12плюс

Варшавское шоссе. Над городом - нереально красивые облака, оранжевые с синим и перламутрово-розовым. Только что прошла гроза. Я открыл окна, и свежий ветер задувает внутрь салона, поднимая пыль с приборной доски. Пыль уносится в другое открытое окно.

Ты идешь вдоль Варшавского шоссе по газону. Газон недавно подстрижен, пахнет травой.

Только что прошла гроза. Твои ступни мягко подминают колючую траву. Ступням приятно, потому что трава, хоть и мокрая, но очень теплая.

На два километра вдаль, перед моим капотом - абсолютно пустая трехполосная дорога. Кое-где асфальт просел, образовались колеи, а в них - плавуны, реки луж. Текут себе в сторону МКАДа, мимо станции метро Варшавское, мимо Балаклавского проспекта, туда, в сторону Аннино. Я съезжаю с основных трех полос на дублер.

В твоей руке пара босоножек. На тебе платье в цветочек средней длины, до колена.

Ты переходишь дублер по пешеходному переходу, опускаешь ступню на асфальт. Асфальт очень ровный, гладкий, и теплый. В неглубокой колее течет ручей чистой воды. Ты топишь обе ноги в этой теплой реке, и останавливаешься.

До горизонта ни в одну, ни в другую сторону от Варшавского шоссе не видно ни одной машины.




Нет, и не будет продолжения у этого обрывка сна.

Потому что дальше непостижимым образом ты уже оказываешься внутри моей машины, и мы едем вместе.

Ты с ногами взобралась на пассажирское сиденье, высунулась по грудь в окно, и что-то смешное кричишь на всю Москву. Ни одна машина больше не едет с нами по Варшавке. Пустой город. Ты кричишь, и слышишь, как эхо от нашего двигателя и твоего крика отражается от 15-тиэтажек Северного Чертанова.

Их окна сверкают солнечным отражением. Пустым солнечным светом.

Оранжевые блики бегут по фасадам домов с той же скоростью, с которой мы покидаем Москву.

Я объезжаю плывуны, но стараюсь не делать резких маневров. Не хватало еще, чтобы ты выпала из своего окошка. Но и скорость не снижаю. Уже 130. На всех перекрестках для нас горит зеленый свет. Мы пролетаем под эстакадой под улицей Подольских Курсантов, на секунду солнце прячется от нас, и вновь врывается в салон. Я готов схватить тебя за ногу, если ты начнешь вываливаться из своего окна. Для этого правая рука находится в постоянной готовности, а глаза все время косятся на твои голые мокрые пятки.

Ты все время смеешься и кричишь: "Палундра!", "Нас не догонят", "Свобода-а", и еще какую-то смешную чушь.

Твои волосы, недавно аккуратно уложенные, сейчас заплелись в один сложный большой пук, и как хвост кометы, мелькают в окне.

Голые плечи, на которых широкими лямками держится твое цветастое платье, уже наверное совсем замерзли. После дождя все-таки прохладно.

Я протягиваю к тебе пятерню, беру тебя за пояс, и втаскиваю в салон. Ты не сопротивляешься, усаживаешься на свои пятки, и даже пристегиваешься.

Я ставлю обогрев салона на 26 градусов, закрываю окна, и мы несемся дальше в полной тишине.

Только тихо насвистывает вентиляция климат-контроля, и на самом малом звуке играет какая-то спокойная песня по радио.

"Наоралась?" - спрашиваю я.

"Ага, наоралась" - говоришь ты, и у тебя немного перехватывает дыханье, "но мне не хватило, я потом еще.."

"Сейчас, погоди, выедем за город, поедем вдоль полей, я остановлю"

"Я наору на коров?"

"Наорешь на коров. На быков, на овец, на пастухов, на парашютистов, они там тоже пасутся, в полях. Наорешь, на кого хочешь". - говорю я - "Хочешь, и на меня наори."  И, конечно, улыбаюсь тебе.

"На тебя? Можно и не останавливаться, но лучше не орать, а сразу наброситься!".

И набрасываешься.

"Опа-па". - говорю я, потому что ты на полную мощность выворачиваешь ручку громкости радио, и на весь салон раздается

These Are the Days of Our Lives - Queen,
как раз на припеве

Those were the days of our lives
The bad things in life were so few
Those days are all gone now but one thing is true
When I look and I find I still love you

Перед словами "I still love you", там где Фредди берет паузу, ты выворачиваешь руль в сторону, и мы летим.

Не в кювет, нет.

Вверх.

Под капот машины вниз стремительно уносится трехполосный асфальт.

Уносится вся та жизнь.

Уносится пустой солнечный свет.

Уносятся лужи и невероятный озоновый воздух.

Уносятся переживания, мечты, угрозы, признания, целеустремленные действия, водяные пистолеты, зеленая трава, парки, скверы и мосты.

А также обещания до гробовой доски, моменты отчаяния, секунды пережитого отвращения и презрения, и детского непослушания, а вместе с ними - чёртовы мечты.

И впереди (далеко, под перламутрово-розовыми облаками), но НЕ недостижимо далеко, а просто - далеко, впереди по курсу - море.

Теплое, блестящее море. И маленький кораблик. Он один во всем море.

Горизонт вокруг нас. Мы уже над морем полностью. Земли не видно. И только один кораблик остался для нас ориентиром.

Море длинное, море широкое, море высокое. Море над нами, и море - под нами. Мы в море, и мы над морем. И только маленькой точкой - кораблик.

И ты говоришь: "Летим к нему?"

Я говорю "Летим"

Я кручу руль, но руль не управляет полетом. Какая досада.

Тогда я открываю окна, и мы начинаем грести руками, как веслами по воде. Ты гребешь назад, я - вперед, и так мы меняем курс нашей машины.

Проходит еще пара-тройка минут. Ты вместо наших рук выставила в окна длиннющую доску - палку-леталку (где взяла, не знаю) и теперь она у тебя - и подкрылок и закрылок, и ты спокойно управляешь нашим курсом и высотой полета.

Надо вверх - ты берешь и поворачиваешь палку чуть от себя. Вниз - к себе. Влево - ты просто выставляешь ее чуть сильнее в левое окно. Уникальная способность всего за две минуты самостоятельно освоить то, чему людей годами учат на их летных курсах.

Но вот мы приближаемся к кораблю. А на корабле - вечеринка.

Мы это видим издалека. Прямо на палубе разведен костер.

Кругом него сидят люди, пьют водку и разговаривают друг с другом.

У одного гитара.

"Этого надо прибить первым" - говоришь ты. - "У кого гитара - тот самый большой любимчик в этой компании. Прибьем его, остальным не на кого будет равняться, и они расплывутся в спасательных шлюпках с нашего корабля на все четыре стороны".

"Только не в шлюпках" - не соглашаюсь я. - "Пускай так плывут. Акулам тоже что-то надо есть"

"У-у-у" - улыбаешься ты, - "Мой кровожадный, мой беспощадный, мой злой разбойник Бар..."

"Налей!" - говорю я, и протягиваю тебе давно немытый хрустальный стакан.

"Позже!", - ты сосредоточена.

Мы приземляем свой автомобиль прямо на костер.

Костер сразу же тухнет, потому что прекращается подача воздуха, а костры без этого, как известно, не могут.

Тот, который с гитарой, подходит к твоему открытому окну, видит, какая ты красивая, и вместо того, чтобы ругаться, начинает петь песню: "Милая моя, солнышко лесное.." (тембр голоса приятный, но немножко перевирает тональность, высоковато берет).

Ты резко открываешь дверь, она бьет этого гитариста прямо в гитару, и он, продолжая напевать свою песню, вместе с ней улетает, как надувной мячик, в открытое море.

Прочий корабельный люд, те, что сидели только что вокруг костра, резко побросали свои стаканы, и ринулись в разные стороны.

"Это Джейни Бонд" - с ужасом в голосе кричал кто-то.

"И с ней Джеймс Бонд" - истерично вторили ему.

Голые ноги только и успевали мелькать над корабельными бортами, пока их хозяева дельфинчиками прыгали в открытое море. Какие там спасательные шлюпки? Даже никого не пришлось уговаривать покинуть палубу.

Я отогнал машину в сторону. Припарковал ее на корме, вплотную к борту.

Капитан корабля, крупный дядя с белой бородой и в капитанской фуражке, в это время вынул из кармана длинные походные спички, и вновь разжег костер. А потом вернулся на свой мостик решать кроссворды.

Я сажусь в кресло рядом с тобой. Ты жаришь сосиски на костре, они у тебя нанизаны на шампура, сделанные из вынутых из соседних кресел прутьев. И ты уже положила в сковородку с дырками нарезанные овощи...

"Это жаровня" - поправляешь меня ты.

... и они у тебя там тушатся и скворчат.

Мы вдвоем на огромной палубе. Мы не знаем куда плывем, и есть ли вообще где-нибудь Земля.

Мы не знаем даже - плывем ли? Ведь горизонт вокруг нас - это просто вода. А солнце не всходит, и не заходит. А капитан просто решает кроссворды.

У нас есть сосиски, овощи, палуба, солнце и чайки.

Если с неба посмотреть, или с вертолета, то мы как-будто занимаемся на палубе любовью. Мы лежим рядом друг с другом. Наши тела переплелись.

Ты - в своем платье, всем в цветах. На мне - белая рубашка, черные брюки. Цветное-черное-белое местами выглядывает из под бордового клетчатого пледа.

И только четыре голые пятки обнаруживают полное отсутствие стыда перед 12-ти-летними зрителями.

Но это если смотреть издалека. Для 12-летней фантазии такая картинка лучше - больше простора.


А если не смотреть ни с неба, ни с вертолета, но - с близкого расстояния, например, глазами невозмутимого капитана, мы с тобой просто лежим под пледом, обнявшись.

И целуемся.

Рядом стоит осушенный бокал Мартини. Услужливый стюард с серебряным подносом стоит в двух метрах от нас.

"Откуда тут стюард? Только что мы тут были одни"

"Спокойно, милая, ничего не бойся, я его только что придумал. Он слепо-глухо-немой евнух"

"Так точно, сэр!" - невозмутимо отвечает он. И оборачивается к тебе: "Я слепо-глухо-немой евнух, мадам, вам не о чем беспокоиться".

Он разглядывает крикливую стаю чаек, ждет указаний, чего еще пожелают сэр и мадам.

И никто нам не нужен, милая, мы целуемся.

Пусть этот стюард стоит себе рядом дальше. Не обращай на него внимания.