит и Ярило не могут теперь помочь людям, если он не вернётся назад...
  - Что она кричит? - спросил Ладри, - она не согласна с исходом поединка?
  Когда Эйнар перевёл сказанное княжной, и про воскрешение конунга через гибель грека, и про новый мир, все замолчали. Потом раздались голоса, что может быть христианский бог действительно такой сильный, если ему поклонились самые сильные короли мира, небесные короли и короли земные, и вот теперь и их конунг-язычник был воскрешён явно не без его участия, и что нужно и им принять христианскую веру. Это поможет им в достижении удачи в походах. Дал же Иисус Христос недавние победы византийскому императору Ираклию I: аваров он со славянами от стен Константинополя отбил играючи, захватил Тбилиси - столицу Кавказа, захватил Иерусалим у персов и вернул туда евреев, уничтожил персидское войско Сапсана и Хосрова II у Ниневии, выиграл войну за Стрию и Антиохию. В начавшихся обсуждениях силы Иисуса Христа вскоре возобладали меркантильные обсуждения о цене северного наёмника на службе императора, и насколько это выгодно по сравнением с хождением в викинг. Гелга резонно всем объяснил, что германские боги намного древнее христианского и они были задолго до того, как пятьсот лет назад императорский Рим из Италии захотел завоевать германские земли за Рейном, и ничего в этом не достиг. А потом германские боги помогли многим северным народом покинуть Сканию и Норрланд, и дойти до благословенных тёплых морей, потеснив народы почитающие богом Христа. И надо смотреть на силу богов прежде, чем пытаться определить из правоту и истинность.
  - Монеты давай, - сказал наконец Скавыка, проснувшись сквозь толпу викингов и обращаясь к Гелге, - ты был главный спорщик, с тебя золото.
  Не дожидаясь перевода слов, викинг, понимая в чём дело, со вздохом велел Биргу достать из своего сундука три золотых солида с портретом Ираклия и отдать победителю. Остальные двенадцать солидов из суммы, поставленной на кон Ацуром за освобождение Ясельды, решено было собрать со всех воинов, потому, что у Ацура было только две золотых монеты и восемь серебряных дирхемов. Три солида взяли из сундука Вишены, Эйнар и Вольквин дали по одному, Торн и ещё трое по половине солида, а остальные отдали серебром и серебряными вещам по весу. Бирг с видом заправского еврейского торговца, вооруживших весами и гирьками, в присутствии Скавыки и его сыновей, взвесил монеты и вещицы. За этим хмуро наблюдал Ацур. Ладри помогал ему с помощью мочалки из коры и кувшина с водой, смыть с себя грязь, сор и пот после боя. Колено викинга распухло и не гнулось. Он ждал пока освободится Рагдай после ухода за конунгом, чтобы осмотреть его. Сорванный кусок кожи на виске тоже нуждался в осмотре. Нужно было понять: срезать его до конца и наложить повязку с жиром медведя, например, или зашить шёлковой нитью и оставить на воздухе для образования корки. Когда в присутствии множества воинов разных дружин, всё ещё обсуждающих подробности схватки, сумма в пятнадцать солидов была отмерена и без слов передана кривичу, Бирг вернулся к сборам в дорогу, а бледный от боли Ацур с помощью Ладри дохромал к носилкам конунга.
  Рагдай всё это время потратил на то, чтобы с помощью Крепа напоить Вишену отваром, составленным из своих трав и содержания пузырьков. Крохотные глотки пахучей чёрной жидкости, попавшие через синие губы в горло конунга, были им с трудом проглочены. Но то, что это произошло, говорило кудеснику, что части тела викинга начинают потихоньку оживать. Не обращая внимания на замечания Гелги о необходимости уже крепить носилки к лошадям и начинать движение, потому, что Стовов уже выступил со своей дружиной на запад, Рагдай велел Крепу раздеть конунга полностью и начал массировать его тело. Креп при этом натирал кожу медвежьим жиром, ядом гадюки, щитомордника и гюрзы, а также маслом из разрыв-травы и соняшны. Воскового цвета, почти серая кожа Вишены стала постепенно розоветь, и книжник только тогда прекратил его растирать, когда добился, как ему показалось, потепления пальцев ног и пульсации крови в животе. Всё это время большая часть викингов сидела и стояла рядом с ними. И в их разговорах по-прежнему звучали разные предположения по поводу воскрешения конунга из мёртвых. Помимо вмешательства Христа через кровь монаха Петра, они вспоминали колдунью Гулльвейг, использовавшую для бессмертия силу золота, и говорили о восточном и римском боге Митре, вселяющегося в людей для искупления их грехов. Однако большинство всё же склонялись к колдовству княжны Ясельды, своими любовными чарами, с помощью крови Петра, оживившей мёртвого викинга. Её божественная красота, как казалось, была тому подтверждением, как и сказочное её пленение в Хольмгарде.
  - Я очень устал, не могу больше смотреть... - сказал вдруг Вишена.
  - Он опять сказал что-то! - воскликнул Эйнар, - конунг снова с нами, слава Одину! Слава княжне Ясельде! Слава кудеснику Рагдаю!
  Присутствующие при всём этом хорваты, а также серб Тихомир, были уверены, что Ясельда обладает чудесной силой воскрешать мёртвых и лечить болезни. Тихомир тоже склонялся к признанию чудес, но он приписывал их святости Ясельды, сошедшей на неё через мученичество монаха Петра, принесшего себя в жертву ради воскрешения конунга во имя любви к нему княжны. Это привело к тому что благая весть мгновенно распространилась среди жителей Стрилки, как тех, что только готовились к бегству на запад, так и тех, что уже затемно выехали из селения. Несколько больных мужчин и женщин, а также матерей с детьми, и даже один умирающий старик, вскоре оказались около дружины кривичей. Они обступили и сопровождали место, где везли Ясельду с сестрой. Их мольбы и рыдания, призывы и крики вскоре так надоели Стовову, что он приказал их прогнать плетьми. Но это не помогло. Наоборот, жестокость, с которой всадники отгоняли от Ясельды страждущих, ещё более убедило их в правоте их предположении о ценности Ясельды для людей. Эти события происходили всё ещё недалеко от селения и могли привлечь излишние внимание лангобардов. Неизвестно каким образом, но не успели ещё дружины рати Стовова пройти половину намеченного на день пути, как к хорватам из Стрилки присоединились жители ещё нескольких селений, узнавших о появившейся в их крае избавительнице. Встречные торговцы и ремесленники, крестьяне и нищие попрошайки, шедшие по своим делам, узнав от собирающейся процессии причины их возбуждения, присоединялись к ним. Избитые несколько раз кривичами, в крови, с пением и стенаниями, они шли не отставая, сбоку и сзади от кривичей, мешая движению как бурундеев, так и полтесков. Хуже было то, что среди них в конце концов оказался и брат Тихомира, проповедующий в Орлице веру Христа именем епископа Куниберта Кёльнского, друга короля Дагоберта I. Этого проповедника все звали Драго, но сам он себя называл Раймунд. Вместе с ним прибыли из Орлицы десятка полтора хмурых сербов, сочувствующих христианскому учению, и готовых за покровительство Дагобера креститься. Святая Ясельда в этом была для Драго удивительным подспорьем. Тем более, если её чудеса действительно воодушевляли окружающих, это могло быть хорошим подспорьем и всему епископству кёльнскому.
  - Это чудо божественной благодати, ниспосланной через прекрасную девушку на грешную землю заблудших язычников, чтобы вывести их из тьмы неверия к спасительной дороге в Царствие Божье на земле как и на небе, - радостно сообщил он Тихомиру под пристальными взглядам князя и старших дружинников, - аминь!
  То, что сама чужестранка не была христианской, воодушевлённого Драго ничуть не смущала. С радостью он объяснял всем, что, например, святой Иоанн Предтеча, соединивший Старый и Новый завет, тоже не был крещён по причине отсутствия тогда христианства, но и в стране Ясельды тоже не было ещё христианства, поэтому она могла просто от рождения быть святой. Святость - это состояние души, когда все поступки человека святы, а если он при этом совершает греховное, то его святость притворна, ибо нельзя быть святым частично.
 
 
 
 
 
   Глава десятая
 
   ЯВЛЕНИЕ СВЯТОСТИ ЯСЕЛЬДЫ
 
 
  Положение ухудшилось ещё сильнее, когда выяснилось, что лангобарды переправили к Стрилке через реку крупный конный отряд и ищут людей, напавших ночью на их короля в лагере. Викинги едва успели уйти их Стрилки без помех, но Рагдаю и Крепу пришлось переодеваться в хорватских чумазых крестьян, а Ладри в девушку, и ехать на повозке с быками, а не с викингами на лошадях. Это пришлось сделать потому, что лангобарды встали на выездах из села и высматривали двух торговцев и мальчика, похожих по описанию на беглецов. Наученные Рагдаем говорить, что они саксы, используя свою общегерманскую речь, викинги могли вводить в заблуждение лангобардов, но если бы лангобарды догнали остальные дружины воинства Стовова, и выяснили, что они частично состоят из славян, а частично из тюрок, нападения превосходящих сил войска лангобардов избежать бы не удалось. Поэтому, получив от Рагдая на словах умоляющее послание как можно скорее покинуть берег Моравы и добраться до Орлицы, князь решил не устраивать сейчас избиение толпы хорватов и сербов, пришедших за исцелением и чудесами. Более того, он приказал им следовать за полтесками, закрывая их от возможных взоров лангобардов своими повозками и телами.
  - Пусть идут как стадо коров и овец, - сказал князь Семику, - но как только длиннобородые отстанут от нас, убей пару сербов, пусть они все разбегутся, раз плётки им мало для понимания.
  - Может, попросить княжну, чтобы она им указала убраться от нас? - спросил в свою очередь Семик, злыми глазами глядя на происходящее около него, - пусть скажет, что она не чародейка, и объяснит им всё.
  - Вот ещё, просить словенку, просто убьём пару сербов и всё будет по-нашему, - рявкнул князь, - правда Тихомир?
  - Воля ваша, делайте что хотите, это не из моего села сербы, - ответил проводник, - только брата моего не трогайте, не ведает Драго, что творит, просто верит он в неё, как в святую свою.
  Ставшая вдруг центром внимания, восхищения и молитв множества людей, весьма похожих на её словенских подданных в Новгороде-на-Волхове, княжна изредка, но дружелюбно им улыбалась, отвечала на приветствия и даже дотронулась до нескольких детей и взрослых рукой.
  - Что вы... Не надо... Я обычная девушка! - говорила она им, - простите, я не могу ничего для вас сделать, я сама пленница...
  Но им действительно стало от этих прикосновений лучше. То-ли настоящее тепло окончательно пришло в то утро в Моравию, то-ли возбуждение толпы передалось всем, но у одного ребёнка прошёл жар, у другого прекратился кашель, а у одной старухи прошла боль во всём теле. Ликование усилилось. Сделав наскоро крест из веток, Драго запел молитву на смеси латинских и славянских слов, и все подхватили её как могли.
  Догнавший Стовова, наконец, Рагдай, переодевшись снова в свою привычную одежду, умолил его до Орлицы ничего с этими людьми не делать.
  - Особенно не стоит трогать проповедника из Кёльна, тамошнего епископа человека, - сказал он, указывая на Драго, - хватит нам ссоры и с одним королём лангобардов.
  Викинги двигались замыкающими за остальными дружинами войска, наблюдая шествие верующих в божественность Ясельды, и общее их возбуждение было прибавлено к их собственным переживаниям на этот счёт. Радостное осознание божественного вмешательства в их судьбу и весь поход за восточными сокровищами, начавшийся так неудачно: гибелью товарищей в бесполезном сражений на Одере, ранениями и возможностью остаться без вождя и добычи, через чудесное воскрешение конунга Вишены Стреблянина наполняло их уверенность в успехе. Произошедшее сближало их опасный вик с содержанием многих известных саг, так любимых всеми, а возможность разбогатеть и стать самим героями саги, будоражила и пьянила. Проигранный Ацуром поединок за Ясельду не мог их обескуражить. Такие повороты истории были в любой поучительной саге, и упрямая дорога к цели не могла возникать в них без многочисленных опасных препятствий. Все были уверены, что после того, как конунг поправится, они отобьют у кривичей княжну, Вишена женится на ней и станет конунгом в богатой Гардарике. Они будут помогать ему править и присоединять новые земли, часть которых должны будут стать их одлями, куда можно будет потом привезти свои семьи и тех, кто захочет переселиться со скупых на плоды скалистых берегов фьордов, с земель занятых жадными Инглингами и другим конунгами. В любом случае воскрешение викинга требовало объяснений, и объяснения рождались одно за другим. Главным спором на этот счёт был спор между викингами из Скании и викингами-ругам с островов около Моонзунда, во главе с буйным Фарлафом, и викингами из Гётланда, во главе со Свивельдом и Биргом. Викинги финского происхождения, Гуда и Руло приняли сторону ругов. Эйнар от участия в споре уклонился, оставаясь с конунгом в течение всей дороги. На всякий случай Гелга приготовил палку, чтобы бить по рукам горячих спорщиков, если дело дойдёт до кулаков и ножей, и до окончания спора сидел в седле с видом дремлющего, держа палку наготове. Спор шёл вокруг того, чьи боги, свейские, ругские или славянские, хранили Вишену в бою и потом вернули к жизни. Это продолжалось до тех пор, пока войско не достигло Орлицы.
  Это сербское село состояло по сути из трёх сёл расположенных на расстоянии прямой видимости друг от друга. Вокруг них располагались на пологих, как волнение моря, холмах, поля с уже давшими всходы озимыми, поля только распаханные под яровые и полями пустующие. В отличии от Стрилки, никто отсюда бежать не собирался, а наоборот, сюда со всех окрестностей прибывали беженцы под защиту местного отряда самообороны. Около сотни крепких крестьян и ремесленников с копьями и луками стояли на околице и выглядели уверенно. Воеводами у них были несколько неплохо вооружённых баваров-наёмников из Регенсбурга. Если они и не смогли бы отбиться от войска Стовова, то от мелких отрядов грабителей-аваров, моравов или хорватов могли оборонять Орлицу легко. Они знали о приближении святой Ясельды и вышли встречать её вместе со свободными от трудов по хозяйству и хлопот домашних, другими жителями.
  Когда у Ясельды и её сестры Орисы возникла нужда остановиться, и служанки, шедшие рядом с их лошадьми, помогли им в этом, а Семику пришлось оставить с ними пятерых дружинников, у тропы возникла давка из сопровождающих и встречающих княжну людей. Куски грубой ткани, растянутые служанками на руках в виде треугольника для укрытия княжон от глаз любопытных за неприглядным делом, были восприняты сербами и хорватами как обозначение места моления. Волхвы из Стрилки и Орлицы воззвали к всесильному Чернобогу и, невзирая на то, что день весеннего равноденствия давно миновал и медведи все проснулись, обрядились в звериные шкуры, кожухи мехом наружу, звериные маски. Откуда ни возьмись было принесено печенье в виде домашних животных. Под удары бубнов началось шествие хорватов с исполнением песни-былины:
 
  Расцветёт весна и прекрасные девушки тоже.
  Наполнят они живительной силой чародеев.
  Придёт на изгнание ведьмы такой знахарь
  В полночь тайно, заговорит окна и двери.
  Под порог забьёт клинья берёзовые,
  Рассыплет из семи печей золу у западной околицы.
  Налетит ведьма, на рассыпанную золу семи-печную
  И сгорит, и женщин и девушек от порчи освободит...
 
  Симпатизирующие христианству сербы, во главе с Драго, неся самодельные кресты, тоже двинулись вокруг Ясельды и её сестры. Они нестройно пели, построчно повторяя за Драго слова и мотив:
 
  И сказано однажды и записано тогда было:
  Всего трех лет от роду Пресвятая Дева
  Была введена во храм к торжеству посвящения.
  Назарете было много родных и близких Иоакима и Анны.
  И отправились все в Иерусалим и семь дней постились.
  Праведные Иоаким и Анна приблизились к храму.
  Навстречу им вышел первосвященник Захария...
 
  Всё дальнейшее происходило так быстро, что ни кривичи, ни отряд из Орлицы, не сумел ничего сделать, чтобы предотвратить столкновение двух процессий. Язычники и христиане столкнулись. Началась давка, никто не хотел уступать свою святую. Люди начали падать на землю, им не давали подняться, шли по ним. Толпа в несколько сот человек, включая детей, женщин и стариков с истошными криками, словно от этого зависела их жизнь, давила друг друга. Почти сразу пошли в ход кулаки. Те, кто оказался внутри свалки, старались вырваться, те, кто был снаружи, стремился внутрь. Кривичи начали крайних бить плетьми, требуя разойтись. Отряд из Орлицы принялся всех растаскивать, присоединившись таким образом к толпе. Ясельда и Ориса в окружении своих служанок оказались в самом центре сутолоки. Прижавшись друг к другу, пошатываясь от толчков со всех сторон, они стояли в ужасе, глядя вокруг. Коленопреклонённые люди тянули к ним руки и хватали за края одежды, за ноги, за руки, пытаясь поцеловать. Их молили об исцелении от болезней, хорошем урожае, добром муже, рождении детей, богатстве, отёле скота, конце войны, о дождях без молний, удачной торговле и множестве мелочей, без которых было трудно жить. Кто-то пустил в ход нож, стараясь оттеснить соперников. Христиане стали кричать, что их убивают.
  - Истязатели-язычник веру нашу хотят поколебать, - кричал кто-то в толпе визгливым голосом, - жертвой своей укрепим мы веру свою, пусть убьют нас поганые, и будет нам за это жизнь вечная в Царстве Небесном!
  Стовову Багрянородцу пришлось послать на выручку окружённым женщинам стреблян. Словно дикие звери, стребляне, ведомые Орей, набросились на толпу и разметали её ударами дубинок, древков копий и кулаками.
  - Расступись, косбрюхие, прочь! - кричали они зло, - прочь, прочь!
  Сбитых с ног сербов и хорватов растаскивали за ноги, за руки в разные стороны. Женщин волокли за волосы и за подолы юбок, с хрустом разрывая ткань. Досталось и ополчению села, успевшему частично смешаться с толпой. Кровь из порезов, разбитых носов и разорванных губ залила на всех одежды. Вдобавок Семик с Ломоносом и Торопом несколько раз проскакали на своих конях сквозь людей, сбивая с ног и давя их копытами. После этого все кто был в состоянии держаться на ногах, пустились бежать в разные стороны, или легли на траву, сжавшись от ужаса. Один хорват оказался тяжело ранен ножом в живот, другой потерял глаз, многие не смогли самостоятельно идти, у очень многих были переломы, ушибы и порезы. Проповедник Драго был ранен тупым предметом в голову. Кровь заливала ему лицо.
  - Спасите святую Ясельду, - шептал он посиневшими губами, - не дайте её спрятать о нас!
  Его сподвижники держали на своих руках, словно мученика за веру, и взывали к божьему суду над мучителями. Если бы не вмешательство проводника Тихомира, эту кучку, остающуюся сплочённой несмотря на все угрозы и действия, разъярённые стребляне могли бы разогнали с особой жестокостью, и тогда жертв избежать бы не удалось. Наконец Оря вывел заложниц с поля побоища к ограде Орлицы. Князь запретил после этого приближаться к ней на десять шагов кому бы то ни было и, не останавливаясь около баваров-наёмников, проехал к центру села, где стояли статуи Чернобога, Велеса и Морены. Он слез с коня, подошёл к капищу, поклонился по очереди всем трём резным истуканам. Блестя золотыми украшениями, самоцветными камнями на плаще и драгоценным шитьём, положил на жертвенник большой кусок конского мяса, поданный Семиком, поставил кувшин с мёдом.
  - Пусть эти лики здешних мест нашего бога Ярилы примут наши дары в знак признательности за благое отношение и помощь, - сказал он, - настоящие жертвы для вас будут позже, когда нам удастся получить хоть часть того, зачем мы сюда пришли, и наша благодарность и жертвы для вас будут безмерна, если мы получим всё, о бог Солнца в лике детей своих.
  - Мы захватим и убьём на твоём алтаре десять сильных пленных, - выглядывая из-за плеча, сказал чёрному от крови и копоти изваянию Морены, воевода Семик, - мы напоим их как следует пивом с грибами, чтобы они радостно смеялись, направляясь к тебе по дороге смерти, о Ярило.
  - Это женское божество их, - сказал князь, отворачиваясь от алтаря, - у неё под животом человек и груд обозначена, вроде как у матери-Мокоши наших мокшан.
  - Всё равно они все дети Ярилы, - сказал на это Семик, - сам же говорил, что жрецу всё равно, в лике какого бога предстаёт Ярило.
  - Дом нам найди почище, - ответил на это князь, показывая на дружину кривичей, собравшуюся постепенно около капища и прилегающих к нему домов из жердей, обмазанных глиной с рубленной соломой, - и стреблян уже уйми, а то они сейчас всех этих безумцев покалечат окончательно.
  В это время в село стали входить дружины бурундеев, полтесков, а затем и викингов. Викинги, оглядев ясное небо, не предвещающее дождь, с удовольствием отметив весеннее тепло, не стали занимать дом, а расположились прямо у ограды. Привязав к ней лошадей, они разложили костры, расположили около них раненых и конунга. Ацур, с удивлением наблюдая происходящее вокруг княжон, долго рассказывал Ладри о своём понимании христианства. Ладри было трудно представить, как один бог может своим характером отвечать всем хитросплетениям и чаяниям человеческой жизни, животных, рыб, растений и неживой природы. Разные германские боги в двух больших семьях, ваны и асы, со своими городами и разными взглядами, куда более полно могли приблизиться в своем внимании к просьбам людей, лично заняться их судьбой. А один на всё на свете, на рыбаков, торговцев, рабов, лошадей, камни, как мог всё предусмотреть и рассудить...
  Рагдай напоил едва дышащего Вишену питьём из ромашки, соняшны, свиного жира, яиц, желудёвой муки и нескольких щепоток тайного зелья из своей торбы у пояса. Когда викинг уснул, его перенесли чуть подальше, туда, где был зажжён третий, небольшой костёр, чтобы разговоры и споры остальных не мешали ему отдыхать. Кудесник улёгся рядом на турью шкуру, велев Крепу наблюдать за спорщиками и, если дело дойдёт драки, будить. Рагдай уснул, несмотря на горестные крики, шум, собачий лай, висевшие над селением.
  Сон его оказался нагромождением видений и прерывался то и дело чёрной пеленой, то ли оттого, что человек очень устал, а подле него лежал конунг Вишена, воскресший воин, не попавший почему-то в Валгаллу, толи из-за того, что само место, среди подготовленных для посадок огородов, было не простым. Скорее всего, эта окраина Орлицы среди пологих, как огромные земляные волны гор моравской долины, было одним из тех мест, так описанных в древних письменах Шестокрыла и Рафли: '...и шёл невидимый свет сквозь твердь земли, и вверх и вниз, и сила его была такова, что, говорили мёртвые, виделось, что было, есть и будет, и даже Иегова не мог тут тленом поразить живых...'
  Рагдаю привиделись как наяву огромные башни Константинополя, блики золотого солнца в лазурной воде пролива, стражи на зубчатых стенах, в драгоценных камнях матроны на прозрачных ложах. Взгляд его стремительно нёсся среди толпы на пристанях, вдоль арок акведуков, по торговым рядам, минуя склады, руины, узкие улицы бедноты, петляя между колоннами дворцов и статуями античных и христианских героев. Он летел под гулкими сводами фресок и золочёной резьбы, над мозаичными, мраморными полами терм, бассейнами, полными беззаботной молодёжи, над плахой, где деловито рубили руки очередным ворам, среди горестных лиц невольничьего рынка, конюшен касогов и тюрков, наёмной стражи императора Ираклия, шелкопрядильных мастерских, школ философии, бесконечных полок с книгами в библиотеке патриарха, лачуг и храмов. Вокруг мелькали лица злых работорговцев, рабов, шутов, менял, куртизанок, мастеровых... Сознание стремительно мчалось среди этой пестроты, сквозь воду, огонь и камень, вокруг звучал многоязычный говор, непрерывно и гулко, будто под сводами бесконечной пещеры:
  - За этих двенадцать грузинских женщин прошу только двадцать солидов. Это даром, клянусь Моисеем, - говорил кто-то по-еврейски, - даю ещё этого перса, как подарок...
  - Так он же ослеплён! - возражал другой голос по-арабски
  - Зато может петь и играть на дудке! - следовал ответ, - тем более они скопцы.
  - Они вышли на триере, когда мы обогнули Киликию со стороны Гафоса. Был штиль, парус висел, на вёслах нас догнали пираты, - быстро говорил ещё один голос по-армянски, - клянусь словом Заратустры, забрали всё, даже амфоры из-под оливок... - зато, уважаемый Армен, они не убили те я и не забрали корабль, как у Изима из Искандерона...
  - Я, как император полумира и всех христиан, не могу дать вашей общине права больше, чем, например, грекам. Это породит вражду. А подати вы должны платить. Знаете, сейчас нашей армии на Кавказе нелегко. И нужно нанять много воинов, вместо тех, что легли, отражая аваров! - как будто говорил по-гречески император Ираклий и его силуэт в золочёной одежде, красных сандалиях расплывался в горячем воздухе...
  Полёт во сне после этого продолжался поочерёдно то внутри каменных кладок стен, то на ослепительном солнечном свету, между парусов, мачт и кричащих чаек над заливом Золотой рог и дальше. Новые голоса, мужские и женские, ворвались в сон кудесника, навалившись друг на друга, возникая и неожиданно пропадая:
  - Мама, мама, я не буду есть эти отруби, они воняют! - сказало видение грустным голосом девочки.
  - Другой еды нет - твой отец потратил на потаскух всё, что выручил за мои серьги... - ответила ей какая-то женщина из тумана.
  - И сказал тогда Бог Синее Небо, пусть степи ваши будут зелены, реки полны рыбы, кони сыты, стрелы метки, а женщины плодовиты, - распевно полетели слова тюркского шамана, - а в это время утургуры сделали набег на улус Тотора, и тогда Урсум-батур...
  Потом сознание Рагдая стало подниматься навстречу открытому небу и с высоты большей, чем высота полёта птиц, взору открылся великий византийский город, его улицы дома и дворцы, толпы народа на рынках и пристанях. Дымы очагов складывались в рунические знаки, похожие на 'спящий глаз кошки', 'змею реки', 'крест в круге'. Знаки были похожи на те, что чернели на сводах пещеры Медведь-горы на берегу реки Москвы в Тёмной Земле. Потом руны стали складываться в бессвязные тексты. Всё озарялось зелёным светом. Повеяло ужасом оттого, что в письменах чувствовался смысл, но он был отделён тонкой, неодолимой преградой. Мучительное чувство возникало из-за того, что эту преграду никак не удавалось преодолеть. И вот, среди знака 'чрево матери', прямо из рун, поднялась исполинская фигура четырёхкрылого существа с головой змеи, шестью человеческими руками, с когтями рыси. Грудь чудища покрывали гранитные плиты, спина и хвост сверкали. Из жёлтых глаз били молнии. Движения когтей рассекали воздух, и воздух падал вниз, как глыбы льда. Из зловонной пасти вырывался горячий ветер. Он образовывал смерчи и в них кружились облака, деревья, людей и крыши... Потом появилась Ясельда, огромного роста, выше облаков, и потом наступала темнота.
  Сон кончился. Рагдай открывал глаза, не зная, что с ним и где он. Первое, что он увидел, была спина Крепа и отблеск костра играл на его плече. Была ночь. Звёзды ярко светили, луна была золотистой и её полукруглое очертание смотрело рогами на Орлицу. Дым от костра щекотал нос. У дальнего костра викинги жарили какое-то мясо и капающий жир ярко сгорал в огне. Лаяли собаки. Раздавались голоса, совсем не такие, как во сне кудесника, а обычные, свои.
  - Вернёмся к началу: ты возражаешь, что славянские боги слабы и не могут тягаться в мощи и хитрости с Одином и Локи? - спрашивал Свивельд, - только спокойно говори.
  - Бог Один есть сын великанши Бестеллы и Перкунаса, по-вашему Бора, а по-прусски Перуна, и из-за этого главенство ясно, - отвечал Форлаф, - не может сын быть сильнее отца.
  - Нет, не так, потому что Перкунаса ещё не было когда Бестелла и Бор срубили ветку Мирового Ясеня и воздвигли стены Асгарда. Этот Перкунас скорее бог-ван, чем бог-ас. Спроси кудесника Рагдая, он растолкует, он про разных богов всё знает!
  Рагдай, в другое время с удовольствием поговоривший бы с викингами о рождении германских богов, сейчас не имел ни сил, ни желания даже шевельнуться. Он закрыл глаза и видения сна повторились. Всё закончилось когда Луна прошла по чёрному небу две трети своего пути. Мясо было съедено, кости брошены, пришедшим искать объедки сербским собакам даны имена Хейд и Хромая, а спор о богах угас из-за утомления обжорством и исчерпания хитроумия.
  Из мрака ночи постепенно родился неясный гул. Он быстро разросся, обрёл эхо, из него стали проявляться топот копыт, ржание разгорячённых лошадей, неясные голоса. Очень скоро к нему присоединился совсем близкий железный лязг, неожиданно повторенный эхом со всех сторон. Раздались тревожные крики сербов между домами:
  - Обры! Обры! Авары! Авары! Спасайтесь!
  Из мрака появился полтеск Коршуг. Он был братом Гура, убитого в прошлом месяце неизвестными в Зеелове, когда войско Стовова только шло против течения Одера от Померании к Силезии. Рагдай узнал его по шлему с шипами из клыков медведя. Указывая булавой в темноту, Коршуг сообщил что авары многим числом вышли из-за холмов со стороны Одера, перешли овраг у Стрилки, сбили сторожу лангобардов и движутся по полю в сторону Орлицы. Им навстречу, на пашню со стороны берега Моравы вышли сотни три конных и столько же пеших воинов, похожих на лангобардов. Они теперь стоят отсюда тысяче шагов, не зажигая огней. Туда пошёл Вольга с тремя людьми чтобы знать, куда кто двинется после сражения если оно состоится.
  Когда полтеск ускакал к своей дружине, Рагдай передал сказанное разбуженному уже Гелге. Тот решил разбудить всех остальных и приготовить к бою. Отступать было некуда, поскольку в темноте было трудно понять, где находятся враги. Оставаться на околице погасив костры и ждать, было предпочтительнее.
  Спящих растолкали. Разметали и погасили костры. В темноте, только при свете лунного месяца и звёзд, проклиная неспокойную страну, викинги надели кольчуги, шлемы, разбирали щиты, копья и топоры. Они снесли сундуки поближе к Вишене, туда же перенесли раненых, перевели лошадей. По настоянию книжника лошадей оседлали, привязали к ограде как можно более кучно на случай, если придётся быстро уходить. Воины сели на траву вокруг и стали ждать, напряжённо прислушиваясь. Вне их строя остались только тюки с сушёной треской, зерно, бочонки пива, инструменты и разная малоценная мелочь. Тем временем отряд самообороны их селения прошёл с факелами к восточной окраине Орлицы. Было видно, что сербов теперь больше, чем было при встрече вечером Ясельды. Рагдай, с трудом отгоняя простыми заклинаниями обрывки своих чудовищных видений, послал Крепа к Стовову узнать, что тот собирается предпринимать. Однако, прежде чем Креп успел уйти, от князя явился Скавыка и передал приказ: всем со скарбом и лошадьми идти на западную окраину Орлицы. По словам Скавыки бурундеи, стребляне и полтески были уже там. Гелга распорядился. Викинги снова подвели лошадей к поклаже и стали её грузить. В темноте они навьючили на лошадей продовольствие, сундуки, вещи, погрузили раненых. Стараясь как можно меньше шуметь, они провели их между домов туда, куда показывал Скавыка. Селение не спало. Под лай собак везде ходили люди, бродили животные, до которых сейчас никому не было дела. Несмотря на свои размеры, зажиточность и многолюдность, Орлица не имела никаких укреплений, ни частокола, ни даже вала со рвом. Это было трудно объяснить потому, что за один день можно было легко его соорудить, а за несколько дней вполне можно было превратить Орлицу в сильное укрепление вроде аварских хрингов из нескольких круглых валов и рвов. Но укреплений не было, и появление между домами врагов с любой стороны, могло произойти в любое время. Селяне метались повсюду, прячась в погреба или стаскивая в потайные места пожитки и ценности. Они собирались в большие дома и готовились завалить изнутри двери. Несколько стреблян, пользуясь неразберихой тащили на верёвках коз и свиней к своим товарищам.
  Достигнув места, где собрались дружины, викинги заняли место между полтесками и кривичами. Рагдай подошёл вместе с Эйнаром к князю и стал выяснять его намерения. Однако Стовов сейчас был не в себе. Он бил плетью проводника Тихомира, пойманного только что при попытке сбежать, пользуясь темнотой и суетой. Тихомира держали за руки и тянули за них в разные стороны двое княжеских отроков, и им тоже иногда доставалось, когда князь промахивался.
  - Проклятый предатель, будешь знать, как меня обманывать! - приговаривал князь, - это тебе за всё! На!
  Серб визжал под ударами, изворачивался и тараторил, что он ни за что не убежал бы, и что его неправильно поняли:
  - Я просто гулял, и ночью в здешних лесах ходить нельзя... Ночью никто, даже я, не распознает устроенные жителями волчьи ямы и ловушки, нельзя обнаружить засаду разбойников или воюющих сторон, и в лесу верно полным-полно аваров-оборотней, упырей и вурдалаков, только и ждущих возможности напиться славянской крови!
  Одновременно Мечек с бурундеями уговаривали князя не покидать селение до рассвета, пока не станет ясно, чем окончится продвижение аваров. Вполне возможно, что проход к Оломоуцу будет свободен и можно будет двигаться туда, как и было намечено раньше. И где-нибудь там ждать известий от Хетрока.
  - Хорошо, это разумно, - ответил на это Стовов, прекращая избивать проводника, - останемся здесь до утра.
  Вскоре со стороны полей на востоке донёсся грохот, словно треснула земля. Послышались звуки битвы: гудели копыта, ржали кони, звенело оружие, кричали люди. Затем наступило кратковременное затишье, потом, прямо за селением, там, где виднелись искорки факелов ополчения, раздались крики. Послышались удары оружия, предсмертное ржание коней, истошные вопли раненых и звуки аварских бубнов и дудок. Запылала крайняя постройка. Было видно как огонь мгновенно охватывает соломенную крышу. Округа осветилась и стало видно, как множество всадников на быстрых конях гоняют по полю фигурки ополченцев, рубят их изогнутыми мечами, бьют копьями, сбивают с ног, колют копьями и стреляют из луков на скаку. Любые попытки ополченцев оказать сопротивление, собираться в кучки для отпора, не удаются. Их очень быстро уничтожают по одному. Наёмников-баваров среди уже нет, видимо они первыми были убиты или сбежали. Жуткие крики убиваемых и раненых людей висели над полем. Несколько сербов добежали до проходов между домами, а авары их начали преследовать уже в Орлице.
  Почти догнав ветер, как показалось, на обезумевших от бешеной скачки конях, примчался Вольга со своими разведчиками. У одного из них из плеча торчал обломок аварской стрелы.
  - Авары напали на лангобардов у реки и там было сражение, но оно прекратилось из-за темноты, хотя лангобарды всё ещё стоят там, - сказал Вольга, показывая рукой на восток, - часть аваров прошла сюда и напала на отряд самозащиты из Орлицы. Половину его степняки посекли на месте. Часть сербов побежала к реке, а часть прямо сюда. Их гонят и рубят!
  - Мы не боимся сражения! - гордо сказал князь, - мы этих аваров опять разгромим!
  - Однако ещё двадцать убитых и вдвое больше раненых заставят нас забыть о погоне за сокровищем, - громко сказал Рагдай и все мечники обернулись на его голос, - всё будет тогда зря.
  - Хорошо, - согласился князь, словно ждал этой подсказки, дающей ему право больше не показывать своим людям пренебрежение к опасности, удаль и стремление, словно тур, непременно сразиться с любым врагом, - будем отходить вдоль реки на запад, пока не оторвёмся от аваров.
  - Давай, Тихомир, спасай себя, показывай дорогу, чтоб мы в ручьи и овраги не падали и в буреломах не застревали! - сказал Семик сербу, избитому до крови, - если жизнь дорога.
  Здоровенные отроки отпустили его руки, наконец. Тихомир что-то жалобно начал говорить о своём брате, о боге и трудностях пути в темноте. Видимо почувствовав полную серьёзность сказанного, он поклялся Чернобогом, что будет заботиться о жизни воинов как о собственной. Рагдай решил поднять ему настроение и пообещал кроме сохранения жизни пять дирхемов за то, что серб выведет войско Стовова из опасной местности. Семик, видя, что Тихомир вот-вот упадёт в обморок, тоже приободрил его, сообщив, что в случае успеха он избежит обрезания ушей, носа и других выступающих частей тела.
  - Тут у нас чудеса происходят, - сказал князь, собрав воевод всех дружин, - мёртвые воскресают, святые появляются из девок малых, но в ночном походе каждый должен быть сам за себя.
  - В лесу на нас отважатся напасть разве только духи мёртвых, от которых у всех есть обереги, - ответил Вольга, - враги пусть нас боятся.
  - Надо договориться, где мы встретимся, если потеряем друг друга, - сказал Эйнар, переводивший Гелге слова славян.
  - Кто потеряется, пускай возвращается к кораблям, - произнёс громко Стовов, - далеко, зато верно.
  - Хорошо, - сказал Мечек.
  - Понятно, - сказал Оря.
  - И берегите Ясельду, её теперь можно использовать как знамя для сбора войска из местных сербов, моравов и хорватов, бесплатно и бессрочно, - сказал Рагдай.
  - Да-да, таких заложников будем беречь! - ответил Семик за князя.
  После этого войско начало отходить от Орлицы. Село уже почти всё полыхало. Авары добили отряд самообороны на поле и, рассыпавшись по всему селению, стали врываться в дома. То там, то здесь слышались звуки коротких схваток, когда мужчины сербских семей пытались помешать врагам ворваться во дворы, трещали выбиваемые ворота и двери. Вспыхивали крыши домов и построек. Метались вырвавшиеся кони, быки и козы. Носились перепуганные собаки, гуси и куры. Женщины визжали, дети кричали, авары победно смеялись и гикали. Густой дым и тошнотворные запахи горелого человеческого мяса плыл в тёплом воздухе, заглушая запахи цветущих яблонь и вишен.
  Князь велел выступать, имея целью пройти в середину леса и там ждать рассвета.
  Впереди, как всегда пешим порядком, двинулись несколько стреблян. Тихомир был среди них, привязанный за верёвку к руке Куна. Едва углубившись в заросли за краем полей, озаряемые всполохами огня горящего селения, проводник сошёл с тропы. Путь через невысокий кустарник, идущий вдоль опушки леса, был по его мнению, хоть и более длинной дорогой, зато более безопасной. Звуки резни в Орлице стали утихать в листве, пока совсем не исчезли.
 
 
 
 
   Глава одиннадцатая
 
   ДРЕВНИЕ БОЕВЫЕ ПРИЁМЫ ПОЛТЕСКОВ
 
 
  Отходя от Орлицы в северо-западном направлении к Мораве, воинство Стовова продвигалось медленно. Проводник Тихомир часто останавливался, подолгу щупал ладонями стебли кустарника и кору молодых деревьев в поисках путеводных зарубок. По его словам, их путь лежал по границе леса, принадлежащего общине Орлицы и границе, где начинается земля общин селений вдоль реки Быстрицы. Несмотря на крайнюю осторожность, бурундеи и кривичи потеряли по одной лошади. Животные сломали ноги в барсучьих норах. Одна лошадь с поклажей у стреблян провалились в волчью яму, где из дна торчали заострённые колья. У кривичей в ловчую яму провалился гридень князя, юный красавец Линь. Обидно было, что яма была без покрытия из ветвей, совсем открытая, и на её кольях уже висел умерший волк. Но юноша не учёл слабости глинистой земли на краю ямы и вовремя не изменил направление движения коня. Нога животного соскользнула вниз, Линь упал на колья, конь упал на него. Конвульсии обоих длились долго. Линь был бедным сиротой, взятым князем сначала на содержание, потом на воспитание, а потом и в дружину в качестве телохранителя. Князь приказал похоронить его в этой же яме вместе с конём и волком. Сказав, что при первой возможности попросит Ярилу о хорошей жизни для него среди мёртвых предков. Несчастному Линю оставили всё его оружие, запас стрел, курицу и немного зерна. К утру, когда начало светать, Тихомир снова повёл войско Стовова лесом, пока не наткнулся на сплошную засеку из поваленных деревьев среди чащи. Стволы были почти везде присыпаны землёй. Конному воину преодолеть это заграждение было невозможно, прорубаться через него без привлечения внимания было нельзя. Лошадей бросать тоже было нельзя, а обходить завал по открытому месту Стовов не хотел.
  Возникла заминка. Стребляне двинулись дозорами вправо и влево, обнаружив вдоль завала большое количество незаметных ловчих ям, откуда видимо и брали землю для насыпи неизвестные строители засеки. В траве обнаружились и дощечки с гвоздями, призванные калечить ноги лошадей. Судя по всему, заграждение было сделано людьми Само против аваров, конница которых больше всех могла бы пострадать от таких хитростей. Воины же лангобардов и франков вряд ли стали заниматься такой тяжёлой и большой работой. Это же сказал и Тихомир, покорно ожидавший расправы за то, что завёл войско в западню. Но наказания не последовало, потому что остаться без проводника в лесу было не разумно, а сваленные деревья и земля были совсем свежие, и Тихомир действительно мог не знать о засечной черте на путях к Оломоуцу с востока вдоль Быстрицы. Бродящие неподалёку лисицы, кабаны и олени, тоже озадаченные препятствием на своих обычных путях, как бы подтверждали это. Пока стребляне искали проходы и обходы, начало светать.
  Рассвет был робок. Если бы не ожидание его людьми и слабый розовый отблеск на редких облаках, можно было решить что просто лунному свету теперь не препятствует сажа близких пожарищ, и осела пыль, поднятая на полях множеством людей и лошадей. Видимо, день тут должен был начаться привычно для гористых стран, так же, как и ночь - вдруг. Рассудив, что они углубились достаточно далеко на запад, чтобы не быть обнаруженными отрядами аваров, распространяющимися от Орлицы, не решаясь рубить дорогу в засеке, чтоб не делать шум, Стовов разрешил всем спешиться и спать, но не раздеваться и не выпускать из рук оружие. Пяти стреблянам было велено идти назад к Орлице и следить за аварами, а заодно и за лангобардами. Если разведчики вернутся и не застанут на месте войска, они должны будут идти к селу Быстрица, указанному Тихомиром как нормальное место для встречи.
  Дозор решил повести сам Оря. Князь не возражал. Они ушли. Все прочие улеглись у ног коней прямо на сырую траву. Досыпать. Однако спать им долго не пришлось.
  Не пройдя и двухсот шагов, разведчики-стребляне наткнулись на троих неизвестных всадников на огромных конях, по виду скорее лангобардов, чем аваров. Из-за своей оплошности стребляне буквально оказались у них на пути и подверглись немедленному нападению. Почему эти трое всадников, по-видимому тоже разведчиков, вместо того, чтобы тайно выполнять свою задачу, без раздумий набросились на тёмные фигуры в зарослях орешника, сказать было тяжело. Может быть они за кем-то гнались и приняли стреблян за свои жертвы. После короткой борьбы почти вслепую, одного незнакомца стебляне проткнули рогатиной, а второго ранили палицей. Оставшиеся в живых обратились в бегство. Оря велел их преследовать и захватить для допроса.
  - Были бы у меня крылья как у птицы, нюх как у рыси и глаза как у совы, оставил бы вас, братья, спать у костра, а сам узнал бы всё быстро и правильно, а вот теперь деваться некуда, нужно брать пленного, да ещё такого, чтобы наш язык славянский и голядский понимал, а немых нам не нужно совсем!
  - Они ж германского племени все, - ответил молодой и проворный Хилоп, словно тень мертвеца скользящий бесшумно среди веток, - тут взять бы хорвата или серба из Орлицы, всё бы узнали, что и где происходит!
  Преследуя убегающих, стребляне нашли волчью яму с двумя мёртвыми лангобардами, узнав в одном из них того что был в разъезде около Коницы. Лошади их, ещё были живы, но с пробитыми кольями телами на дне ямы. Огромное количество мошкары, несмотря не тесноту, вилось над этими несчастными. Ещё дальше разведчики столкнулись с дюжиной конных лангобардов, двигающихся напролом через заросли в сторону реки Быстрицы. Похоже, что они тоже кого-то разыскивали. Оря Стреблянин даже решил, что это те лангобарды, которые, не собираясь безнаказанно сносить тяжёлые оскорбления в отношении себя, разыскивают Рагдая, Крепа и Ладри за нападение на их короля. Однако он быстро понял что этот густой лес у Быстрицы так далеко расположен от лагеря короля лангобардов на Мораве, что обыскивать ночью такое огромное пространство у лангобардов не хватило бы никакого количества людей и времени. Значит они искали здесь кого-то другого или были как-то связаны с теми отрядами, что вступили с аварами в бой у Орлицы. Обстановка всё более и более осложнялась. Уклонившись от схватки, стреблянские разведчики затеяли пересвист и беготню среди стволов деревьев для того чтобы сбить всадников с толку относительно их численности и намерений. Ошарашенные множеством быстрых теней, непонятной трескотнёй как бы потревоженных птиц, странным порыкиванием, леденящими кликами во тьме и волчьей шкурой Ори, германцы повернули назад, а чуть позже, попав в густые заросли, и вовсе разъехались поодиночке, пытаясь заросли преодолеть.
  По рассуждению Ори, до Орлицы отсюда разведчикам оставалось пройти не более трёх сотен шагов, когда послышался звук сотен лошадиных копыт, лязг оружия и сбруи, а потом и аварский говор.
  - Передай всем по цепи, чтобы в бой не лезли и если что, отходили по одному обратно к нашему войску у Быстрицы, а отставших ждать не будем! - распорядился он поняв, что до Орлицы дойти уже не получится, - пусть сами потом себя хоронят по обряду Матери Змеи, кособрюхие недомерки, или сами таскают себя раненные!
  - Да-да, кособрюхие, - поигрывая тяжёлой палицей, закивал Хилоп, - отставать не надо, на рожон не лезть!
  Сначала отдалённо, а затем всё яснее и яснее, среди зарослей показались огни цепочки факелов. Стало ясно что множество аваров со стороны Орлицы широкой дугой вошли в лес. Всё ближе слышался их возбуждённый после боя и разгрома селения говор. Стал ощущаться запах пота разгорячённых коней и горящей смолы факелов. Перед ними, словно загнанная добыча, во все стороны бежали лангобарды: конные и пешие, кучками и по одному, безоружные и готовые дать отпор, но все уставшие и напуганные. Искать теперь своих двух беглецов, стреблянам уже было бессмысленно - в такой суматохе их было не найти, да и других лангобардов было много в пределах досягаемости в качестве возможных пленников. То справа, то слева возникали звуки возни, хруст веток, возгласы, стоны, мольбы о помощи. Клацал металл, бешено, словно лоси или туры, ломились через заросли лошади, кто-то падал, звенели тетивы луков, бьющих в упор - авары добивали беглецов под гомон потревоженных птиц. Привлечённые запахом крови и поживы вокруг рыскали волки и лисицы. То дело проносились выводки кабанов и со страшным шумом, словно каменные великаны или небольшие дома, двигались уже настоящие лоси и туры.
  - Отходим! - уже особо не скрываясь, крикнул Оря своим разведчикам, - берегите глаза в темноте от веток!
  Стребляне начали постепенно отходил назад к засеке и волчьим ямам, прячась за стволы, сливаясь с травой, не давая беглецам и аварским всадникам приближаться к себе более чем на полсотни шагов. Когда крики избиваемых германцев начали стихать, а потом и вовсе прекратились, стало очевидно - авары намерены идти через лес насквозь. Это было понятно и по шуму и по мелькании факелов.
  К Стовову тут же был отосланы Резняк и Крях с тревожной вестью что, судя по всему, авары намереваются пройти весь лес, добивая лангобардов, и таким образом они непременно наткнутся на рать Стоговав у засеки.
  По мнению Ори следовало бросить всех лошадей, часть припасов и отходить на восток к Быстрице. Стреблянский вождь понимал, что косноязычных речей Резняка и Кряха может не хватить для того чтобы убедить князя и его мечников бросить с таким трудом полученных лошадей. Но и оставить своих разведчиков Оря тоже не хотел в то время, когда вот-вот могла вспыхнуть схватка с аварами. Очень быстро после своего ухода вернулся Хилоп и угрюмо сообщил, что Стовов уже и сам слышит шум ночной облавы в лесу, но всё же князь принял решение рубить проход в засеке, не желая лишиться лошадей.
  - Мы без лошадей будем добычей для любого войска, - ответил он разведчикам, - это как потерять лодки и плоты посреди реки на острове, когда за тобой гонятся враги на лодках.
  - Но Оря говорит дело! - возразил было Резняк, но князь толкнул его ногой с высоты конской спины и пробормотал какие-то бессмысленные ругательства и обещания.
  Под сводами леса гулко раздались удары многих топоров, заставившие аваров остановиться и начать собираться отрядами по трое, пятеро.
  - Они знают теперь что перед ним готовый к отпору отряд и теперь не уйдут, пока его не уничтожат! - предполагая ход мысли аваров, сказал Семик своему князю, - даже если мы быстро прорубимся через засеку, они от нас теперь не отстанут, если я правильно понимаю характер степняков по рассказам бурундеев и полтесков!
  - Да, надо их отогнать, иначе мы с припасами, ранеными и заложниками будем просто хорошей добычей, - хмуро ответил князь, лицо которого было сейчас скрыто тенью, - нужно или бросить всё и скакать налегке, разделившись и назначив далеко отсюда место сбора, а это, без знания этой моравской местности, невозможно, или вступить в бой, рискуя потерять много людей убитыми и ранеными как не Одере.
  Бурундеин Мечек и полтеск Вольга подъехали к князю на совет через цепочку бурундеев, стреблян и кривичей, быстро орудовавших топорами, рассекая на части стволы деревьев и растаскивая их в стороны. Буки и вязы, вперемежку с кустарником, были повалены вдоль прямой воображаемой линии, идущей с юго-востока на северо-запад. Они закрывали путь через лес к Оломоуцу со стороны Остравы. Деревья были подрублены так, что лежали все верхушками в сторону юго-востока, переплетаясь крест на крест ветвями крон. Часть толстых веток была обрублена и заточена как колья, сами стволы от пня не были умышленно отделены до конца, а места их подрубки располагались на уровне груди взрослого человека. Это напоминало густой бурелом, с той лишь разницей, что бурелом валил деревья в разные стороны, а здесь верхушкой к врагу, и только слабые деревья, а здесь сплошь все, в том числе и кусты. Таким образом стволы нельзя было объехать, перескочить или подлезть под ними. Нужно было непременно отрубить их от пней, обрубить сучья и ветки, разрубить стволы на части и убрать с дороги. Если бы засеку кто-нибудь охранял, обстреливая лесорубов, то ночью её преодолеть было бы невозможно. Однако она на счастье не охранялась. Ближайшие волчьи ямы, расположенные вдоль засеки были все до одной обнаружены, обозначены и не представляли угрозы. Сам проезд не должен был широким, нужно было чтобы проехала лошадь с тюками и корзинами на боках или два всадника в ряд. Поэтому десятка два добровольных лесорубов, едва начав кипучую работу своим топорами, должны были закончить её уже вот-вот. Однако это, как понимали все, не решало вопроса с угрозой нападения, наоборот, стук и факелы, вынужденно зажжённые для освещения места работы, чётко обозначали рать Стовова для аваров, делая для них возможным любые действия. Никто не знал, как они могут поступить: напасть со стороны Орлицы сразу, обойти с трёх сторон, а может быть воспользоваться не обнаруженным проходами в засеке справа и слева, и оказаться за ней, полностью окружив Стовова. Зная теперь могущество изогнутых аварских луков из берёзы, турьих рогов и жил, пробивающих насквозь щиты или человека в кольчуге со ста шагов, даже оказаться в темноте под убийственным обстрелом было равносильно поражению в бою и в походе в целом. Не прошли и нескольких мгновений с того времени, как князь вспомнил недавний бой на Одере, где был почти убит конунг Вишена Стреблянин, а в головах у воевод уже пронеслись эти мысли и обстоятельства, и теперь гудел вопрос о том, как же лучше поступить. Даже князь, обычно показывающий своё бесстрашие по поводу и без повода, не мог как совсем недавно сказать что он не боится сражения. Никто не решался предложить что-то лучшее чем ждать пока будет открыть проход и они смогут начать двигаться за засеку.
  - Здесь всё гораздо хуже, чем было в деле на Одере, - ответил князю после долгого молчания Мечек, - там враг выходил по узкой тропе, не ожидая боя, не зная нашей численности, а мы нападали на него со всех сторон, а здесь всё наоборот.
  - Здесь они могут нас окружить, поняв нашу немногочисленность и нападать в узком месте с разных сторон, - поддержал его Семик, - особенно туго будет, когда часть наших пройдёт завал, а часть ещё останется здесь.
  - Зато мы сможем использовать потом завал как кромн против аваров, - сказал Ломонос, - держать оборону.
  - Ты про их луки не забывай! - воскликнул князь, - они на реке их тогда толком в дело не пустили, а тут перебьют нас как на охоте, встань только перед ними неподвижно, хоть открыто, хоть за деревьями!
  - Да скоро рассвет и мы будем хорошими целями для их стрел, - согласился Мечек, - этот кромн из засеки не на холме, это не сплошной частокол, и против таких стрелков его будет удерживать тяжело.
  - Лучше попробовать им сдаться, - предложил Тихомир, едва сидящий в седле от усталости, - нам не уйти.
  - Мы пойдём на них, - тихо сказал вдруг Вольга, - быстрые птицы не видят в темноте, волки в воде не чуют добычу, а осы не жалят несущего их соты.
  - Что? - переспросили все нестройным нечаянным хором, - что?
  - Мы нападём на них и дадим всем уйти далеко, - ответил Вольга, поворачивая коня, понимая что его никто отговаривать не будет, - скажу своим, чтобы приготовились и принесу богу Неба и нашему подземному Коршугу дары: еду, питьё и подарки зароем под прославляющие слова и мольбу о помощи, и надо очень торопиться!
  - Я попрошу Ярилу за вас, - сказал князь ему уже в спину, - нападите на них и покажите свою булгарскую удаль!
  - Думаю, заговор от зла тут им пригодится, - сказал бурундеин Мечек и продолжил уже шёпотом, - вирява камать расема, расцема пурята учиха, якутии мами...
  - Вроде это стреблянский заговор... - сказал Ломонос, но его слова уже никто не слышал потому что дружины воинства Стовова Багрянородца пришли в движение.
  В начавшемся просветлении близкого рассвета, проявившему небо и потускневшие вдруг звёзды между крон деревьев, начал образовываться туман. Это испарения ещё холодной лесной моравской земли, встретившись с тёплыми потоками воздуха со стороны Средиземноморья, превращались в малюсенькие капельки воды, такие крошечные, что они не падали вниз под действием своего веса, а висели в весеннем воздухе, увлажняя всё что попадалось вокруг: почки, цветы, траву, листья, кору, оружие, кожу, волосы, одежду. Роса начала наполнять всё вокруг так быстро, словно шёл невидимый и бесшумный дождь. Запели первые птицы, разбуженные не стуком топоров и восклицаниями людей, а ощущением надвигающегося всеобщего блага явления нового солнечного диска. Факелы были уже не нужны и их погасили, просто бросив на сырую траву.
  - Нас убьют этим утром? - спросила сестру Ориса, дрожа от холода и сырости, и наблюдая происходящие вокруг приготовления: полтески одевались к бою, лошадей с поклажей сводили к наметившемуся проходу, все вставали с земли, садились на коней, съезжались в одно место, туда-же сносили носилки с ранеными, - наверное мы заслужили это своими поступками?
  - Что ты, нет, - обнимая нежно девочку ответила Ясельда, придвигаясь к ней по турьей шкуре, разложенной прямо у ног незаседланных лошадей, - теперь, после воскрешения Вишены, с нами ничего не может случиться плохого, теперь всё должно происходить к лучшему.
  - Полтески готовятся напасть на аваров, чтобы дать нам всем время уйти, - сказал стоящий рядом с ними Рагдай, - это их подвиг во славу бога Коршуга и Тенгри.
  - В этой стране мы не сможем уцелеть, это одна большая ловушка, я чувствую... - сказала, дрожа всем телом, девочка, - бог нам отомстит за смерть Петра.
  - Он сам себя убил, - хмуро заметил Рагдай.
  - Он передал свою жизнь Вишене, - ответила Ясельда, поднимая бледное лицо с огромными изумрудными в сумраке глазами, - и огонь его благодати осыпал меня святыми искрами, увиденными простыми людьми, и эта святость нас спасёт!
  - Это всё бессмысленно, - ответил Рагдай, но закончить свою мысль не успел потому, что вернулся Оря с разведчиками.
  Он вышел из тумана прямо к ним. У стреблян был такой усталый вид, что казалось что они сейчас просто повалятся на землю замертво. Только Оря был ещё бодр, хотя опущенные, словно под большим грузом, плечи и полуоткрытый рот как у долго бежавшей собаки, говорили о том, что и он на пределе своих сил.
  - Они совсем рядом, они готовятся напасть, - сказал стреблянский вождь, проходя мимо них в ту сторону, где всё ещё стучали топоры, - приготовьте своё оружие!
  - Вон они! - сказал Ладри, показывая куда-то в заросли, - там полтески пошли навстречу аварам!
  - Ничего не вижу, - ответил на это Креп, щурясь что было сил и тщетно пытаясь рассмотреть хоть что-то среди тумана, - ну и зрение у мальчишки!
  - Это уже не важно, - отозвался Рагдай, - они знают, что делают.
  Тем временем полтески двигались, делая зарубки на деревьях около волчьих ям и отмечая путь к будущим воротам в засеке. Из тридцати пяти отборных молодых воинов, отправившихся под началом воеводы Хетрока в поход князя Стовова Багрянородца за запад от места сбора рати в земле голяди и мокши, от рек Нерль, Москва, Протва и Ока, сейчас осталось только двадцать пять. Четверо воинов вместе с Хетроком ещё от Зелова-на-Одере ушли в сопровождении проводника Крозеком через Дунай к долине реки Марица около Адрианополя, чтобы попробовать найти пещеру, где авары прятали золото последних небесных владык Китая из династии Суй. Двое полтесков погибли, истекли кровью после сражения на Одере несколько дней назад. Ещё трое были сейчас не в состоянии сражаться. Их лёгкие на первый взгляд ранения, полученные в битве, невзирая на все старания и ухищрения книжника Рагдая, превратились в очень тяжёлые и опасные раны. У одного полтеска, по имени Шарап, нога в колене около ушиба от острия аварского копья, под кожаной поножью, распухла и почернела. Коленные сустав совсем не гнулись, а наступать на ногу было невозможно от непереносимой боли. Похоже было, что кусочки кости попали внутрь сустава. От боли мужественный степняк всё равно сразу терял сознание, поэтому он мог теперь только лежать на носилках. Шарап обливался потом, был бледен как мел, его бил озноб, и только твёрдый взгляд всё ещё выдавал в нём бойца. Бекета - другой полтеск, не мог двигаться из-за боли в спине вдруг настигшей его прямо в седле. Он спал во время движения, как делали все его товарищи-степняки по своей булгарской привычке, но боль разбудила его, обездвижила, и он и упал с коня всего во второй раз в жизни - первый раз это произошло, когда он скакал на весеннем празднике выбора невест, и его девушка неожиданно ударила несколько раз плетью по лицу ещё до сигнала о начале разрешённой традиционной борьбы. Третий полтеск, по прозвищу Чур, имел на теле множество синяков, ссадин и порезов, но ни одной серьёзной видимой раны. Вдруг вчера он стал так плохо видеть, что не мог узнать лица стоящего перед ним человека. Несколько страшных ударов саблями и пальцами по голове, пусть и защищённой шлемом, полученных во время первого нападения на аваров на тропе, скорее всего были тому виной.
  Остальные двадцать пять воинов идущих в бой сейчас вместе с Вольгой, хотя и не вполне оправились от повреждений недавней битвы, однако они были отдохнувшим и уверенными в своих силах. Жертва, принесённая Вольгой только что богу воинов Коршугу, была благосклонно принятая, что было ясно из того, что над местом, где для него было зарыто угощение, тут же села сова - мудрая и безжалостная птица - одно из обличий бога Коршуга.
  Отряд полтесков двигался молча: в чёрных одеждах, в матово блестящих в утреннем сумраке островерхих шлемах с тонкими наносниками и кольчужными воротниками, с луками и копьями наготове, на самых горячих аварских конях, из тех, что были захвачены в прошлом бою, и похожих на невероятно красивых и выносливых аргамаков. Трое опытных лучников, вооружённых аварскими же невероятно тугими луками, ехал перед Вольгой шагах в пятидесяти, и по одному лучнику ехали справа и слева на таком же расстоянии, чтобы не дать неожиданно на напасть на отряд, если вдруг авары вздумают, пользуясь туманом, двигаться к источнику шума и стуку топоров вдоль засеки с разных сторон.
  Вольга тяжело вздыхал и вспоминал лица и улыбки любимых жён, смешные тучки-ножки своих детей, важные объятия братьев, друзей, оставшихся в аиле между речками Ноксой и Булаку, недалеко от Волги. Ему почему-то сейчас пришли в голову рассказы купцов из Саркела и Багдада, приезжавших зимой за пушниной и мёдом, сообщивших всем удивительные весть о том, что среди арабских племён, городов и правителей, обитающих вдоль торговых дорог с востока на запад, и верящих во множество разных богов, божков и духов, появился вдруг недавно новый человек, сказавший такое громкое и правдивое слово от имени нового бога, что его услышали все - и враги и друзья - друзья с радостью, а враги со страхом - и зовут этого чудесного человека Мохаммед, и он пророк бога, которого называют Аллах.
  Таиться больше не было смысла, потому что работники наполняли лес торопливым перестуком топоров, треском и кликами, в то время как остальные, уже не таясь, с разговорами и клацаньем, строились полукольцом около них, лицом к врагу, и готовились к схватке.
  Взошло солнце.
  Лес наполнился птичьим гомоном, жёлто-белым светом, что перевернул все тени наоборот, вывернул наизнанку все цвета радуги от паутин и листьев, поднимая туман ещё выше к кронам деревьев. Воздух был влажным но тёплым. Холодная земля образовывала на себе, на траве и листьях крупные капли. Они то и дело звучно капали вниз, словно редкий дождь, и от этого намокали одежды и становились тяжёлыми войлочные доспехи и всё кожаное. Только кожаные панцири полтесков и их вещи, покрытые чёрным лаком из берёзового дёгтя и жира не впитывали воду, и оставались лёгкими.
  Встревоженная ночной неразберихой и переполохом в лесу, но любопытная молодая рысь, добыла перед самым рассветом кем-то вспугнутого зайца. Теперь, сначала почувствовав, а потом и увидев сквозь туман медленно двигающиеся фигуры всадников, проходящих совсем рядом, она бросила рвать заячьи внутренности. Застыла, готовая бежать, но полтески прошли мимо неё. Рысь повернула в последний раз в их сторону курносую морду с ничего не выражающим взглядом и торчащим ушами с чёрными кисточками, и вернулась к своему кровавому завтраку. Куропатка неподалёку замерла от ужаса, но осталась сидеть на гнезде, хотя прямо над ней плыли лошадиные брюшины, а с копыт на крапчатые перья сыпался сор. Она решила, что ей лучше умереть вместе с кладкой яиц, чем увидеть как их раздавит копыто. Солнечные блики, преломляясь на приготовленном к бою, отполированном до зеркального состояния стальном оружии, прыгали по листве лесного свода, создавая полную иллюзию, что где-то здесь волнуется в озере вода или перекатывается по камушкам речка.
  Миновав место, где ночью стребляне натолкнулись на лангобардов, и где до сих пор везде виднелись следы крови, обрывки одежды и переломанные ветки, Вольга остановил свой маленький отряд и прислушался: авары говорили негромко между собой, казалось, уже за соседними деревьями и плотными зарослями кустарников. Передовой разъезд полтесков неслышно вернулся с той стороны и беззвучно как тени умерших появился рядом с Вольгой.
  - Авары в ста шагах впереди, - сказал один из них, - много, сотни...
  - У нас слишком мало сил, чтобы их разбить, - ответил вместо воеводы Кун, очерчивая рукой в стальной наручи перед собой полукруг, - нужно их растянуть и занять погоней, пока будет готов проход для войска.
  - Пока сёстры и мать со свахами наряжают невесту, остальные совершают церемонные поклоны на улице и обмен подарками, и произносят пространные приветственные речи, - задумчиво сказал на это Вольга, и его юное лицо с тонкими ниточками чёрных усов и бороды, разгладилось, потеряв морщины сосредоточенности над носом и в уголках серых глаз, - поиграем с ними как на сабантуе, и оставьте всё неудобное и лишнее оружие здесь: если мы уцелел, мы всё заберём, если умрём, оно нам и не понадобится! Кун и Балх, Торк и Бирх становитесь впереди как лучше наездники.
  После этих слов воины, стараясь не шуметь, сняли, плащи, шкуры, вторые свиты чтоб они не цепляли за ветви. Сняли скатки меховых подстилок, притороченные к сёдлам, попоны, меха и сумки с едой и добычей. Сложили всё на траву. Положили тут же копья с крюками, арканы, тяжёлые многослойные щиты из кожи туров, большие луки, оставив только маленькие изогнуты костяные, отложили запас коротких лёгких стрел для дальнего обстрела, теперь бесполезные среди деревьев, и оставив только длинные и тяжёлые стрелы для ближнего боя. Они сложили в общие торбы свои бронзовые браслеты со степными рунами, ожерелья, бляхи с изображением чудищ земли, воздуха и воды. Звериные обереги повесили поверх панцирей и кольчуг. Вольга оставил из оружия свою любимую палицу, изогнутый узкий меч и кинжал. Топор и щит он положил на груду оружия товарищей. Закончив последние приготовления, он выехал немного вперёд и обернулся:
  - Начало жизни и её конец тянут к нам руки словно близнецы одной матери, и тлен немного младше духа, хотя родился на мгновение раньше! Пусть каждый получит своё! Тенгри смотрит с неба и знает что будет, а Коршуг всё сделает так, как должно случиться!
  Затем полтески, все двадцать шесть всадников, разъехались цепью на расстояние прямой видимости вправо и влево, образовав два ряда - один перед другим на расстоянии в пять - шесть шагов. Все приготовили палицы, топорки, кистени, ножи. Достав мешочки с ядами, они стали наносить его в виде смертной змеиной и грибной кашицы и мази на оружие.
  Потом всё застыло в ожидании. Было слышно как дышат кони, бренчит упряжь и скрипят сёдла под тяжестью седоков.
  Со стороны вдруг засеки послышался шорох, редкий треск сухих веточек под чьими-то ногами. Это к полтескам на помощь подошёл десяток стреблян. С ними был Оря и Ладри, без разрешения Ацура оставивший дружину викингов, чтобы участвовать в спасении Ясельды и Орисы от нападения злобных врагов.
  - Стовов сказал, чтобы мы были тут, помогали, если придётся нести раненых или убитых! - сказал он, подходя к Вольге и беря под уздцы его коня, - проход в просеке почти готов, осталось немного, и дорога к Оломоуцу будет открыта.
  - Сейчас будет бой? - спросил Ладри, съёжившись от холода и от осознания своей слабости и никчёмности рядом с огромным конём и мощным всадником в длинной кольчуге и в сияющем островерхом шлеме, - я хочу всем помочь...
  - Хорошо, - не глядя на него ответил Вольга.
  - Где нам лучше встать? - спросил Оря.
  - Сзади встаньте и прижмитесь все к крупным деревьям, чтобы не пострадать случайно.
  - Чтобы не пострадать?
  - Да!
  Оря хотел что-то ещё сказать, но полтеск остановил его поднятой ладонью. Стребляне встали после этого шагах в тридцати позади заднего ряда всадников, разойдясь к разным деревьям. Туман постепенно рассеивался и с такого расстояния чёрные фигуры полтесков вполне можно было различить в косых лучах восходящего солнца.
  Ожидание было коротким. Авары начали двигаться к войску Стовова у засеки, путь к которому сейчас закрывали полтески. Среди белых в чёрную крапинку стволов берёз, чёрных буков и дубов, в промежутках между кустами орешника, один за другим стали появляться вражеские всадники: за одним следовали трое, за тремя - десяток, за десятком - конная стена. Наконец кто-то из аваров увидел среди деревьев первый ряд полтесков и закричал им:
  - Ышбара халлыг ынан?
  Ответа не последовало.
  - Жау кара! Жау! - послышался крик и сразу после этого по лесу разнёсся вопль или кличь, - Йохдан! Йохдан!
  Несколько стрел прожужжали и стукнули в древесину неподалеку от Вольги. Авары устремились на врагов так скоро, как только позволяли им это сделать стволы деревьев. Однако вместо стремительного разгона для сокрушительного первого удара всей массой, они увязли в собственной численности, сами в себе, вынужденные объезжать деревья стороной, задевая и сталкиваясь друг с другом, цепляясь за ветви, даже теряя оружие и падая под ноги коней. И там, где аварский отряд скакал плотнее, толчея проявилось ещё более полно, доказывая многократно проверенную истину о том, что конница в лесу, особенно густом, превращается скорее в жертву, чем остаётся охотником как в поле. Пока авары не рассредоточились и не оказались расставлены между деревьями с той же плотностью что и полтески, они не смогли сколь-нибудь существенно приблизиться. Несколько метких выстрелов со стороны полтесков, хоть и добившихся только лёгких ранений лошадей, ещё больше усилили замешательство, поскольку стрелы были отравленными, и раненные ими животные стали плохо управляемыми, а потом и вовсе легли, перегородив несколько проходов.
  - Коршуг! - крикнул Вольга и тронул коня, развернув его на месте и немного отойдя назад.
  Его воины сделали то же самое, выпустив ещё по несколько стрел во врага. На этот раз они добились более серьёзных попаданий: один авар не успел закрыть щитом лицо и стрела, попав в щёку, соскользнула в глаз и пробила голову до кольчуги на затылке, второму авару пробило кисть руки, а третьему колено.
  - Рысь! Рысь! - ободряюще крикнул Оря Стреблянин, укрывшись за стволом поваленной ветром и старостью берёзы. Он без слов притянул к себе мальчика за рукав рубахи и усадил рядом. Оре стало вдруг зябко в своей отсыревшей волчьей шкуре, а глаза сами хотели зажмуриться от второй подряд бессонной ночи и ослепительного солнца, тем более яркого, что вокруг всё было покрыто капельками росы и тумана. А вот Ладри зажмурился, как если бы прямо над его головой начало падать громадное подрубленное дерево...
  Выстроившись на новом рубеже, полтески снова пустили стрелы и снова несколько аварских коней и всадников были ранены. Те авары, что были ранены раньше, страшно крича из-за действия сильного яда, уже катались по земле, пугая товарищей и создавая препятствие. Авары тоже стреляли, но почему-то лёгким стрелами, которые, чуть задевая ветви и стволы, сильно отклонялись в сторону от первоначальной линии прицеливания, а попав несколько раз с клацающим звуком в тела полтесков, не смогли пробить кольчуги. Ранения от их ромбовидных наконечников лошадям полтесков наносились незначительные, не вызывающие сильного кровотечения или повреждения сухожилий.
  За очень короткое время прошедшее с момента появления первых аварских всадников между деревьями, полтески три раза отходили назад, осыпая врага стрелами, заставляя топтаться на месте, теряя людей и лошадей, силы и уверенность, не давая приблизиться для рукопашного боя. Наконец Вольга поднял железную палицу и несколько раз повернул её над головой, показывая, что настало время для такого оружия и время начать скачки. Он повернул коня и поскакал вдоль первого ряда воинов. Полтески рассыпались во все стороны как подброшенная горсть гороха. Оря и Ладри с удивлением увидели, как часть из них поскакала вперёд и через мгновение смешалась с аварами. После этого началось то, что сами полтески в разговорах между собой называли 'собачьим кусанием тумана'. Несколько раз слышавший это выражение Оря теперь понял, что это означало, когда множество врагов не могли быстро продаваться, разобрать где свои, а где чужой, не могли использовать ни численной преимущество, ни преимущество в вооружении. Для того чтобы на всём скаку двигаться среди деревьев, кустарников, между конными врагами, страстно желающими тебя убить, поворачиваться в случае возникновения непреодолимого препятствия, или перепрыгивать через него, через упавших людей и лошадей, сшибать пеших и выбивать из седла конных, для этого нужно было уметь слиться с лошадью, заниматься этим с детства, стать с животным, даже с малознакомым, одним целым, доверяясь полностью и получать доверие в ответ. Нужно было понимать и чувствовать сильные и слабые стороны лошади, быстро проникаться знанием её характера, учитывая возраст, степень готовности, израненности и даже перемены настроения, часто в сложной ситуации исключая диктат и позволяя животному самому выбрать направление движения. Ведь животные всегда видели и предугадывали расположение препятствий гораздо лучше любых, пусть даже самых зорких и быстрых человеческих глаз. Были случаи, когда в сражении полтеск хладнокровно заправлял кишки в живот раненой лошади, подвязывал верёвками и продолжал бой, пока животное окончательно не умирало, или закрывал корой часть головы лошади, снесённой секирой и так сражался, с головы до ног в её крови, или продолжал биться с врагом, будучи пронзён одним копьем вместе с шеей лошади...
  Полтески знали как нужно обращаться с лошадьми, они умели это более чем великолепно. Они ели и спали в седле во время езды, могли спрыгнуть и запрыгнуть на лошадь на скаку и на скорости подбирать рукой с земли предмет, прятаться за шею лошади, заставлять её подниматься на дыбы и так поворачиваться или идти вперёд и назад, прыгать через ямы и изгороди, мгновенно останавливаясь или прыгнуть с места. Одновременно с этим каждый полтеск мог действовать ещё и любым оружием. Но даже при всём при этом среди них были те, кто делал всё лучше других. Народы Тёмной Земли - бурундеи и мокшадь, курши, мещера, голядь, чаще других сталкивающиеся с ними в лесах и болотах Цны, Мокши и Оки в пограничных стычках, называли такие свойства булгарских всадников - древним воинским приёмом. Оря Стреблянин сам никогда не видел такие конные древние приёмы, но слышал о них от волхвов и от кривичей. Никогда не поверил бы он тому, что видел сейчас. Не думал он, что можно на всём скаку развернуть коня, ухватившись за ствол дерева плетью или выпадать из седла, одной ногой лишь оставаясь в стремени, почти касаясь кончиком шлема травы, укрываться под брюхом коня, соскакивать на землю, бежать рядом, цепляясь за гриву! И снова вскакивать в седло, и всё это среди изощрённых в конном бою степняков, между частокола берёзовых и осиновых стволов! Чтобы избежать поражения от оружия врага, полтески скакали ни на миг не останавливаясь, нанося удары ядовитым остриями ножей и сабель, свистя кистенями, орудуя палицами накоротке так, что замаха было и не увидать, и нанося сокрушительные удары со всего маха. Особенно отличались Вольга, Кун, Торк и Бирх. Они не вступали в поединки, они носились как ласточки среди неуклюжей взлетающей гусиной стаи. Преимущественно они метили в лошадей, в чём весьма преуспели. Некоторое время авары пытались стрелять в них из луков, кидать арканы, старались окружить, и прежде всего Вольгу, угадав в нём главного. Они стремились вытеснить страшного врага вправо, туда, где угадывалась прогалина, открытое место. Там стрелы не пропадали бы бесполезно, втыкаясь в стволы и попадая вскользь, отлетая произвольно, настигая даже своих. Очень аварам хотелось оттеснить полтесков на открытое место, где петли арканов не висли бы после броска на сучьях, не сшибались бы друг с другом их лошади, спинами вдавливая после падения в траву всадников, где можно было бы, наконец, применить более чем десятикратное своё преимущество в численности. Часть аваров, лишённая лошадей, пыталась пешими участвовать в сражении, но была размётаны, покалечены своими и чужими. Другие невольные пехотинцы сбились в кучу среди лошадиных трупов, закрылись щитами и ощетинились копьями. Только так они и смогли уцелеть. Удивительное отсутствие убитых со сторон полтесков, их странный вид и повадки сбили с аваров спечь, заставили забыть о воинстве Стовова, что сосредоточилось у прохода через завал.
  Вскоре полтески начали уходить вправо, оставляя непригодное для перемещений пространство. Тут везде лежали убитые и раненные. Бились на траве раненые кони, бродили, сидели в траве обескураженные авары. После того, как им удалось оттеснить, отогнать полтесков на несколько сот шагов вправо, они окончательно утомились и начали вываливаться из смертельного хоровода, отъезжать в сторону.
  Под сводами леса раздался хриплый звук рога. Это Бирг дул изо всех сил, оповещая о том, что дорога к спасенью открыта и можно идти через засеку.
  Полтески по сигналу Вольги сбились в плотный строй и проскакали через аваров к месту откуда начали бой. Те, кто оказался на их пути был убит или ранен. Лишь ярые одиночки сделали попытку сразиться с ними, но были отброшены.
  После боя полтески не досчитались великана Торха и ещё одного молодого и улыбчивого воина. Найти их живыми или мёртвыми в лесу, кишащем аварами, уже было невозможно.
  - Я видел как убили Торха, - сказал тяжело дыша один из воинов, - его лошадь упала и его пронзили несколько копий.
  - Кто-нибудь видел Булга? - спросил Вольга, обливаясь потом и с трудом выговаривая слова.
  Никто не ответил ему.
  Один из полтесков, Кун, весь забрызганный кровью, вдруг поник головой и повалился на землю. Товарищи с трудом удержали его тяжёлое тело в изрубленной до состояния отдельных обрывков кольчуге. Шлем с упал на траву. Часть воинов спешились, сняли его с коня, покрытого кровью и пеной, утыканного обломками стрел, и положили на землю. Другие по знаку воеводы принялись быстро собирать оставленные перед боем вещи и оружие. Десять полтесков, включая Вольгу, остались в сёдлах, наблюдая за перемещением аваров среди деревьев.
  Опять послышался звук рога. Уже другого. Это узнаваемо трубил Линь, дружинник Стовова Багрянородца.
  - Берите его! - воскликнул Оря выходя из укрытия, - несите его скорее!
  Несколько стреблян появились из-за деревьев словно духи леса и, подбежав, подхватил Куна со всех сторон. Ладри растерянно подобрал его шлем.
  - Здесь всё в крови, - пробормотал он.
  Полтески своё дело сделали. Авары были остановлены и не помышляли о наступлении. Собрав оружие и снаряжение, полтески вместе со стреблянами отошли к проходу в засеке.
  Погони не было.
  У полтесков было четверо раненых, из них Кун был очень плох. Торх убит, Булг пропал без вести. Куна стребляне понесли на руках. Опечаленный Вольга с исцарапанными до крови лицом часто наклонялся к нему, слушая просьбы о том чтобы не дали захиреть у Казанки его детям, не обделили их долей добычи от нынешнего похода, вернули его матери её оберег из янтаря и передали старшей жене, что его серебро зарыто в козлятнике, там, куда через продух в кровле падает луч солнца на закате в канун Новруза. Он умирал на глазах от множественных ран, бредил. Питьё из разных сухих грибов и трав, данное ему Рагдаем, временно сняло боль, он закрыл глаза и уснул. Он так и умер во сне.
  Пока дружины воинства Стовова одна за другой проходили через проделанный в засеке проход, проводили лошадей с поклажей, приносили раненых и больных, полтески решили похоронить Куна по своему старинному воинскому обычаю, позволяющему в особых случаях не сжигать тело храброго воина, а хоронить в кронах деревьев. Так же часто делали меря, мещера и мокша живущие по границам земель полтесков к востоку от озера Неро и Волги, когда половодье или враг мешал поднять прах покойного к небу вместе с огнём. Храброго Куна схоронили в ветвях старой берёзы, завернув в дерюжную ткань и меховой кожух, привязав к стволу так чтоб ни лиса, ни всадник копьём не смогли достать его. Окропили тело ядовитым снадобьем, отпугивающим птиц и насекомых, привязали рядом оружие, оставив руки свободными на случай если дух Куна, получив новое имя и жизнь от Коршуга, решит вдруг начать себе поиск нового тела чтобы вернуться в мир живых. Испросив прощения у мёртвого за то, что нет времени исполнить все заговоры, спеть всё необходимое над телом, они поклялись исполнить последнюю волю погибшего, а по возвращении сжечь на жертвеннике перед изображением Коршуга прядь его волос. Полтески оставались у прохода в засеке последними. Несколькими брёвнами проход был ими снова перекрыт. Появившиеся вскоре по ту сторону засеки авары, снова увидев всадников в чёрном, не рискнули её преодолевать. Они даже не пытались пускать стрелы, а отошли на восток в сторону Орлицы, справедливо решив что охота на их главных врагов - лангобардов и моравов для них сейчас важнее борьбы с непонятными и волшебными воинами.
 
 
 
 
 
   Глава двенадцатая
 
   КРЕСТОНОСНЫЙ ВЫБОР
 
  Убедившись в том, что авары оставили мысли о штурме препятствия и продолжении погони за ратью Стовова, полтески двинулись на северо-запад.
  К полудню они нагнали Стовова и его людей у глубокого оврага. Через досадное препятствие дружины уже начали переводить лошадей.
  На дне оврага шелестел крохотный ручеёк, обгладывая мох с валунов и упавших веток. Выше и ниже по течению виднелись небольшие запруды, образованные оползнями и намытым сором. Вдали блестело озерцо созданное бобровой плотиной. Там по колено в воде трое стреблян из бокового дозора нашаривали то ли раков, то ли обронённый предмет. Склоны оврага были покрыты зарослями хвоща и крапивы вперемешку с кустами волчьей ягоды. Несколько осин своей унылой серо-зелёной корой нарушали радостную торжественность белоснежной стены берёзового леса, раскинувшегося на западе. Пользуясь отсутствием облаков, полуденное солнце напористо било в листву, траву и ручей, в водную зеркальную рябь запруды. На другом берегу оврага, чуть поодаль, нисколько не боясь множества людей и лошадей, стоял лось-великан с едва отросшими рогами и глядел в ту сторону, откуда разносился необычного шум, голоса и ржание.
  На своё счастье, лось решил уйти и исчезнуть раньше, чем на его сторону поднялись Стовов Багрянородец со старшими мечниками, в сопровождении проводника Тихомира и Рагдая. Несколько стреблян по указанию Стовова тут же двинулись дальше на запад, в сторону реки Быстрица, убедиться в отсутствии опасности. Сам князь, убедившись, что его сейчас конь отдыхает в тени, спешился и уселся на краю оврага на расстеленной турьей шкуре. Он хмуро стал наблюдать, как бурундеи освобождают от тюков, корзин и сундуков вьючных лошадей, готовя их к переправе через овраг, а кривичи тянут вниз рыжую корову. Захваченная у сербов корова упирается и норовит зацепить рогом ближнего к нему молодого кривича. Вверх и вниз по склону снуют ловкие стребляне, таская валежник и укладывая его на склонах так, чтоб он цеплялся друг за друга, за камни, за вбитые в каменистую глину колышки и образовывал дорогу. Эта дорога, по их замыслу, должна была сократить время на переход лошадей и уберечь их от падений. Бурундеи только руками разводили и ухмылялись такому непониманию возможностей этих выносливых животных. Они спокойно могли идти, хоть и зигзагами, боком к склонам, но достаточно быстро. Бурундеи решили не снимать поклажу со своих лошадей. С предосторожностями они свели несколько лошадей к ручью и начали постепенный подъём. Животные старательно переставляли скользящие копыта, почти касаясь боками склона: трещали ветви, сыпались камешки, хлопали поводья, дёргающие за звякающие удила. Бурундеи затейливо ругались и рассуждали, что могло здесь с ними произойти, если бы их не остановила ночью засека, и они, уходя от аварской погони прямо к этой огромной ловушке, к лесной пропасти, попадали бы в неё в темноте.
  Тороп с Семиком, развалившись на шкуре рядом с князем, обсуждали рассказ Ори о схватке полтесков с аварами у засеки.
  - Этих полтесков не понять, - сказал Семик, - то бросают в зиму свои дома, от того что рядом бродит медведь, который вроде как дух их бога всех животных, а то вызываются пойти под стрелы на верную смерть...
  - Дикий народ, клянусь Велесом! - ответил Тороп.
  - Думаю я, что привирает немного Оря, - задумчиво сказал Стовов, - не может быть, чтобы двадцать пять сразились против двухсот и не погибли все до одного.
  - Ладри был там и тоже видел бой, - сказал на это Рагдай, - щурясь от солнечного блика, - у полтесков четверо ранено и двое убито.
  - Во-во, раненных и то мало, - ткнув пальцем в пустоту сказал Тороп, - просто аварам хвост показали из кустов и проводили за собой, пока те не притомились.
  - Да и не пошли бы авары к засеке, - в свою очередь сказал Семик, они ж степные, его им в глухомани искать?
  - Может встанем тут станом, обед сварим? - спросил Тороп, обращаясь к князю, - место хорошее, ниоткуда не просматривается.
  - Сварим, если округа будет чистая и стребляне никого не найдут поблизости, - ответил Стовов, - а так похрустите зерном на сухую или рыбы сушёной у северян возьмите.
  - Ты, Тороп, можешь объяснить, отчего это мы тут в войну не нашу ввязались? - спросил Семик, хотя было понятно, что вопрос надо было задать князю, - теперь вот врагов себе смертных нажили здесь, обров-аваров.
  Тороп только вытаращил глаза и развёл, не понимая, чем он может оправдаться за то, что от него не зависело. Насупило молчание. В овраге послышались возбуждённые женские голоса. Это служанки княжон ругали кривичей за то, что они не уследили за одной из их лошадей с поклажей. Лошадь опрокинулась и в ручей посыпались корзины с одеждой, подстилками и одеялами.
  - Какие неловкие! - воскликнул Тихомир заглядывая вниз, - может быть вы меня отпустите меня, добрый господин, дальше дорога до Оломоуца понятна.
  - Наш друг, воевода полтесков Хетрок, наверно скоро должен вернуться, - вместо князя проговорил Рагдай, продолжая ходить вдоль оврага, - он придёт примерно туда, где мы оставили корабли, а мы в это время будем в Оломоуце. Нужно от нас кому-то вернуться обратно в верховья Одера к кораблям, а потом вместе с Хетроком прийти опять сюда через враждебные места. Кто сможет лучше тебя проводить наших людей? Поэтому давай, отработай монеты, что тебе дали, и потом мы тебя освободим.
  - Или я с тебя кожу кусочками срежу и солью присыпаю, - добавил князь,- так по дням выходит, что если только Хетрок жив, не захвачен в плен и псарь Крозек не заплутал, то он уже должен через три дня вернуться. Ты отведёшь наших людей обратно к кораблям на Одере, а потом приведёшь их с Хетроком к нам, к тому месту, где мы встанем станом около Оломоуца.
  - А если не вернется ваш воевода? - спросил грустно серб, - что будет со мной?
  - Тогда мы всем войском пойдём к Марице, и горе тем, кто попробует нам помешать добраться до этой реки у Адрианополя! - звонко воскликнул Рагдай, и все посмотрели на него с удивлением, - а ты пойдёшь с нами за большую награду.
  - Мы что, всем скопом пойдём к Марице где может и золота-то никакого уже и нет? - спросил Тороп, косясь на Рагдая, - поляжем только зазря костьми, смертное дело-то.
  - Ты такое не говори! - воскликнул князь, - чем я с другими князьями тогда расплачусь за то, что они дружины мне дали для похода? Титьками коровьими? Или твоими жёнами? Как нет там золота? Ты меня не путай! Должно быть! - Стовов поднял на мечника недобрый взгляд и хлопнул ладонью по шкуре так, что перстни на его пальцах жалобно клацнули, - тебе бы только со стреблян белок да куниц собирать, да капустой пузо набивать. Обленился, забыл, кто тебе землю дал! Там оно - золото несметное нас ждёт. Вот распутаемся с этими степняками и все потечёт гладко к сладкой жизни. Как мёд в глотку. Чего застыл? Поди, всех поторопи с переправой, чего они там медлят...
  - Землю, что ты мне дал в удел, прежде мы для тебя у стреблян и мещеры с мокшей отвоевали! - огрызнулся Тороп, тем не менее вставая с места и поправляя голенища мягких булгарских сапог, - золото золотом, а землица своя надёжнее, она никуда не убежит, и из калиты её не своруешь, а золото это... - он не договорил, махнул рукой и пошёл вдоль оврага к тому месту, где заканчивался подъём по склону и где постепенно накапливались переведённые через овраг лошади и воины. Несмотря на близость неприятеля, он был в нарядной свите поверх двух льняных рубах с вышитыми воротами и рукавами. Вместо шлема, в отличие от Семика, на голове его была богатая соболья шапка с красным шёлковым верхом.
  - Чего так резко-то? - недовольно спросил Семик, глядя прямо в глаза князю, - где это видано, чтобы князь старшей дружине на кормление пенял? А за что мы тебя князем ставили и клятву давали пуще живота своего беречь хоть в бою, хоть не в бою? Чтобы ты нас уделами попрекал и хозяйственной хваткой? То ты полтесков к себе приближаешь, то хулителей Ярилы прощаешь, ты что, Стовов?
  Стовов Багрянородец промолчал. Только тяжёлое дыхание и прищуренный взгляд, устремлённый в глаза Семика, выдавали его едва сдерживаемую ярость. Наконец он отвернулся и принял горделивую позу.
  - Слушай, кудесник, это всё из-за тебя, из-за твоих ошибок мы теперь с ханом Кубратом, или как там его, воюем... - продолжил Семик говорить, обращаясь уже к Рагдаю, - там, на реке Одер ты с ними не поладил.
  - А что, я должен был, дать себя убить, что ли? - от удивления у Рагдая даже брови поднялись, - сам-то то в боевые приёмы полтесков не веришь, то князь тебе не мил, то считаешь, что это я войско по чужой стране веду! Я сказал, где золото может быть столько, сколько только у великих королей бывает, и если бы я со своим слугой мог его найти, захватить и удержать, я и без вас бы это сделал. Просто от вас ваши боги отвернулись и больше не слышат вас.
  - Нужно принести жертву Яриле, - сказал глухо князь, - корову.
  - Это всё из-за женщин в войске, из-за них мы ссоримся! - неожиданно изменил направленность разговора Семик, - может быт надо её в жертву принести, княжну Ясельду, если местные славяне считают её святой христианской чудотворницей, то Ярило должен остаться сильно доволен, и точно расщедрится на сокровища. А её отцу Водополку мы на обратном пути немного золота отдадим...
  - Да не пойдём мы обратно через Волхов, - сказал Рагдай, - если мы перетащим корабли от Одера к реке Мораве, и через Дунай пойдём к реке Марице, то потом с сокровищами в три раза ближе будет идти до Днепра, и дальше вверх по его течению, через все пороги к Гнезду, а оттуда уже в Тёмную Землю.
  - Нет, Ясельду трогать пока не стоит, - сказал князь, - пусть будет в жертву принесена корова.
  Кривичи перевели всех своих лошадей и перенесли припасы и оружие. Бурундеи проделали только половину перехода, стребляне перенесли все свои вьюки, тюки и корзины и приступили к переводу лошадей, а викинги только-только начали переправу, неся впереди раненых. Полтески расположились на отдых, снимая защиту, одежду, осматривая раны и ушибы, повреждения оружия и конской упряжи.
  - Ну, кудесник, чего молчишь? - спросил снова князь с непонятной настойчивостью, - почему нельзя было тогда на Одере с аварами как-то по-другому договориться, а не начинать драку?
  Рагдай указал пальцем на Ладри и Ацура, прохаживающихся неподалёку и о чём-то разговаривающих. Высокого и широкоплечего Ацура, положившего руку на плечо мальчика, можно было бы сейчас принять за его отца, повествующего о премудростях жизни.
  - Вот, кстати они... - сказал кудесник, - ещё раз тебе говорю, что я, Эйнар, Ацур и Ладри купались в реке у развилки тропы под скалой в верховьях Одера, неподалёку от стана, где сейчас спрятаны наши корабли. Ладри обиделся на нашу шутку во время купания и побежал по тропе в заросли. Там он попал прямо на отряд аваров, которые спускались к реке по узкой тропе и нас не видели.
  - Значит я по вине тощебрюхого мальчишке оказался сейчас в роли беглеца, за которым гоняются два короля, аварский и лангобардский? - спросил Стовов Багрянородец приставая и казалось, что он сейчас сделает что-нибудь лишнее и ужасное в отношении мальчика или кого-то ещё, больше, чем просто с гневом выбрасывать слова из себя, - и этот рыжемордый Ацур, конечно не уследил за своим волчонком и из-за этого всё происходит? Да? Это из-за них нас оставили без милоти наши боги и я теряю теперь время и людей?
  Рагдай встал, тонко уловив подступающие к князю неконтролируемое бешенство вызванное бессонными ночами, долгой непрерывной дорогой сюда от Нерли и Москвы, отсутствием привычного вина и пива, худой едой и водой, огорчениями потерь и неопределенностью. Он обошёл князя, остановился за его спиной и с силой положил свои рук на его плечи, удерживая того на шкуре. Тороп и Семик от удивления даже раскрыли рты. Стовов тем не менее покорно опустился обратно на место, словно в прикосновении кудесника была сила чудесная, способная мгновенно погасить его вдруг вспыхнувший гнев и раздражение ко всему миру.
  - Нет волнуйся, боги не оставили нас, князь, ведь нам раз за разом удаётся избежать окружения большими силами врага, Великий Ярило недавно оживил конунга Вишену и мы не лишились его дружины, так нам необходимой для дела, - сказал Рагдай, - мы ждём Хетрока с вестями от Андрианополя, и я верю, что они будут для нас хорошими.
  - Это верно, воскресший викинг, это сильный знак, - сказал, согласно кивая, Семик, - и местные пахари признали в нашей пленнице Ясельде свою святую и молятся ей как богу.
  - А перед той битвой мы послали Эйнара к кораблям, чтоб вы все затаились и изготовились к бою, и тогда ещё не знали мы как выручить Ладри, потому что мы не знали, что он у аваров уже в плену. Если бы знали, то можно было дать за него выкуп, пять-шесть дирхемов или половину безана, - продолжил Рагдай говорить таким тоном и с таким видом, словно бы он уговаривал покупателя своей книги купить её вдвое дороже, чем она стоила на самом деле, - но тогда на другом берегу Одера появились кривичи из твоей дружины, неосторожные и теперь мёртвые Беляк и Дубень, что должны были стоять в дозоре на тропе, как ты им и велел, а сами они при этом куда-то отходили. Твои дружинники неожиданно появились с оружием, с красными щитами и были похожи как на воинов короля Ариоальда, так и на воинов короля Самосвята. Авары решили, что тут на них устроена засада и напали на меня! Вот как было!
  - Клянусь всеми богами-асами, что так и было! - сказал подошедший к ним Ацур, - меня там сразу чуть не убили из-за того, что никто не заметил вовремя конный отряд аваров, и если бы я не мог лазить по скалам как кошка.
  - Не стали бы мы, князь, нападать на аварский отряд из-за никому не родного мальчика, если его можно было легко и не очень дорого выкупить, - с видом человека, сделавшего что-то важное, сказал Рагдай, завершая свои увещевания, - так что мальчик ни в чём не виноват, смотри, князь, как он расстроился из-за твоих жестоких слов.
  - Я не тощебрюхий... - сжав зубы и отворачивая распухшее от не заживших ещё кровоподтеков лицо, сказал Ладри, - я не виноват, что они на меня верёвку набросили и потащили...
  - Смотри-ка какой слух у него острый, - уже успокоившись сказал Стовов, - и говорит по-славянски складно, прямо как литва смоленская.
  - Зато я по твоим обидным словам рыжемордый, - сказал Ацур, разводя руки в стороны, - это как?
  - А ты как будто не рыжемордый, - усмехнулся Семик, словно ища ссоры, - борода рыжая, ресницы и то рыжие, так какая морда получается?
  - Это цвет медного золота, клянусь бородой Тора, - сказал Ацур, - что за нападки?
  - Обижаться на Стовова всё одно, что обижаться на северный ветер, - сказал шутливо Рагдай, не давая и шанса для возникновения здесь сейчас ссоры, - князь говорит от всего сердца как жрец небесный, а потом размышляет как князь земной. Сначала молвит, а потом поймёт, что верное молвил или нет. Потому Стовов - князь Каменной Ладоги и Стовграда. У него и старшая жена, княжна Бела, такая же. Как скажет, что идёт на вас, так по колено в землю одним словом уже и вгонит. А Часлав, сын его...
  - Слушай, кудесник! Не посмотрю на твоё колдовство! - рявкнул тут Стовов, а потом, поколебавшись, добавил уже примирительно, - Рагдай наш человек, ему верю как себе!
  - Никто и не спорит,- неохотно сказал Семик, почёсывая низкий лоб и наблюдая за тем, как к ним подходит угрюмый бурундейский воевода Мечек с двумя своими старшими воинами, - вот идёт мещерская душа, сейчас опять что-то плохое про поход скажет, припасы наверное кончаются опять.
  Мечек был разут из-за начавшейся жары. Его белоснежные босые ноги странно смотрелись под тёмно-зелёными штанами с кожаной шнуровкой, сейчас распущенной. Он был в одной рубахе с расшитом красными петухами и конскими головами воротом и рукавами, без своей привычной длиннополой свиты и плаща. Панциря из железных пластин и шлема с клыками медведей на нём тоже не было. Однако серебряное солнце князя Эрзена Пешуса висело на цепи на его груди. Его воины в яйцеобразные железные шапки, утыканных по ободу клыками хищников, заросшие гуще чем викинги соломенно-рыжими бородами, несли в руках копья со змеиными языками-флажками. На бурундеях были как обычно надеты лакированные кожаные панцири поверх шерстяных свит, усиленные железными бляхами как у степняков. Их знаменосец нёс трепещущий красный стяг на поперечной перекладине с изображением всё того же трёхглазого оскаленного солнца с лучами-змеями.
  - Чего это он босой, но со стягом? - удивлённо произнёс Сесик, - чего-то важное хочет сообщить, наверно, что оставляет нашу рать и возвращается на Оку.
  - Ему князь его Пешус вернётся без спроса, - проворчал Стовов и уже громко спросил бурундейского воеводу, - как дела, Мечек, чего стряслось?
  - Все мои перешли через овраг, - сказал воевода, щуря глаза от солнечных бликов и кривя морщинистое лицо, - и вот что хотел я сказать тебе, о чём поговорить, князь...
  - Решил один назад идти, домой? - усмехнувшись переспросил князь, подмигивая Семику, - устал поди?
  - Нет, храни тебя Ярило и Юммо, - ответил Мечек, оглядываясь на Рагдая и Ацура, - от Стовграда до Новограда-на-Волхове мы шли по твоей земле, потом по земле Водополка Тёмного, по Ладоге, реке Новой, через Моонзунд, пруссов, поморян, Одер, слезцев сюда, к Мораве...
  - Руки устали грести или лошади идти? - бесцеремонно перебив его, спросил Тороп и затем глухо засмеялся, огляделся по сторонам, как бы приглашая других присоединиться к веселью, - чего-то на бурундеев не похоже, что они расстояний теперь пугаются, ты же говорил, что и ты и в Саксин-на-Волге ходил, и в Тарухань ходил, и в Киев...
  - Да, я по харыз-юлыйской дороге через Сарын-на-Дону, Балин и Курс туда купцов несколько раз сопровождал с воинами князя... - ответил Мечек, растягивая слова, и было понятно что он вполне спокоен и добродушно настроен, - не про то я сейчас...
  - А про что?
  - Тучи сгущаются у нас над головой, - Мечек укоризненно покачал седыми кудрями и посмотрел в сторону Ладри, - идём мы по землям враждебным, где все против всех воюют и совсем не понятно как дальше быть всем нам, а от Хетрока всё нет вестей.
  - Хорошо сказал, красиво, ну прямо как полтеск, - князь то ли улыбнулся, то ли оскалился злобно, - ничего не понять!
  - Мечек хочет сказать, что тут война всех со всеми, и не ведомое никому наше малое числом войско рано или поздно уничтожат те или другие силы, - вмешался в разговор Рагдай неожиданно расстроенным голосом, - каждая сторона может подумать, что мы приглашены врагом для тайных и коварных дел в их тылу, для нападения на вождей или потравы колодцев например. Лангобарды будут думать, что мы стоим за аваров, авары будут думать, что мы за Само, а Самосвят будет думать, что мы за франков.
  - Может быть нам действительно стать за кого-нибудь, чтобы хотя бы одна из четырёх сторон на нас не охотилась? - наивно спросил Ладри, - так ведь будет лучше?
  - Ацур, слушай, уведи его, глаза бы мои его не видели, - сказал на это князь, - он ещё будет здесь голос подавать!
  - Принять чью-то сторону будет ещё хуже, - ответил Семик, - тогда уже не отговоришься, что мол мы тут случайно участвуем в боях, а сами по другой нужде находимся в этих краях. Мы не трогаем никого и нас никто не трогает.
  - Да в том то и дело, что трогает! - неожиданно поддержал мысль Ладри книжник, - нужно примкнуть к кому-нибудь, например к франкам. Мы же назвались при встрече с лангобардами алеманами и хитрость сработала, и на нас они не напали.
  - Пока вы сами на их короля не напали, - скривив в усмешке рот сказал на это Семик, - теперь с лангобардами лучше не встречаться, а ведь они вроде союзники франков.
  - Трогать никого не будем и пройдём как нитка за иголкой, клянусь Ярилой, - сказал Тороп, - нам только бы Хетрока дождаться с вестями, а потом мы всё равно отсюда сразу уйдём, чего думать здесь, не понятно мне. Постоим спокойно станом где-нибудь, подождём разведчиков.
  - Тут мест спокойных я что-то не наблюдаю, - задумчиво сказал на это князь, - везде глаза и уши, а после обретения святой в войске своём, так вообще началось...
  И действительно, посмотрев туда куда князь при этих словах указал пальцем, все увидели как неподалёку от места, где стребляне переправляли заложниц, уже стояла кучка сербов и хорватов с крестами в руках. В руках у них были изображения их святых, нарисованные и скульптурные, и было слышно что они что-то поют, а сербский проповедник Драго машет руками в такт пению.
  - А ещё говорят, что это мы идолопоклонники, - сказал Стовов, поворачиваясь теперь к Тихомиру, - а с собой идолов мы не таскаем и постоянно песни священные не распеваем, потому что делом занимаемся, делом...
  - Да эти христиане и есть главные идолопоклонники! - согласился Тихомир, - но это не я их сюда позвал, это всё брат мой, ему архиепископ Куниберт, друг короля Дагобера, здесь приход обещал, вот он и старается, я же уже говорил!
  - Может быть говорить всем встречным что мы люди архиепископа Куниберта и сопровождаем святую Ясельду в её путешествии по землям заблудших моравов? - спросил как бы сам себя кудесник и почесал бритый на ромейский манер подбородок, заросший однако уже густой щетиной, - по крайней мере быстро проверить это ни у кого не получится. Для франков, алеманов, лангобардов мы будем под защитой Папы Римского и Дагобера, а авары тоже не трогают христианских священников, и вообще никаких священников не трогают потому что их Тенгри, как они считают, самый первый и главный источник всех богов и верований на свете.
  - Хорошо, - неожиданно согласился Стовов, - пока я её терплю из-за того, что она дочь Водополка Тёмного, дед которого когда-то с моим дедом ушли на восток из Гнезда на поиски богатых земель, пусть она будет нашим прикрытием как святая. Зовите христианина, сейчас мы с ним поговорим об этом, потому что ему придётся создавать перед всеми видимость нашего войска как святого.
  - Зови брата своего! - сказал Семик грозно Тихомиру, - приведи сюда, нам нужно с ним поговорить. Поскольку он знаток веры Христа, пусть он едет с нами и будет везде и всем рассказывать про святую Ясельду, а мы будем как бы вооруженное христово войско.
  - Крестоносцы! - воскликнул Рагдай, лукаво улыбаясь.
  - Чего?
  - Крестоносцы!
  - Хорошо, - сказал серб, - мой брат Драго, по прозвищу Раймунд, проповедует в Орлице и во всех селениях Оломоуцкого края веру Христа именем епископа Куниберта Кёльнского, друга короля Дагоберта I, но не знаю, согласится ли он быть вашим слугой.
  - Я плетью его пару раз огрею, так мигом согласится, забыл видно и ты сам, как это хорошо работает? - зло сказал князь, - веди его сюда живо!
  - Хорошо, хорошо! - сказал старик, неловко поворачивая лошадь и направляя её к толпе верующих на краю оврага, - они наверно знают участь свою.
  - Хорошо, хорошо... - передразнил его Семик, - а на нас Ярило-Солнце не рассердится, князь?
  - Нет, - ответил тот, - я его уговорю, и кстати, где моя жертвенная корова? Тороп, иди и распорядись чтобы её привели сюда, настала пора принести её в жертву Яриле нашему, заступнику и вдохновителю.
  Тороп нехотя поднялся и пошёл в сторону кривичей, расположившихся на отдых неподалеку. Там всем сейчас распоряжались Ломонос и Мышец. Они заставили всех кривичей, несмотря на бессонную ночь, счищать с лошадей лесной сор по примеру полтесков, чинить одежду и оружие. Старшие дружинники дремали, зато все отроки, кмети и гридни работали и за себя и за них.
  - Хорошо бы Ярило за это на нас сердился потом, - сказал князь тяжело поднимаясь на ноги среди своих соратников.
  Громадный, свиреполицый, он взялся за ворот своей расшитой рубахи, словно она его душила. Толстые пальцы двигались вместе с перстнями, наполовину скрытые бородой. Никто не удивился если бы князь сейчас разодрал до пупа рубаху и крикнул что-нибудь ужасное но угодное слуху свирепого Ярилы. Однако Стовов только снял с себя через голову льняную рубаху и остался ещё в одной, нижней рубахе, уже не такой длинной и без вышитого ворота, рукавов и подола. Он бросил снятую рубаху на грудь Семика со словами:
  - На, пусть Миленка постирает и сама мне сегодня вечером принесёт!
  Потом он сделал несколько шагов к краю оврага, косясь с прищуром на то, как викинги бережно перемещают по склону носилки с конунгом Вишеной. Слабый ещё Вишена, приподнявшись на локте, с любопытством глазеет по сторонам словно младенец, словно бы он впервой видит всё в этот прекрасный весенний солнечный день: деревья, небо, солнечные лучи, в первый раз слышит птичий щебет, ржание коней, громкие разговоры своих друзей и их смех и шутки.
  - Ничего-ничего, этого жениха нашей святой княжны мы образумим, подойдёт только случай, - сказал Семик тоже вставая, упирая в бока кулаки после того как перехватил взгляд князя, - мы твои обиды и вражду к нему знаем, и все эти викинги нам тоже поперёк горла стоят, один поединок только чего стоит с Ацуром из-за Ясельды.
  - А если бы они тоже так думали? - тихо спросил Рагдай, снимая свой плащ потому что в нём становилось уже нестерпимо жарко.
  - Ту вообще за кого, книжник? - спросил его Семик с вызовом в голосе, - твоя Медведь-гора на Воробьях у Москвы, вроде на нашей земле стоит, весь твой род голядский князю в верности и мире вечном клялся, так чего же ты так печёшься за Вишену? Он же тебя в прошлом чуть до смерти не довёл со своим другом Эйнаром у Звенящих холмов.
  - Они тогда скрывались в Тёмной Земле от убийцы Гутбранна, который убил их конунга и захватил драккар, а они с его золотом убежали, оставшись верными клятве Гердрику. Они охраняли меня во время путешествия к Матери Матерей в мещерскую страну и сами едва не погибли там от её колдовства и колдовских вещей её. И потом он тоже голинд как и я.
  - Слишком ты доверчив, брат, - неожиданно сочувственно сказал Семик, - в наше время никому нельзя верить, это не то что раньше, когда благородство ценили больше выгоды...
  - Кто бы говорил о благородстве, - сказал на это князь, поворачиваясь навстречу Тихомиру и Драго, быстро идущим к нему вдоль кромки оврага, - так, вот он, наш глашатай.
  Стовов скрипнул зубами и прошёл сквозь отступивших Сесимика, Рагдая, Мечека и его копьеносцев. Рыкнул на подвернувшегося Ладри, вытянутой рукой схватил Драго за ворот сутаны так, что ткань треснула.
  - Возложи, о Господь, шлем спасения на голову мою, дабы мог я противостоять нападениям диавола... - пробормотал Драго.
  Другой рукой князь проделал то же самое с Тихомиром, и сказал:
  - Ну, други мои? Согласны идти с нами и святой?
  - Святость Ясельды признана верующими, но её непорочность и искренность нуждается в защите! - обеими руками, мягко но уверенно высвобождая свою одежду, ответил Драго, - не зная ваших намерений и кто вы такие, я не могу рисковать именем епископа Куниберта Кёльнского.
  - Сейчас я тебе расскажу кто мы такие! - воскликнул Семик и со всего размаху ударил Драго в ухо так, что тот повалился на Тихомира, и затем они оба чуть не упали в овраг, - ещё одно непонимание и ты покойник!
  - Ты чего, Сем? - удивлённо выпучил глаза князь, в левой руке которого вдруг оказалась только часть с ворота Тихомира без него самого, - я ещё не сказал их бить!
  - А чего он? - переспросил Семик, перекладывая из руки в руку рубаху князя, - он чего, не понимает, что надо говори с нами вежливо?
  - Он исправится, - сказал Рагдай, - иначе он не продержался бы в этих беспокойных местах.
  - Смотри, а то к дереву прибью! - почти крикнул Семик в сторону сербов, которые начали кое-как подниматься и отряхиваться, - не груби нам!
  - Я не стану покрывать язычников, если они не пообещают принять веру Христову! - поднявшись на ноги сказал Драго, гордо поднимая голову, - возродит в вас Господь бессмертие, что утратили вы через грех своих прародителей и, пусть недостойны вы приблизиться к Его Священным Таинствам, всё же хочу я дать вам возможность заслужить радость вечную!
  - Ах ты! - снова воскликнул Семик и ударил проповедника по лицу, от чего тот, споткнувшись о ногу Тихомира, свалился в овраг вниз головой.
  - Семка! - только и вздохнул князь, - что на тебя нашло?
  После шума осыпающейся земли, хруста ветвей и сдавленного крика, из оврага донёсся удивлённые возгласы викингов и голос Эйнара произнёс:
  - Всё! Спину сломал, клянусь Хеймдаллем!
  - Да смилостивится над нами Господь, все мы Его дети, - неуверенно крестясь, заключил Тихомир.
  - Нет, нет, жив! - сказал снизу кто-то другой.
  - Ладно, придёт в себя, снова попробуем поговорить с ним, - сказал князь, показывая всем, что разговоры его утомили.
  Он подошёл к ближайшей к нему берёзе, ткнулся в белоснежную кору, провёл ладонью по шершавой, прохладной коре сверху вниз, насколько хватало рук.
  Повернувшись к Рагдаю, он посмотрел на него выжидательно и ничего не сказав, снова отвернулся и принялся глядеть вверх, в крону берёзы, ещё только обретшей свою нежную листву. Среди юных листочков путался солнечный свет и весенний пряный аромат кружил голову. Через зелень и золотые отблески было видно белёсое, чужое небо. Высоко в синеве на юго-восток тянулась стая птиц. Их крики падали на землю как капли, скакали вокруг звуковым градом, словно зерно рассыпанное над столом.
  - Ладно, пусть так и это ничего не меняет, - сказал князь сам себе, вдавливая лоб в берёзу, словно пытаясь её так свалить.
  От натуги его шея покраснела, стало нестерпимо больно. Будто в ответ по пыльной коре стекла слеза древесного берёзового сока.
  - Маетно? - тихо спросил его Рагдай, мягко подходя, - смотри как природа здесь расцветает быстро и пышно, вишни, яблони цветут, луга все в жёлтом и синем, маки алеют.
  - Тревожно мне за корабли наши на Одере спрятанные, не случилось бы с ними что! Хоть и охрану оставили, но малую... - сказал князь, постоял у берёзы ещё некоторое время, затем с силой оттолкнулся от неё, распрямил спину, рассеянно взглянул на Рагдая и крикнул Семику, - к корове ещё курицу одну принеси для гадания, а Оре скажи, чтобы по обе стороны оврага отправил своих разведчиков. Лошадей всем следует поить и чистить, костров дымных не жечь не надо, песен громко не петь.
  - Чего ты такой растревоженный? - спросил его Рагдай, - или трудности этого похода превзошли твои ожидания?
  Закончив наконец свои жестокие нападки на Драго, к ним подошёл и Семик, морщась и потирая ладонью костяшки правого кулака.
  - Нет, книжник, поход как поход, мы и не в такие дела попадали у себя, и на Волге и на Дону, и на Ладоге бывало всякое, и биармы, и чудь... - ответил князь, - но у меня такое чувство, что не нужно нам сейчас идти к Оломоуцу, а нужно подождать до темноты и возвращаться окружным путём к Одеру, к своим лодиям, ждать там известий от Хетрока, и пусть мы там будем у всех на виду, но ведь и здесь мы не можем оставаться в покое.
  - Да уж, кто знал, что здесь такая война разразится и нам придётся бегать от всех по ночам в лесах, - ответил книжник тяжело вздыхая, - я даже не могу сказать как лучше тебе с войском поступить: идти в леса у Оломоуца или вернутся в верховья Одера к кораблям.
  - Вот поэтому и погадаем мы на птице, на её внутренностях и жертву Яриле принесём, - проворчал князь, - великий бог Ярило нас не оставит в беде, мы ему исправно кровью жертвенной платим, и людской тоже бывает платим, ему не на что жаловаться, не то что христианским богам, которым кроме молитв никаких жертв не приносят, а только просят: дай да дай!
  - Сложить бы сейчас костерок и нажарить мяса жертвенного животного побольше. У викингов и полтесков много хворых и раненых уже. Им бы отдохнуть хорошенько и подкрепиться хорошей едой. У бурундеев воеводы Мечека двое воинов заболели лихоманкой и в жар впали, - сказал Рагдай, - у твоих кривичей тоже много больных, как не бережёшь ты их всех, а у Мышеца и Порухи жар начался тоже и еле они на ногах стоят, ходят и шатаются всё время.
  - Да, точно, - подтвердил воевода, - шатаются.
  - Пусть козу молодую зарежут пока, хворым целебную кровь, остальным сырое мясо, коль до ночи не вытерпят, пока дым виден не будет. Впервой что ль?! Потом в жертву корову принесём Яриле и священное мясо всем будет жаренное. Почему я должен за все головы сразу думать? - Стовов резко повернулся к ним, стукнув ножнами меча о берёзу: на его лбу, под липкими от пота кудрями, над переносицей, ярко багровело ровное пятно, - ну, что смотрите!?
  - Аб... - Семик хотел было что-то сказать, но передумал и, вытаращив белёсые глаза, попятился.
  Он повернулся и быстро пошёл обратно, распорядиться о кострах, песнях, петухе, корове и козе. Махнув рукой, чтоб к нему никто больше не подходил, Стовов сел в траву, скрестил по-степному ноги и положил меч рядом. Он утёр со лба пот, посмотрел сначала в пустоту голубого неба сквозь листву, затем на Семика. Воевода подошёл к стреблянам и начал что-то говорить Оре. Стреблянский вождь, несмотря на жару, закутанный в складках волчьей шкуры перепачканной глиной, стоял и слушал неподвижно, похожий на идола. Он глядел на Семика так, будто в первый раз его видел. Неподалёку от них находились Ломонос с Полукормом. Они деловито начали выбирать из захваченных в Стрилке животных, козу. Ломонос одновременно с этим отгонял двух стреблян, вызвавшихся от скуки помочь в этом деле. Там же дружинник-кривич Стень, запустив руку в шевелящийся мешок, одну за другой извлекал полузадохшихся кур и придирчиво осматривал их на свету, выбирая какую-нибудь получше для гадания. Всё это выглядело так по-домашнему, по-тёмноземельному, мирно и буднично, что взгляд Стовова медленно прояснился и немного потеплел.
 
 
 
 
 
   Глава тринадцатая
 
   ВОРОЖБА
 
 
  Стребляне и кривичи продолжали заниматься лошадьми. Одни поили их из кожаных вёдер, наполненных выше по течению ручья у бобровой хатки, где берега не были взбаламучены переправой дружин. Они использовали и кожаные меха. Кроме питья, воду они использовали для отмывания лошадей от лесного сора и глины. Передавая вёдра и меха с водой, и обратно по цепи из рук в руки, воины беспрерывно лили чистую воду на кожу животных. Так все они боялись лошадиной хвори, боялись остаться безлошадными в бесконечном чужом краю, что трудились не жалея сил. Потом уже мыть и поить своих лошадей стали полтески и бурундеи. Они лучше знали как следует ухаживать за лошадьми, чего стоит при этом опасаться, а чего можно не бояться. Они спокойно выковыривали из копыт животных мелкие камни, грязь, соскребали с разномастных конских шей и крупов катушки пыли вперемешку с потом и сукровицей от ссадин. У тех лошадей, что имели подковы, они правили гвоздочки, а если подковы совсем никуда не годились, снимали их и откладывали до того времени, пока не будет возможности их починить в кузнице. Заодно всадники чистили и скребли себя и друг друга, раздевшись по пояс чесали из волос блох, стригли чубы, виски и бороды. Многие жевали лепёшки, сушёное мясо или сырое зерно. Они правили узду, сёдла, менялись припасами, шили, чинили одежду и обувь. Говорили все мало, никто не пел, не смеялся. Все воины были крайне утомлены и подавлены. За бобровыми хатками ниже по течению ручья, на берегу оврага лежали вповалку и отдыхали викинги. Большую часть дороги через ночной лес они проделали пешком, ведя лошадей с поклажей под уздцы. Сейчас их лошади беспризорно бродили вокруг, многие даже не освобождённые ещё от груза. Только неутомимый Ладри ходил вверх и вниз по склону и носил им от ручья воду в своём шлеме. Эта трогательная но бесполезная забота мальчика о животных была похожа на детскую игру из оставшейся далеко в прошлом спокойной жизни. Тем временем оправившись от избиения, устроенного Семиком, проповедник Драго вместе со своим братом Тихомиром удалились от оврага к толпе крестьян, окружающих место остановки их святой. Новгородские заложницы князя с помощью служанок отгородили себе тканью, натянутой на жердях, небольшое пространство, скрытое от любопытных взоров и расположились там на отдых. Служанки то и дело выходили оттуда то за водой, то за дровами, то за вещами к своим корзина и сундукам около лошадей. Кто-то в толпе очень красиво пел звучным женским голосом:
 
  Святая Ясельда непорочная, надежда простых и грешных людей.
  К тебе прибегаем мы ныне, ничтожнейшие из всех.
  Тебя почитаем за святость, тебя благодарим за милости,
  За то, что ограждаешь от ада, коему мы часто служили.
 
  Любим тебя, о Госпожа, достойная любви.
  А уж поскольку любим, то желаем всегда служить Тебе
  По мере сил делать все, чтобы была ты любима и другими.
  Тебе всецело доверяем, в руки твои влагаем спасение наше...
 
  Было видно, что Драго никак не может найти себе места после избиения, и что он сильно напуган. Тихомир ходит за ним и уговаривает принять свою судьбу как данность и испытание христианского терпения. Рагдай, поглядывая в ту сторону, не сомневался, что серб согласится изображать крестоносный отряд. Этот способ передвижения воинов под видом церковного отряда Рагдай увидел во время своего пребывания в Константинополе, когда обучался книгописанию, медицине и запрещённой там греческой философии. Тогда армянский отряд с крестами на щитах и одежде, в сопровождении священников в чёрных нарядах с золотыми крестами на груди, собирался и отправлялся в набег на аилы печенегов, прикочевавших без разрешения императора к северной границе Византии. Все городские отряды, гвардия, стражи пропускали беспрепятственно крестоносцев через любые ворота и препятствия, торговцы не смели просить с них плату за товары, а в харчевнях боялись даже заикнуться об оплате за еду и вино. За теми крестоносцами-армянами стоял как призрак кровавый палач - император Флавий Фока, а ещё благословение и деньги тогдашнего византийского патриарха Фомы I. Здесь же за как бы крестоносным отрядом Стовова будет стоять мнимое благословение Кёльнского архиепископа, друга короля франков. Но для того, чтобы обезопасить себя на несколько недель от лишних стычек с воюющими за Богемию и Моравию сторонами, этого могло вполне хватить.
  Стень всё ещё никак не мог выбрать курицу для гадания, пока подошедшие Семик и Рагдай не сделали этот выбор за него:
  - Да вот эта, большая, с чёрным пером в хвосте! - воскликнул Семик, выдирая из рук мечника вялую курицу, торжественно поднимая её над головой и направляясь к князю, - взрослая, хороша для волхования.
  - Ворожить он сейчас будет? - полюбопытствовали шатающиеся без дела неподалёку Оря и Резняк, - позвать воинов?
  - Нет.
  - Князь гадать желает без шума и толпы, как ему быть, что Велес скажет и на что Ярило намекнёт, - ответил Рагдай, - поход всё опаснее и труднее.
  - Чего гадать? Дело-то плохое... Как ручей в овраге переходили, видел я, что вода бурая была... Кровь это! - глухо сказал Оря и покосился на Резняка, - плохой знак, кровь...
  - Это глина взбаламученная, рыжая, вот и померещилось тебе кровь, - ответил кривич, - откуда её так много может быть, что как будто река кровавая течёт?
  - Да ладно, неужто я кровь в воде от глины не отличу? - угрюмо сказал стреблянин, - не маленький, кровищу видел достаточно в жизни.
  - Кровь в ручье? - кудесник Рагдай вытер ладонью влажный лоб, - да, дела вокруг творятся лихие, сидеть нам нужно тихо, как мышам под лавкой, на которой кот сидит.
  - Может недалеко мясо разделывают, забивают стадо на продажу или как добычу на колбасы? - высказал предположение Семик, - а пахнет так странно, будто протухло что-то, из-за цветов цветущих вокруг.
  - Кто скот-то весной забивает, когда он самый тощий в году? - спросил с удивлением Оря и указал пальцем на белую стену берёз, - это оттуда, куда ушли мои воины Алтус, Хилок и Скван, оттуда дует гнилью, будто рыбу старую коптят или шкуры, или смолу с чем-то жирным варят для обмазывания лодок снизу.
  - Правда?
  - Да, похоже, клянусь Матерью Змеёй! - при этих словах Оря дотронулся кулаком до груди, - оттуда крики воронья слышно иногда с порывами ветра, смолой пахнет, а дыма от костров над лесом нет и земля дрожит от копыт.
  - Она всё время дрожит от копыт, - ответил Семик, - тут вокруг полно конных отрядов, это-то понятно...
  - Может, мне попробовать сходить туда, вдоль оврага, надеть аварский халат - если дело припрёт я за авара сойду... - оглядываясь по сторонам спросил Рагдай, - шапку железную надену, а полтесков за аваров выдадим, а викингов за франков, если что...
  - Нет уж, ты уже впереди всех один раз на Одере оказался и после этого было сражение и куча людей погибла! - замахал руками на него Семик, - потом на короля лангобардов набросился и нас чуть не настигли разозлённые германцы!
  - Да он там решил нас схватить, этот король, - ответил Рагдай, - сколько раз можно об этом говорить? - он невесело усмехнулся и хотел было пойти в сторону варягов, посмотреть на то, как чувствуют себя раненые, особенно Гелга и Вишена, но Оря удержал его за рукав.
  - Скажи мне, кудесник, что ты говорил на дороге старшему дружиннику Торопу? Что он сделал вчера ночью такого, за что благодарил? - спросил он.
  - Тороп меня закрыл от стрелы, что пустил в упор аварский воин, подъехавший в темноте вплотную.
  - Как закрыл?
  - Щит поставил ловко и закрыл, а то убила бы меня стрела, - ответил Рагдай указывая рукой на статную фигуру Торопа, - ловкий он просто.
  Тороп в это время о чём-то вполне мирно спорил с бурундеином Мечеком около одной из коров, угнанных ранее у сербов и предназначавшейся по-видимому для принесения сегодня в жертву Яриле.
  - Это уже второй раз было. Несколько лет назад Тороп закрыл меня от стрелы в сшибке с аланами на Днепре у порога Эссоупи, когда с малой дружиной провожал меня с книгами и пушниной к морю, так что я его давнишний должник, - книжник выразительно поднял бровь и после этого двинулся всё же к викингам.
  Пока он к ним брёл, поглядывая на то на цветы под ногами, то на порхающих и поющих над головой радостных птиц, Семик принёс и показал Стовову курицу. Стоя под берёзой, они связали курице лапы, и князь одним взмахом ножа отрезал ей голову. Струёй брызнула кровь, тельце забилось в его руках. Другим движением лезвия князь вскрыл куриное брюшко. Птица всё ещё неистово билась и во все стороны летели кровавые брызги, а князь уже вынул и держал в ладонях крошечные внутренности. Он размял их пальцами и вгляделся в них. Его дружинники Стень, Семик, Резняк молча за ним наблюдали. Оря Стреблянин тоже был здесь.
  - Я вижу на печени чёрные точки, словно указание на то, что Ярило помнит о нас, - сказал наконец князь, поднимая на зрителей озадаченный взгляд, - к центру жизни птицы Ярило притронулся, чтобы поведать нам о множестве событий, ожидающих впереди, а чёрный цвет пятен, а не белый, говорит об их пользе для нас, о каком-то прибытке, а не о пустоте бесполезной!
  - Вроде бы в прошлом году перед ледоставом ты говорил, что чёрные точки к беде, - с сомнением в голосе проговорил Резняк, - и тогда курши с мещерой сделали набег у Аузы и скот угнали наш и у стреблян.
  - Это мой скот они угнали, успокойся, мой удел луговой по Аузе там, - ответил за князя Семик, - а та курицы белая былая, а это больше курица чёрная и знаки внутри у неё разные будут! И знаки на печени такие обычно редко бывают, и это явные чудеса, а то всё больше на кишочках шрамики и полосы встречаются.
  - Как-то так получается... - кивнул Стовов, - в общем, можете сказать всем нашим, мол гадание прошло удачно и есть благоприятный знак от Ярилы, что поход будет продолжаться благоприятно.
  - Да-да, - сейчас разнесём хорошую весть, - ответил Семик, - курицу потом сварим?
  - Может, зажарим?
  Отдалённо слышавший эти рассуждения Рагдай ещё некоторое время бродил среди цветущей растительности: папоротники, белокопытники, лунники, дровяники, астровые пышно заполняли солнечные прогалины леса, а насекомые тучей носились везде над ними, блестя на солнце крыльями и панцирями. Рагдай так засмотрелся на всю эту моравскую живность, что чуть не упал, споткнувшись о лежащее в траве седло. Теперь уже глядя себе под ноги, он прошёл между пасущихся частично рассёдланных лошадей, разгоняющих мух взмахами хвостов. Но всё равно чуть не наступил на руку Ацура, протянутую за какой-то травинкой. Ацур вместе с Ладри ползал тут на четвереньках. Он по-прежнему, как и утром, был бледен: вокруг глаз синие круги, на скулах пятна нездорового румянца. Его длинные тёмно-соломенные волосы слиплись и перепутались с паутиной. В бороде застряли листья и сор. Викинг выдернул из-под ног кудесника искомую травинку, обкусил белую суставчатую её оконечность, а верхушку отдал Ладри, чтобы тот положил её в свою матерчатую торбочку.
  - Вот, собираем травку для лечения, - пояснил Ацур, - показываю мальчишке как сделать целебное питьё, чтобы зубы в долгом походе не шатались и слепота куриная не наступала весной.
  - Так ты больше щавеля бери и подорожника, - усмехнулся колдун, - чего ты разрыв-траву-то набираешь?
  - Мы успеем всё что нужно взять, - ответил за учителя Ладри и его мелодичный голос напомнил Рагдаю о далёком детстве, братьях, сёстрах, которых увидеть теперь ему уже не суждено больше никогда.
  След от аварской верёвки на шее мальчика сделался за несколько дней из багрового слабо жёлтым. Молодая плоть быстро перерабатывала кровоподтёк и заживала. Опухоль на лице мальчика сделалась заметно меньше, только правая щека по-прежнему мокла сукровицей.
  Ацур нашёл ещё одну травинку, сунул её себе в рот, стал неуверенно жевать, морщась от горечи со словами:
  - Это трава, вроде, от ран помогает.
  - Да? - мальчик вытянул шею, разглядывая ничем не примечательное растение.
  - Умей найти её среди других трав, - назидательно сказал Ацур, - и талисман на шею тебе надо подобрать хороший, и был бы при тебе на Одере правильный оберег, он теплом или холодом своим указал бы тебе на опасность.
  - Да...
  - Может, замотать ему щёку чем-нибудь? - викинг вопросительно поднял глаза на Рагдая, - или так оставить?
  - Нет, пусть сохнет повреждённая кожа без всего, а под тряпкой загнить может, - ответил книжник, - слушай, а князь-то всё ещё гневается на тебя за побоище на реке.
  - Не думал я, что он такой злопамятный, - ответил викинг и скривив гримасу презрения.
  - Вы тоже все не без злопамятства, - Рагдай приподнялся на носках и обернулся, глядя через спины лошадей.
  Князь всё ещё стоял с куриными потрохами в руках, обсуждая что-то со старшими дружинниками. Семик показывал всем безголовую курицу. Рядом с ними быстро собиралась толпа кривичей, стреблян и бурундеев. Они обсуждали исход гадания. Цвет, количество пятен на печени птицы не на шутку всех взволновало, и объяснения возникли самые разные. Если бы перед князем и Семиком была просто толпа клязьминских, окских, московских селян, то можно было бы на них наорать и даже дать пару тумаков, чтобы прекратить пересуды о воле Ярилы, но собственным воинами, да ещё за тридевять земель, помешать было никак нельзя. Полураздетые, злые из-за бессонной ночи, не обладающие видением благ в этом походе, а только видящие постоянно меняющиеся толпы врагов, отрезанные от кораблей и понятного пути на Родину к своим семьям, воины начинали сомневаться в благорасположении Ярилы-Солнца. То ли князь не правильно говорил с богом, то ли жертв было мало, или не были приняты в качестве таковых пленные авары, умерщвлённые на Одере после битвы, то ли сбывалось проклятие старого колдуна-курша из поверия Тёмной земли. Это было древнее проклятье тяготеющее над их страной. Когда-то очень-очень давно, когда ещё не было Новой реки, соединяющей Балтийское море с Ладогой, а только узкое русло части Свири, между реками Волховом, Волгой и Окой ещё таяли остатки гигантского ледника, а всё пространство нынешней Тёмной Земли было покрыто морем и островами. Тогда-то с северо-запада по воде на лодках и плотах пришли в неё племена приморские и финские: чуди, лопарей, биармов, куршей, голиндов-стреблян, мещеры и мери. Ещё про славянские племена кривичей, вятичей, северцев, словен и росов никто нигде не слышал, они только-только задержались в Иллирии и Паннонии. Тогда на Воробьёвых островах, которые сейчас уже только горы над рекой Ауза, Неглимна и Москва, жили галамны, так они себя называли, и Мать Матерей была у них верховным божеством. Все они были в конце концов убиты пришедшими с северо-запада племенами, освобождавшими себе рыбные места, бобровые раздолья, заливные луга для скота и чрезвычайно плодородную чернозёмную, ещё не поросшую лесом землю для пашни. Последний колдун-голамн, был сожжён внутри сплетённого из прутьев огромного, в десять человеческих ростов, изображения Матери Матерей, построенного на Воробьёвых горах голядью и куршами. Умирая в страшных телесных мучениях и душевных муках, глядя на бескрайний простор вокруг, он проклял пришельцев и всех их потомков, предрёк бесконечные несчастья на этой земле, гибель всех начинаний от междоусобиц и нашествий, моров, голода и бесплодия женщин. Голинды-стребляне из поколения в поколение чувствовали на себе действенность проклятья. Сначала с северо-запада появились многочисленные мокши и эрзи. Они сильно потеснили стреблян. Когда вода совсем отступила и земли стало хватать всем и без войны, с юга пришли северцы и вятичи, а с запада кривичи. Опять началась война, болезни, неурожаи, землетрясения, падения комет и затмения. О проклятии колдуна-галмна снова и снова вспоминали. Многовековые попытки разных волхвов и колдунов его снять, как было ясно из продолжающихся несчастий, не удавались.
  Сейчас, сомневающимся в благоволении Ярилы людям Стовова, нужна была уверенность, защита от вечного страха быть брошенными на произвол судьбы без божественной помощи. Чистые, розовые и упругие внутренности курицы при ворожбе дали бы им представление о том, что бог наметил для них ровный, понятный и успешный путь. Нужно было как-то ещё объяснять странный вид печени, потому что простое объяснение их уже не успокоили.
  - Рагдай! - позвал книжника конунг Вишена, приподнявшись на локте на своих носилках, - подойди ко мне, мне уже лучше, хочется есть и пить, и даже петь, слушай как я уже могу:
 
  Друг мой, тебе я землю вручу и скот,
  И сокровища, сколько захочешь;
  По дюжине сотен людей и коней
  И столько же воинов вооруженных.
 
  Дам я дары каждому воину -
  Дороже у них не бывало подарков:
  Каждому дева достанется в жены,
  Деве же каждой я дам ожерелье.
 
  Серебром я тебя полностью покрою,
  Золотом звонким осыплю идущего.
  Так что покатятся кольца повсюду,
  Запрыгают монеты со звоном!
 
  Негромко пропел викинг, а сидящий неподалёку Эйнар, бросился к нему, чтобы не дать ему подняться.
  - Погоди, Вишена, не вставай, а то раны раскроются какие-нибудь внутренние! - Рагдай махнул рукой конунгу, - я сейчас подойду.
  - Рагдай, подойди, что-то интересное скажу! - Вишена улыбнулся и позвал ещё раз.
  Счастье, которое охватывает человека когда отступает из его тела боль, говорит о том, что счастье - это отсутствие боли телесной или боли душевной, отсутствие любых переживаний, вызывающих боль или сомнения, и такой путь отправляет нас прямиком в объятия просветления. Именно таким было сейчас ощущение конунга, вернувшегося в жизни и избавившегося от страшной боли во всём теле, преследовавшей его много дней.
  - Эйнар, не дай ему встать на ноги, ему нужен покой, - уже на ходу крикнул Рагдай, спешно направляясь назад к князю.
  Быстрым шагом, обогнув столпившихся воинов, кудесник встал рядом с ним. Стовов был мрачен. Рагдай увидел на его ладони рассечённое пополам куриное сердечко и желудок. Замешательство Стовова было понятным: сердце внутри было не розовым, а бурым, а в желудочке вились крохотные белоснежные черви. Кроме мелких камешков, зеленоватой массы и нескольких ячменных зёрен, там было стальное кольцо, размером с ноготь мизинца, от кольчужной рубахи. Видимо курица незадолго до того, как была посажена в мешок, склевала его с земли. Ничего близкого к знакам чистой и прямой дороги это явление части воинского доспеха не имело, а очень даже наоборот, выглядело зловеще. Рагдай, быстро оправившись от такого количества дурных предзнаменований в одном гадании, шепнул князю:
  - Если не хочешь, чтобы они сейчас взбунтовались и потребовали вернуться назад на родину, сделай торжественное лицо и скажи, что найденный металлический предмет является знаком захвата будущего богатства...
  Стовов поднял на Рагдая глаза, полные тоски и тревоги:
  - Если они узнают про кольцо от кольчуги и червей... Это знак скотского бога Велеса, пожирающего своих детей перед концом мира... Они знают про смысл таких вещей...
  - А ты не показывай им, - тихо ответил Рагдай, - прикрой рукой и побыстрее избавься от всего, и скажи им потом уже что-нибудь другое, и не стой как туман над болотом...
  - Брось потроха в ручей или наступи, пока все крутят головой, ну! - Рагдай незаметно ударил князя по ладони и кровавые кусочки едва не упали в траву.
  Стовов в нерешительности переминался с ноги на ногу. Рагдаю почудилось, что на глазах у него выступила влага. Ацур, понимая, что напряжение всё растёт и может вылиться в стычку или ссору из-за гадания, положил руку на плечо Ладри и отвел его на несколько шагов в сторону. Стовов распластал вдруг руки крестом, отчего белая с красной вышивкой льняная рубаха развернулась от наборного пояса к локтям, как парус корабля, и провозгласил торжественно:
  - Ярило и Стрибог благоволит нам, наши больные и раненные оправятся, в колодцах не будет яда, шаг коней будет ровным, добыча обильной, враг будет слабым от болезней, ржавчина возьмёт их мечи, всё будет хорошо, так говорит через птицу Велес и говорит Ярило с ним!
  Ему ответило зловещее молчание.
  Все видели, как кудесник пытался сбросить потроха на землю. Они могли быть растоптаны и измазаны землёй, и никто не смог бы убедиться, как они выглядели до этого, и как водится, проверить правильности толкования жреца-князя. Оря подошёл поближе, присел на корточки с выжидательным видом. Стребляне и кривичи зашептались, исподволь продвинувшись вперёд, оказались совсем близко. Кто-то из бурундеев побежал, огибая лошадей, к тому месту, где слышался сейчас голос Мечека, принуждающего воинов торопиться с водопоем и чисткой коней. Отовсюду раздались возмущённые голоса:
  - Надо звать воеводу Мечека, воеводу полтесков и викингов, и устраивать совет, определиться сообща как быть дальше!
  - Надо принести побольше жертв и ждать хорошего знака, прежде чем продолжать поход!
  - Надо принести кого-то знатного в жертву, иначе Ярило всех поглотит!
  - Надо принести в жертву князя!
  - Это их-за него нас преследуют несчастья!
  - Или Семика!
  - Всё будет хорошо! - рявкнул Стовов Багрянородец так, что лошади у оврага прижали уши и дёрнулись, - сам Велес мне сказал! Ярило мне сказал то же самое, послал в желудке птицы весть о том, что сытость ожидает нас всех впереди, а в сердце птицы он послал знак здоровья полнокровного и отсутствия любых страданий!
  Сказав это, и торжественно подняв над головой потроха, как бы показывая их всем, Стовов вдруг развернулся и со всего размаха запустил внутренностями в сторону ручья, на дно оврага.
  - Так пускай моравская вода примет моравскую птицу и утвердит приговор Ярилы для этой земли! - крикнул он при этом.
  - Э-эй! Князь! - зашумели кривичи, а стребляне переглянулись совсем уже недоумённо, - почему он нам не показал хорошенько требушицу-то? Что такое?
  - Ты зачем так сделал? - оправившись от неожиданности спросил князя Семик, делая несколько шагов к нему, - разозлить всех нас хочешь, за людей не считаешь?
  - Тише, тише, - сказал Рагдай, вставая между Семиком и князем, и разводя руки как препятствие для всех, - князь гадает как положено ему, он жрец Ярилы, а не ты!
  - Я жрец Ярилы и мне лучше знать! - подхватил Стовов слова книжника, - хочешь собрать дружину и поговорить об этом?
  - Так не делается, князь!
  - А я никого в дружине не держу, и в жрецах хожу по вашей милости, каждый может взять своих холопов, долю казны, и идти к другому князю и жрецу, хоть в Тёмной Земле, хоть в местных моравских землях!
  - Но...
  Князь медленно нагнулся, опустил обе руки, подобрал ими меч, но не повесил на пояс, а оставил в руках, немного выдвинув белый клинок, как бы осматривая его. Потом он поднял на всех недобрый взгляд и прорычал:
  - Ну, чего, кособокие, кто княжеского тела хочет попробовать, или забыли, как я могу не курицу только резать? Выходи сюда смельчак, и скажи что я не прав!
  Семик закусил губу, кривичи и стребляне попятились от неожиданного поворота дела. Сейчас всё могло закончиться тем, что князь вызвал бы первого попавшегося воина на судебный поединок для защиты своего доброго имени и неминуемо убил бы на глазах у всего войска, разрубил бы надвое, пользуясь своей легендарной медвежьей силой. Поставив таким образом всё на свои места, хоть и потеряв при этом безоговорочную поддержку, но получив до возвращения на родину полностью послушную и управляемую рать.
  - Что у вас тут? - послышался из-за спин толпы голос Мечека, - дайте пройти!
  Бурундейский воевода в сопровождении Вольги и Гелги, с трудом протиснулся к Стовову.
  - Кто не хочет есть, долго не живёт, - сказал Вольга, в очередной раз ставя всех в тупик поговоркой с глубоко спрятанным смыслом применительно ко времени и месту.
  Вдруг в той стороне, где отдыхали викинги, а за ними толпились христиане у матерчатых пологов Ясельды, послышался шум.
  - Стребляне возвращаются! Стребляне! - крикнул оттуда один из бурундеев, тыча пальцем в белую берёзовую стену леса, - что-то случилось!
  Было видно, как трое разведчиков бегут что есть сил, прыгая через упавшие сучья и стволы, не особо обращая внимание на секущих их кустарник. Сербы и викинги поворачивались к ним с любопытством, раненые приподнялись, чтобы лучше видеть. Стреблянин Алтус нёс в руке верёвку с нанизанными на них странными предметами, не то шляпками грибов, не то кусочкам рыбы или маленькими существами. Но больше всего это было похоже на гирлянду из отрезанных человеческих ушей.
  Весь стан войска приумолк. Вдруг громче сделался шум ручья, ему ответили шуршание на ветру кроны деревьев, обнаружил себя звонкий дятел, саранча стала скрежетать лапками и крылья по другую сторону оврага, появился назойливое жужжание оводов. Перед лицом Рагдая промчалась пара стрекоз, яростно треща сверкающими на солнце крыльями. Травы источали густой, медвяный запах, тень отозвалась пряной прохладой. Далёкий вороний гомон сделался отчётливей из-за порывов ветра. Стребляне и кривичи, столпившиеся из-за ворожбы, разошлись пошире, уже не образовывали плотную толпу. Оря Стреблянин поднялся на ноги, испытующе глядя то на Стовова, то на Рагдая, а те смотрели на приближающихся разведчиков.
  - Сейчас и посмотрим, что говорили внутренности птицы! - сказал он.
  - Всё будет так, как князь предсказал! - ответил Рагдай и с усилием улыбнулся.
  - Раз такие ведуны как ты говорят, что всё будет хорошо, ладно, но отчего обряд порушили, не дали посмотреть желающим?
  - Так было надо. Тут люди чуждой веры рядом, монах из Кёльна, мог своими богами и святыми спугнуть удачу нашу, - ответил кудесник первое, что пришло ему в голову, - мог подсмотреть, словом и помыслом исказить послание Ярилы.
  Оря просветлел и было понятно, что такой ответ его вполне устраивает. Он с силой хлопнул Рагдая по плечу, выбив пыль из свиты, скинул свою волчью шапку с мокрого лба на затылок и сделал несколько шагов навстречу разведчика
  - Ну что, братья стребляне?
  Рагдай и Стовов переглянулись, и оба сказали друг другу взглядами о том, что, скорее всего несчастная ворожба завершилась и можно больше не опасаться за возможный бунт.
  Между воинами, уже забывшими о ворожбе, проскользнули трое стреблян. Было видно, что они бежали долго и как могли быстро. Они тяжело дышали, рты их были раскрыты, глаза вытаращены. Хилоп упал от усталости, но тут же вскочил, словно ужаленный гадюкой.
  - Там! - сказал Скван тыча себе за спину пальцем, - злой подземный змей Валдутта пришёл и убил их всех. Близок разрыв Алатырь-камня, крушение небес и провал всей земли в пустоту!
  - Предсказанное сбывается? - шепнул книжнику Семик, - или наоборот, не пойму.
  - Толком рассказывай! - Стовов ухватил за шкуру Сквана, - что за уши у вас на верёвке? - и стреблянин повалился на землю от рывка, тяжело дыша.
  - Это? - поднял на вытянутой руке свой страшный груз из десятков человеческих ушей, спросил Алтус, - это мы нашли на поле с мертвецами.
  - Ой, уши! - воскликнул сдавленно Ладри, - и маленькие и большие!
  - Ну! - князь тряхнул Сквана, - говори!
  - Там поле мы нашли, где множество убитых лежат, решили вернуться и всё рассказать! - сказал Алтус со странной лихостью, остановив на Ладри свои расширенные зрачки.
  Князь повернулся к Оре, но тот только пожал плечами, потом князь повернулся обратно к Хилопу и Сквану.
  - Ну? - повторил он вопрос.
  - Много там их, лежат как умерли, земля чёрная, большие вороны сидят и стаи ворон кружатся, много, глаза мертвецам клюют, всё там выглядит как волхвы предрекали про разрыв Алатырь-камня... - пробормотал Хилоп.
  - Чего ты так мертвецов испугался? - с удивлением посмотрел на соплеменника Оря, - ты же знатный охотник, медведя вдвоём с сыном брал на рогатину не раз, бился и удавкой валил, что тебе какие-то мертвецы чужие? И ты, Скван, в одиночку по лесу проходил всю Мещеру...
  - Духи пострашнее медведей...
  - А если дух ещё и в медведя вселится... - послышались голоса.
  - Это другое... - Скван осторожно высвободился из руки князя и отполз в сторону.
  Оря взял у Алтуса связку отрезанных ушей осмотрел её как охотничью добычу, потом снова вернул стреблянину и спросил:
  - Хилоп, ты внятный охотник, наверное самый умный из них, скажи, что там было?
  - Посечённые мечами, пробитые копьями и топорам там, земля чёрная от крови, словно крылатый змей Валдутта там устраивали пиршество перед тем как отправиться спать в своё подземное царство, - сдавленно ответил Хилоп и схватил Орю за шкуру на груди, словно напуганный ребёнок за одежду отца, - мы близко не подходили, боялись чтоб на гиблое место не ступить и проклятье с собой на нас всех не перекинуть, да ещё птицы чёрные, огромные кинулись к нам, видать и впрямь ныне Алатырь в степи сухой треснул!
  - Ты чего это? - Оря высвободился от рук товарища, - совсем струсил?
  - Там много посечённых, целое поле, никто из нас такого раньше не видел, клянусь Матерью Матерей, - снова заговорил Скван, поднимаясь на ноги и отряхиваясь, - видать на место гиблое они там зашли и погибли все до единого.
  - Просто на них кто-то напал, - сказал спокойно Рагдай, - какое-то войско.
  - А на кого они похожи, эти убитые? - спросил Оря, - это сербы, хорваты, моравы?
  - Нет, восточные какие-то, похожи на аваров, но там женщины, дети старики, - ответил Скван, - там кибитки с волами, ослы, лошади бродят, козы и бараны бегают без присмотра.
  - То ли битва там была, то ли обоз кочевников в засаду попал, - заключил Рагдай, - при чём тут Валдутта?
  - Валдутта всегда при чём...
  - Чего делать-то надо нам?
  Все обернулись к Стовову, но он только почесал затылок:
  - Тут надо поразмышлять, угрожает нам что-то и нужно быстро что-то делать, или наоборот, затаиться и ничего не делать.
  Он начал расхаживать вдоль оврага среди шёпота и гулких обсуждений создавшегося положения: в окружении разных противоборствующих отрядов в охваченной войной стране, сами подвергшиеся прошедшей ночью нападению, рать Стовова всегда была в опасности. Сейчас для войска Стовова из Тёмной земли не было безопасного продолжения похода или спокойного места в Моравии, где можно было бы ждать возвращения из Фракии разведчиков Хетрока.
 
 
 
 
 
   Глава четырнадцатая
 
   РЕШЕНИЕ СУДЬБЫ
 
  Викинги поднялись со своих мест отдыха, подбирая оружие и одеваясь. Они стали подходить ближе к образовавшейся во время обряда гадания толпе воинов. Пока князь размышлял, что же предпринимать дальше, Мечек велел звать тех своих людей, что у бобровой запруды набирали в меха воду. Он так же распорядился раненых и хворых снести в одно место, а лошадей вокруг них выставить кругом для возможной обороны. Судя по его приготовлениям, он считал, что в ближайшее время они могут подвергнуться внезапному нападению. Бурундеи начали кидать на своих коней седла и готовить сбрую. Оря велел одному из своих молодых стреблян залезть на самую высокую берёзу и оглядеться. Ничего кроме верхушек деревьев вокруг наблюдатель не увидел. С разных сторон в небо поднимался чёрный дым горящих селений, но что-это были за селения и кто их сжигал, было не понятно. Множество других дымов от кузниц и смолокурен странным образом смешивали картину мирной жизни многолюдной и благодатной страны с опустошением войны. Небольшой участок реки Моравы, видимый с дерева, сиял на солнце. Несколько раз по нему вниз по течению пришли плоты со сплавщиками с лесных вырубок, а вверх по течению несколько небольших рыбацких лодок.
  - Судьба и Ярило ведут нас по дороге жизни, и нужно посмотреть нам самим, что там с этими убитыми на поле смерти! - сказал наконец князь останавливаясь, - сейчас получается, что нам придётся их обходить по широкой дуге, идя вдоль оврага, а это совсем плохо, и этого бы не хотелось делать, когда авары прямо за лесом.
  - Я бы никуда вообще не ходил, а остался здесь, - сказал Рагдай, - я чувствую, что не к добру будет эта твоя поездка!
  - Нет, ты хочешь здесь остаться у оврага и всё войско держать у труднопроходимого кромна, и если из рощи на нас нападут, мы все в овраге окажемся как в могиле, - воскликнул Семик, - иди, книжки пиши лучше книжки!
  - Зато с другой стороны кромн оврага будет нашей крепостью!
  Стовов поглядел на Семика. Тот пожал плечами, а потом кивнул. Князь вздохнул и крикнул, подбоченившись в своей нарядной рубахе:
  - Коня мне ведите, гридни, давайте доспехи! Со мной пусть поедут мои выводы Мышец и Тороп, книжник Рагдай и от викингов Ацур, серб Тихомир, Оря Стреблянин с пятью охотниками и полтеск Вольга с десятком своих лучших воинов!
  Князь выставил вперёд руки, на которые Тороп тут же накинул шерстяную вышитую свиту, Ломонос поверх неё надел на князя войлочную безрукавку. На неё они надели через голову князя кольчугу и зашнуровали её на груди. Надели на руки князю наручи, а на ноги поножи. Потом опоясали его пояс широким наборным ремнём с княжеским мечом в кожаных ножнах с золотой чеканкой и большим медвежьим ножом в таких же красивых ножнах. От стального защитного зерцала на грудь князь решительно отказался.
  - Может и битвы никакой не случится, чего это железо на себе возить? - сказал он Семику, - пусть в сундуке полежит пока, а то от него у меня всё время потом спина болит.
  Себе на голову князь уже сам надел соболью шапку, взял подмышку свой островерхий шлем с позолоченной маской и кольчужной бармицей. Семик кивнул ему в знак согласия и возложил на его плечи длинный княжеский плащ багряного цвета, с расшитым золотом подолом. Плащ он застегнул через вышитую канву на правом плече князя золотой пряжкой, оставляя полностью свободной правую руку. Мышец с Торопом тоже надели кольчуги с помощью собственных гридней, опоясались мечами и приготовили шлемы. Все призадумались над тем: брать с собой щиты, копья, топоры и булавы, или не брать. Сойдясь на том, что бой принимать они в любом случае не будут, да и не станут мертвецы на них нападать, а для отступления тяжёлое оружие будет только во вред, они решили тяжёлое оружие не брать, а ограничиться мечами, которыми можно колоть и резать, и рубить не сильно защищённого врага, разбойника или несговорчивого встречного путника.
  - Поглядим, что за напасть поблизости обитает! - сказал князь, - ну-ка, коня уже ведите, холопы неповоротливые!
  Подвели княжеского вороного коня, уже осёдланного, недовольно косящегося на происходящее вокруг. На чёрной, красиво лоснящейся шкуре были едва заметны многочисленные ссадины и царапины, полученные во время ночного отступления через лес. С помощью Ломоноса князь влез в седло, поёрзал на нём, устраиваясь поудобнее и, снова найдя глазами своего старшего мечника, повелительно ткнул в него пальцем:
  - Семик, наказ мой такой: если я до темноты не вернусь, иди со всеми людьми мне на выручку, а если сгину я, возвращайся к кораблям, жди Хетрока семь дней и ночей. Если к исходу срока его не будет, грузись на корабли и возвращайся вместо со всеми в Тёмную Землю к моей жене Беле, она там будет править. Ну, чего встали, кони ваши где?
  Кривичи подвели осёдланных коней Торопу и Мышецу, Рагдаю и Крепу. Полтески с Вольгой во главе уже стояли неподалёку, молча наблюдая за происходящим.
  Влезши в седло, Тороп крутанул коня на месте, поднял на дыбы, пробуя, как тот слушается, успокаивая, похлопал по лоснящемуся крупу ладонью.
  - Понимаю полтесков за их страстную булгарскую любовь к лошади, - сказал мечник, - это удовольствие как с женщиной, не то что пешее косолапство! Оря! Идите с Тихомиром и разведчиками вперёд, крепитесь, волками голодными бегите впереди, первого живого по дороге захватите и всё узнайте, что там впереди ждёт. В сшибки и погони не смейте встревать, в случае чего нужно кричать нам три раза двумя воронами как условный знак, и мы будем знать, что это вы рядом!
  - Да! - сдавленно ответил стреблянский вождь, с трудом и неловко залезая на свою лошадь, - будем осторожны, раз уж Скван, Хилоп и Алтус так перепугались простого ожерелья из человеческих ушей!
  - Да, да, идите уже, - кивнул Стовов, блестя глазами и наблюдая, как стребляне неуверенно садятся в сёдла и начинают трусить совсем не лихо в сторону берёзовой рощи, скрывающей пологий спуск к Мораве, откуда недавно вернулись трое разведчиков. Серб Тихомир с понурым видом двинулся за ними, и было видно, что ему сейчас меньше всего хотелось отправиться с разведчиками на поле мертвецов. Его немолодое, морщинистое лицо с большим красным носом, после прошедшей ночи стало ещё более старым, а красные от бессонницы глаза беспрерывно слезились.
  Именно в это время Ацур и Ладри, вместе с Рагдаем и его слугой, уже в сидя в сёдлах, с удивлением и тревогой обратили внимание на происходящее около стана викингов. Там все воины оставили свою обычную в походе починку обуви, одежды и оружия, еду и сон. Все викинги были на ногах и возбуждённо переговаривались, собравшись вокруг конунга Вишены Стреблянина, или Вишены Галана, как они его ещё называли между собой. Вишена стоял между ними вполне самостоятельно, даже не пошатываясь уже от слабости. Это был уже не умирающий, с синими губами и потухшим взором, с трудом пьющий из миски воду скупыми глотками, это снова был статный молодой мужчина, с густой рыжей бородой и усами, светлыми ресницами и зелёными умными и насмешливыми глазами. На нём снова была, несмотря на жару, кожаная чёрная рубаха, надетая поверх шёлковой, с вышитым воротом, широкие синие шерстяные штаны со множеством складок, схваченные на голенях ремнями, удерживающими полусапоги.
  - Конунг наш совсем выздоровел! - слышались радостные крики, - да здравствует конунг Вишена! Да здравствует Ясельда!
  Кто-то запел по-свейски и все подхватили любимую в Скании и Норрларде песню неизвестного скальда, подходящую для этого случая:
 
  Крепкий окрепнет, услыхав его волшебную поступь,
  Даже земля затвердеет от ласк его солнечно-диких!
  Станут алмазами его слова и золотом его мысли,
  Горностаевой шубой станут вокруг грубые рубища...
 
  Петь начали Эйнар с Гельгой и Биргом, и так красиво у них выходило, особенно контраст низкого баса Гелги и высокого звонкого голоса Бирга, что все остальные викинги невольно втянулись в пение. Пели все, даже те, кто плохо знал слова и заменял их мычанием или распевом одного слога, и те, кто вовсе петь не умел, а просто мычал или, скорее, ревел:
 
  Вовсе неправда, что теплым летом зима отступает
  В северный край, она всегда рядом как смертная хворь выжидает,
  В поднебесье скрывается она ледяном, пока лето бродит,
  Среди журчащих ручьёв, зелёных лесов и пёстрых лугов!
 
  Руки зимы землю вращают, от мощи тех рук полюса трещат,
  И всё на земле дрожит от страха, кроме солнечных слов,
  Что к небу близко, и кроме алмазной крепости его!
  И только враги его не расстаются с зимой никогда!
 
  Вместо припева между куплетами, все они вместе выкрикивали:
  - Наш конунг снова с нами! Э-э-э-эй! Наш конунг снова с нами! Э-э-э-эй!
  Потом произошло то, чего никто не ожидал и не был готов: Вишена уверенно направился к тому месту в роще, где были растянуты горизонтально на шестах полотна для укрытия заложниц от любопытных глаз. Он всем своим лучезарным видом показывал желание принести благодарность своей спасительнице Ясельде за чудесное избавление от смерти. Рассказы книжника Рагдая о том, что иногда люди могут очень долго находиться в состоянии, внешне неотличимой от смерти, но при этом быть живыми, а потом возвращаться из забытья, не оказали над конунгом действия. Примеры, приведённые книжником из свой жизни и даже из жизни некоторых людей Тёмной земли, знакомых Вишене, и имевших похожие проявления временной потери признаков жизни, тоже не помогли. Зато уверенность суровых и простых душой викингов, многие из которых не знали значения даже простейших рун, но зато помнили бесконечные хитросплетения жизни северных богов и их германских братьев, где бессмертие, смерть и воскрешение в разных проявлениях встречались как само собой разумеющееся, и часто плохо различающих жизнь героев саг и жизнь людей настоящих, была на высоте. Они ничуть не сомневались, что ясноокая словенка своим прикосновением воскресила их конунга из мёртвых. Даже если кто-то из опытных воинов и мореходов, торговцев и разбойников, вроде Гелги или Вольквина могли усомниться в этом, они ни в коем случае не хотели смущать своими сомнениями молодых викингов, желающих, чтобы об их конунге, а значит и о них, скальды тоже сложили бы интересные сагу, чтобы рассказывать её на пирах, онемевшим от восхищения, ленивым и трусливым хевдингам. И пусть этот поход за золотом небесных королей из неведомой страны на востоке ещё не стал легендарным, но история молодого викинга-галана и дочери словенского ярла уже вполне могла вдохновить кого-то на создание песни о любви. При всём при том, никто, даже Рагдай, не могли отрицать божественной женской красоты Ясельды. Если женщины Норрланда, Скании, а тем более Лапландии были ниже ростом, шире в кости, уже в юном возрасте их стоячие груди начинали опадать, не прекращая при этом расти, а мылись, причёсывались и удаляли волосы на теле они от случая к случаю, когда не падали от усталости с ног или был излишек горячей воды от приготовления пищи и стирки, то с пленными словенками с Волхова всё было иначе. Дочери Водополка Тёмного, казалось, только и занимались тем, что ухаживали за собой сами и с помощью служанок. То-ли их далёкая, тёплая Дунайская прародина, ещё до Гнезда, и тем более до прихода на Волхов и Ладогу, богатая ручьями и реками, научила их постоянно пользоваться водой, но они мылись постоянно. Любой привал или остановка использовались ими для того, чтобы добыть и нагреть на костре чистую воду. Большую часть их поклажи, кроме одежд, составляла зола и вываренный свиной жир. Смешивая их с горячей водой, они получали тягучую мылкую мазь. Они наносили её на тело, скребли кожу дощечкой или обратной стороной костяного гребня, и смывали мазь вместе с впитавшейся грязью. После этого они наносили на тело еловые и цветочные масла, благоухающие лесом и лугом, и из греческих драгоценных пузырьков иногда добавляли восточные ароматы. Если северянки, за исключением может быть Маргит, дочери ярла Эймунда из Викхейля, хранили свои шёлковые юбки в основном в сундуках, и предпочитали носить в обычные дни тяжёлые сине-коричнево-чёрные шерстяные, иногда льняные ткани редкого плетения, эти благородные словенки носили нижние юбки всегда только шёлковые, а верхние льняные: белые, жёлтые и голубые, расшитые серебряной и золотой нитью по подолу и рукавам, или красными узорам по белому льну. Волосы он расчёсывали постоянно, как только было время, особенно после мытья, так что волосы их никогда не слипались в колтун, и не имели сора и насекомых. Они блестели и красиво вились. Бронзовыми и костяными щипчиками, служанки выщипывали часть бровей княжнам, создавая ровные и красивые полукружия над глазами. Судя по вздохам и вскрикам, иногда доносившимся из-за полотняных занавесей, то же самое они проделывали со всем остальным телом, как того требовала греческая и византийская мода:
  - Ой, больно! Погоди, дай дух перевести! Погоди, Нежа! Мойца, Миленка, воды холодной дайте!
  Все эти тонкости жизни придавали и без того прекрасным сёстрам ореол некоей божественности, потому что всё, что имеет божественное происхождение, по мнению викингов, должно было быть красивым. Например - скалы фиордов на заре. Всё не божественное должно быть безобразно, например - разлагающееся тело убитого зверя. Если Ясельда и Ориса были красивыми молодыми женщинами, то они вполне могли обладать божественной силой - так думали все. Поэтому, когда Вишена направился к княжнам, большая часть викингов с пением направились следом за ним:
  - Наш конунг снова с нами! Э-э-э-эй! Наш конунг с нами! Э-э-эй!
  Рагдай, Креп, Ацур и Ладри с тревогой видели, как навстречу викингам встают из травы сербы и хорваты, окружавшие место остановки Ясельды. Появившаяся среди них фигура хитроумного проповедника Драго, теперь уже нёсшего миру, по настоянию Рагдая и Стовова, весть о появлении в Моравии святой Ясельды, несколько успокаивала, но всё могло произойти. Подойдя к тканой занавеси, Вишена крикнул сквозь неё по-словенски:
  - Прекрасная Ясельда, это полный сил Вишена, пришедший благодарить свою спасительницу за чудо избавления от смерти!
  Ответа, однако, не последовало, только за занавесом смолкли женские голоса.
  - Святая Ясельда отдыхает сейчас, храбрый воин, - подойдя к Вишене сказал Драго, - ей не нужно мешать!
  - А ты её страж? - оглядывая серба с головы до ног, спросил конунг, - это кто тебе сказал?
  - Это Господь наш Иисус Христос мне сказал! - гордо ответил христианин, - голос Его звучит в моём сердце день и ночь, это Он ведёт меня дорогой веры и душа моя льнёт к Его свету! К тому же твой друг Рагдай так тоже считает, и он особо просил меня отдаться делу и хранить святую деву.
  Из-за занавеси показалось бледное лицо служанки Миленки, и девушка сказала, обращаясь к конунгу и стоящему за его спиной Эйнару и Гелге:
  - Госпожа просит вас немедленно уйти отсюда, она не хочет больше никаких поединков и драк между верующими.
  - Но Ясельда, покажись хоть на мгновение! - воскликнул Вишена, - я видел на краю смерти видение, сообщившее, что ты - судьба моя!
  Отстраняя Миленку, в просвете тканевого полога, появилась Ориса. Девочка была в просторном плаще, скрывающем её голову, плечи и всю фигуру частыми складками белёного льна. Только благородное бледное лицо с огромными, как у старшей сестры, бирюзовыми глазами было доступно взорам.
  - Уходи, - сказала она Вишене, - сестра просит тебя уйти, она не хочет твоей ссоры со Стововом из-за неё, и не хочет, чтобы её выкупали у князя как рабыню.
  - Почему? - искренне удивляясь спросил Вишена, - это же от чистого сердца!
  - Мы не рабыни, мы свободные дочери славного князя словен Новогорода-на-Волхове! - послышался из-за колеблющихся от дуновения тёплого весеннего воздуха, голос Ясельды, - если нас убьют или надругаются над нами, отец и братья отомстят, а если вернут, то получат выкуп или войну за нанесённые обиды, тут уж как поведётся, а лучше, если Стовов просто добровольно вернёт нас отцу и матери!
  - Благоверная сестра Ясельды! - воскликнули несколько сербок с грубыми, мужскими чертами лица, выходя из-за спины Драго, - попроси сестру выйти к нам хоть на мгновение!
  - Я никакая не благоверная! - воскликнула девочка, отшатываясь от грубых, растопыренных в её направлении пальцев с обломанными, обкусанными, грязными ногтями селянок, - оставьте меня!
  Она скрылась за отворотом занавеса, а Миленка окончательно закрыла его. И в этот момент, Вишена поймал на себе взгляд Стовова, проезжающего мимо вслед за разведчиками-стреблянами.
  Некоторое время они смотрели друг другу в глаза. Ни тот, ни другой не забыли, как их корабли встретились у Моонзунда несколько месяцев назад для совместного похода, затеянного Рагдаем, как произошедший по обычаю обмен подарками тогда едва не вылился в кровавую стычку. Помнили они и о ссоре из-за опеки над Ясельдой, и о поединке Ацура и Торопа за право ею обладать. И даже первую их встречу несколько лет назад в Тёмной земле около Москвы-реки, когда Вишена ещё не был конунгом, а скитался как беглец вместе с верным ему Эйнаром, спасаясь от убийц, а Стовову нужно было обязательно утвердиться у реки Москвы, Клязьмы и Аузы, чтобы обезопасить от набегов стреблян и мокши свои поселения вдоль Нерли. Проезжая мимо конунга, князь постепенно поворачивал голову назад, пока не стал смотреть совсем уж через плечо. В это время, сербы и хорваты, собравшиеся вокруг Драго, что-то долго им до этого говорившего, снова запели, невзирая на все запреты и призывы соблюдать тишину. Они почему-то причудливо смешивали в песне славянские и немецкие слова, видимо плохо зная ещё молитву. Их простодушные мужские, женские, детские, молодые и старые лица светились счастьем и покоем, как будто бы они уже нашли своё царство небесное, так ими желаемое несмотря на реалии, окружавшие их. Проповедник им подсказывал слова песни, сам путая два языка, махал руками, показывая, когда нужно набирать воздух в грудь, а когда тянуть слоги:
 
  Вместе стояли прямо мы, словно колосья спелые,
  Слыша отовсюду угрозы и слова несправедливые и злые,
  Были пред Богом единым и справедливым во всём правыми,
  Чисты телом и духом пред всем миром и перед Ним были.
  В край светлый, любимый, дорогой и солнечный идём,
  Со светлой придём мы песней к прекрасным воротам Твоим.
  Там, где нет слез и горечи, вечно мы будем вместе...
 
  - Князь, он ничего ещё не нарушил, - наклоняясь в седле к Стовову, тихо сказал Рагдай, - зачем так вызывающе смотреть на конунга, для новой ссоры что ли?
  - А чего он опять лезет к моей Ясельде? - отвернувшись, наконец от стоянки заложниц и Вишены, спросил его князь в свою очередь, - мало ему?
  - Он просто хотел её поблагодарить! - ответил книжник.
  - Знаю я эти кобелиные штучки, - проворчал Мышец, - подобраться бы поближе к сучке...
  - Да, между ними что-то есть, прямо глаза у обоих горят, когда смотрят друг на друга... - сказал Ломонос, согласно кивая головой и выпячивая нижнюю губу.
  - Он просто хотел поблагодарить её за спасение! - сказал по-славянски Ацур, ехавший сейчас следом за кривичами, - это благородное желание.
  - Не оказался бы он мёртвым, если бы его хранили боги в бою, - проворчал князь, - если он не умеет сражаться в битве, зачем он тогда вообще пошёл в военный поход?
  - Обидные слова говоришь, ярл, - ответил спокойно Ацур, - если бы мы не удержали в битве на Одере ту тропу, авары вышли бы на открытое место из теснины и задавили бы вас на реке своим количеством, и отличным вооружением, расстреляли бы вас в упор из своих тугих луков.
  - И он прав! - в поддержку слов викинга, сказал Рагдай, - северяне действительно спасли всё дело, в том числе и закрыли выход врагам к стоянке всех наших кораблей.
  - А-а-а... - произнес Стовов, - вечно ты за него заступаешься, книжник, забыть не можешь свой с ним поход к Матери Матерей в Мещеру.
  - Просто я хочу, чтобы вы не поссорились окончательно до того, как я получу своё Золотую лоцию небесных королей, - улыбнувшись ответил Рагдай, - а потом хоть сожгите друг друга живьём!
  - Потом князь получит гору золота и будет добрым, - таким же тоном сказал Креп, поддерживая шутливый настрой хозяина, призванный смягчить напряжение, - сейчас посмотрим на поле мертвецов, вернёмся на стоянку и принесём в жертву Яриле отличную корову.
  - И жаренное священное мясо наполнит нас божественной силой, - закатывая глаза к ясному голубому небу, произнёс Ломонос, сразу позабыв о викингах, обидах и взаимных кознях, - и сербку я себе среди христиан присмотрел уже на ночь молодую...
  - Смотри, заразишь свой отросток через её распятие, - тоже отвлекшись от злых мыслей сказал Стовов, - может не надо тебе позорить себя перед своими жёнами и наложницами, когда вернёшься?
  Все засмеялись этой удачной шутке князя, и даже Ладри начал улыбаться, хотя не понял сказанного по-славянски. Посмеиваясь, и больше не возвращаясь к опасному разговору, они постепенно углубились в берёзовую рощу, наполненную солнечным светом, пением весенних птиц, жужжанием насекомых, запахами костров и тёплой земли.
 
 
 
 
 
   Глава пятнадцатая
 
   ПОЛЕ МЕРТВЕЦОВ
 
 
  Стребляне ехали далеко впереди, уже едва различимые в берёзовом лесу. Через сотни две шагов, уже совсем потеряв место привала из виду, Стовов двинул вперёд Мышеца и Торопа, чтобы не потерять совсем стреблян из виду. После спора о Вишене и Ясельде, разговор больше не ни у кого не получался. Все молчали, думая каждый о своём. Только Ацур, начал было объяснять Ладри разницу между простым луком из ясеня и составным луком из ясеня, берёзы и рога. После того, как мальчик запутался в способах приклеивания рыбьим клеем пластин из разного материала для получения большей упругости оружия, а значит большей силы выстрела, Ацур тоже замолчал. Следом за ним ехал Стовов с Рагдаем и Крепом. Стовов говорил себе под нос что-то о глупости викингов, своим пением возбуждающих ревностные чувства у христиан, и о глупости христиан, своим пронзительным пением раскрывающих врагу местоположение войска. По крайней мере Рагдаю показалось, что князь бурчал именно об этом. За ними следом ехали полтески. За их спинами наконец наступила тишина, пение смолкло и только звуки весеннего леса витали вокруг. Потом стало казаться, что и радостные звуки природы стали стихать, и даже ручей как будто остановился, перестал шелестеть ледяной водой. Впереди по-прежнему вяло тюкал по пустому стволу невидимый дятел, деловито и знойно звенела в траве саранча. Монотонно, как скрип старого колеса повозки, подавала голос старая кукушка. Вдруг, невесть откуда, перед копытами лошади Ацура появилась лисица. Она была толстобрюхой, словно беременной, в зубах её был бурый кусок мяса, облепленный мухами. Белая морда лисицы была испачкана грязью и кровью. Было понятно, что она только что лакомилась большой добычей, потому что в её зубах был такой большой кусок плоти, что он вряд ли мог принадлежать грызуну или птице. Лисица, пьяная от еды и крови, прошла прямо под конскими ногами, и шарахнулась в сторону только перед конём Стововом. Однако она не убежала, как обычно поступила бы лисица при встрече с людьми: она бросила окровавленный кусок мяса перед собой, хрипло и зло тявкнула. То ли так она пыталась отпугнуть всадников, то ли сделала предупреждение своим детёнышам, скрытым неподалёку, чтобы они сидели тихо. Потом лисица схватила свою добычу, пятясь отошла от людей, развернулась и неспешно удалилась в заросли, пренебрежительно качая пушистым хвостом. Князь, полуобернувшись в седле, зачарованно проводил её взглядом.
  - Нет, ну вы видели таких наглых лис? - сказал он удивлённо и уставился на Рагдая, тоже следившего за странным поведением животного, - это чего, знак нам какой-то подаёт здешний бог скота Велес?
  - Лисица весной, бегающая на виду, не примета, - ответил кудесник, отрицательно мотая головой, - лисица голодной весной под ногами - не примета, вот если сытой осенью она появляется воочию, то что-то идёт не так!
  По мере движения в сторону Моравы, характер леса изменился. Это уже был не молодой берёзовый лес, белый, солнечный и прозрачный, где не было деревьев старше пары десятков лет. Берёзы здесь встречались огромные, толстые, с корявыми, почерневшими сучьями и похоже, видели они не одно поколение людей. Их листва почти полностью перекрывала небо и солнце. Редкие солнечные лучи, проникающие в сумрак, казались наклонными мостами в какой-то другой мир. Множество сухостойных деревьев, убитых жуками и короедами, а также тенью от более высоких соседей, во множестве стояли тут и там. Если бы умершие деревья стояли в более разреженном лесу, их давно бы повалил ветер. А так они потеряли только ветви и теперь были похожи на призраков. Часть сухостоя всё же упало, образовав во многих местах непроходимые естественные завалы. Их приходилось подолгу объезжать, и путь, ранее проделанный пешими разведчиками теперь увеличивался для всадников в несколько раз. Кроме сухостоя, вокруг было множество лежащих в траве древних гнилых и мшистых стволов. Они во множестве поросли полукруглыми древесными грибами, похожими на лезвия топоров. Вся земля была усыпана мелкими и крупными ветвями, высохшими в тёплом воздухе, корой. Всё это постоянно, предательски хрустело и щёлкало, из-за чего двигаться бесшумно было совсем невозможно. Везде было полно старой паутины, мошек и мух. Ехать по такому лесу пришлось долго, и князь уже начал терять терпение. Наконец, деревья перестали уже стоять плотной стеной и появился подлесок. Он состоял из кустов расцветающего, благоухающего дикого миндаля и акации. Так же тут попадались заросли бузины и волчьей ягоды. Странные, случайные здесь невысокие ели, смотрелись чёрными пятнами среди буйства белых и розовых соцветий. Травы вокруг были невысокими, но густым и душистыми. Множество цветов украшали их. Везде было множество цветов земляники. Земля под ковром из травы была твёрдой, каменистой. Лошадиные копыта иногда били в неё, как в деревянные мостки. То и дело среди зарослей были видны мшистые валуны, похожие на сгорбленные спины уснувших вечным сном великанов. Стебли травы вокруг них то и дело подрагивали - их тревожили змеиные выводки. Если раньше свежеизломанные ветви, лохмотья коры на берёзах, иногда сочащиеся соком зарубки, встречались редко, и только изредка встречались проплешины истоптанной травы, не нашедшей силы вновь подняться, то теперь следы недавнего движения через лес множества людей встречались постоянно. Иногда на ветвях попадались клочья разных тканей, шерсти животных, и даже будто бы человеческих волос. Всё выглядело так, словно недавно здесь прошло огромное войско и толпа пленных. Совсем чётко в свежем воздухе проявился запах мертвечины. Отчётливо было слышно раскатистое воронье карканье. По мере продвижения отряда вперёд, запах делается сильнее, подлесок гуще, а высокие деревья почти исчезли.
  Оря шедший впереди, задержался, дождался князя и сообщил ему о людях, таящихся невдалеке по правую руку от направления движения отряда. Их увидел идущий крайним зоркий молодой воин Свистель. Заметив его, люди поспешно легли в траву. Затаились. Судя по всему это были какие-то селяне или беженцы, потому что там плакали маленькие дети и слышались в основном женские голоса. С другой стороны, справа от отряда, стреблянин Резеняк видел беспризорных коней, стоящих и бредущих кто куда. Затем Оря снова проехал вперёд, обогнав Мышеца и Торопа. В это же время князя догнал Вольга, и молча на кончике копья подал ему подобранную в траве железную шапку, по виду аварскую.
  - Тут было сражение? - сказал князь, рассматривая находку со следами крови и свежими вмятинами, - лес тоже тут так странно выглядит...
  - Похоже на то, что те люди, что лежат мёртвыми на поле, куда нас сейчас ведут стребляне, прошли тут перед нами на смерть, - ответил Рагдай, - а преследователи за ними гнались по следам.
  Едва только Вольга отъехал назад к своим воинам, как из-за ветвей цветущей акации, как оборотень в своей волчьей шкуре, снова стал виден Оря и его стребляне. Они не продвигались больше вперёд. Они сидели неподвижно на своих лошадях низко согнувшись, что-то рассматривали в траве, и тио переговаривались. Подъехав к ним, дружинники Мышец и Торопом тоже остановились, и стали что-то рассматривать земле вокруг себя. Так же поступил и Ацур, а только Ладри вскрикнул и прикрыл глаза рукой. Кони под ними недовольно начали топтаться, отводить морды, и не понимали, что хотят от них всадники, тянущие удила в разные стороны.
  Подъехав к ним, князь и Рагдай увидели множество убитых, лежащих в траве.
  - Вот так дела... - произнёс сдавленно Креп, - ужас...
  Несмотря на распространяющееся вокруг зловоние, мертвецы выглядели так, словно лежали здесь не больше одного дня. Может быть все эти люди были убиты вчера вечером. Среди них больше всего было женщин разных возрастов, стариков, детей. Их одежда была порвана, вся пропитана кровью. Многие были нагими, или только частично прикрытыми одеждой. Большинство ран было нанесено одинаковым способом и оружием: по-видимому топором или секирой. Головы были разбиты со стороны затылка так, что часть волос часто оказывалась срезана. Кроме раздробленных голов и порезанных ножами шей, бросались в глаза однообразно отрубленные кисти рук, отрезанные пальцы, обрезанные уши или мочки ушей. Всё выглядело так, что какие-то равнодушные к крови, убийством и страданиям безоружных и слабых людей, скорее всего воины, не опасаясь мщения, добывали себе таким способом кольца, серьги, браслеты и другие ценные вещи. Сразу понять, какому народу принадлежали убитые, было нельзя из-за травы и кустарника, порванных одежд и неровного солнечного света, заставляющего тени листвы неровно плясать вокруг. По мере того, как весь передовой отряд собрался вокруг стреблян и князя, стало понятно, чего так испугались на рассвете стреблянские разведчики, в ужасе вернувшиеся в лагерь. Присмотревшись, повсюду можно было увидеть страшную картину массового убийства. От самой опушки леса, среди кустарников, на прогалинах и полянах, и дальше на поле, начинающемся за лесом и спускающимся к зарослям на берегу Моравы, едва виднеющейся сейчас в туманной дымке сохнущей земли, были видны убитые. Везде лежали груды одежды, опрокинутые и сожжённые повозки, корзины, раскрытые сундуки и корзины. Повсюду бродили, стояли и лежали неподвижно беспризорные быки, лошади, козы и овцы, даже несколько верблюдов. Здесь были тысячи, может быть десятки тысяч растерзанных человеческих тел. Никто из отряда Стовова никогда в жизни не видел сразу такого количества убитых одновременно, тем более не воинов, а простых людей. По отдельным частям одежды, лентам, вышивкам, обуви и шапкам, по орнаменту на черепках разбитых горшков и кувшинов, можно было предположить, что это не были сербы, хорваты или моравы, и вообще это были не люди с запада. Чувствовалось, что эти люди были с востока. Например, тонкие горловина их кувшинов, предназначенные сократить испарение жидкости во время жары и не давать пыли портить содержимое, в отличии от широких горловин кувшинов народов живущих севернее, однозначно говорили об этом. Наличие среди животных, разошедшихся по полю без пастырей, нескольких верблюдов, тоже указывало на их восточное происхождение. Однако они не были похожи на диких кочевников-коневодов, кое-как умеющих делать предметы из железа и глины, шьющих грубую одежду из шкур и кожи, а походили на изощрённых в ремёслах и искусстве мастеров, знающих толк в красивых вещах и материалах, имеющих возможности и время для создания украшений для всех окружающих вещей. Кое-где было заметно шевеление, словно кто-то из находящихся в траве был ещё жив, но только лисы и волки мелькали то тут, то там, деловито исследуя неожиданно возникший перед ними пиршественный мир. Несчётное количество ворон кружило в небе, сидело на деревьях, кустах, на телах и в траве. Среди них выделялись одиночные огромные вороны, больше похожих размером и гордостью повадок на орлов. Там, где вороны рвали огромными клювами своё добычу, вороны и галки держались кружком и поодаль, тем более, что недостатка в пище ни у кого не было. На другом конце страшного поля, у зарослей на берегу Моравы, среди высокой травы, вроде бы кто-то бродил, не то собирал что-то, не то прятался.
  - Да кто это здесь? - ткнув плетью в сторону обнажённой мёртвой молодой женщины с разрезанным животом и вывалившимися внутренностями, спросил сразу у всех Стовов, - что здесь произошло?
  - Они похожи на аваров, тех с которыми мы сражались на Одере: такие же черты лиц, похожая одежда, - ответил книжник, - только здесь почти нет мужчин.
  - Откуда они тут? - сдавленным голосом произнёс Тихомир, - в Моравию только-только начали входить передовые аварские отряды, это точно известно, с одним из них вы и столкнулись на Одере.
  - А это тогда кто здесь, если не авары? - недоверчиво глядя на проводника спросил Мышец, - чего-то ты темнишь, серб...
  - Да, - поддакнул Тороп, - тебя опять нужно зуботычинами взбодрить, как твоего братца?
  - Нет, просто авары, или обры, как мы ещё их называем, немного другие, - поёжившись сказал Тихомир, - халаты, волосы, косы, широкие лица вроде такие же, но авары больше, они крупные люди, исполины, а эти поменьше, не такие большие.
  - Не понимаю, - пожав плечами, сказал Стовов, - как это, говори?
  - Это, видно, тулусы или кутургуты, - пояснил вместо совсем перепуганного серба Рагдай, - они союзники аваров.
  - Да, - обрадованно сказал серб, - я слышал такие разговоры от торговцев, что союзные аварам восточные племена восстали из-из жестокости хана Ирбиса и решили попросить земли для жизни у короля франков Дагобера.
  - Да, такое может теперь быть, - задумчиво пробормотал книжник еле слышно сквозь пронзительное карканье ворон, - у аваров дела на востоке и юге совсем плохи с византийцами.
  - Того вождя, что восстал против аваров зовут, вроде, Кубрат, - сказал серб, - и сын у него, кажется, Баян...
  - Император Ираклий сильно разбил аваров под стенами Константинополя три года назад вместе с союзными аварам сербами и хорватами, - снова пробормотал Рагдай, - нет ничего удивительного в том, что после этого союзники стали покидать аварские становища.
  - Это что, месть аваров беглецам? - подняв глаза от страшного зрелища растерзанных тел на своего хозяина, спросил Креп, - не проще было всех этих людей толпой пригнать обратно в свои места обитания и использовать уже не как союзников, а как рабов?
  - Да, если представить себе, что за раба можно выручить три золотых монеты, то непонятно, зачем зазря переводить такое огромное богатство, убивая этих несчастных? - щурясь не то от солнечного блика, не то от воздушной волны от близко пролетевшей птицы, спросил Ацур, - кто здесь чего понимает?
  - Надо кого-нибудь живого найти и спросить! - сказал звонко Ладри, всё ещё не смея открыть глаза и посмотреть на изуродованных покойников, - кто-то ведь должен был спрятаться и уцелеть.
  - Правильно, - сказал Рагдай, пусть стребляне начнут объезжать поле и посмотрят, может кто-то остался.
  - Поезжайте, найдите живых! - приказал стреблянам князь, - хоть кого.
  Оря и его стребляне медленно разъехались в разные стороны и двинулись среди тел, повозок, разбросанных вещей. Птицы разлетались перед ними во все стороны с недовольным карканьем, лисы и волки разбегались, не прекращая жевать и облизываться, и только лошади, козы и овцы не обращали на них внимания.
  - А я бы не расходился, мало ли чего, - сказал Креп, - может, засада здесь в кустах сидит, а вместе сподручнее отбиваться.
  - И то верно... - задумался князь на мгновение, и громко крикнул стреблянам, - возвращайся, Оря, не надо никого пока искать без нас!
  Истошно вопя от этого крика, вокруг них захлопала крыльями и поднялась в воздух целая воронья стая. Всем показалось на мгновение, что стало темно как ночью от чёрных птиц над головой. Стребляне повернули своих коней и медленно, словно нехотя, вернулись обратно.
  - Может быть нам стоит отсюда поскорее уйти в лес, а не торчать на виду у всей Моравии? - Рагдай испытующе поглядел на князя, и с удовлетворением отметил про себя, что не находит в нём теперь и тени прежнего смятения: Стовов Багрянородец из-за увиденного наоборот наполнился решимостью, уверенностью, силой, и был похож на человека давшего год назад книжнику обещание найти золото небесных королей хоть на краю света.
  - Не трусь, кудесник, богов любимец! - ответил, скривив подобие улыбки, князь, - уйти мы всегда успеем, а вот понять, оставаться у Моравы, или вернутся к Одеру, было бы не плохо.
  - Да очень странно: отчего молодых-то здесь посекли как траву, - сказал Тихомир, - молодых женщин можно было бы хорошо продать: за два десятка женщин по пять солидов - это уже сто солидов, огромное богатство.
  - Вот и я говорю ... - прошептал Ацур.
  - Не понятно, - ответил Рагдай, - колдовство?
  - Ночь падает на землю, когда волки пожирают луну, - неожиданно для всех, звучным, низким голосом сказал Вольга, молчавший с того момента, как отряд оставил стан войска.
  Полтески стояли за спиной Стовова, и всем пришлось обернутся к ним, чтобы услышать мнение их воеводы. Однако Вольга больше ничего не сказал. Он выудил из мешка, притороченного к седлу, длинную полоску льняной ткани. Обычно полтески использовали такие ленты как бинт для ран, или как ремни для стягивания объёмной поклажи, или ещё для быстрой замены порванной или разрезанной в бою конской упряжи. Вольга вынул из ножен свой изогнутый меч. Положив лезвие меча себе на плечо, а рукоять удерживая снизу одной рукой, другой рукой он принялся наматывать ткань на лезвие, пока полностью его не закрыл. Остальные полтески сделали то же самое со своими мечами и копьями.
  - Это чего такое? - удивлённо поднимая брови, спросил князь, - зачем?
  - Они считают, что придётся сражаться с духами, а духов нельзя убить прикосновением обычного оружия из стали, - сказал Рагдай, - так, вроде, объяснил когда-то мне Хетрок.
  - И что, будет сшибка с духами? - не то испуганно, не то вызывающе спросил Тороп, обращаясь к Вольге, - чего молчишь, башка степная?
  - Да, - ответил Вольга, глядя куда-то поверх голов, - старик Хетрок говорил, когда уходил по приказу князя Стовова к Марице от Зеелова, что полтески однажды победили духов в сече у Алатырь-горы. Было это в волжской степи в незапамятные времена, задолго до того, как от захода солнца пришли курши, стребляне и мокошь с эрзей. И тогда простая ткань помогла нашему оружию разить бессмертных и бестелесных врагов.
  - Какие курши, куда пришли? - воскликнул возмущённо Ломонос, как будто он был сейчас не за тридевять земель на поле, заваленном убитыми женщинами и детьми, а на причале у Рязани солнечным летним днём, когда можно было легко предаться спорам о том, кто лучше, сильнее, древнее, умнее во всей Тёмной земле, и кому в ней быть правителями, - вы сами на Волгу пришли пару десятков лет назад!
  - Уймись, Лом, - резко прервал его князь, - нашёл время задираться!
  - Да хранят нас всех наши боги и боги этих мест! - произнёс загадочно Рагдай, но как обычно интонацией не закончив фразы.
  Он привстал в стременах, надавив подошвами на правое, а затем на левое стремя, чтобы убедиться в их крепости и одинаковой высоте, словно готовился к скачке. Затем он ощупал кольца упряжи, поёрзал в седле, похлопал по своему мечу, отвёл полу своего аварского халата так, чтоб ничего не мешало доступу к рукояти, приподнял над лицом повязку, прикрывавшую распухший глаз. Помедлив, снял повязку совсем и сунул за пазуху. Остатки мази с века стёр рукавом, чтобы она не стекла вниз с потом в какой-нибудь важный момент. Потрогав пальцем заплывший глаз, Рагдай закончил свою мысль:
  - Будем думать, что всё закончится хорошо.
  - Что закончится хорошо? - спросил князь, и лицо его сделалось таким, каким его Рагдай видел лишь два раза - когда тот врубался в ряды германцев в битве в канун Журавниц и когда махал рукой вслед лодии, уходящей вместе с его сыном, княжичем Чаславом вниз по Нерли к Константинополю, для обучения там мальчика разным наукам.
  Рагдай неопределённо пожал плечами. Князь плюнул в сердцах и, повернувшись к полтескам, зло крикнул:
  - Вольга! Давай, иди первым через поле! Мы за тобой! Найдём кого-нибудь живого и узнаем, что тут случилось!
  Полтески двинулись вперёд. Стребляне посторонились, хотя можно было ожидать, что полтески их объедут и не стоит уступать дорогу в чистом поле. Было понятно, что это произошло с их стороны как бы интуитивно, на уровне немого предложения возглавить теперь движение отряда.
  Вольга поехал впереди, в своём лакированном чёрном кожаном панцире с металлическими пластинами, в таких же наручах и поножах, лёгком кожаном шлеме с пластинами, прикрывающими щёки и затылок, с круглым щитом и булавой в руках. Неподвижный, он чем-то напоминал посланца из другого мира, вполне соответствующего такому страшному месту. Десять его сородичей, в менее новых и разукрашенных доспехах, приготовив, кто луки, кто копья, ехали за ним плотной группой и озираясь по сторонам. Отчего-то показалось, что исчезли звуки, или только всем почудилось, что исчезли. Слышно был только позвякивание упряжи и фырканье лошадей, гулко, как в пещере. Солнце наоборот, сделалось намного ярче, чем было, оно стало почти нестерпимо для глаз после тени леса. Опушка леса отсюда уходила в дымке направо и налево полумесяцем, почти теряясь из виду. Потом снова проявлялась тёмной полосой леса и почти сходилась вместе впереди, напротив, на севере, почти на берегу Моравы. В далёком разрыве чёрного леса серой мутной сталью река, то и дело поблёскивала на солнце. Над рекой стояли чёрные, серые и белые дымы костров, очагов, может быть лагеря войска, разбойничьих отрядов или беженцев. От опушки леса слева, до самой опушки леса справа, если не считать двух больших земляных холмов, а скорее всего древних могильных курганов, поверхность поля была абсолютно ровной. Повсюду вокруг двух курганов, а между ними, казалось, плотнее всего, в беспорядке стояли тяжёлые крытые повозки с огромными дощатыми, окованными колёсами. Часть из повозок была открытой, часть была с покрытием из кож на деревянных каркасах, и они выглядели так добротно, что в них, вероятно, можно было даже жить. Везде в повозках виднелись раскрытые сундуки и корзины с разбросанными тряпками. Вокруг них во множестве валялись размётанные кули, поломанные клети для птицы. Рядом с возами и на них, покоились кучи гнутых жердей для составления круглых степных жилищ, похожие на ребра гигантских рыб. Кое-где из них начали собирать основание несколько юрт, да беда прервала работу в самом начале. Стоящие и бродящие вокруг домашние животные, курицы, гуси и индюки, вперемешку с воронами являлись сейчас хозяевами здесь. Настоящие хозяева этого огромного имущества были мертвы и лежали вокруг как пряди перезревшей ржи, поваленной ураганом, листья деревьев облетевшие осенью, рыба, отравленная болотной водой. Тут же на земле лежали убитые или раненые лошади и волы. Трава едва проглядывала из-под тел, вещей, и во многих местах была вытоптана, и содрана до земли. Множество мух, собравшихся, наверное, со всей Моравии, с жужжанием роились и висели в воздухе тучами. Под копытами коней полтесков захрустели глиняные черепки битой посуды. Не оборачиваясь к своим воинам, Вольга указал палицей вправо. Там, в двух сотнях шагов от курганов, виднелись люди, идущие медленно и с опаской к месту, где повозки стояли наиболее плотно. Они были не вооружены, лошадей при них не было. Судя по войлочных шапкам, серым рубахам, кулями и корзинами за спиной, это были жители из какого-то расположенного неподалёку села. Они часто нагибались к тому, что их интересовало в траве, возились там, поднимали, рассматривали, затем клали что-то в свои торбы или корзины за спиной. Они спокойно и деловито обирали мёртвых, брали то, что не взяли убийцы непосредственно сразу после убийства. Слева промчались, играя, две дикие собаки или, может, это были волки. Скача, катаясь по окровавленным изуродованным телам людей, понарошку цапаясь, полаивая и повизгивая они даже не обращали внимание на полтесков. Наблюдать за тем, как низкородные животные царствуют над телами людей, совсем недавно ещё грозных и могущественных, как они оскверняют своими лапами одежды и кожу детей и женщин, совсем недавно ещё прекрасных и весёлых, было до того тяжело, что один из полтесков пустил в них стрелу. Молодой воин промахнулся.
  - Худой мир, падает первым, хороший мир падает последним, - сказал ему через плечо Вольга, а ехавший рядом воин, схватил стрелка за руку, чтобы он не доставал из колчана следующую стрелу.
  Кони теперь пошли медленней, с трудом выбирая свободное место, чтобы поставить копыто. Для аварских коней, должно быть привыкших к мёртвым людям и животным на поле боя, и захваченных в бою под свирепыми волнами, это было несколько странно. Вольга остановил своих воинов и послал двоих к обирателям трупов. Остальных призвал смотреть внимательно вокруг. Лошади, волы и верблюды, овцы и козы, а также птицы создавали вокруг шевеление травы, мелькание и тени. В такой обстановке множество опытных стрелков могли спрятаться и приблизиться со всех на расстояние убийственного выстрела из лука к полтескам вплотную. Поскольку было неизвестно, что же здесь произошло, и не ждут ли убийцы новых жертв или наоборот, уцелевшие жертвы не ждут ли убийц снова, вероятность засады была очень высока.
  Под Стововом конь несколько раз поскальзывался, наступая на мёртвую плоть. Князь хмурился, исподлобья смотрел вокруг, и что-то ворчал себе под нос. Стребляне вместе с Орей двигались теперь позади всех, зажимая ладонями носы и стараясь не смотреть под ноги. Продвинувшись вглубь мёртвого поля к тому месту, где стояли полтески, Рагдай, до этого пристально разглядывающий убитых сказал:
  - Это точно кутургуты.
  - Да, точно не авары, на щеках у мужчин нет множества шрамов от надрезов, - сказал Тихомир, - это кутургуты.
  - Что было тут? Сеча зла? - спросил их Стовов, - но похоже больше на убийство безоружных, попавших в засаду.
  - Если была сеча, то отчего они все вперемешку тут лежат - и воины молодые и старухи, отчего воины все почти без ратных доспехов и щитов, кто с чем оказался, кто в чём одет, и повозки с детьми и припасами кое-как стоят, а лошади не осёдланы? - ответил ему вопросом на вопрос Тороп, и ткнул кончиком копья в синюшное, начавшее раздуваться на жарком солнце тело молодого кутургута с разбитой головой.
  По левую руку от тела убитого лежал лакированный кожаный панцирь, железная шапка, поножи, седло, связка стрел с красивым оперением из орлиных перьев, копье с толстым древком, два широких ножа, свёрнутый плащ, щит из многослойной воловьей кожи. До всего этого богатства, стоимостью не менее десяти коров, не добрались пока расхитители. Кутургут, по-видимому, погиб прямо на том месте, где его семья расположилась на привал. Рядом с его оружием находилась обычная, связанная для костра, куча хвороста. На двух железных рогатинах, на перекладине, висел небольшой бронзовый котёл, с орнаментом в виде виноградного вьюна. В котле была налита так и не вскипячённая вода, и плавали какие-то коренья. По другую сторону от чана, убитые лежали вповалку, обнявшись перед смертью, словно они и не пытались спастись, когда их убивали. Сразу бросались в глаза две молодые красивые женщины: одна, русоволосая, в дорогой льняной отбелённой рубахе, другая в расшитом цветными узорами и стеклянным бисером шёлковом халате поверх шёлковых рубах и юбок. Головы обеих женщин были разбиты ударами палиц или топоров, а вещи и украшения даже не были тронуты. Это значило, что их убивали в темноте, в спешке и суматохе, потому что такие перстни, как были на руке одной из них, никто никогда не оставил бы без внимания. Русоволосая женщина укрывала собой тельце крохотной девочки, задохнувшейся от её же веса и одежды. Мышец здесь задержался, разглядывая замысловатый узор на халате кутургутки и перстни:
  - Похоже, придётся слезать!
  Он неловко слез с коня, наклонился и стал снимать с руки девушки перстни. Они слезли с большим трудом. Был слышен хруст суставов, когда кривич, сопя, скручивал и сдёргивал их. Один перстень был просто золотой, с утолщением, словно печать, где был изображён месяц, другой перстень был с жёлтым топазом, а третий с ярким рубином.
  - Похоже, что если хорошенько здесь пошарить, можно столько всего набрать, что поход сразу будет добычей оправдан, и можно будет возвращаться домой, - задумчиво сказал Тороп, - может быть, послать за остальным и прочесать тут всё?
  - Чтобы мы тут под удар из засады попали, и потом с нас вот так же кто-то кольца поснимал? - тоже вопросом на вопрос ответил Стовов, - и мне нужны не кольца с мертвецов, а тридцать возов с сокровищами, обещанные книжником, мы за ними сюда пришли с далёкого края света.
  - Ага, - согласился Мышец, закончив снимать перстни и протягивая князю самый большой, с красным камнем, - пока не узнаем что к чему, приводить сюда войско не стоит.
  - Тут вокруг бродят франки, алеманы и лангобарды, - сказал Тихомир, с ревностью наблюдая за тем, как князь берёт красивый перстень и рассматривает его на свету, - здесь может произойти неожиданное нападение с любой стороны, уж очень нехорошее место тут - со всех сторон видное через прогалины, а в обратную сторону отсюда окрестности прикрыты зарослями.
  - Может быть они не ждали нападения? - произнёс подавленно Ладри, - доверились кому-то и получили коварный удар в темноте?
  - Да, только так можно объяснить это побоище, - ответил Ацур, - они были окружены со всех сторон теми, кому они доверяли, а потом произошло нападение со всех сторон сразу, и никто поэтому не спасся, и поле мертвецов не растянулось на большое расстояние, как происходит, когда гонятся и убивают убегающих, а всё произошло на круглом поле.
  - Тут целый народ погиб, наверное, - бросил через плечо Тороп, трогаясь чуть вперёд, - тут тысячи тел...
  - Не ждали они нападения, клянусь Рысью, это точно, не ждали... - сказал Оря, соглашаясь с викингом, - еду они себе готовили, начали шалаши ставить для ночлега, быков из повозок часть выпрягли, повозки в круг не поставили для защиты стоянки, как будто находились среди своей земли.
  - Да-да, - отозвался Хилоп, поддерживающий юного Свистеля под руку, потому что того стало шатать и рвать кашей прямо в седле, - плохо ему совсем с непривычки от кровищи...
  - Тут любому поплохеет, - ответил Оря оборачиваясь, - Резеняк, ты ему тоже помоги, плох он совсем.
  - Угу, - сказал стреблянин, и сам бледный как полотно, - народу-то гниёт тут сколько, во много раз более, чем в Дорогобуже, Бору, Стовграде и Буйце живёт, да сохранит нас Мать Рысь!
  - Побиты, посечены, - горестно сказал серб, - и никто кости не соберёт их, чтобы похоронить по-христиански, или как-то ещё...
  - Зажиточные какие! - во кликнул Мышец, заметивший, подобравший под ногами небольшой кожаный мешочек, и растягивая стянутую шнуром горловину, - тяжёлое что-то, может быть серебро?
  - Что там? - наклоняясь к своему другу пробасил Тороп, - монеты?
  - Вы бы разъехались в стороны пошире, а то с двухсот шагов в такую кучу любой стрелок из травы может стрелу пустить, и наверняка в кого-нибудь попадёт, - сказал всем Креп, - стоим все толпой.
  - Слуга книжника правильно говорит, - сказал Оря, заскорузлыми пальцами почёсывая поцарапанный нос, - если здесь есть засада, мы хорошая цель.
  - Я не слуга, я ученик!
  - Да нет здесь засады никакой, - нарушив своё молчание сказал Рагдай, - тут спрятаться негде, а стребляне сразу бы их почуяли носом.
  - И полтески их тоже бы уже нашли, - сказал князь, всё ещё рассматривая перстень, - я его, пожалуй, себе возьму...
  - Да-да, доля князя! - ответил Мыщец, протягивая князю ещё и развязанный мешочек, - вот тут ещё серебряные монеты...
  - Отлично! - с улыбкой, первой за неделю, ответил князь, - это мы, оказывается, удачно остановились!
  - Твои пчёлы в борть больше мёда принесут, если ты это не пожертвуешь Яриле и в костёр кинешь, и матёрый тур не сможет тебя одолеть в чаще, клянусь Рысью! - воскликнул Оря, - это серебро надо пожертвовать богу всего сущего, чтобы он вернул нам всё обратно с избытком, например телеги с золотом, что ты хочешь найти с помощью чародея Рагдая!
  - Может быть... - ответил князь, - а это чего там за шевеление среди мертвецов?
  - Где? - все невольно повернули головы в направлении его взгляда, а стреблянин Крях даже начал тереть глаза кулаками, для лучшего зрения, - где шевеление?
  - Мертвецы начинают воскресать? - неуверенно спросил бледный Тихомир, - это не к добру!
  - После воскрешения конунга всему поверишь... - пробормотал Рагдай.
  - Где шевеление, князь? - щурясь от солнца и закрывая глаза щитком ладони у бровей, спросил Тороп.
  - Да вон шевеление, за козой, слепые вы! - зло сказал князь, указывая плетью на жерди недостроенного жилища совсем недалеко от себя.
  - Где? - переспросил Оря и направил своего коня в ту сторону.
  Стребляне последовали за ним, присматриваясь к грудам мёртвых тел, тряпья и скарба. Они медленно и осторожно приблизились к опрокинутой повозке с огромными дощатыми колёсами. Проехали по груде тряпья, и у остова из изогнутых жердин, на которых было укреплено несколько листов кожи, а другие листки валялись вокруг в беспорядке, и было особенно много убитых женщин, остановились. Некоторые убитые были без видимых ран. Если бы не белые, жёлтые лица и стеклянные глаза, неестественно лежащие руки и ноги, можно было бы решить, что они просто спят в траве. Среди них сидел кто-то, укрытый шерстяным покрывалом. Явно живой. Нитки на краю покрывала чуть заметно подрагивали. Иногда под покрывалом что-то шевелилось и вздыхало.
  Оря приложил палец к губам, показывая, чтобы все вели себя тихо. Ожидая увидеть что угодно, даже нечистую силу, постоянно живущую в воображении охотников, стребляне внутренне напряглись. Крях подъехал к покрывалу и приподнял его концом лука. Увидев направленный на себя немигающий взгляд, он отшатнулся с глухим восклицанием: на него смотрела старуха-мертвец. Её некогда карие глаза были прозрачными от солнца. Смуглая кожа была сморщена, как кора старого дерева, вокруг глаз красные круги. Вместо рта под скрюченным носом старухи была безгубая запавшая щель, а косы были седыми. На коленях её лежало что-то завёрнутое в бурую тряпку. Крях опустил покрывало обратно. Медленно повернулся к своему вождю и сказал, потеряв чувствительность обоняния из-за жуткой вони, поднимающейся над старухой:
  - Старуха живая, кажется...
  Оря махнул князю рукой и весь отряд разведчиков подъехал к ним.
  Снова откинули покрывало. Словно во сне, старуха невидящими глазами посмотрела на грязные лошадиные копыта вокруг себя. Хилоп слез с коня, отбросив в сторону ногой брякнувший чем-то куль, присел перед ней на корточки, зажав пальцами нос и сказал всем громко:
  - Вроде она живая...
  - Греческий язык понимаешь? - спросил её Рагдай, наклоняясь в седле, - может быть куманский знаешь, хазарский язык?
  - Может, она видела Валдутту, и потому она такая застывшая? - пробормотал Хилоп, - может, от нечистой силы тут все дела произошли?
  Рагдай нервно отмахнулся от него, как от надоедливой мухи. Старуха молчала и, казалось, не понимала, что происходит вокруг.
  - Спроси её, кудесник, что тут было? - поднимая лицо к палящему, ослепляющему солнцу и щурясь, проговорил Стовов, - печёт, как будто уже лето пришло!
  - Похоже, что она не в своём уме, - ответил князю за книжника Мышец, - её убийцы не тронули, то ли не нашли, то ли не посчитали достойной жертвой, не стали руки марать.
  Полтески тем временем нагнали на краю поля грабителей трупов. Люди и не пытались сопротивляться или убегать. Они подняли над головами свои руки с растопыренными пальцами, показывая, что не вооружены. Потом они стали протягивать всадникам какие-то вещи, предлагая их принять в дар, а может быть даже купить. Было видно как Вольга указывает им палицей в сторону леса, и они немедленно и поспешно начинают туда отходить, поворачивая своих лошадей, навьюченный добычей. Одного из них полтески оставили и погнали к отряду. Двое полтесков продолжили двигаться в сторону дальнего края поля, и их фигуры из-за большого расстояния становились всё более размытыми синей воздушной дымкой. За лесом завитками поднимались в небо дымы костров и очагов всех оттенков серого и чёрного. Куски синего неба между белоснежными облаками смотрелись как озёра ледяной воды среди снежных берегов, а солнечный свет наполнял их живыми тенями и глубиной. Вороны, растревоженные не на шутку появлением новый хозяев поля мертвецов, с невообразимым шумом крыльев и оглушительным криком стали подниматься вокруг них большими стаями. Взлетали и отдельные огромные, и старые чёрные вороны. Они все вместе начали кружить над полем плотной завесой, таская под собой по земле огромные тени, словно куски вернувшейся ночи. Отдельные птицы пролетали над головами живых людей так низко, что их можно было достать рукой. Недовольное, надтреснутое карканье падало сверху, как каменный дождь, навевало ужас и предчувствие великой беды, уже начавшейся недавно в этом проклятом месте, и расползающейся теперь по всему миру как чума...
 
 
 
 
 
 
   Глава пятнадцатая
 
   ПЕРЕДОВОЙ ОТРЯД
 
 
  Бесконечный полдень всё ещё длился. Солнце пригвоздили на половине дороги между синей полоской Судет на западе и холмистого Есеника на востоке. Ещё дальше на востоке, на краю неба, там, где недавно было всё пустынно и прозрачно, огромными глыбами повисли сизые дождевые облака. Под ними горы и леса казались двухцветными. Бело-чёрными. Утратившим цвет. Чёрные облака перемежались с серыми облаками, белое небо, чёрные и серые горы, серые дымы, чёрный лес, чёрные птицы...
  - Ты тоже это видишь? - с тревогой в голосе спросил Ладри своего наставника, указывая туда рукой, - там всё двухцветное.
  - О чём ты говоришь? - недоумённо переспросил его Ацур, отрываясь от обсуждения с Рагдаем того, стоит ли пытаться разговорить старуху, или сердобольно оставить её спокойно умереть - что там?
  Мальчик снова указал на бесцветную даль, но в это мгновение мистическая картина исчезла, уступив место обычному миру. Может быть этой однотонности и не было вовсе, а Ладри только всё это почудилось от волнения.
  - Зачем с нами всё время таскается этот глупый мальчишка? - спросил Стовов громко, ни к кому особенно не обращаясь, - отвлекает всех только он.
  Ацур понял, что князь говорит это именно для него, но только неопределённо пожал плечами.
  Рагдай продолжил расспрашивать старуху.
  - По-кумански она, кажется, понимает, - сказал он сам себе, после того как попытался безуспешно задавать вопросы на разных степных языках, даже на тех, что знал не вполне хорошо.
  Поймав в стеклянных глазах женщины далекий отблеск разумной мысли, он пробормотал себе под нос:
  - Интересно, смогу ли я прочитать её мысли?
  - Учение мёртвых персидских магов, интересно, сможет тут помочь? - с загадочным видом произнёс вслед за этим Рагдай, слез с коня, и, протянув руку над головой старухи, и, закрыв глаза, произнёс, - покажи мне, старая женщина, что ты видела в ту ночь убийства твоего народа!
  Стоявшему рядом с ним Хилопу было хорошо видно, как наливаются жилы на висках кудесника, а ворсинки на его плаще поднимаются, будто шерсть на разъярённом животном, мухи перестают садиться на его лицо и руки, а повисают в воздухе, словно попав в невидимую паутину. Хилоп с трудом преодолел желание отойти подальше, и даже броситься бежать от безотчётного ужаса. Но стреблянский охотник пересилил себя, как всегда делал, когда нужно было переломить страх, но на всякий случай закрыл глаза, ощущая волну холода в животе. Неожиданно он почувствовал, что чары спали. Стреблянин открыл глаза и увидел, что Рагдай уже отдёрнул руку от головы старухи, лицо его покрыто испариной, глаза покраснели, а дыхание тяжёлое, словно он долго бежал.
  - Не помогает моя сила и умение, чтобы разговорить её, - сказал Рагдай глухо, - не умею я это делать так хорошо, как написано в папирусных свитках 'Некрономикона'!
  - А сколько мы жира в лампах сожгли по ночам в Константинополе, чтобы её перевести и вникнуть в суть... - сказал слуга книжника, - чуть не ослепли, а всё зря, обман один...
  Старуха в этот момент прошамкала еле слышно:
  - Камчи бур...
  - Волхв! - значительно и непонятно почему, сказал Оря, - разговорил всё-таки её!
  - Да чего толку, это по-аварски она что-то говорит, - ответил ему Креп, - а сама, видимо, с ума сошла от горя.
  В этот момент к ним подъехал Вольга, подталкивая палицей в спину бородатого испуганного мужчину в войлочной серой шапке, войлочной свите и кожаных лаптях с ремешками вокруг штанин на щиколотках. Карие глаза пленного выражали почтение и надежду на снисхождение к его неказистому виду и мирному занятию.
  - Ты кто? - спросил его Тихомир по-сербски, и тот на общепонятном южно-славянском наречии стал отвечать, всё время разводя руки, как бы показывая свою непричастность ни к чему здесь.
  - Сам я Драгослав, и семья моя вся с друзьями из Оломоуца, - сказал он, - в городе мы гончарными делами занимаемся, и ещё харчевню держим, а сюда нас староста наш ещё ночью, разбудив, прислал собирать ценные вещи, что найдём, потому что узнал от франков, что проезжали через город и останавливались у него выпить вина, что за Хиликовым лесом король Дагоберт убил десять тысяч кутугутов, осмелившихся проситься к нему в подданство и для поселения на землях за Рейном, и которым он, вроде, сначала пообещал земли в Лотарингии, а потом приказал алеманам, франкам и сербам напасть на них неожиданно, и убить всех, вместе с женщинами, детьми и стариками.
  Некоторое время все потрясённо молчали. Трудно было сказать от чего больше их охватило оцепенение: от того, что столько человек, гораздо больше, чем им казалось сначала, озирая поле мертвецов, были здесь коварно убиты, или то, что это сделал король, давший целому народу слово о приёме под своё покровительство, а потом обманувший их
  - Во зверь! - воскликнул Тороп, нарушая всеобщее молчание, - видно у франков полно людей, что они никого ни в рабы брать не стали, ни хотя бы как союзное войско против аваров, или ещё кого-нибудь не стали использовать!
  - А меня за ведьму, что сожгли зимой за чёрное колдовство, волхвы ругали, говорили, мол, плохо, что не дал её родственникам выкуп заплатить и спасти старуху от костра, - сказал ему на это князь, - тут вон чего творят князья!
  - Повезло вам с добычей, - оглядываясь по сторонам сказал сербу Тихомир, - а чего так мало собирателей собралось, где люди-то?
  - Везде вокруг города отряды франков стоят, - ответил Драгомир, - они к нашему брату относятся хуже всяких аваров, и если авары сербок в возы запрягают вместо волов из-за необходимости, то германцы это делают для потехи, а ещё пьют вино и не платят, а только ещё насилуют всех, берут пример с короля...
  - Да, эти франки просто звери... - начал было говорить Тихомир, но вдруг изменился в лице и добавил уже торжественно, - однако мой брат говорит, что более образованных, преданных делу христианской любви и сострадания, людей нет, и если что они и делают, то только всё во имя Господа нашего Иисуса Христа!
  При этих словах проводника серб Драгомир поёжился, но уверенно осенил себя крестным знамением со словами:
  - Да будет царство Его на земле как и не небе!
  - Будет вам царство его, - негромко проговорил Креп, - зато храм Святой Софии в Константинополе несчастными рабами построен со всех краёв империи за три года, словно чудо сотворено на золото, полученное императором с торговцев как плату за винную торговлю, налоги с бедноты и грабежи от набегов на славян и кавказское побережье.
  - И ещё добрая половина рабов от чумы и холеры умерли при строительстве... - задумчиво сказал Рагдай, всё ещё глядя на старуху, - но дело принимает плохой оборот - присутствие рядом короля франков не делает наше ожидание здесь Хетрока безопасным, а очень даже наоборот.
  - Нужно возвращаться обратно к Конице, а лучше вообще вернуться к кораблям, к Одеру! - проговорил медленно Оря, - зачем дальше к Мораве идти, да ещё навстречу озверелым франкам?
  - Стреблянин на этот раз дело говорит, - сказал Мышец, - нечего нам на рожон лезть, может быть ещё придётся идти дальше на юг, туда, где золото спрятано в пещерах, зачем же нам сейчас на север двигаться, тем более, что тут такая война идёт, а наше дело в ней совсем маленькое - нам бы воинов своих сохранить для решающей битвы за золото.
  - Все разумность свою так и норовят показать, куда уж мне слово вставить княжеское, - проворчал Стовов Багрянородец, - я всю ночь не спал, по лесу скакал, уходя от аваров, полтески сражались как барсы, а теперь все говорят, чтобы мы ещё разок через этот лес прошли, чтобы к Конице вернуться, и никто не думает, что это теперь невозможно, клянусь Ярилой!
  - Клянусь Ярилой, князь прав! - воскликнул Мышец.
  Рагдай ещё раз попытался заговорить со старухой. Но она еле слышно, так что даже Хилопу было не разобрать, что-то шептала на разных чужестранных языках. Старуха говорила всё тише и тише, быстро теряя силы, пока не умолкла совсем, и не уронила седую голову на грудь.
  - Умерла кутургутка, - сказал кудесник, распрямляя спину, и делая знак Хилопу, чтобы он перестал колоть женщину острым краем лука, думая придать ей бодрости.
  Мёртвая старуха после этого повалилась кулём на траву и стала похожа на тысячи своих несчастных соплеменников.
  - Ну? - спросил Стовов, и покосился на севшего неподалёку от него ворона, - чего делать будем, други мои?
  Ворон, прыгнув несколько раз, примостился на затылке одного из мертвецов, и стал, словно дятел, долбить огромным клювом прямо в кость головы, чтобы добраться до лакомой мякоти мозга.
  - Их молодой хан, Шегуй-шад, кажется так его звали, три дня назад пришёл к франкскому королю Дагоберту... - снова затараторил серб, и было понятно, что он сейчас собирается повторять весь свой рассказ о массовом убийстве степняков германцами, однако никто мешать ему никто не стал, и он продолжил, - хан сказал, вроде, что не будет воевать против франков и его данников, потому как не хочет быть больше с аварскими ханами вместе, которые ни с кем не хотят иметь мир, а хочет быть с франками, и просит короля дать земли для проживания его народа на западе, а за это он клялся служить в его войске и платить дань. Дагобер сказал хану своё 'да'. Обменялся с ханом оружием. Сказал, чтоб кутургуты ждали тут его провожатых, чтобы идти за горы в Лотарингию. Только степняки выпрягли быков из повозок и стали готовить ночлег, как со всех сторон напали франки. Очень много воинов. Убили несчастных всех. В плен не никого не брали...
  - Предательство - это дело привычное в наши времена, - сказал по-славянски Ацур, - однако делать то что нам всем теперь, раз мы со своим небольшим войском так далеко забрались в страну многочисленных, жестоких и вероломных народов?
  - Думаю, что нам нужно пока что последовать за теми двумя полтесками на край леса, посмотреть, что на берегу Моравы происходит, и нельзя ли нам остаться у нашего оврага, где сейчас всё войско, потому, что двигаться дальше никуда нельзя, - объявил князь своё решение после некоторого всем видимого колебания, - ни вперёд нельзя, ни назад нельзя.
  - Да, правильно, князь, - сказал, кивая головой Тороп, - только заедем за холмы, и поглядим, что у Оломоуца творится, всё равно уже здесь, а потом отойдём к оврагу.
  - Я бы не стал этого делать, - сказал Рагдай, - чего-то у меня плохое предчувствие про те холмы...
  - День ещё только начался, кудесник, не грусти, - неожиданно развеселившись, ответил ему кривич Мышец, - бог Ярило за нас, видишь, как светит он нам ярко с неба!
  - Да, Ярило за нас! - сказал Стовов бодро и тронул коня вперёд, - серба отпусти к своим грабителям, пусть живёт, кособрюхий.
  - Меня бы тоже отпустил домой, великий господин, давно обещаешь! - с мольбой в голосе сказал князю Тихомир, с завистью наблюдая, как кланяясь, Драгослав пятится, а потом со всех ног бросается бежать к лесу.
  - Рано ещё тебя отпускать, - ответил проводнику через плечо князь, - да и пока ты с нами, с нашими кораблями твои люди ничего не сделают!
  Медленно и молча все двинулись к недалёким холмам среди зловещего вороньего карканья и трупного смрада. Когда отряд достиг края страшного поля, пришлось спешиться, потому что лошади отказывались идти вперёд из-за сплошного ковра из мёртвых человеческих тел, трупов животных, разбросанного домашнего и походного скарба. Лошадей приходилось тянуть за поводья, нахлестывать плетьми, понукать. Лошади скользили на влажной от крови земле, фыркали, трясли головами, дёргались. Мужчины-кутургуты тут лежали в панцирях, в железных и кожаных шлемах, с оружием в руках. Вокруг валялись иссечённые щиты, изломанные копья, все и всё было утыкано стрелами. Здесь состоялась настоящая битва, однако, кроме погибших кутургутов, других убитых видно не было. Скорее всего, франки и алеманы своих убитых забрали с собой.
  Здесь тоже бродили среди посечённых те сербы, что обирали мертвецов. При приближении неизвестных им воинов, они отошли подальше, держась всё время на безопасном для себя расстоянии - больше полёта стрелы.
  Поле мертвецов закончилось. Стребляне, как и следовало ожидать, не могли упустить возможности вооружиться валяющимся везде отличным оружием кутургутов. Охотники, что были с Орей, взяли себе с мёртвых прежде всего многослойные кожаные панцири, покрытые чёрным дегтярным лаком, легкие как пушинки, но прочные как сталь, и такие-же кожаные шлемы с пластинами, закрывающими шею и щёки. Взяли они ещё и лёгкие кожаные щиты на каркасах из ивовых прутьев. Судя по застрявшим в них стрелам, они служили отличной защитой, но при этом были необычайно лёгкими, гораздо легче дощатых щитов викингов из липовых дощечек, или щитов кривичей из сосны. А самым главным великолепным преимуществом их было то, что они не раскалывались от ударов и не сильно тяжелели от дождя. В отличии от обычных щитов с металлическими умбонами в центре для защиты кулака и размещения в нём рукояти одновременно, аварские щиты имели два кожаных ремешка для надевания на руку щита как большого наруча. При защите такой щит нельзя было выставить на вытянутой руке перед собой, как щит с умбоном, а нужно было закрываться всей рукой, поворачиваясь к врагу левым боком. Но зато кистью руки, на которой был надет аварский щит, можно было держать лук и стрелять, а потом сразу закрываться от стрел врага. Деревянный щит с умбоном перед стрельбой должен был быть отложен в сторону, оставляя воина беззащитным и вынуждая его терять время. В конном бою перед стрельбой деревянный щит можно было как-то повесить за спину или на седло, что было на скаку сложным делом, и могло стоить жизни в скоротечной конной схватке. Стребляне так же с умилением и восторгом взяли себе и панцири и щиты, сколько нашли, для своих товарищей. Так же они собрали множество сильно изогнутых дерево-костяные луков в колчанах и связки стрел разной длины, с разными наконечниками и перьями. Подобные луки, захваченные ранее в некотором количестве в битве у Одера, приводили охотников в восторг. Стребляне были отличные0ми стрелками, однако только на небольшие дистанции, что было обусловлено как способом охоты в чащах Помосковья и Поочья, когда стрельба велась из-за укрытий с близкого расстояния, так и отсутствием материалов и знаний для изготовления мощных луков. Вооружившись аварскими луками, они получали настоящее могущество. Стрельба теперь могла вестись на расстояние в несколько сотен шагов, с пробитием насквозь деревянного щита. Только сырость сильно снижало силу лука, и ещё усталость стрелка после натяжения нескольких раз подряд тетивы. Ладри, например, как ни старался, так ни разу и не смог натянуть тетиву до состояния, пригодного для выстрела, даже когда наступил не лук ногой, и тянул двумя руками. Под усмешки викингов, он натянуть её только до половины. Несколько раз ещё тетива сняла кожу с руки стреляющих для учёбы среблян, и теперь они, подсмотрев приём у полтесков, защищали левую руку привязанной дощечкой, тряпкой или аварским наручем. Кривичи оружием мертвецов не интересовались, но зато обшарили нескольких убитых и сняли с них золотые кольца и браслеты, забрали монеты, красивые пряжки, пуговицы и иголки. Полтесков же интересовали только связки отличных стрел, перьев и древков для них.
  Князя, проводника, книжника со слугой и викинга больше занимала открывшаяся за холмами картина долины Оломоуца в разрыве сплошной лесной стены. Перед ними расстилались поля с молодыми травами, цепи холмов, поросших кустарником и рощами. За ними был скрыт главный моравский город. Кое-где тёмными пятнами над светло-зелёным подлеском громоздились дубы, начавшие распускать серебряную листву. Дальше на западе, в дымке между холмами темнела широкая лента реки Моравы.
  - Поворачиваем уже назад, князь? - наклонился к Стовову, спросил Рагдай, - место тут довольно открытое, для нашей стоянки не пригодное, и нет здесь никого, и делать тут нам нечего.
  - Надо поле как следует обыскать, пока сербские и хорватские стервятники всё не поклевали, - сказал о своём желании, подъехавший к ним Тороп.
  Он подкидывал на ладони горсть колец и монет.
  - Князь, а дела-то весёлые творятся, тут бочонок серебра насобирать можно легко, и негоже нам терять хороший куш, ведь с золотом восточных королей ещё неизвестно что получится, а нам запас золота и серебра уже сейчас иметь не помешает! - закончил старший дружинник князя свою мысль.
  - Да, всё поле надо занять и собрать всё золото и серебро, а заодно и коров с козами для продажи местным, - вдруг согласился князь, по-прежнему глядя на горизонт, - тут одних коров на десятки золотых монет, а ещё козы и даже, эти... как их... верблюды!
  - Сдаюсь, не могу удержать, собирайте... - прошептал Рагдай, - но я не уверен, что будет вам для этого судьба.
  Было видно, как при словах о продаже скота Тихомир, набрал полную грудь свежего воздуха, чтобы начать свои размышления на тему того, как это здесь лучше будет сделать.
  - Отдышимся пока? - спросил Ладри у своего наставника, оглядываясь по сторонам, и Ацур кивнул.
  Тихомира опять прорвало на рассказ о моравских делах, и всем невольно пришлось его слушать, хотя в этом была и польза. Серб рассказывал складно, а князь рассматривал округу и ничего не предпринимал. Тихомир рассказывал о бегущих от аваров из Паннонии моравах и хорватах, тысячах мужчин, женщин, стариков и детей, одетых в льняные и шерстяные платья, добротную кожану обувь. Они вели с собой множество откормленного скота, и совсем не походили на разорённых войной или природными бедствиями людей. Зачем им понадобилось со всем домашним скарбом идти в страну, где свирепствовали наводнения, болезни и война, где начинался голод и существовала реальная опасность германского рабства, было непонятно. Они везли с собой множество горшков с мёдом и пивом, и в качестве знака дружелюбия, подносили подарки встречным вооружённым людям, прокладывая себе таким образом дорогу на запад. Они постоянно производили огромное количество коровьего и козьего молоком, сыра, колбас, куриных яйцами, сала, и знали, что это изобилие еды охраняет их лучше любого войска, потому что любому захватчику такие подданные будут любы и желанны. Красивые девушки и молодые светловолосые и голубоглазые женщины отличались податливостью, весёлым нравом и многочисленностью, что тоже служило пропуском в любые края. Смуглых и кареглазых среди тоже хватало, но именно белокожие красавицы сразу бросались в глаза любому встречному. Действительно, обойдя несколько сёл и деревень сербов и хорватов по дороге от верховья Одера к Мораве, войско князя Стовова Багрянородца видело гораздо более скудную жизнь люда восточной Моравии, края гористого, холмистого, густо поросшего сосновыми и еловыми лесами, дубравами, разрезанного мелкими речушками и оврагами. Дикие эти места, до выхода к Млаве, навевали тревогу, нагоняли чувство обречённости и тоски. Виднеющиеся со всех сторон горы создавали ощущение ловушки, куда шло войско с заложниками и попутчиками. Только теперь, у Холикового леса, наконец всё переменилось. Здесь леса, дороги, холмы и поля были заполнены испуганными моравами, сербами, хорватами, боями, бегущими в обратную сторону - с запада и севера, спасаясь от баваров, алеманов, саксов и франков. Они бежали от крестоносцев и работорговцев, убивавших лишних только для того, чтобы они не достались другому отряду и чтобы не сбивали цену на живой товар в Кёльне. Беглецы с запада, со стадами и пожитками, разбивали множество стоянок прямо под деревьями, и они только и говорили о том, куда бы дальше бежать от германских отрядов. Геоманы вдруг вторглись огромным числом в некогда свободные от всякой власти земли между Рейном и Одером. Среди беглецов было много раненых мужчин и женщин, покалеченного скота и беспризорных детей, похожих на голодных грязных волчат. Многие были больны холерой и моровой язвой. Все только и говорили о стягивании аварских, франкских и славянских отрядов к Оломоуцу. Они говорили, что аварскими силами командует кровавый Ирбис-хан, и что он варит себе суп из славянских детей, из кожи молодых девушек делает большой шатёр, из женских волос канаты для метательных машин, способных разрушить стены любого города в Моравии, Нейстрии, Австразии или Аквитании. Франкские купцы, особенно евреи иудейской веры, торгующего среди беженцев подпорченной мукой втридорога, тоже рассказывали о сосредоточении франкских отрядов у Оломоуца, о движении туда же дружин моравского короля Самосвята. Судя по всему у города готовилось большое сражение, в котором авары могли примкнуть как союзники к любой из сторон. Потом авары, как водится, сначала могли ограбить и продать в рабство оставшихся в живых проигравших, а потом напасть и на ослабленных борьбой и пьянством победителей. Евреи всем всё охотно рассказывали, проявляя свою обычную всеобщую осведомлённость, известную и привычную среди их общин торговых городах Богемии и Моравии. Они говорили, что король Дагобер I только недавно стал королём всех франков после смерти отца Хлотаря II. Он уже успел договориться с византийским императором Ираклием I о торговых привилегиях для своих виноторговцев, и о совместной борьбе против греческих пиратов. Император Ираклий сейчас в силе, он вернул христианам в Иерусалим захваченные ранее злыми безбожными персами святые христианские реликвии, в том числе Животворящий Крест. Однако папа римский Гонорий словно не слышит этого, и не спешит с поздравлениями, а очень даже наоборот, старается вредить византийцам везде, и прежде всего в византийских областях Италии.
  А поганые иранские язычники теперь управляются царицей, словно мужчины унижены. А на востоке появился новый бог Аллах и его живой пророк Мухаммед подчинил себе всех арабов. Христианский же король Дагобер, будучи совсем недавно королём только Нейстрии, сумел собрать под своё знамя майордомов Аквитании и Австразии, заинтересовав их землями саксов, моравов и бургундов. Теперь он вынужден исполнять свои обещания, начав войну против всех своих соседей.
  Рассеянно слушая болтовню Тихомира обо всём, что удалось узнать за последние дни от встреченных селян и торговцев, Стовов, стоя на краю поля мёртвых, перед холмистой долиной реки, не мог избавится от ощущения сделанной ошибки. С одной стороны Рагдай, по наущению которого был предпринят этот безумный поход, обладал всеми навыками, умом и настойчивостью для выполнения своей великой мечты. С другой стороны, последние несколько дней, особенно после чудесного воскрешения конунга Вишены, книжник был рассеян, задумчив, словно всё происходящее его не касалось. Это настроение не имело никакого объяснения. Дорого дал бы князь, чтобы иметь возможность прочитать мысли, потому что на прямые вопросы Рагдай отшучивался, как это делал и сам князь, когда хотел скрыть правду. Всё выглядело так, будто книжник понял, что разыскать золото восточных королей среди всеобщей войны, когда и шагу нельзя ступить, чтобы не нарваться на сражение или схватку, опираясь только на слова убитого в Константинополе монаха, уже не получится. Что же касается полтесского воеводы Хетрока, отправленного с разведывательным отрядом за тридевять земель к реке Марице, то его возвращение было бы чудом. А уж весть о том, что тридцать возов с золотом всё ещё там, тем более.
  - А кто мог бы из нас предсказывать будущее? - сам себя спросил князь, и тряхнув уздой коня, направился потихонечку вперёд, прямо в плотный вереск.
  За густым травяным ковром, лежащим с небольшим уклоном на краю долины реки, за лесистыми холмами и курганами, среди перелесков просматривалась белёсая нитью тропа. Несколько повозок, словно медлительные жуки, двигались по ней в разные стороны. Люди и скот казались маленькими крохами. Повозки, люди и скот сходились, расходились, утыкались в пятна пашни, похожие отсюда на оттиски гигантской квадратной печати. Борозды пашни были нанесены плугом в разных направления и смотрелись как орнамент. На части полей маленькие фигурки воловьих упряжек неторопливо тянули плуги. Между полей виднелись опрятные домики, по одному и по несколько сразу, из крашенной известью глины, под соломенными крышами. Дымки очагов над их крышами неприхотливо и мирно вились. Справа, между рощами, чернели разрезы оврагов. Они уходили к реке.
  За рекой, на другой стороне долины, на горизонте за дымами Оломоуца, от края до края тёмно-синей полосой виднелись горы. Цепь облаков висела неподвижно над ними. Дальний берег реки был усыпан сотнями красных огоньков от костров. Если бы была ночь, то они смотрелись бы как звёздное небо. Однако солнечным днём они были похожи на рассыпанные из очага горящие угли. Бесчисленные дымы тянулись во все стороны, и ветер, дующий в разных направлениях из-за сложного рельефа, наклонял дымы во все стороны. Ощущение огромного простора, силы и радости страны, раскинувшейся перед Стововым, завораживала и манила. Он долго наслаждался зрелищем. Его серые глазами из-под под нависших бровей внимательно и перебегали от одного вида к другому, от края до края. Пурпурный плащ, тканый золотой нитью, свободно спадал с его плеч, скрывая кольчугу, красный с золотым орнамент ворота рубахи, расшитый самоцветными камнями пояс. Шлем с золотой чеканкой сиял, а оторочка из меха куницы на плаще переливалась шелковыми оттенками,
  - Красота какая, - задумчиво сказал за его спиной Тороп, - однако, может, князь, повернём уже обратно?
  - Да, хочу немного проехать вперёд, чтобы Оломоуц открылся, а то, говорят, город большой, а не увидеть и повернуть, как-то обидно, вдруг сюда больше не вернёмся, - ответил Стовов, качнув головой, - вон, доедем до одинокого дуба, и вдоль опушки вернёмся на поле с мертвецами.
  Он тронул коня, принял немного левее и направился к одинокому дубу.
  - Не нравятся мне дымы за холмом и звуки, - последовав за ним, сказал кривич.
  - Вот заладил, - ответил Стовов, - всё тебе не нравится, кроме пива и медовухи.
  - Хе-хе, - Мышец не то засмеялся, не то закашлялся.
  Послышался топот копыт. Князь обернулся. К нему скакал Вольга и несколько полтесков. Остановившись около князя, полтеск сказал бесстрастно:
  - Сзади всадники, между нами и полем с мёртвыми, их десятка два, они чужие и идут сюда!
  - Попались, кажется! - воскликнул Креп, - они на нашем пути назад, и теперь что, нам как-то кружным путём вернуться к своим, или придётся пробиться?
  - Где они? - спросил Рагдай
  - Вон они! - палицей указал Вольга на отряд из двух десятков всадников, двигающихся рысью по ложбине между холмами, откуда совсем недавно в долину проехал отряд князя, - это не авары, германцы.
  Рагдай присмотрелся: на всадниках были плащи римского покроя, широкие рубахи, штаны, железные шапки из полос и конические шлемы, длинные волосы и бороды. На них мерцали серебряные и золотые украшения. В руках у них были цветастые щиты разной формы, копья и топоры. Рослые и резвые кони быстро несли их. Над отрядом был виден прапор с тремя лилиями, как на щите святой Клотильды, что она передала за двести лет до этого дня королю франков Хлодвигу перед битвой с алеманами при Толбиаке. Франки на ходу крутили головами, словно чего-то высматривали.
  - Это франки, у них лилии Меровингов на хоругви, - сказал Рагдай, - судя по всему, они в себе вполне уверены.
  - Обойдём их стороной! - воскликнул Оря.
  - Может, попытаемся с ними поговорить, ведь у нас с ними войны пока нет? - произнёс Ацур, но его никто не слушал, потому что все уже двинулись за князем.
  Стовов Багрянородец пустил коня вскачь в сторону противоположную движению франкского отряда, чтобы каждое мгновение увеличивало расстояние между ними. И хотя в передовом отряде князя воинов было не меньше, вести переговоры вдали от своей главной рати он не желал. Он весьма лихо для своих сорока десятков лет с небольшим от роду скакал по склону, увлекая за собой остальных. Несмотря на окружающую в нелёгком походе опасность, всех, за исключением может быть Вольги, вслед за князем овладело чувство окрылённости, по большей степени обусловленное хмельным весенним воздухом, солнцем и простором, после долгой зимы на родине и сырой серости пути через Балтику и Одер.
 
 
 
 
 
   Глава шестнадцатая
 
   КОРОЛЬ ДАГОБЕР
 
 
  Когда до отдельно стоящего дерева - огромного старого дуба, помнящего, наверно, ещё времена кельтов и бойев, оставалось не более двух сотен шагов, из-за толстого ствола показался дремлющий отличный осёдланный конь, а из травы поднялась голова мужчины с длинными волосами. Человек увидел в приближающемся отряде для себя опасность, вскочил и бросился к коню, но расстояние было уже слишком маленьким, чтобы можно было успеть ускакать от всадников. Человек остановился. Находясь рядом с конём, он выглядел если не великаном, то человеком очень высокого роста. Он был странным образом одет только в одну шёлковую длинную дорогую рубашку с вышитым воротом. Бросались в глаза надетые на его руках драгоценные браслеты и кольца, а на шее толстое золотое ожерелье с алеющими рубинами. Никакого сомнения в том, что это был богатый и влиятельный человек, не оставалось. По мере того, как расстояние сокращалось, стали видны черты его удлинённого лица: длинный нос, полные губы, близко посаженные большие глаза с низкими веками, высокий лоб и узкий подбородок. Стали понятно и причина его странного одеяния и его занятие под одиноким деревом. В траве лежала богатая одежда, тканная золотом и украшенная драгоценными камнями, лежали меч, кинжал, плащ. Тут же стояла корзина с едой и кувшином. И, наконец, ещё две головы, на этот раз женские, поднялись испуганно из травы, глядя на приближающихся.
  Это были обнажённые девушки того возраста, когда нельзя понять точно, это уже женщина, или всё ещё ребёнок. Несмотря на сильно развитые груди и бёдра, ровные, налитые румянцем и свежестью лица белокурых красавиц, не было сомнения в их крайней юности, может быть и совсем недавней непорочности. Обе девушки были очень похожи друг на друга: припухлые алые губы, маленькие носики, выпуклые скулы, и они были по-видимому сёстрами. Одежда девушек, простая, но добротная, лежала рядом с королевскими одеяниями, так же брошенная впопыхах.
  Огромные голубые глаза в ужасе смотрели на появившихся над головами странных всадников неопределённой принадлежности, не суливших своими суровыми и сосредоточенными лицами ничего хорошего.
  Знатный мужчина, оторванный от любовных утех, судя по всему весьма приятных, встал к приехавшим незваным гостям, боком, почти спиной, и принялся глядеть в сторону ближайшего от дуба холма. Из-за холма поднимались многочисленные дымы костров, слышалось конское ржание и, вроде бы, гул множества голосов. Клацанье стали и кузнечный перестук были вполне узнаваемы. Судя по всему, сразу за холмом располагался огромный воинский лагерь или город, однако, если бы это был город, то вокруг было бы множество огородов, тропинок, скота, деревья были бы вырублена далеко окрест для строительства или очагов. Да и проводник Тихомир знал бы про его существование. До холма было не более трёх сотен шагов, и когда ветер начинал дуть с той стороны, до слуха долетали даже отдельные удары копыт о твёрдую землю, перезвон упряжи и броневого доспеха, даже отдельные слова. Однако человек не оборачивался, как если бы ничто не грозило ему со спины или он был глух, и ещё он сложил руки на груди. Показывая свою горделивость, презрение к появившимся, он демонстрировал уверенность знатного и сильного, и солнце заискрилось на бесчисленных гранях его самоцветных колец, браслетов и ожерелий.
  - Это какой-то германский военный вождь, судя по мечу и драгоценностям, - сказал Рагдай, перебегая взглядом с мужчины на девушек и обратно, - он совсем недалеко от своего войска, и тот разъезд франков, что мы видели только что с хоругвей, скорее всего искал его, может быть он как раз от них спрятался с женщинами для удовлетворения своей похоти без помех, будучи уверен, что рядом нет никакого врага.
  - Поле мертвецов, скорее всего, их, франков, рук дело, - сказал следом за этим Креп, показывая пальцем на холм, откуда доносился звук большого скопления людей, - и стоят они рядом лагерем очень близко, и сила у них большая, и германская ненависть ко всем известна от Лондиниума до Константинополя, и азиатские степняки для них кровные враги были всегда.
  - Чёрт побери! - на германском наречии, действительно похожем на язык франков или белгов негромко воскликнул мужчина, услышав славянскую речь Рагдая и его слуги, - проклятые сербы, заполонили весь край!
  - Это кто? - спросил у всех Стовов, рассматривая в упор незнакомца: ему было всё любопытно: громадный рост, длинные, ниже плеч, тёмно-русые волосы, сплетённые у самых концов в косицы, лежащий в траве стальной островерхий шлем с оторочкой из белого горностая с маленькими чёрными хвостиками, руки незнакомца, длинные, мощные, с длинными пальцами, такие же мощные ноги, изумрудного цвета шёлковая рубаха, лежащая в траве, длинный пурпурный плащ, привычный больше для Константинопольской знати и итальянских церковных иерархов, красные монаршие сапоги из тончайшей тиснёной кожи, достойные императора Византии. Ножны меча и ножа-скрамосакса были украшены чеканкой с изображениями всадников, кораблей, птиц и рыб, словно на римских барельефах. Мерцающие солнечным светом светлые глаза незнакомца смотрели вдаль, и в них сквозило изумление произошедшим. И только лишь...
  Стовов, его мечники, викинги и стребляне уставились на чудесные драгоценные вещи, забыв даже о прекрасных молодых женщинах, закрывшихся, впрочем, проворно своими подобранными рубашками.
  - Выглядит он побогаче короля Ариоальда, - вполголоса сказал Ладри своему наставнику, и при этих словах германец слегка повернул голову, уловив в сказанном по-норманнски знакомую уху речь, а также имя короля лангобардов.
  Десять полтесков с Вольгой во главе, окружили дерево и незнакомца, всем своим видом показывая, что любое вооружённое сопротивление с его стороны будет остановлено. Один из полтесков даже занёс для удара копьё. Он мог одним верным ударом пробить стоящему шею.
  - Я бы не стал вот так всем подряд знатным людям, встреченным на пути угрожать оружием, - сказал Ацур, - полтески путают свои приволжские глухие места, заселённые дремучими марийцами и эрзей со здешними европейскими странами, где римское величие впитано всеми частями бывшей империи, у этого знатного человека него даже плащ римский, как у имперских патрициев, что изображены на старых мозаиках.
  - Нужно думать о последствиях, - осторожно произнёс Тихомир.
  - Он сейчас меч возьмёт, и будешь потом за ним вокруг дерева бегать, пока к нему помощь не подоспеет, - хмуро ответил Тороп, - лучше его тут по-тихому приколоть, ограбить и быстро отойти назад, прихватив красавиц для себя или на продажу.
  - Да уж, настроен он враждебно, даже не повернётся к нам, не скажет ничего, - сказал Мышец, - чувствуется, была бы с ним сила его, перебил бы нас всех сразу!
  - Вольга! - рявкнул Стовов, начав вдруг осознавать, что их случайное появление среди расположения крупного войска и около одного из их вождей, может быть и короля, ни к чему хорошему не приведёт, и надо теперь постараться без потерь отступить к своей рати у оврага, - поезжай со своими людьми вперёд, на холм, посмотри, что на той стороне творится, и если оттуда в нашу сторону начнут двигаться воины, тут же мчись обратно к нам!
  - Вонючие сербы! - снова сказал незнакомец негромко, но твёрдо - вы мне заплатите за своё нахальство!
  - Что он сказал? - спросил Тороп.
  - Он говорит, что мы наглецы! - перевёл слова Ладри, - ругается.
  - Ах он! - воскликнул Мышец, ударяя плетью богато украшенного коня германца, - я сейчас тебя отделаю плёткой, дубатол, ты пока что в нашей власти со своими блудницами!
  - Уймись, Мышец, не порть наше дело! - воскликнул Рагдай, - что за грубое слабоумие, везде с кулаками соваться?
  От удара плетью гнедой конь франка сильно дёрнулся в сторону и неожиданно развязался повод: он был только наброшен на выступ дубовой коры. Никто не успел и сообразить, чем это может грозить, как конь помчался в сторону холма. Полтески было кинулись вскачь следом за ним, чтобы он не перевалил через возвышенность и своим пустым седлом не показал возможным союзникам франка, что с седоком приключилась беда, после чего они могли поспешить на выручку. Однако утомлённые ночным сражением кони полтесков и половины пути до холма не прошли, как конь германца взлетел на вершину словно птица, покружился на фоне голубого неба и скрылся из глаз.
  - Тенгри нёс его на своих крыльях! - голосом, рвущимся от сотрясения при бешеной скачке, произнёс Вольга, а один из его воинов даже бросил вслед коню копьё, но ожидаемо промахнулся.
  Тем временем франк быстрым движением подобрал из травы свой меч, одним движением сдернул с него кожаные ножны с золотыми чеканными накладками, одним прыжком достиг дуба и, встав к нему спиной, решительно поднял клинок. Меч его был более длинным и узким, чем привычные для кривичей и викингов мечи. На украшенной рубинами гарде и навершии рукояти блистали рубины в золотой вязи, похожие на те, что были вделаны в рукоять меча конунга Вишены, но гораздо более тонкой и тщательной работы. И если рубины на мече викинга были разнородными, и даже кое-где были заменены красным римским стеклом, то рубины в мече франка были однотонными, крупными и отполированными до ослепительного глянца. Само лезвие было покрыто волнистыми серыми полосками и узорами, как если бы меч был выкован из множества пластин разного по свойствам металла: более твёрдого но ломкого по краям лезвия, и более мягкого и гибкого в центре. Это сочетание разной стали в одном клинке делало оружие очень острым и очень прочным, не ломающимся при сильных ударах. Им можно было легко защищаться даже от топора или пальцы, и при этом наносить удары любой силы по щиту, по шлему, не рискуя остаться в бою с одним обломком в руке, обречённым на верную смерть.
  По коре дерева и лицам всадников мелькнул солнечный блик от обнажённого клинка, и стало понятно, что теперь человека нужно или отпустить с миром, либо сразиться с ним, убить из лука, ранить.
  Полтески тем временем достигли вершины холма. Они промчались через заросли вереска, брызнув земляными комьями, фиолетовыми цветками, искрошив копытами буйную весеннюю зелень, и будто врезались в хрустальную стену. Они осадили резко коней, подняли некоторых на дыбы, поспешно повернули назад.
  За холмом, в низине и на возвышенностях, в тени и на свету, стояли многочисленные, большие и малые, прямоугольные, квадратные и круглые палатки и шатры. Иногда они стояли рядами и плотно, но больше всего вразнобой и кое-как. Между ними на шестах были установлены вьющиеся на ветру разноцветные знамёна и значки, хоругви и просто куски ткани с разнообразными надписями и изображениями. Во множестве между палатками стояло в пирамидах оружие: щиты и копья, пики с крюками, дротики. Стояли повсюду у коновязей кони, ослы, быки. Бродили в загонах и просто так овцы и козы, бегали куры и гуси. Тут же их ловили, резали, освежёвывали, ощипывали, жарили на вертелах и варили в котлах. Варилась и парила каша, похлёбка, выпекались хлебные лепёшки. Вкусными запахами полнился воздух. Многочисленные длинноволосые с бакенбардами воины свирепого вида, в большинстве своём голые по пояс, или в одной короткой накидке через плечо, сидели или толпами стояли, ходили около мест приготовления еды, словно вся их жизнь только из этого и состояла, чтобы есть, пить и спать, опорожнять хмельные кувшины и жирные котелки. Другие воины и простолюдины расслабленно чистили и мыли лошадиную сбрую, самих лошадей, чинили одежду и обувь, правили оружие или азартно играли в кости, или шашки. Многочисленные торговцы в яркой одежде и мехах, важные воеводы в шлемах с перьями и в римских плащах, в сопровождении помощников, прихлебателей и охраны, по делам и так ездили по лагерю. Повсюду со скрипом двигались разномастные открытые и закрытые воловьи упряжки, тянущие возы с питьём, товарами, женщинами, съестными припасами для огромного войска. Гнали лошадей и коров. Было видно как выводят для показа и продажи рабов из числа захваченных пленных, в большинстве своём молодых мужчин и женщин, а под полотняными навесами и открытым небом множество людей осматривают, раскладывают, продают и покупают вещи из военной добычи. Если бы не явно малое количество женщин и детей, и огромное количество оружия, можно было бы решить, что это торговая ярмарка где-нибудь в Регенсбурге, где оканчивался сухопутный путь из волжской Хазарии, через Киев и Прагу.
  В лагере царило всеобщее оживление и веселье, как бывает обычно после одержанной в сражении победы, вот только не было видно многочисленных раненых в кровавых повязках и рядов убитых на краю лагеря, приготовленных к похоронам или отпеванию. По-видимому, победа была одержана без особых потерь. Воины и гости отрывисто переговаривались, смеялись, толкались, пили пиво и вино, несмотря на то, что был ещё только полдень. Лаяли и носились повсюду бесчисленные лохматые собакам, стучали молотки и топоры ремесленников, гремели, жужжали точила, визжали и кричали весело женские голоса, кто-то пел, кто-то играл на лире и свирели, бил барабан. В центре лагеря, перед самой большой белой палаткой с изображениями синих лилий, с перьями, флагами и лентами, с большим бронзовым зеркалом, направляющим солнечный свет внутрь палатки взамен светильников, имеющих обыкновение устраивать пожары и от которых не было возможности внутри нормально дышать, были видны несколько богато одетых знатных дам в окружении служанок. Там же располагалось особенно много воинов в блестящих кольчугах, со шлемами и щитами в руках, и под мышками. Их окружали телохранители, слуги, рабы, держащие коней, копья, стулья и подносы с едой. На площадке перед главной палаткой, стояли в ряд несколько длинных виселиц, и десятка полтора мертвецом качались на них в слабом ветре, показывая всем вывалившиеся языки, оскаленные рты и вытаращенные белёсые глаза. Ещё столько же тел, по-видимому, недавно снятых с виселиц казнённых людей, лежали грудой рядом. Несколько рабов в грязной одежде неторопливо нагружали ими повозку с большими дощатыми колёсами.
  - Подземная чёрная сила зла! - воскликнул обычно сдержанный Вольга, вздыбливая и поворачивая назад коня, - если жеребёнок родился с пятном на шее, то мёда в бортях больше не будет!
  Казалось, все, кто был в этот момент в лагере, повернулись к появившемуся на холме коню без всадника, затем всаднику, странным образом похожим на авара и к его спутникам восточного вида, в чёрных кожаных панцирях и шапках, блестящих лаком на солнце как большие жуки. Было ощущение, что и повешенные немного повернули обезображенные гримасой смерти лица, как бы ухмыляясь неосторожности чужеземцев. Эта неосторожность не сулила ничего хорошего. Полтески мгновенно последовали примеру своего вождя, поворачивая коней. Но было уже слишком поздно: коня они не догнали, и через мгновение его схватил за узду кто-то в лагере, удивлённо выкрикивая тревожные слова, наверное по поводу судьбы его седока. Сами полтески себя непростительным образом обнаружили, посчитав, что остановить коня важнее. По всей равнине, за которой открывался вид на валы, стены, дома и пристани Оломоуца, по всему лагерю, заставленному палатками, возникло движение и гул. Десятки тысяч глаз устремили взор на полтесков, кажется, даже солнце с любопытством уставилось на них. Пятясь на задних ногах, конь под Вольгой, почувствовав необычность момента, звонко заржал.
  - Мы попались! - воскликнул Вольга, тряхнув липкими от пота волосами и почему-то улыбаясь, - быстро назад к князю!
  Полтески помчались обратно к дубу так быстро, как только могли. Их утомлённые кони хрипели и роняли пену с губ. Князь и другие воины передового отряда встретили их понимающими взглядами. Человек с мечом, наблюдая их замешательство, глядел уже совсем надменно, прекрасно понимая, что увидели за холмом разведчики.
  - За холмом стоит огромное германское войско! - крикнул Вольга на всём скаку, - они узнали коня, и сейчас начнётся погоня!
  - А этот, похоже, у них один из главных, если коня его знают все! - хмуро сказал Мышец, - нужно его взять в заложники, чтобы они на нас не напали.
  - Да вы уж один раз взяли заложников в Новгороде-на-Волхове в начале похода - княжну Ясельду и её младшую сестру Орису, - вдруг закричал Рагдай, - а теперь вы ссоре с их отцом Водополком, и обратно путь через Ладогу и Волхов на Москву закрыт, а если княжны тут погибнут с вами, что Водополк сделает с городами и сёлами кривичей на Нерли, Клязьме и Москве известно, уничтожит и голядь стреблянскую не пощадит!
  - Мы не виноваты, что охотники-стребляне начали тогда грабить город Волхов, раз жители не сопротивлялись, мы уж после присоединились, - оправдывающимся тоном заговорил Тороп, - а зачем князь Водополк оставил город без защиты?
  Все посмотрели на князя. Князь посмотрел на человека с мечом у дерева и махнул рукой своим старшим дружинникам, чтобы они его схватили. Тороп и Мышец слезли с коней, утёрли потные лбы и щёки, сняли с седел свои большие красные щиты и вынули из ножен мечи.
  - Оря, подсобляйте нам! - сказал коренастый Тороп, не очень решительно подступая к рослому противнику, вооружённому прекрасным клинком - мы его отвлечём и меч выбьем, а вы вяжите борова.
  Стребляне быстро слезли с лошадей и начали обходить дерево со всех сторон, одновременно готовя верёвки и кожаные ремни, благо этого добра в аварских седельных торбах было предостаточно.
  Увидев начало понятных приготовлений, две девушки, до этого испуганно сидевшие в траве, кое-как прикрывшиеся одеждами, испустили леденящий душу вопль отчаяния и бросились к мужчине, отбросив свои одеяния и всякий стыд. Они прижались спинами к франку, выставляя перед собой растопыренные ладони, как бы стараясь закрыть мужчину собой.
  - Нет, мы спасём тебя своей жизнью, наш король! Мы умрём за тебя, прекрасный властелин! - кричали они на странной смеси германского и латинского языков, - проклятые язычники узрят, как могут умирать добрые христиане, пусть будут они прокляты!
  Раскрасневшиеся в своей решимости самопожертвования, с развевающимися белокурыми волосами, вибрируя каждой частью молодых, налитых соком тел, они были до того прекрасны, магнетически притягательны, что кривичи даже опустили на оружие, а у Ладри вырвался крик восхищения. Все застыли, и только Оря Стреблянин, словно вобрав в себя звериный, не подвластный чарам прекрасных дев, дух от своей волчьей шкуры, служившей ему одеянием и шапкой одновременно, продолжил хищное движение. Оказавшись в трёх шагах от франка, стреблянский вождь занёс для удара огромную палицу, намереваясь выбить меч, что ему непременно бы удалось с его чудовищной силой. Если бы на пути страшного оружия оказалось чьё-то тело, пусть и девичье - ему же хуже! Стреблянскому жрецу, приносящему человеческие жертвы Матери Змее, отдающему младенцев волкам в неурожайные годы, хладнокровно сокрушить одним ударом лишнюю жизнь ничего не стоило. Не зная таких свойств врага, а лишь чувствуя это, сохраняя абсолютное хладнокровие, франк сам разжал пальцы с некоторой брезгливостью. Его меч мягко упал в траву.
  - Не надо жертв, прекрасная Сохильда и нежная Брунегонда! - воскликнул франк на такой же смеси германского языка и просторечной латыни, - эти варвары не посмеют причинить нам вреда, когда мы откроемся им!
  Пользуясь наставшей безоружностью незнакомца, кривичи бросились вперёд. Они схватили за руки девушек и стали оттаскивать в сторону. Пришлось отложить щиты и мечи, потому что для этого потребовались вся сила и ловкость. Сохильда и Брунегонда были на голову выше Торопа и Мышеца, и весили не меньше, чем они, даже в кольчугах, шлемах и одежде, поэтому сдвинут с места упирающихся красавиц было очень тяжело. Двое молодых стреблян, смущённых, впрочем, наготой девушек, бросились кривичам на помощь, но и это не сразу помогло. Германки выворачивались, упирались в землю и в обидчиков ногами, стараясь вырвать руки, не реагировали на рывки за волосы, визжали и кричали так, что уши закладывало от крика. Справиться удалось с разъярёнными девушками только после того, как стребляне стали их бить: сначала ладонями по щекам, а когда это не помогло, то и кулаками, и рукоятками ножей по головам, пока лица, плечи и груди германок не залились кровью, и они не упали на траву со стонами, и проклятиями, закрывая раны руками.
  - Опять эта стреблянская жесткость! - поворачиваясь в седле к князю, с негодованием сказал Рагдай, - они же не простые крестьянки, судя по одежде, зачем нам лишние враги здесь?
  - Да схватите же его наконец! - не обращая внимания на слова книжника, сказал князь.
  Стребляне обступили франка, держа в руках верёвки и ремни. Оря отложил палицу и протянул к шее незнакомца руки.
  - Я король Дагобер! - сказал в этот момент франк гордо и добавил, словно это могло уточнить обстоятельства полнее, - я сын короля Хлотаря Великого!
  - Чего он сказал? - переспросил князь, видя, как у Рагдая и его слуги, викингов и серба вытягиваются от удивления лица и раскрываются глаза.
  - Стойте, погодите, это король франков! - воскликнул Рагдай, - самый могущественный король западных стран!
  - А я его чуть не убил! - с неподдельной весёлостью ответил Оря, опуская руки, и совсем по-другому осматривая незнакомца, - чего же он один бродит без воинов своих?
  - Похоже, король обманул свою охрану и уединился здесь невдалеке от своего войска с юными красавицами так, чтобы ему никто не мешал, а мы неведомым образом через поле мертвецов вышли именно к этому месту прямо на него, чудом обойдя франкские разъезды и заслоны, - проговорил Ацур по-норманнски, и было видно, что король понимает, о чём ведёт речь викинг, - он выглядит словно бог асов Локи, и шутя живёт, хотя и смертный он как любой человек.
  - За нападение на меня вам несдобровать, чужеземцы - сказал король сильным грудным голосом, растягивая гласные звуки и почти проглатывая согласные на бельгийский манер, - я объявляю вас своими пленниками, и требую, чтобы вы сложили оружие и встали передо мной на колени!
  - Да, конечно, мой король! - с некоторый исступлением в голосе воскликнул Тихомир и, словно куль, выскользнув из седла на землю, упал на колени в траву и вытаращил глаза, - да, я твой пленник, прости, просто мы не знали, кто перед нами!
  - Вот какие получаются последствия за грубые и несдержанные поступки! - вскричал Рагдай, зло глядя на растерявшихся кривичей и стреблян, - захватить безоружных дочерей Водополка в его отсутствие, не то же самое, что дерзнуть пленить короля всех франков!
  - Что теперь нам делать? - подавленно спросил Креп, - король не простит нам нападения на себя и своих любовниц...
  - Надо сдаться ему! - воскликнул проводник серб, - только тогда будет возможна нам пощада!
  - Тут будем теперь умирать? - спросил всех Вольга, направляя коня вокруг дерева шагом, чтобы дать ему отдышаться.
  - Да погоди ты умирать! - ответил ему, явно бодрясь, князь Стовов.
  Остальные полтески делали то же самое, давая коням волю, чтобы избежать судорог их мышц от переутомления из-за ночного боя и дневного похода, тем более, что полдень был по-летнему жарким и животным было тяжело. Кони им могли очень скоро понадобиться для бегства или для боя. Медленно двигаясь вокруг дуба на хрипло дышащих конях, полтески заранее стали строиться в линию, повернувшись лицом к холму, откуда должен был появиться враг. Опытные воины сидели в сёдлах расслабленно, согнувшись, щурясь на ослепительном солнце и наблюдая как на холм, на то место, где они совсем недавно были, выезжают чужие всадники. Все невольно устремили взоры в ту сторону: одни с тревогой и отчаянием, другие с радостью и надеждой.
  Сразу несколько десятков рослых воинов, кто в кольчугах, кто голый по пояс, с длинными копьями, разными по форме щитами, в разных шлемах: римских, норманнских, конических с перьями или конским волосом, или с костяными рогами, появились на холме. Кони под ними были большими и резвыми, разномастными и не вполне послушными. Увидев происходившее у дерева, всадники, не раздумывая, пустили коней вниз по склону, потрясая сверкающим оружием, восклицая и выкрикивая сердитые слова. Их решимость была понятна и оправдана, поскольку вслед за ними через холм стали волной переваливать такие-же свирепые всадники: все одетые к бою кое-как, без луков, по большей мере с голым телом, с длинными копьями для конного боя, двусторонними секирами-францисками в руках, с гримасами боевого безумия на красных лицах. Численное преимущество их было подавляющим сразу, и среди них, похоже, теперь стоял вопрос о великой чести первыми сразить противников своего короля, оказав ему важную услугу, продвинувшись таким образом ближе к трону и щедрым пожалованиям с особыми привилегиями. На ветру и на скаку трепетали хвосты из конского волоса на шлемах, гривы лошадей и плащи на плечах, на солнце бликовала и рябила оковка щитов, прыгали белые искры на лезвиях копейных жал и лезвиях обоюдоострых топоров.
  Рагдай с удивлением увидел, что при появлении своих всадников король скорее огорчился, чем обрадовался. То-ли он ожидал появления своих приближённых - отряда с лилиями на хоругвях, а совсем не этих простолюдинов, то-ли ему не хотелось, чтобы его Сохильда и Брунегонда предстали перед деревенщиной в избитом, осквернённом и обнажённом виде.
  Так или иначе, но Рагдай уловил нечто необычное во всём происходящем вокруг, словно медленный сон поглотил реальность, и даже на один неуловимый миг всё словно бы остановилось в его глазах: застыло солнце в зените, едва коснувшись его краёв рассыпались и застыли белоснежные облака, перестали виться около лошадей мухи, биться на ветру значки на копьях франков, прекратило сотрясаться пространство вместе с ударами копыт конницы, застыли стаи птиц над полем мертвецов, кажущиеся отсюда чёрной сажей над трубой кузницы, вороний крик затянулся на одной ноте, как длинный вой морской бури...
  Человек под дубом - король Дагобер - так думалось книжнику, он высокий, в бирюзовом шёлке, в золотых украшениях и с горящим взором, словно бы и не он мог быть обычным смертным, хотя его конь всё-таки поддался удару и испугался, ускакал, привлёк внимание, да и меч против живых людей оборотень в бирюзовом не стал бы обнажать, а потом разумно бросать его себе под ноги. Король, видимо, с самого начала разговора ждал подхода помощи со стороны лагеря, ведь она была совсем рядом, за холмом - там стояло огромное войско франков и многочисленных единокровных германских союзников. Король явно был сначала поражён появлению как из-под земли диковинного вида полтесков-булгар, стреблян-галиндов, князя Стовова с кривичами в доспехах и одеяниях, напоминающих византийские, армянские и греческие одежды. Чувствовалось, что король с удивлением наблюдал, что незнакомцы, за исключением старого серба, не дрогнули при известии о его известной всем личности, и при появлении лавины копьеносных всадников. Видимо, они был не из робких и слабых. Странным образом Дагобер оказался в окружении этих решительных незнакомцев, в то время как незнакомцы находились теперь под ударом его воинов снаружи. И король был бы сейчас лучшей бронёй и защитой для них, чем все кольчуги на свете, стрелой более точной и сильной, чем любая аварская стрела из лука или самострела, клинком прочнее меча из небесного железа, конём, более рьяным, чем священный конь Хлодвига, и заклятием сильнее заговора королевы Брунгильды. Живой он был, а вовсе не призрак, этот король, возникший из моравской весенней дымки! Так подумалось кудеснику их Тёмной земли, и сам не понимая почему, он не стал отгонять от себя такой не реальный взгляд на мир, вызванный, не то переутомлением последних дней и вообще, нескольких месяцев труднейшего похода, не то какими-то другими причинами, например колдовством франкских прекрасных ведьм. Однако чувство, что он сам вот-вот свалится на землю из седла, не покидали его...
  Видя как побледнел вдруг хозяин, Крепу даже схватил его за локоть, чтобы он не начал слишком сильно крениться набок.
  - Учитель, очнитесь! - воскликнул ему слуга.
  Перед глазами Рагдая всё вновь начало обретать привычные движения, звуки и цвет. Хотя все переживания длились мгновения, ему показалось, что прошло очень много времени.
  - Смотрите, там, за перелеском! - крикнул вдруг один из стреблян, показывая пальцем совсем в другую сторону от той, откуда приближалась конница франков.
  Со стороны поля мертвецов, по направлению к дубу скакал конный отряд знаменем со знаком королевских лилий, ранее прошедший на запад от них. Теперь отряд возвращался, и его хорошо вооружённые всадники уже заметили отряд Стовова у одинокого дуба, мужчину и женщин там же. Наверняка им была видна и двигающаяся со стороны лагеря франкская конница. Им всё стало понятно, и они перевели своих коней в галоп...
 
 
 
 
 
   ЭПИЛОГ
 
  Как бы ни был окружён человек житейскими невзгодами, драмами и историческими катастрофами, множеством людей приятных и неприятных ему, по мере удаления вместе с ним от земной поверхности, где видна только одна искорка его жизни, единственной, мгновенной и от того бесценной, всё окружающее уменьшается в размерах и исчезает по мере удаления, только для мысленного взора звезда человеческой жизни продолжает сиять всё так же ярко, сколько бы мы не удалялись от неё спиной в бесконечный космос, И улетев мысленно край сущего мира, среди звёзд и галактик, и главное с ними будет светиться жизнь человека, даже когда источник света уже погаснет где-то бесконечно далеко, мы всё ещё будем сидеть его свет. Можно любоваться им, можно отвернуться и глядеть на другие звёзды, представляя их себе другими жизнями.
  Также и с героями легенды. Прошли как бы их времена, и потом времена минули те, что были за ними, могучие правители превращались во прах и дела их оборачивались против их народов и близких, сжигались и уничтожались величайшие произведения искусства и человеческого труда, возникали хитроумные устройства, а старые выбрасывались, народы собрались как птичьи стаи и рыбные косяки, и рассыпались, как листья осенью в небытие и забвение, а знакомые нам по этому повествованию люди продолжают существовать за толстым стеклом прошлого, ярко освещённого мыслью рассказчика. Став живыми, приняв вид реальности, они говорят через пятнадцать веков всё о том же, что волнует и сегодня: любовь, гордость, жажда славы и богатства, верность, любопытство, отвага, страх смерти. Голоса многоязычные их сливаются в мощный хор, и стирается грань реальности, и будущее смешивается с прошлым в единое пространство, где время идёт не линейно, а во всех направлениях, словно сила притяжения, и нет сложности, чтобы двигаться поперёк привычному пути, или вообще вспять...
  - Теперь нам отрезан путь назад! - сквозь зубы процедил Стовов Багрянородец, наблюдая стремительное приближение второго отряда франков, - их теперь сто на нас на одного!
  - Будем с ними сражаться - нас всех перебьют, - ответил на это Ацур, - не будем сражаться - нас просто убьют!
  - Чего же нам теперь делать? - страдальчески воскликнул побледневший Ладри, - я не хочу умирать! Хочу обратно в Викхейль!
  - Никто не хочет умирать! - согласился с ним Рагдай, - я тоже не хочу!
  - На колени! - громко сказал король, а его любовницы злорадно засмеялись, выкрикивая угрозы и обещания самолично отрезать всем наглецам чресла, долго пытать их огнём, сыпать солью под содранную кожу, ломать кости железной дубинкой и дробить зубы молотком.
  - Не будет так, - сказал на это Рагдай, - я не мастер по части смертельных увёрток, но у нас есть возможность спастись только используя короля как щит против его же воинов!
  - Да, это правильно, нужно приставить ему нож к горлу и потребовать остановить своих псов! - зло крикнул Мышец и, не дожидаясь уже согласия князя, поскольку франки были теперь слишком близко, бросился к королю.
  - Мы его сейчас заставим нас уважать! - вторя ему воскликнул Тороп, одновременно вынимая из-за ножен на поясе большой медвежий нож, - голядь белоглазая, помогайте!
  Помощь кривичам действительно потребовалось, потому что им попытались помешать девушки. Их снова пришлось удерживать стреблянам. Сам Дагобер, увидев перед собой нож, отпрянул назад и попытался отойти за ствол дерева, чтобы выиграть время. Это получилось у него весьма ловко, несмотря на высокий рост. Однако Мышец, не теряя ни секунды бросился к нему, как к раненому на охоте кабану и, обхватив за шею, повис на нём, стараясь опрокинуть.
  - Вали его! - зло крикнул Оря, бросаясь Мышецу на помощь, и вовремя, потому что Дагобер стряхнул с себя руки дружинника, освободился, и едва не пустился бежать.
  Оря повторил попытку захвата и преуспел: от толчка Дагобер упал на одно колено, а подоспевший Тороп приставил к его горлу остриё ножа с хриплым воплем ярости.
  - Они схватили короля! Они схватили короля! - пронзительно закричали и завыли девушки, - на помощь!
  - Они схватили короля! - послышались крики со стороны франков, которые были уже совсем близко, - спасайте короля! Спасайте Дагоберта!
  - Не люблю я длинные копья при встречном ударе, - нарочито спокойно произнёс Вольга, осматривая тонкую чёрную линию из своих товарищей, хмуро глядящих из-под козырьков шлемов на приближающуюся смерть, - только цапля с длинной шеей может достать лягушку со дна кувшина!
  - Я тоже, - прошептал Ацур, вытягивая меч и левой рукой делая движение, словно отбивая несуществующим щитом устремлённое в живот копьё, - Ладри, мальчик мой, слезь с коня, сядь на траву и положи меч и нож перед собой, потому что только так ты можешь спастись, и то если король тебя пощадит...
  - Если бы стребляне успели пустить хотя бы по две стрелы, то у нас, считай, было бы больше возможностей, - сказал Мышец, удерживая разведённые руки Дагобера за спиной, и тем давая возможность Торопу скручивать его кисти кожаным ремнём, - стребляне, ну, покажи меткость!
  - Лучшее конечно, чтобы у нас крылья появились, и мы отсюда улетели, - закончив связывать королю руки, ответил Тороп и почесал потный затылок, - и если, конечно, у тех крылья не тоже прорастут.
  Франки уже были близко, можно было различить зрачки в их глазах и, значит, это был последний рубеж, когда можно было выпустить стрелы перед тем, как оружие ближнего боя не даст на это больше времени. Хотя полтески при свободе для перемещений были способны стрелять в упор, заменяя стрелой удар копья.
  далеко, можно было, наверное, десять раз ударить в ладони, прежде чем звук рога достиг бы их.
  - Ну, что ждёте, стрелки, Оря, Вольга? - зло крикнул князь, - хотя бы спесь с них сбейте, если уж число выровнять не получится никак!
  Книжнику было слышно, или он подумал, что ему было слышно, как скрипнули зубы князя, и Стовов дёрнул поводья так, что в морде его коня что-то хрустнуло, а глаза животного стали круглыми.
  - Железо камню, ветер солнцу! - как обычно произнёс бессмысленную поговорку Вольга и вытянув вперёд руку с железной палицей отрывисто добавил, - стреляйте скорее!
  После этого у полтесков, словно волшебников, в руках мгновенно возникли аварские тугие луки с костяными накладками и по одной стреле каждый из них пустил прежде, чем это можно было осознать наблюдателю. Девять стрел с чёрным оперением одновременно врезались во врага, и ни одна не прошло мимо: один франк был убит мгновенно в переносицу, двое ранены в грудь и плечо, и выронили оружие, две стрелы попали в голову одному из коней и заставили его повернуть в сторону, другому коню стрела пробила шею и застряла, принудив животное замедлить скачку, три стрелы, задев копья и щиты, отлетели в стороны, из-за чего двое франков пригнулись, потеряв направление движения, а один, уворачиваясь, не удержался в седле и упал, оставшись одной ногой в стремени. Не то, чтобы для сотен яростных воинов эти потери были чувствительны или могли остановить всадников, много раз видевших ужасные кровавые битвы, просто сбившиеся с пути кони стали вдруг препятствием, появившимся мгновенно. Сразу множество всадников были вынуждены менять направление скачки, часть лошадей сами сделали это, толкая соседних, а те, в свою очередь, следующих. Новый десяток стрел полтесков и стреблян, пущенный почти в упор, ранил ещё несколько всадников и лошадей. Три упавшие лошади вместе с седоками создали свалку, препятствие, которое следующим сзади пришлось огибать с двух сторон, как река обходит остров. Возникшие мгновения заминки стрелки использовали успешно, убив ещё двух и ранив трёх противников. После этого стрелять времени уже не оставалось, потому что франки оказались на дистанции удара копьём.
  - За Ярилу! - крикнул яростно Стовов и двинул коня навстречу врагам, выставив перед собой меч так, чтобы отбить нацеленное в него копьё.
  Ближайший к нему франк, огромного роста воин в коническом шлеме с конским хвостом на макушке, выставив ромбический щит со львом, нанёс удар копьём князю в грудь. Широкое и длинное лезвие наконечника содрало кожу с конской головы, попало в клинок меча и отскочило с сторону. Франк пронёсся мимо, яростным взглядом провожая уцелевшего врага, и попал под удар палицы Ори, не причинившей, впрочем, существенного вреда. Следующий за ним копейщик, однако, попал в цель. Его наконечник на древке, окрашенном в красный цвет, пробил кольчугу на груди князя между пластин усиления, разорвал войлочную свиту и вошёл в грудину самым остриём. Если бы кольца не удержали и дали наконечнику полностью войти в тело, Стовов был бы убит на месте. А так он повалился на спину своего коня, стараясь удержаться за поводья, отчего поводья натянулись. Конь попятился, а потом встал на дыбы. Франк, вынужденно повернувшись в седле из-за того, что его копьё задержалось в теле князя, выехал к Ацуру боком, не прикрытым щитом. Викинг без промедления ударил его мечом по плечу. Лезвие с хрустом погрузилось в незащищённое даже одеждой тело, почти отделив руку в плечевом суставе. Выронив копьё и отпустив поводья, франк с раскрытыми от боли и ужаса глазами ускакал в поле.
  - Князь! - крикнул в отчаянии Мышец, - прекратив держать короля и бросаясь к Стовову, - князь!
  - Вот и конец похода! - воскликнул Рагдай, вынимая из ножен меч, - никогда я не увижу золотой небесной лоции императора...
  - А я не увижу отца, Маргит и старших братьев! - горестно произнёс Ладри и слёзы выступили на его побледневшем юном лице, - может быть я встречусь с ними, если не у Одина в Валгалле, то хотя бы в подземном Хеле!
  Двое полтесков этот же момент были выбиты из сёдел копейными ударами: один погиб сразу, другой, зажимая руками фонтан алой крови из разорванного горла, ещё некоторое время шевелился под ногами коней. Двое других полтесков были опрокинуты на землю вместе с конями, и франки, столкнувшиеся с ними, тоже упали вместе с конями на скаку, страшно крича и выпуская из рук оружие. Один из следующих за ними воинов вылетел из седла через голову резко остановившегося коня, а второй свалился на землю со стрелой, пробившей грудь насквозь. Усидевшие в сёдлах полтески, развернувшись на месте, пускали стрелы уже в спины проскакавших мимо франков, в то время как следующие франки могли беспрепятственно наносить удары в неподвижные цели. Так и произошло ещё с двумя полтесками: несмотря на то, что их многослойные панцири выдержали удары копий, в отличии от кольчуги князя, однако, в одном случае остриё соскользнуло и пронзило руку полтеску в подмышке, в другом случае древко копья сломалось и обломок пробил воину бедро.
  - Не стойте, скачите за мной! - закричал Вольга, уворачиваясь от одного копья и отбивая другое палицей, - уходите скорее!
  Однако было поздно, потому что часть франков оказалась позади полтесков, отрезая дорогу назад, а справа и слева были те, кто огибал завал из человеческих и лошадиных тел. Франков столпились вокруг полтесков и стали бить копьями. Множество уколов, отбитых щитами, попавших в тела коней и панцири, в шлемы и подставленное оружие, было нанесено франками, прежде чем полтески, один за другим были тяжело ранены или убиты.
  Вольге удалось отъехать к дубу, где стояли стребляне. Сохильда и Рунегонда, по-прежнему без одежды, измазанные кровью, увидев, что помощь пришла и вот-вот их освободят, с безумием и яростью снова напали на Торопа и стреблян. Дагобер же наоборот, увидев смертельную работу своих воинов и понимая, что его обидчикам осталось жить недолго, прекратил сопротивление. Он не интересовался зрелищем избиения чужеземцев, а думал о том, что говорить жене. В сердце и мыслях сейчас царила путаница.
  Только что умер его отец Хлотарь II Великий, и мажордом Пипин с епископом Арнульфом даже ещё не успели толком рассказать двадцатичетырёхлетнему Дагоберу о всех делах королевства, состоящего теперь, кроме Австразии, ещё из Нейстрии и Аквитании, как пришлось провести быструю войну с саксами и вторгнуться в земли славян. Его жена, красавица Гоматруда, младшая сестра Сешильды, вдовы Хлотаря II, и без того безумно ревновавшая Дагобера к его давней любовнице по прозвищу Голубка, узнав теперь о сёстрах-саксонках, с которыми её супруг предавался любовным забавам недалеко от их шатра, могла устроить на виду у всего войска неимоверную сцену. Гоматруда и так всем жаловалась, что вместо того, чтобы стараться сделать ещё одного наследника престола с ней, законной королевой франков, он нажил ребёнка с простолюдинкой Голубкой, прячет ребёнка в Клипьякюсе под Парижем, и теперь ещё тратит силы с саксонками. Она считала, что именно потому он постоянно отсутствует. Епископ Арнульф хорошо знал вкусы короля, и перед смертью послал из Меца двух саксонских красавиц с просьбой устроить им хорошее замужество, чтобы его поразвлечь. Так оно и получилось. Дагобер не отослал сестёр куда-нибудь в Марсель или ко двору болезненного брата Харибера, а оставил в своём походном лагере. После победоносной войны с саксами, закончившейся выплатой баснословной дани, множество саксонских нобилей-землевладельцев и без того желали предаться дружбе с франками.
  Бродульф, дядя Дагобера по материнской линии, злой из-за того, что вместо болезненного и управляемого Харибера королём при помощи головорезов Пипина стал Дагобер, не преминул бы сейчас поднять шум об измене, чтобы усилить надежды бургундцев на падение власти короля-выскочки.
  На юге его королевства вестготский мажордом Сисенанд желал свергнуть вестготского короля Свинтилу, и неоднократно присылал к Дагоберу просьбу о военной помощи в обмен на десять тысяч золотых триенсов. Быстро разделавшись со королём славян Само, нужно было бы идти с объединённым войском к Тулузе и дальше на вестготов Свинтилы и басков. В этом случае позорные склоки из-за двух саксонок могли настроить нобилей Австразии против короля, даже невзирая на авторитет Пипина Ланденского, и они могли отказаться идти в Испанию со своими отрядами, ведь король пригрел представительниц их злейших врагов - саксов...
  Всё это промелькнуло в воображении, пока над головой короля с треском ломались копья, ржали кони и истошно кричали раненые. И когда Сохильда и Рунегонда снова бросились его спасать, Дагобер больше думал о том, как объяснит воинам их присутствие, а не то, что девушкам угрожает опасность. Однако развязка загадки наступила неожиданно. Просто Тороп, увидев как падает сраженный копьём князь Стовов Багрянородец, перестал примеривать свои поступки к какому-то смыслу. Смысла жить для него не было больше никакого. Без князя все леса, луга старшего дружинника и пасеки вдоль Москвы-реки становились лёгкой добычей их прежних владельцев, стреблян Претича и мокшан. Ни княжна Бела, ни княжич Часлав с братьями, не могли и не захотели бы снова утверждать власть кривичей южнее Нерли и Клязьмы. Для них Каменная Ладога была пределом мечтаний. Старые дружинники Стовова, многие из которых, вроде Семика, Торопа и Мышеца служили ещё его отцу, до женитьбы Стовова на Беле, были не милы, ни самой Беле, ни её дружине и приближённым старейшинам, состоящей из биармов, чуди и литвы. Что могли без князя и самого Торопа сделать его дети, челядь и рабы на захваченной земле против недругов? Только пойти к ним в услужение и сдаться на милость, уступив весь прибыток с торговли пушниной, рыбой, зерном и скотиной, переженившись на стреблянах и мокшанах, забыв гордое имя кривичей, город предков Гдездо, с старшего Торопа и само славянство своё, сменив славянского бога Ярилу на прибалтийского, литовского бога Перкуна. Умирающий на руках своего соратника князь с каждым мгновение всё более сужал мир Торопа до размеров поля вокруг одинокого старого дуба в весенней Моравии. Тут, под деревом, помнящим наверно ещё кельтское племя богемов, живших здесь когда-то, разыгрывалась последняя ужасная сцена милой кривичу жизни. И когда разъярённые обнажённые юные ведьмы снова набросились на него, мечник не стал с ними драться, таскать за волосы, заламывать руки и толкать на траву. Он вынул из-за пояса широкий и длинный нож с костяной рукояткой, и нанёс этим ножом каждой из девушек по удару в живот. Они даже не сразу поняли, что произошло, просто вдруг силы разом покинули их, дыхание спёрло, а перед глазами возникла тёмная дымка, словно небытие вырастало прямо из солнечного дня. Только повалившись на землю и нащупав ладонями под сомкнутой кожей страшные широкие и глубокие раны, полные крови и не переваренной пищи, они поняли, что их убили, потому что спасения от смерти при таких ранах не существовало никогда.
  - Что ты наделал? - в ужасе закричал Рагдай, - теперь нас точно всех убьют, это же были женщины короля!
  - А чего они? - не задумываясь больше ни о чём, сказал Тороп, вынимая меч и поворачиваясь к Дагоберу, равнодушно взирающему на то, как побледневшие девушки ищут незрячими уже глазами его лицо, - этого злодея я тоже сейчас прикончу!
  Однако, как и обещали саксонки, девушки спасли своего возлюбленного короля, пусть и ценой жизни, пусть и не так, как они предполагали. Именно этих мгновений, что он потратил на убийство красавиц, не хватило Торопу, чтобы расправиться с королём. Несколько конных франков, благоразумно не попав в свалку тел около убитых, на всём скаку обогнули дуб с другой стороны, и оказались прямо рядом королём. Один из них, почти голый, в островерхом шлеме с конским хвостом, косицами соломенных волос и пышными бакенбардами, с размаху и сверху вниз ударил Торопа копьём. Длинный наконечник пробил руку, грудь слева и вышел через правый бок. Древко с хрустом сломалось и кривич отлетел от удара на несколько шагов с обломком копья и потерял сознание. Тем временем умер и князь на руках у склонённого Мышеца. Просто он перестал дышать, глаза остановились, а лицо сделалось белым.
  Уже удалившись на недосягаемое для живых расстояние от места боя, Стовов Багрянородец увидел день своего отправления в этот поход и услышал, как хриплый звук рога разнесся над холмом города Стовграда, словно птицей пролетел над местом слияния Стохода и Нерли, и утонул в буреломах окружающих лесов. Он увидел, как шесты оттолкнули его корабли с дружинами от берега, лопасти вёсел нырнули в воду и под счёт, и команды кормчих, стали отходить на середину реки, преодолевая течение, обходя большие льдины. Кормчие налегали грудью на правила, стараясь избежать столкновения. Шесть стреблянских лодок быстро отчалили и ушли вперёд. Гребцы весело ударяли вёслами и махали на прощание руками. Стреблянские женщины и дети махали им руками в ответ, напевали, прихлопывали в ладоши, дули в свистульки. Провожающие подошли к воде. Долго смотрели, как выравниваются промежутки между деревянными головами на носах кораблей, как мутная, коричневого цвета вода, струится по свежесмолённым бортам и белой пеной завивается вокруг вёсел. Солнце играло ослепительными бликами на воде, шлемах и кольчугах воинов, меховых оторочках, золотом шитье воротников, на самоцветных и янтарных украшениях. На берегу среди смеющихся и кричащих, многие плакали. Снова возвышенно запели волхвы, а княжич Часлав вдруг повернулся, и отчаянно крикнул в толпу:
  - Они вернутся, они все обязательно вернутся!
  После мимолётного видения князя не стало. Мышец в горе вскочил на ноги, отвёл в сторону руку с мечом, и исторг из глотки прямо в голубое, солнечное небо не то вой, не то рык. В этот же момент и его сразило копьё в спину между лопаток. Так он и упал, с мечом в руке, на тело своего князя, и быстро умер, даже не успев вспомнить перед смертью свою тяжёлую и короткую жизнь.
  Стребляне Крях и Полоз, увернувшись от копейных ударов, отпрыгнули в сторону от места, где находился Дагобер. Понимая, что их ножи и дубины бессильны всерьёз бороться со всадниками, вооружёнными копьями, и к тому же прекрасно ими владеющими, они выхватили луки и успели пустить по одной стреле. Крях попал в щит одного из франков, Полоз вовсе промахнулся. Увидев опасных стрелков, несколько всадников бросили охоту на полтесков и викингов, и устремились к ним. Стреблянам ничего не оставалось, как попытаться спастись бегством. Им не удалось сделать и нескольких шагов, как их настигла смерть. Крях и Полоз повалились лицом в цветущий вереск, словно кули соломы, беззвучно и медленно, как иногда бывает в страшном сне.
  Тем временем Вольга снова отбил палицей направленное в него копьё, и метким сокрушительным ударом разбил на одном из врагов шлем. Оглушённый франк повалился на землю, не выпуская поводьев, повалив таким образом и свою лошадь. Так он создал помеху другим. От воя и истошных криков его разочарованных товарищей дрогнула листва. Им только с сожалением пришлось наблюдать, как умелый враг снова отошёл в сторону. Оря Стреблянин с Ацуром и Ладри хотели было отступить к дереву, но франки уже окружили там своего короля, и стояли плотной стеной.
  - Подождите! Подождите! - стал кричать им Ацур по-норманнски, опуская меч и поднимая левую руку с растопыренными пальцами в знак внимания, - мы сдаёмся, сдаёмся, подождите!
  - Вы, мерзавцы, напали на короля, вы все умрёте! - крикнул в ответ один из франков со щитом с изображением орла, - проклятые саксы!
  - Они нас всё равно убьют? - хватая наставника за рукав, спросил Ладри, и в этот момент его забрызгало кровью и кусками мозга из головы Ори, потому что один из франков, оказавшись сзади, со всей силы обрушил на стреблянского вождя огромную секиру-франциску.
  Оря упал замертво, похожий в своей шкуре теперь на убитого волка.
  - Стойте, мы не виноваты! - закричал в свою очередь Рагдай, - прекратите бойню!
  Франки первых рядов, промчавшись в поле мимо поредевшего отряда врагов, стали нервно поворачивать своих коней, мешая друг другу. Они частью своей побросали или передали товарищам копья, и стали вытаскивать из ножен мечи, отвязывать от сёдел топоры с двусторонними лезвиями. Видимо им хотелось показать соратникам свою германскую боевую удаль в убийстве обидчиков короля. Поскольку бить их как кабанов на охоте длинными копьями было не таким отважным делом, как приблизиться на расстояние вытянутой руки, они и решили действовать иначе. Краснолицые, косматые, кольчужные и панцирные, но по большей части полуголые, как если бы только что вставшие с постелей, на огромных конях, они толкались зло и спорили, кто должен иметь право первым приблизится и убить наглецов.
  Один из них выбил из седла Крепа, чей щит отлетел, как брошенный над водой плоский камень, а затем ударом ужасной франциски отсёк слуге кудеснику поднятую в мольбе руку. Истекая кровью, побледневший Креп повалился с коня на вереск.
  В глазах Рагдая всё стало белесым от навернувшихся жгучих слёз обиды на жизнь. С Крепом он был связан больше, чем отношениями хозяина и слуги, или учителя и ученика. Их совместное житьё в Константинополе при императорской библиотеке в качестве переводчиков и переписчиков книг, и свитков с греческого, латинского на германский, персидский и армянский, их учительство детей императорской гвардии счёту и письму, были полна опасностей и невзгод. Огромная столица Византийской империи всегда кишела грабителями, убийцами, отравителями и всеми, кто желал завладеть чужим имуществом без угрозы быть наказанным экзархами, занятыми только своими делами. Креп много раз спасал книжнику жизнь на вечерних узких улицах, принимая на себя удары дубинок и ножей. Он занимался пищей, водой, дровами, починкой одежды и жилища, он договаривался с продажными женщинами, таскал с полок на полки неподъёмные кипы и стопки книг, и рукописей. В Тёмной Земле, в пещерах в Воробьевой горе над Москвой-рекой, он делал то же самое, только вместо армянских головорезов и ливанских воришек снаружи бродили огромные медведи и матёрые волки. Кроме них хитрые мокшане и дикие стребляне, не подчиняющиеся ни кривичам ни своим вождям, постоянно воровали их коз, свиней и разоряли огород. Если бы не Креп, книжнику пришлось бы по большей части голодать, не говоря уже о том, что стребляне ограбили бы их пещеры подчистую во время его поездок для продажи книг. И вообще, Рагдай помнил Крепа ещё безусым юношей, своим возрастом отмеряющим почти половину жизни самого книжника.
  - Несчастный друг мой... - прошептал горестно Рагдай, - прощай!
  Несколько десятков франков с весёлым улюлюканьем погнали Воеводу полтесков Вольгу и последнего его воина, несмотря на всю их булгарскую отвагу и сноровку, франки гоняли по полю словно зайцев. К тому же им наперерез устремились всадники из отряда под прапором с лилиями. Погоня скрылась на опушке леса. Как погиб Вольга было не видно из-за кустарника.
  - Бог Один ждёт нас в Вальхалле, мой мальчик! - воскликнул Ацур, тоскливо озираясь, и гадая, с какой стороны последует первое нападение.
  Он, Ладри и Рагдай стояли втроём, спина к спине, окружённые врагами, последнее из передового отряда. Дагобер тем временем влез в седло подведённого к нему коня, и оживлённо переговаривался с несколькими знатными франками. Он глядел совершенно в другую сторону, видимо участь трёх своих обидчиков его совсем не интересовала.
  - Готовы мы умереть? - воскликнул Рагдай, а потом взял меч двумя руками и сделал шаг вперёд,
  - Погодите! - неожиданно крикнул воинам один из знатных франков в длинном плаще, золотых цепях, застёжках, браслетах и кольцах, - король хочет, чтобы их схватили живьём и пытали, разорвали конями на части за убийство саксонских княжон Сохильды и Брунегонды!
  Рагдай сделал ещё один шаг, намереваясь вступить в бой, но ближайшие к нему всадники дёрнули коней в сторону и назад. Другие разочарованно застыли, как перед стеной. Они закрутились на месте, опуская оружие, и даже дали возможность Ацуру и Ладри пройти немного к открытому месту, перешагивая через убитых.
  Тот франк, что зарубил Орю, краснолицый, без щита, в синей шёлковой рубахе под безрукавным панцирем их сверкающих стальных чешуек, с длинной чёрной бородой, заплетённой в косу, зычно крикнул:
  - Сдавайтесь, фризы, проживёте ещё пару дней!
  - Не убивайте хотя бы мальчика, за него сможете получить очень богатый выкуп, очень богатый, его отец ярл в Скании! - с отчаянием в голосе крикнул Ацур.
  - Мои фермы, пожалованные королём на Рейне приносят тысячу солидов в год, и ты думаешь, глупец, что мне нужен выкуп в сто солидов за мальчика, так, чтобы король был мною недоволен? - с хохотом ответил франк.
  Засмеялись и остальные всадники, слышавшие разговор. Множество из них быстро спешились и стали обступать Рагдая, Ацура и Ладри. Копья они перевернули тупыми концами перед собой, чтобы использовать как дубины. Ими они и стали бить троих противников немилосердно куда придётся. От града ударов со всех сторон они выронили своё оружие, закрываясь и уворачиваясь как можно. Потом они попадали на землю, пока не потеряли сознание от боли и оглушающих ударов.
  Серб Тихомир с самого начала боя ползал на коленях, изображая радость по поводу освобождения короля, называл себя пленником чужеземцев, что было правдой. Он выражал страстное желание служить королю, что тоже было правдой. Он был пощажён ввиду своей явной ничтожности и собачьей преданности новым хозяевам, написанной у него в глазах.
  Ликуя от осознания великой услуги, оказанной своему молодому королю, и рассчитывая за это получить землю, рабов или хорошую партию для женитьбы в южных частях объединенного королевства франков, австразийские и нейстрийские воины тут же принялись истязать пленников. Едва приведя их в чувство и выполняя зловещие обещания мёртвых саксонок, они принялись изощрённо пытать их, выворачивая конечности, сдавливая и дробя пальцы, срезая ногти. Несмотря на подробный рассказ серба о чужеземцах, о существовании их войска неподалёку отсюда, и они при пытке быстро узнали о существовании основного войска за полем мертвецов, состоящего из нескольких немногочисленных дружин. Книжник Рагдай пытался спасти свою жизнь рассказом о золоте восточного императора, и о том, что среди сокровищ находится предмет, подаренный первому императору Китая небесным королём в знак власти над миром. Это Золотая Лоция - шар размером с голову, из золота, которое невозможно расплавить. На Лоции изображены известные и неизвестные земли. В лето 6138 от сотворения мира или в 630 год от рождества Иисуса Христа, отряды из дружин разных князей Тёмной земли и викингов, он сплотил в рать князя Стовова сладкими посулами. Поиски Золотой Лоции привели их в Моравию, сюда, где пересекается Янтарный путь из Балтики в Византийское море, с дорогой из Хазарии через Киев в Регенсбург-на-Дунае.
  Однако франки сочли этот рассказ бредом умирающего, малодушно цепляющегося за жалкую жизнь. Рагдая, уже плохо понимающего, что происходит вокруг, привязали за руки к молодому сильному коню и под улюлюканье пустили прочь. Плечевые суставы почти сразу разошлись, книжник потерял сознание. Бесчисленные удары и кочки, камни, сучья, стволы кустарника и деревьев последовавшие после этого, он уже не осознал. Его тело очень быстро превратилось в бесформенное окровавленное нечто, состоящее из мяса, обрывков кожи, одежды, сора и верёвок. Франки были удовлетворены тем, что осталось от упрямого хитреца. Они немного боялись его колдовства, о котором предупреждал серб Тихомир, и поэтому выбрали такой способ убийства, чтобы ни на кого не пало его предсмертное проклятье. Зловредная королева и колдунья Брунгильда тоже так закончила много лет назад свою жизнь, и её колдовство исчезло, и её убийцы выжили потом. Странный человек с востока теперь так закончил свой поход, жажда знаний и презрение к приметам привела книжника Рагдая к смерти.
  В сторону селения Коницы, серб Тихомир после этого проводил многочисленный конный отряд франков. Окружив и неожиданно напав на отдыхающие дружины войска Стовова, они в коротком бою перебили всех воинов, за исключением нескольких стреблян и полтесков, сумевших спрятаться в бобровых хатках на дне оврага. Верующие сербы и хорваты разбежались, несмотря на заступничество проповедника Драго, княжны Ясельда и Ориса были захвачены в рабство. Дольше всех сражались викинги, сплотившись вокруг своего конунга Вишены. Поскольку ко времени нападения они упражнялись с оружием, франков они встретили на ногах, в кольчугах и шлемах. Сразу отступив в густой кустарник, они лишили всадников с копьями из главного преимущества. В стеснённых условиях леса франки не смогли быстро перебить отчаянно сражающихся северян. Потеряв множество друзей убитыми и ранеными, они стояли вокруг конунга, уже много раз раненого, поклявшись, что больше не дадут ему умереть в бою раньше чем они сами. Так всё и получилось: Вишена остался последним, кто был убит. Падая на бездыханные тела своих товарищей, он произнёс только:
  - Прощай Ясельда, прощай, жизнь!
  Княжон и их служанок, а также нескольких молодых сербок, франки увели с собой для использования как своих общих наложниц. Купцы и торговцы, еврейские, греческие и славянские, прибыв вместе с франками, с брезгливостью осмотрев тряпьё и неказистое оружие стреблян, полтесков и кривичей, не стали брать ничего, поскольку оружие и вещи кутургутов, в изобилии разбросанные по соседнему полю, занимали их внимание гораздо больше, и ограниченность объёма их вызов, времени и сил, заставляли их выбирать лучшее. Взяли они только меховые шкурки, монеты, золотые и серебряные украшения, несколько богато украшенных мечей из хорошей стали. Только евреи печалились расточительной жесткости франков, убивших множество молодых воинов, которых можно было использовать сначала для сбора трофеев, а потом и выгодно продать в города для работы в качестве подмастерьев в кожевенные, кузнечные или суконные гильдии, где всё время заканчивались здоровые рабы, несмотря на все их заискивания перед древними языческими богами и обильные жертвоприношения.
  В тот год грозные силы разрушили в Паннонии власть аваров, королевства германских англов в Британии воевали с бесчисленными кельтами Ирландии и Шотландии, в Испании баски готовились к войне с франками, славянский король Само отражал нашествие лангобардов с юга, франков и алеманов с запада и аваров с востока, умер пророк Мухаммед, утвердив непререкаемый авторитет новой веры в Аллаха, и торговые караваны из Китая теперь шли через Багдад к Константинополю и Дамаску вполне безопасно, потому что все разбойничьи шайки теперь призваны были к газавату против Византийского императора, и все они двинулись на армянские земли у Алеппо, Антиохии и в Киликии. Торговля пошла ещё лучше не только поэтому, но и потому, что китайские отряды проникли вплоть до Персии, обезопасив своими заставами и отрядами торговые пути через всю центральную Азию.
  Так или иначе, но в Тёмной земле, вдоль Клязьмы, Москвы, Нерли и Протвы, множество семей остались в результате гибели маленького, по тем временам, войска Стовова без своих отцов, мужей, сыновей, защитников и кормильцев. Женщины, девушки и девочки, ждущие их обратно из похода, никогда их больше не увидели, и даже не узнали, что же с ними случилось, как приняли смерть их родные и близкие люди. Месяц за месяцем медленно угасала их надежда и, может быть через десятки лет, один из выживших в той бойне у безымянного моравского оврага, появится и расскажет, вернувшись из плена и рабства, беззубый, измождённый, сгорбленный болезнями старик, о том, как всё было. Но кто тогда сможет всё соединить в своём сознании, чтобы сложить поучительную былину или сагу о том, какие последствия вызвало желание князя Стовова и конунга Вишену обрести чужое, проклятое золото восточного правителя, чтобы править единолично всем пространством разноязычных племён между рекой Ока и рекой Нерль, или властвовать в Нордланде.
  Как потом прекрасная княжна Ясельда оказалась наложницей Дагобера среди его бесчисленных жён и любовниц, никто не знал, но люди утверждали, что словенку из Новгорода-на-Волхове он любил не меньше, чем свою вторую жену Нантильду. Обе, как оказалось, были причастны к церкви Христовой, одна как певчая в храме, а вторая как народная святая. Однако, набожность короля всегда отступала, когда речь шла о женщинах, золоте и власти. Поэтому он и был самым великим королём франков из рода Меровингов.
  Ясельда ни в чём не нуждалась, но в конце концов погибла во франкской неволе, словно цветок без солнечного света и тепла, словно вольный лесной зверь в золотой клетке. Золотая клетка - это явление присущее любой человеческой общности во все времена и для самых разных обществ, при котором женщина попадает в результате замужества или сожительства в намного более богатую семью, чем была её собственная, но привычка получать в её составе большие блага не дают ей внутренней личностной силы вернуться к более скромной жизни, даже при проявлениях деспотизма к себе со стороны мужа и членов его семьи, сопровождаемых ограничением свободы, воли, разными видами насилия, диктата и надругательствами.
  До конца её несчастной, недолгой жизни. Ясельде казалось, что она жила на самом деле только тогда, когда была в милом отчем доме, когда её баловала мать, тётки и няньки, окружала забота сестёр и братьев, когда строгие глаза отца и его сильные руки были её миром. Её колыбель, куклы, кораблики и украшения, шитьё и одежды, бронзовое зеркало были её друзьями и советчиками. Сказки и обрядовые песни создали у неё представление о природе, людях, богах и природных силах, сотворили её уникальный внутренний космос, и второго такого космоса никогда не было, и никогда потом не возникало, просто даже потому, что для этого нужно было быть северной словенкой, княжной, красавицей и маленькой девочкой с чуткой, ранимой душой. Если не было хотя бы чего-то одного из этого, то не было и души Ясельды, её прекрасного и бесконечного мира.
  Чётче всего она в жизни помнила своё последнее свидание с матерью, когда кривичи князя Стовова Багрянородца увозили её вниз по Волхову к Ладожское озеро. Было серое и холодное весеннее утро, туман висел над рекой и окрестными низкими берегами и лесом. У места впадения в Волхов реки Любши, ещё забитой льдом и застрявшими с осени брёвнами лесосплава, высилась свежепостроенная каменная стена крепости Любша, единственной каменной крепости к югу от Тулы бирамов, что на Соловецких островах пред устьем Северной Двины...
  Уходя в зимний поход на лопь и чудь, мешающей соляной торговле князя биармов Аварика. Древние торговые соляные пути из варанг бирамов на Белом море через Лапландию в Балтию постоянно подвергался грабежам диких финских племён, не признающих никакой власти и веры. Пока Аварик отправлял корабли древним путём вокруг северного Норрланда в германские земли на западе, вместо того, чтобы коротким путём отправлять соль на Балтику через Ладогу, князь Водополк терял десятую часть от стоимости товара за право провоза соли и солёной трески через свои земли. Это и заставило его пойти на решительный и отчаянный поступок. Он оставил дочерей в самом своём большом городе Новгороде-на-Волхове, в тылу, а жён своих с сильной наёмной дружиной из норманнов и биармов, посадил стеречь вход в Волхов с Ладоги. Он не знал, что кривичи нарушат договор о мире, разграбят Новгород и тем более захватят его дочерей в качестве заложников, гарантирующих их беспрепятственное возвращение через Волхов к реке Москве. Собрав всех своих людей, способных носить оружие, взяв всю дружину, наёмников викингов, князь Водополк Тёмный выступил против лопарей и финнов к Изборску в лютые морозы, в месяц сечень, когда большая часть Ладоги замёрзла и передвигаться стало легче.
  И поэтому Ясельда так легко и внезапно была захвачена в плен, и смотрела тогда на Ладогу-на-Волхов, где ждала возвращения мужа из похода её мать, уже из корабля врагов. Она тогда увидела сквозь дымку речного тумвна, как на валу крепости появилась её мать в сине-красных византийских парчовых одеяниях, блестя височными кольцами, вплетёнными в ленты вокруг платка, с лунницами и блестящими стеклянными бусами на груди. Она всмотрелась в проплывающие корабли, узнала Ясельду на одном из них, и в отчаянии простерла к ней руки над остриями частокола и закричала:
   - Девочки вы мои ненаглядные, Ясельда и Ориса, голубицы белокрылые! Плачет по вам матушка ваша, княжна Лада, взывает к Яриле за помощью, и к отцу Водополку за правдой!
   - Мама! Мама! - закричала в ответ Ясельда, - мы здесь, мама, спаси нас!
   - Мама, забери нас отсюда! Нас увозят навсегда - срывающимся голосом закричала младшая княжна Ориса, и зарыдала жалостливо, горько и безысходно.
   - Я вернусь из похода и отдам княжон невредимыми, если к тому времени мои города и земли Водополк не тронет! - крикнул в сторону крепости тогда Стовов, - верну их когда вернусь из западного похода, клянусь Ярилой...
  Однако вышло всё иначе...
  Младшая дочь Водополка, княжна Ориса сгинула в огромном франкском лагере, как и три её верные служанки.
  Спустя год, не дождавшись никаких вестей о своих дочерях, князь всех ладожских земель, Водополк Тёмный, заключив перемирие с литвой и биармами, пошёл с дружиной своей, дружинами с варанг соляной руси Белого моря, и с наёмными дружинами викингов на своих теперь кровных врагов - кривичей. На кораблях, лодках и плотах они грозной силой двинулись на юго-восток. Каменная Ладога была захвачена, срыты валы, разобраны и сожжены дома. То же самое произошло в Стовграде и Боре-на-Москве. Жёны, наложницы и дети Стовова были в Каменной Ладоге, по закону кровной мести были схвачены и убиты. Были перебиты и семьи старших дружинников князя и их домашняя челядь. Купцов ограбили, ремесленников обратили в рабство. Не убитые кривичи так же были обращены в рабов, и отданы в качестве оплаты за поход биармам. Эти славяне потом были угнаны на Северную Двину добывать без устали для биармов в варангах соляную русь, выпаривая их на камнях зимой в мороз из морской воды, или вываривая летом на кострах. В Биармии в нескольких варангах на островах Туле в двинском заливе Белого моря, они ещё строили для беармов крепость из гигантских валунов, дома, каналы, кладовые, молитвенные места, плели сети, валили лес. Дружины Водополка Тёмного в тот кровавый поход продвинулись до реки Москва и Клязьма, где разорили стреблянские и мокшанские сёла. Оставшиеся в живых, до осенней распутицы отошли в сторону края мещеры, где и укрылись среди рязанских озёр и болот, возле Оки и Курши, и вернулись они к Москве только после наступления холодов, когда отряды Водополка ушли обратно к Ладоге. Прочее голядское и мокшанское население, жившее в стороне от речных дорог, даже не узнало о конце власти кривичей над их краем...
  Что касается отряда бурундейского воеводы Хетрока, посланного Стововым ещё с Одера, от Зелова к византийскому городу Адрианополю на реке Марице, с целью выяснить, там ли ещё золото, или авары вывезли его оттуда, то он сгинул без следа. Никто никогда не вернулся, ни к месту на Одере, где были некоторое время спрятаны корабли кривичей, драккар и лодки стреблян, ни на Волгу, домой. Зря беспокоился Стовов о трудностях с ожиданием разведчиков в неспокойным крае. Ни самого войска, ни отряда разведчиков не стало.
  Говорили однако, что у первого правителя Великой Болгарии хана Кубрата был советник Хетрок. Он был известен тем, что совершал набеги на аварские селения и области с целью поднять сербское и хорватское племя на борьбу с ними, считая что аваров можно сокрушить их силами, сохраняя дорогую болгарскую кровь, что было вполне возможно. По его мнению аварский народ был близок к гибели, потому что у них были сильны взаимные обвинения, самые смелые и умные среди них уже погибли, а воры и несправедливые стали судьями, многие стали пьяницами, потом - взяточниками, а все, кто стал купцами, друг друга обманывали. Он просил хана защитить булгар от этих аварских напастей, унаследованных от римлян и греков. Однако тот ли этот был Хетрок, что пришёл с полтесками в составе воинства Стовова из Тёмной земли с Волги, или нет, не знает теперь никто.
 
 
 
 
 
   ПОСЛЕСЛОВИЕ ОТ АВТОРА
 
 
  Наверное так и закончился тот поход предков русских в Европу за мифическим сокровищами. Столкнувшись с франками - безжалостными германскими поработителями Галлии, давно погрязшей во взяточничестве, воровстве, грабеже, пьянстве, разврате и лени, унаследованных от римлян, сами затем перенявшие от галлов эти обычаи и пороки, люди из дремучих лесных краёв оказались в положении жертв. Франки и их германские соплеменники алеманы, лангобарды, саксы, белги и англы, являли собой беспощадных уничтожителей всего, что по их мнению было им чуждым, бесполезным и опасным. В некоторой степени галлы сами были тому виной. Как германские племена могли им простить, например историю III и XVI легионов римской армии, состоящих из галлов, неоднократно заливали Рейн потоками крови уничтожаемых и порабощенных германских племён, и при Юлии Цезаре, и при императорах Тиберии, Клавдии, Веспасиане, Флавии. Такие чудовищные деяния не забывается народами и через тысячу лет.
  Крохотное же разноплеменное воинство князя из далёкой и безымянной глухомани, где не было до тех пор ни одного каменного строения, за исключением крохотной крепостицы Любша на Волхове, да и то представлявшей из себя земляной вал, обмурованный камнями, отряд из людей, имеющих представления о мироустройстве и боге на уровне первобытном, подобном мифам Древней Греции, было обречено. Люди из Тёмной земли разительно отличались от германских хозяев Европы. Они отставали от франков на тысячелетие, на целую эпоху Древнего Рима, и они не имели никаких шансов уцелеть при столкновении с ними. Рабство или смерть были уготованы им среди бушующего уже двести лет хаоса войны в Европе всех против всех за наследство Древнего Рима.
  Однако, чудеса случаются в нашей жизни достаточно часто. Так устроено человеческое бытие, на тонких ниточках жизни, связывающих организмы даже великих людей в единое целое из многих органов, мышц и костей. За остановкой сердца по различным, порой прозаическим, нелепым причинам, всего считанных людей, происходил распад гигантских государства, миллионные народы приходили в движение. Они сражались, переселялись, гибли, попадали целиком в рабство, разрушались города, гибли культурные традиции, научные школы и произведения искусств. Или возбудители болезней становились причиной драматических событий, или погода вмешивалась после извержения какого-нибудь вулкана в далёких краях, от чего погибал урожай, скот, начинался голод, убивавший целые города и страны.
  Все эти вещи нельзя было назвать никак иначе, как только чудесами, потому что свойство человеческого восприятия мира основано на усреднённом принятии нормального, как часто повторяющегося и неизменного. Любое отклонение от привычного похоже на чудо, а катастрофические проявления мирового движения тем более.
  Чудеса бывают злые и бывают чудеса добрые, как и люди, и явления, символизирующие божественные или дьявольские, свет и тьма, зло и добро. Эти понятия имеют корень в вещах, разделяемых на полезные или вредные, как разделяются взаимоисключающие пары главного в жизни, окружающего человека с самого его зарождения: день - ночь, лето - зима, огонь - вода, земля - небо, рождение - смерть. Эти пары противопоставлений можно перечислять бесконечно. Так же и в нашей истории восточного золота, принадлежащего разным царям и императорам, считавшим себя детьми неба или высших божественных сил. Можно с полной уверенностью сказать, что китайское золото это, будучи переплавлено в современные слитки для хранения, перемешанное с другим золотом, и сейчас принадлежит гласным и негласным королям, всё так же, как и фараоны или римские императоры, считающим себя посланниками небес и воплощёнными в человеческих телах, богами над несчастными людьми.
  В нашей легенде тоже есть такое чудо. Не такими простыми были люди из Тёмной земли, далёкого края, отдельного мира, другой планеты, расположенной между Западной Двиной и Северной Двиной, между Ильмень-озером и рекой Ока. Грубая сила, натиск, незрячее упрямство никогда не было славянскими доминирующими приёмами общения с миром, а вот терпение, изобретательность и быстрая привычка к новому, были такими приёмами. Само зарождение и разрастание славян в древнеримской Паннонии и вокруг неё, в Норике, Далмации и Дакии в стране, где усреднялись германские, греческие, тюркские, римские силы, бастарны и фракийцы, где они все уравновешивали друг друга яростью, жадностью и подлостью, было актом природного компромисса. Это свойство - находить баланс практически с любой природной средой и с любыми народом, помогли славянству расселиться на гигантский территории, и стать ныне самым плодовитым, и многочисленным европеоидным народом.
  Так же и Стовов Багрянородец, и все его люди, волей судьбы пленившие франкского короля Дагобера, не могли не учесть и своего положения, и могущество человека, оказавшегося неожиданно в их власти. То видение о последнем сражении вождей из Тёмной земли с превосходящими силами франкской конницы, сильнее которой тогда могла быть разве только аварская или византийская конница, было следствием природного дара Рагдая представлять себе любой мир и обстоятельства в нём так же отчётливо, как и главная, общая для всех реальность. На самом деле события развивались иначе чем его предвидении, и не менее драматично. Однако жизни героев легенды остались в тот момент при них.
  Объём этого романа, не позволяет сразу продолжить повествование о дальнейших приключениях искателей сокровищ, поэтому рассказ будет продолжен в следующем романе по легенде о Золотой лоции. Вопиющая реальность тех событий не позволяет о них умолчать.
 
 
 
 
 
 
  ГЛОССАРИЙ
 
 
  Авары - кочевой народ тюркского происхождения, переселившийся в VI веке в Центральную Европу и создавший там государство Аварский каганат (VI-IX вв.).
  Алатырь камень - священный камень, обладающий магической силой.
  Асгард - у норманнов небесный город, обитель богов асов.
  Асы - боги - ведут войну с богами ванами - существами природы и хаоса.
  Бальдар - бог весны и света.
  Белобог - славянское божество.
  Берсерк - доблестный воин, которого хранят боги.
  Валькирия - бессмертная дочь славного воина или конунга, которая реет на крылатом коне над полем битвы и подбирает павших воинов, и погибшие отправляются в небесный чертог - Валгаллу, где вечно пируют в окружении прекрасных женщин.
  Велес - бог животноводства и зверей.
  Вергельд - выкуп, денежная или вещевая компенсация за убийство свободного человека, установленная в германских варварских правдах, или за любое другое преступление.
  Вира - мера наказания за преступление, взыскании с виновника денежного или вещевого возмещения, налоговая выплата деньгами или вещами.
  Вирник - исполнитель решений княжеского суда, взыскивавший виру, налоги.
  Волхв - кудесник, колдун, маг, чародей, языческий жрец.
  Дагобер - франкский король.
  Даждьбог - бог плодородия и солнечного света у славян.
  Даны - древнегерманское племя.
  Детинец - кремль, городское укрепление.
  Дисы - в скандинавской мифологии божеств жизни на земле.
  Додола - в балканской традиции весеннее-летний обряд вызывания дождя.
  Драупнир - волшебное золотое кольцо Одина.
  Дулебы - союз восточнославянских племён.
  Ёрмунганд - морской змей, вызывающий гибель мира тем, что проглатывал солнце.
  Ётуны - великаны, отличались огромной силой и ростом и были противниками богов.
  Ёты - германское племя.
  Засека - оборонительное сооружение из деревьев, поваленных рядами или крест-накрест вершинами в сторону противника.
  Иггдрасиль - мировое дерево - исполинский ясень, в виде которого норманны представляли Вселенную.
  Идун - богиня вечной юности, бога поэзии.
  Кат Иль-хан - каган Восточно-тюркского каганата.
  Ираклий I - византийский император.
  Каган - глава союза кочевых племён.
  Конунг - король, военный вождь, жрец у норманнов.
  Кормило - руль судна, корабля.
  Кун, резан - кусок серебра, полученный путём разрубания серебряной полосы или прутка.
  Кутургуты - племенная группа булгар обитавших в степях между Доном и низовьями Дуная.
  Куяб - Киев.
  Лангелейк - музыкальный инструмент.
  Локи - бог хитрости и обмана.
  Маркграф - наместник короля, наделённый широкими, полномочиями.
  Мечник - воин, вооружённый мечом.
  Морава - река в Моравии, левый приток Дуная.
  Моравы - славянский народ, проживающий в Моравии.
  Мурома - финское племя.
  Нагльфар - корабль, сделанный целиком из ногтей мертвецов, появление его символизирует конец мира.
  Один - верховный бог у германо-скандинавских народов.
  Паланкин - крытые носилки, кресло или кузов, обычно на двух жердях, предназначенные для передвижения знати.
  Перун - главный бог-громовержец у славян.
  Рагнарёк - гибель богов и всего мира, следующая за последней битвой между богами и чудовищами.
  Рахдониты - 'ведающие дорогу', еврейские купцы.
  Резы - счётные зарубки на палках-бирках, способ хранения информации.
  Ромеи - жители Византийской империи.
  Руги - название группы племён смешанного германо-славянского состава.
  Само - король крупного объединения славянских племён в Моравии.
  Свеи - одно из названий ряда норманнских племён.
  Скальд - поэт, певец.
  Сторожа - отряд несущий охранную службу.
  Судеты - горы отделяющие Германию от Богемии и Моравии.
  Суй Ян-ди - второй император китайской династии Суй, второй сын императора Вэня. Годы правления: 604-617.
  Сулица - небольшое копьё, дротик.
  Тайцзун (Ли Шимин; 599-649) - второй император династии Тан, один из самых почитаемых императоров Китая.
  Татабы - тюркоязычный кочевой народ, проживавший в степях Маньчжурии и по склонам Хингана.
  Тёмная Земля - территория нынешней Восточной Европы в бассейнах рек Обь, Москва и Волга. Для 630 года от Р. Х., в котором происходит действие романа, мы имеем дело с ситуацией, когда первая волна переселения славян из Европы в III тысячелетии от Р.Х. уже укоренились на территории, ранее заселённые финно-уграми, а вторая волна переселения славян в V веке ещё только осваивается на территории. Тут возникает и переплавляется в плавильном котле человеческая общность, которую в X веке византийцы в договорах о мире назовут Русью.
  Тинг - древнескандинавское и германское народное собрание, состоящее из свободных мужчин страны или области. Тинги имели законодательные полномочия, и право избирать вождей или королей.
  Тюркуты - собирательное название кочевых народов, обитающих в степном поясе от Каспийского моря до Байкала.
  Фелука - небольшое палубное судно с треугольными парусами.
  Фенрир - огромный волк, сын Локи и Ангрбоды.
  Фиорд - узкий, извилистый и глубоко врезавшийся в сушу морской залив со скалистыми берегами.
  Фрейр - бог плодородия и лета.
  Фригг - жена Одина, верховная богиня, покровительствует любви, браку, домашнему очагу, деторождению.
  Хеймдалль - бог, сын Одина.
  Хоругвь - войсковое знамя у славян.
  Хунну - древний кочевой народ, с II века до н.э. по II век н.э. населявший степи к северу от Китая.
  Цверги - в норманнской мифологии злобные существа, карлики, природные духи, искусные в ремёслах.
  Чекан - ударное ручное холодное оружие с топорообразной боевой частью в виде клюва и бойка на длинной рукояти.
  Чудь - название ряда финно-угорских племён.
  Эйнхерии - в германо-скандинавской мифологии лучшие воины, павшие в битве, которые живут в Валхалле, где предаются вечному пиру.
  Ярило - всемогущий бог жизни и смерти, силы и мудрости, Солнце.
  Ярл - военный титул у норманнов, военный вождь и жрец.
 
 
 
 
 
  ОГЛАВЛЕНИЕ
 
 
  ПРОЛОГ
 
  Глава первая
   СМЕРТЬ КОНУНГА ВИШЕНЫ
 
  Глава вторая
   БИТВА НА ОДЕРЕ
 
  Глава третья
   ВНУТРИ ЧУЖОЙ ВОЙНЫ
 
  Глава четвёртая
   СТРЕБЛЯНСКАЯ РАЗВЕДКА
 
  Глава пятая
   КОГДА ВАЛЬКИРИИ ОТКАЗЫВАЮТСЯ ЗАБИРАТЬ ГЕРОЕВ
 
  Глава шестая
   КНЯЗЬ КРИВИЧЕЙ СТОВОВ
 
  Глава седьмая
   КОРОЛЬ ЛАНГОБАРДОВ АРИОАЛЬД
 
  Глава восьмая
   СОВЕТ ВИКИНГОВ
 
  Глава девятая
   ВОСКРЕШЕНИЕ КОНУНГА ИЗ МЁРТВЫХ
 
  Глава десятая
   ЯВЛЕНИЕ СВЯТОСТИ ЯСЕЛЬДЫ
 
  Глава одиннадцатая
   ДРЕВНИЕ БУЛГАРСКИЕ БОЕВЫЕ ПРИЁМЫ ПОЛТЕСКОВ
 
  Глава двенадцатая
   КРЕСТОНОСНЫЙ ВЫБОР
 
  Глава тринадцатая
   ВОРОЖБА
 
  Глава четырнадцатая
   РЕШЕНИЕ СУДЬБЫ
 
  Глава пятнадцатая
   ПОЛЕ МЕРТВЕЦОВ
 
  Глава шестнадцатая
   ПЕРЕДОВОЙ ОТРЯД
 
  Глава семнадцатая
   КОРОЛЬ ДАГОБЕР
 
  ЭПИЛОГ
 
  ПОСЛЕСЛОВИЕ ОТ АВТОРА