Я зашел к человеку, встал в дверях...

Я зашел к человеку, встал в дверях —
человек ходил на своих бровях;
смотря, как он бегает по стене,
как он тихо горит, сидит во мне,
как по крику «фас» он встает во фрунт,
показав язык свой, я понял тут,
что все это был я и что вранье —
все безумье крохотное мое.

Я размял в ладони дневной цветок.
Напряженье ветра, тупой поток,
я клубился кубарем среди трав.
Я любил когда-то. Я был не прав.
Там, где прорубь в бездну и полынья,
я внушил, что все это был не я,
и прошибло гончее забытье
лишь безумье крохотное мое.

Я затерся в угол, остыв на том,
сколько диких басен в лесу густом,

как петлял в толпе и в речной судьбе
тех, что «я» твердили, но о себе.
Я прибился к небу через окно —
пусть черно и обморочно оно
и слетится звездное воронье
на безумье крохотное мое,

но когда завяжешься с ним в родстве,
то не будет пропасти в голове,
ни того, что манит страшней всего,
ни безумья прошлого, ничего…