Кровавые боги восхода

"Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья;
 
Так век за веком – скоро ли, Господь? –
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства."
 
 
Николай Гумилёв "Шестое чувство"
 
 
 
Кровавые боги восхода,
пытливые первенцы ада
сходили с небесного свода
дождями, огнём, камнепадом;
 
хитина ломали наросты.
Белели зубов частоколы
и с рёвом слетали коросты,
и плакали первенцы, голы,
 
да кровушкой снег растворяли,
не видели солнца годами.
Мы гадами были вначале
и ордами их и рядами.
На фоне безжалостной брани
за место, за мясо и пламя,
под пьяной орды бородами
все те, кто потом стали нами,
 
заламывали и ломали
персты, обращённые к свету,
на задние лапы вставали
и прятались в сумерках гетто.
 
Камнями набитыми ртами
ковали напевы из рёва
все те, кто потом стали нами –
из рёва создавшие слово.
 
Расправили гнойные крылья –
ведь рук оказалось им мало –
в холодной реке их омыли,
у гадов повырвали жала
 
и прежних богов кровожадных
всех в цепи потом заковали,
беспомощным, хладным и смрадным
на горла легко наступали.

Последнюю правду сраженья
нам вымолвить те не сумели –
о том, что свои отраженья
в глазах наших гордых узрели.
 
Добились полёта десницы –
познания жажда – бессмертья,
и в небе железные птицы,
и воздух – незримою сетью.
 
А песня, как ящера коготь,
и слово – рептильная пресса;
товарища вражеский локоть,
предельная жажда прогресса.
 
Но кто–то доселе ломает
персты, обращённые к свету,
молитвой, как проблеском мая,
сражаясь с зимою навета,
 
холодной слезой остужая
стозевное пекло дикарства,
и песни взлетают, как стаи,
и горькое слово – лекарство.
 
Невинен, беззуб от рожденья,
младенец глаза открывает,
услышав печальное пенье,
совсем не созвучное раю,

и видит лишь звёздную бездну,
дрожащую над головою,
и молвит: "когда я исчезну..." –
так ветры полночные воют.
 
Он мать испугает, разгонит
сомненья её, помышленья
о том, что в тиши пеларгоний
день первый – второй ли? – творенья;
 
о том, что гомункул и ящер –
эскизы, и холод небесный
рисует космический пращур
доселе, и день наш – безвестный.
 
А кисть на багровые волны,
залившие старые эры,
ложится порою бездольной,
ночною порой тихой веры.
 
И в сумраке семенем белым
разбрызганы звёзды надежды,
и кисточка ласковым телом
ложится на сонные вежды.
 
Но в зеркале снов позабытых
являются нам силуэты
уже бессловесных, убитых
предтечей крылатого гетто,
 
поющие дикие орды,
пожары, дожди, камнепады –
кровавые боги восхода
в рубиновых платьях заката.


<2016>