Пристывая душою к падучей молве...

Пристывая душою к падучей молве,
у дорог, не тобой проторенных,
ты учился дрожанью в высокой траве
и гудению в спиленных кронах.

Обезумевший отрок на скользком ноже,
позвоночник стыда и насилья,
у которого из-под лопаток уже
пробивались тревожные крылья,

у последнего неба, чьи ватные льды,
а работные выси — за гранью,
ты просил в оправдание яркой беды
и рукою махал на прощанье.

Босиком — там, где бездна на звездном меху,
ты ходил, не боясь оброниться,
по случайному воздуху, слову, стиху —
сухопутная гордая птица.

Ты звучал, отражался и плыл наобум,
хлебосольную гибель не слыша,
но запомнил пространство, движение, шум
даже лучше и крепче, и выше.

Говорилось такое тобой наотрез
наподобие резвой картечи,
что, казалось, не выдержат вида небес
угловатые детские плечи,

но ты высмотрел все в той степи ледяной —
все нездешние области эти,
чтоб прорваться в побеге обычной весной
и однажды родиться на свете.