ю

Так и разговариваю с тобой - молча. Письма пишутся молча, слова ложатся молча, упавшими листьями тихой ночью, редкими шипящими шинами чиркают страницы дорог, а капли дождя чертят запятые на стекле окна и падают точками на подоконник..кап Молча светит фонарь.
Снова ночь. Сейчас слова - тени от листьев на серой бумаге асфальта, а мысли - свет этого фонаря.
Осень - тонкая тетрадь, как легко ветер перелистывает её исписанные страницы, слюнявя пальцы почти не перестающей моросью, как быстро осыпаются слова под ноги твоего взгляда. У тебя разные глаза: один жёлтый озорной и жгучий, другой белый, зачастую прищуренный и иногда пронзительно глубокий. В наступающее утро, пропитанное холодом и криком ворон, ты сворачиваешь тетрадь в трубку и она превращается в калейдоскоп. Видимое оживает в нём, и бегут, перегоняя друг дружку, перепрыгивая через голову пируэтами и фляками, чёрные кошки, разноцветные листья, их тени, скрипящие двери подъездов, шипящие автомобили и дворники с мётлами, летящие по спирали полиэтиленовые пакеты и заспанные зевки остановок в призме зелёных бутылок, засвеченных окон колодцев и перекрёстков и расплескавшихся через края луж. Слова слетают со строчек и катятся кувырком, хрустят, звенят колокольчики, блестят глаза... Ты смотришь в калейдоскоп сквозь осколки тяжёлых туч, дыма остановочных мусорок и запотевших окон маршруток, и взгляд твой приземляется на понедельник.
Ещё слегка тёплое солнце мягко прокатилось по улицам города и пологими пляжами Солнечного и Репино растворилось в заливе. В форточку всё глубже проникают длинные холодные пальцы октября, один прикасается к моему лбу и сползает на веки, другой ложится прямо на язык и растворяется в нём, я чувствую вкус перегноя, вижу листья, сливающиеся в единую массу торфа, слышу слова, вторящие эхом вторников, заплетающиеся и смиренно погружающиеся в него, будто в тёплую податливую трясину сна.
Город - серый кошара, притаился в травяных грибных кочках, карауля мышь, когти его впились в мягкую землю, цепляясь за корни травы, усы плавно обдувает прохладный ветерок, шевелит ими, почти мурчит, сохраняя тишину, шерсть ловит тепло из земли и неба кончиками волос, глаза кота щурятся и даже хвост не выдаёт напряжения, серый кот лежит серым камнем в зелёной траве и ждёт серую мышь.
Вечер накатил, кот сытый дремлет на крыльце. У открытой двери прихожей снуёт туда-сюда светящаяся мошкара.
Среда болотная, мошка да комары, да пни трухлявые. Идёшь бывает по тропе, и только корни, те, что ещё не сгнили, держат тебя, то ещё  летом, а осень - труба. Кажется сиганёшь на кочку да на другую и таким Макаром до дороги, а потом лезешь обратно, да вот кочки то уже не те, и так до дороги на мокрых ногах, вот и погулял по полям.
Я проснулся в палатке, голоса говорили про прекрасный день, что-то о том, что не пора ли мне на работу и про бесплатный вход в Русский музей по четвергам, я теряю терпение слушать их и кладу голову под подушку. Я проснулся, голоса уже ушли, в узкой комнате царит полумрак и где-то далеко за окном, увешанным деревьями и домами, растёт день. Вылупившись из скорлупы катаюсь жёлтым комочком по комнате, пытаясь обрести устойчивость; вечерний концерт оставил в волосах и одежде запах табачного дыма, а в голове и теле - ощущение процесса адаптации к экстремальной действительности; ну вот, глаза прорезались и намокли.
... Письма пишутся и складываются в долгий ящик. Потом эти ящики складываются в долгий контейнер, а затем долгие контейнеры сжигаются по очереди палящими лучами восходящего солнца. Осенней же порой контейнеры как хлам разбросаны тут и там, уже размокшие потяжелевшие брошенные забытым солнцем  с виду унылые, но верно хранящие письма.
Смех вдребезги разбивает тишину ночи, звон сосудов и спазмы веселья, гротеск пятничного вечера... Мы с Пятницей доим коз…, я так далеко заплыл, наш остров покрыт туманом, густым и тёплым как парное козье молоко. Глаза открываются, в парке осыпаются листья. Листья нащупывают поверхность опоры и создают рисунок, пристраиваясь друг к другу, как буквы в словах, в тихом шёпоте, еле различимые буквы в еле слышных словах, рисунок превращается в музыку, а ночь в песню птицы, исчезающей в рассветном небе.
Две стальные параллели, две сверкающие стрелы не прекращающегося стука колёс, воздух летит, скользя сквозь пронзаемые взглядом надувшиеся мыльные пузыри крон, которые вот-вот лопнут, забрызгав бледной буреющей листвой мягкий ковёр лесного одеяла.
Мир замер на том месте, когда невозможно было представить, что что-то можно остановить. Миг определил вечность кристаллом повисшего в пространстве снега. Кто мы теперь? Никто не дышит, блики на глазах замерли и помертвели, замерли стрелки часов и тени их. Что…
За занавеской туманом валил снег. Сначала, казалось, туманом. Да и занавески были раздвинуты, да и снег и правда валил. Не хотелось добавлять трагичности этой сцене, поэтому я перестал смотреть в окно. Глаза вывернулись наизнанку и я оказался в Москве у памятника Репину. Трубы Ударника ждали сигнала, листва слегка желтела, мы гуляли, медленно прожигая время перед встречей.