Твёрдость

 Мокрым мартовским вечером Алевтина повернула с тротуара к своему домику и остановилась, попятившись.
В полутьме ей на мгновение показалось, что на дорожке лежат руки: чуть согнутые крупные кисти рук.
С дрожью в душе она нагнулась рассмотреть получше, и от сердца отлегло: слава богу, ничего страшного - на обледенелой дорожке лежали перчатки.
Светло-коричневые. Сразу видно – хорошие, вроде бы мужские, не маленькие. Она даже удивилась на себя: как она могла подумать, что это руки? Какая ерунда.
Кто ж это потерял? Или бросил? Место само по себе малопрохожее – частные домики рядками, тротуар в стороне, она осмотрелась – ни окурков, ни иных следов непотребства. Непонятно. Сами что ли приползли? – усмехнулась Алевтина про себя.
Она подняла их - плотные, для широкой ладони, удобно намятые в сгибах пальцев, шершавые, хорошей выделки. Даже понюхала. Вроде тянет чуть табаком и бензином – мужские, конечно.
Надевать не стала, и так понятно, что пригодятся в хозяйстве. Бросила в сумку сверху и толкнула калитку. Дворовая собака Римка радостно загавкала, запрыгала, Алевтина отвлеклась на неё и забыла о перчатках напрочь.
Хотя, не совсем: засыпая, она ещё раз вспомнила мгновение ужаса. Ощущение было редким и, как приятно, что ошибочным.
Но утром, собираясь на работу, Алевтина с удивлением обнаружила, что перчатки лежат на дровах у печки, словно приобхватив поленья.
Странно, - подумала она, - я ж не выходила за дровами, да и не топила. А выглядит, как будто выходила и забыла. Словно одевала перчатки дрова носить.
Но мыслями на этом она не заострилась: ну, подумаешь, подзабыла – с кем не бывает. Выкинула закавыку с перчатками из головы, покормила Римку и отправилась на работу.
Вечером, войдя в дом и включив свет, Алевтина ахнула: перчатки висели на спинке стула, на который она накинула утром ночную рубашку.
Да не просто висели…
Женщина обошла стул вокруг, присматриваясь. Казалось, будто они трогали рубашку или даже мяли.
Сердце царапнул прежний страх, но отступил – ведь они не сделали ничего плохого. Просто замёрзли, верно, и грелись рядом с рубашкой.
Господи, да что за морок с этими перчатками! - одернула она себя. – Делать нечего, объяснять, что они тут творили и почему. Вздумали ещё лапать, что не положено! Лежали бы с дровами, глядишь и ничего, а теперь-то всё! Со мной такое не пройдёт.
Алевтина взяла кочергу, подцепила перчатки одну за другой и выкинула за дверь.
Дверь прихлопнула, надвинув плотно щеколду, включила свой сериал погромче, села поудобнее с тарелкой картошки с мясом и постаралась забыть про перчатки. В конце концов, с неё станется, могла и запамятовать, что переложила их на стул.
Но утром, открыв дверь, снова испугалась: наглые перчатки лежали у самой двери, как будто скреблись ночью к ней, хотя теперь она точно помнила, что выкинула их в снег, метрах в двух от расчищенной дорожки к порогу.
Ну, погодите, - подумала Алевтина со злостью, - раз вы так, то и я вам спуску не дам.
Она взяла их снова на кочергу и понесла в старую железную бочку, где сжигала всякий мусор, кинула сверху, да еще старых газет добавила, и подожгла. Огонёк занялся слабый, поэтому накрывать крышкой не стала, чтобы не погас.
Вечером злополучные перчатки лежали на завалинке. Обожжёные, искарёженные, но живые. Алевтина ясно это почувствовала, только взглянув на них. Пальцы были полусжаты, как будто хотели взять её за руку. Просились.

Стукнула калитка. Соседка Людмилка пришла со своей кривой улыбочкой. Спички забыла купить. Незапасливая ты наша.
Пришлось идти ей за коробком.
Пока ходила, Людмилка схватила перчатки и вертит.
- Ой, Алечка, какие перчатки хорошие для хозяйства!
- Вот именно, что хорошие, - властно сказала Алевтина и взяла их у соседки, тут же бросив небрежно на завалинку.
А вот не разевай рот на чужое, как было между ними однажды, когда ходил к Алевтине один доктор из детского санатория. А Людмилка из-за забора подглядывала, да к себе зазывала. И неважно, что Алевтина проявила твёрдость. Всё равно – раз не твоё, не заглядывайся.
Соседка посеменила по скользкой тропке к себе, а Алевтина снова обернулась к перчаткам.
Лежат. Такие одинокие.
На мгновение она даже пожалела их, почти дрогнула сердцем, но раздражение взяло вверх.
- Раз не горите, то, может, утонете? – сказала она им с издёвкой и отправила перчатки плыть вдоль огородов, в мутные весенние воды местного ручья.
Не увидев перчатки ни утром, ни вечером, Алевтина совсем уж было успокоилась.
Уплыли, проклятые, – думала она с удовлетворением довольная своей последовательностью.
Но не тут-то было.
Подойдя через день утром к Римке, она вдруг увидела пальцы перчаток, обхватившие порожек собакиного жилища изнутри.
- Да что ж это за зараза! Пристроились всё-таки! – воскликнула женщина в сердцах, кинулась в дом за кочергой, намереваясь изничтожить, исколотить злосчастные перчатки. Но едва она подступилась к будке и протянула кочергу – пошуровать внутри, как Римка, её родная, собственная собака, зарычала злобно у самой руки и даже прихватила кочергу пастью – не трогай, мол, предупреждаю.
И Алевтина отступила. Куда только делась твёрдость…
Кормила она теперь Римку, ставя миску у самого края собачьей территории, и думала удручённо – надо, эх, надо было оставить перчатки у себя. Вон собака-то смотрит теперь как свысока, да с хитрецой. Шерсть блестит, на морде довольство – видно чешут за ухом, не скупятся ловкие перчатки.