Блюз для беженцев. Уистен Хью Оден

Уистен Оден

Блюз для беженцев

Говорят, в этом городе тысячи лиц,
и живут они в рамках моральных границ,
но для нас дорогая, у них ничего не найдется.

Помнишь, милая, нашу былую страну,
ту, что стала чужой, превратившись в тюрьму?
Это наша реальность, увы, и поверить придется.

Помню кладбище, тис, что цветет по весне,
всё теперь не для нас,  всё как будто во сне,
с этой данностью, милая, будем мириться отныне.

Наша жизнь, наша память у нас на глазах
Превращается  в кучу  казенных бумаг
Мы изгнанники снова и снова бредем по пустыне.

Думал я, что обрушилось небо во тьму,
почему, думал я, почему, почему?
Неужели мы все заслужили всё то, что имеем?

Видел я дорогих кучерявых собак,
видел кошек, что греются в теплых домах  -
им живется комфортнее, нежели беглым евреям.

Видел рыбу, плывущую в теплых морях,
видел птиц, что свободно летят в небесах;
и не знают они, что такое – быть низшею расой…

Мне однажды приснился  и дом и балкон,
весь увитый плющом, но, как видно, мой сон
не был вещим, увы, не был вещим, хотя был прекрасным.

Вдруг увидел  я марш на плацу и солдат,
что глядят неотрывно, нам в души глядят,
и все ясно мне стало, о да, дорогая, все ясно…
Белый снег, чистый снег,
он для всех, он для всех,
и я думаю, ты, дорогая, со мною  согласна. Согласна.

Refugee Blues

Say this city has ten million souls,
Some are living in mansions, some are living in holes:
Yet there’s no place for us, my dear, yet there’s no place for us.

Once we had a country and we thought it fair,
Look in the atlas and you’ll find it there:
We cannot go there now, my dear, we cannot go there now.

In the village churchyard there grows an old yew,
Every spring it blossoms anew:
Old passports can’t do that, my dear, old passports can’t do that.

The consul banged the table and said,
«If you’ve got no passport you’re officially dead»:
But we are still alive, my dear, but we are still alive.

Went to a committee; they offered me a chair;
Asked me politely to return next year:
But where shall we go to-day, my dear, but where shall we go to-day?

Came to a public meeting; the speaker got up and said;
«If we let them in, they will steal our daily bread»:
He was talking of you and me, my dear, he was talking of you and me.

Thought I heard the thunder rumbling in the sky;
It was Hitler over Europe, saying, «They must die»:
O we were in his mind, my dear, O we were in his mind.

Saw a poodle in a jacket fastened with a pin,
Saw a door opened and a cat let in:
But they weren’t German Jews, my dear, but they weren’t German Jews.

Went down the harbour and stood upon the quay,
Saw the fish swimming as if they were free:
Only ten feet away, my dear, only ten feet away.

Walked through a wood, saw the birds in the trees;
They had no politicians and sang at their ease:
They weren’t the human race, my dear, they weren’t the human race.

Dreamed I saw a building with a thousand floors,
A thousand windows and a thousand doors:
Not one of them was ours, my dear, not one of them was ours.

Stood on a great plain in the falling snow;
Ten thousand soldiers marched to and fro:
Looking for you and me, my dear, looking for you and me.

1939

WH Auden (1907-1973)