На клочках бумаги

***

Не признававший ни Бога, ни чёрта,
Пробравшийся мимо капкана аборта,
Рождённый, чтоб новым служить человеком
И не смолить "Беломора" с "Казбеком",
Мечтавший о космосе вместо богатства,
Приписанный к счастью ценой святотатства —
Ты вдруг обнаружил конечность эпохи.

Как если бы Зевс тяжко выдохнул: "Охи!".
Как если бы домны застыли и встали,
Не выдержав льющейся попусту стали.
И ток — да и провод, гудящий под током —
Решили, что должно вернуться к истокам
В огромную страшную злую турбину
И реку, которой сломали мы спину.

Как если бы самой жестокой из сект
Напрасно был выдуман красный проект.

И всё же, и всё же — мурашки по коже —
Как всё это было на чудо похоже!
Ах, как замирало от гордости сердце:
Неужто Петру ты пришёлся "мин херцем"?
И радость, как море, казалась безбрежной.
Был ласков к народу украинский Брежнев.
И Крым исполнялся мечтой достижимой —
Да кто бы назвал бы всё это "режимом"?

Свистели, хрипели, сипели помехи...
И "Голос Америки" делал успехи.
Ведь голоса не было слышно России,
Не в ней видел главное красный мессия.
Учитель, чернильница, парта, указка —
Военная сказка, кровавая сказка...

Советская сказка с прекрасным венцом —
Неясным концом, ильичёвым лицом.


***


Хохлы возжелали свободы и сала.
Но этого стало им сразу же мало.
Пошёл запашок и слушок западенский
Что вскоре платформой созрел президентской —
Мол, время горшки перебить с москалями
И двигать в Европу за шнапсом-салями.

«Спасибо, конечно, за кров и защиту.
Но мы бы хотели побольше корыто.
Довольно монгольского вашего ига», —

В кармане созрела роскошная фига, —

«В нас верят, нас любят другие народы.
Мы — лучшей, славянской, нерусской породы.
И приняли новую, светлую веру.
Она за Бандерой ведёт к бундесверу».

Кто предал однажды — тот снова предаст.
Прощайте, южане. Вы — лишний балласт.

Поляки, грузины, прибалты и финны —
Не братья, в отличие от Украины.
Бежали решительно, не озираясь.
Без жалости. В ереси русской не каясь.
Чужие. Враждебные. Сплошь иностранцы.

Они — афиняне?
Мы, значит, — спартанцы.

Когда мы держали для них Фермопилы,
И бруствером высились наши могилы —
Тогда мы, возможно, им были полезны.
Они — человечны. Мы — просто железны.

Мы лихо заплатим финальную цену
Да рухнем, как Гамлет, на старую сцену.
И вроде прошло всё как надо, по маслу.
И русское солнце погасло...

Погасло?

И, кажется, даже пришёл Фортинбрас.
И что он находит?

Опять-таки — нас.


***

О, древние царства, восточные царства!
Как много же в вас накопилось коварства!
Как солнце печёт в нескончаемо длинный
Засушливый день над Ферганской долиной!

И только высокая дальняя птица
Стремится куда-то. В Россию стремится?
Откуда железные тянут дороги
Иные, не слишком жестокие боги?

А эти советские беи и беки —
Совсем не такие, как помнят узбеки,
Туркмены, таджики, киргизы, казахи...
Как медленно тают дремучие страхи...

А может быть, всё же, за ветку Турксиба
Вы мысленно нам говорите спасибо...

Но так же, как прежде, на юге — Афган.
Басмач. Героин. Раскалённый наган.



***


Здесь триста стрелковцев, как триста спартанцев,
Все вместе собрались совсем не для танцев.
Хотя среди них попадаются дамы,
Те дамы — спартанки и так же упрямы.

Пока плещут Игры в Бразилии жаркой,
И вместо оружия шлются подарки,
Пока демократии в лоб не воюют,
И в пламя войны боги дружно не дуют,
В Славянске уже обустроился Дарий.

И Дарий завозит весь свой бестиарий.
Слонов боевых всех возможных калибров.
О, Дарий — поэт и известен верлибром
О том, что и он, как заслуженный Каин,
Не ведает брата у самых окраин
И сбоку не ведает, и в середине...

Короче, нет брата его в Украине.

Придётся спартанцам, как полным засранцам,
Сражаться без царства. Платить без квитанций.
И будут о них суесловить газеты.
Стрелковцам плевать и на то, и на это.
За други своя отдающие жизни,
Они не в отчизне уже. Не на тризне.
Они у себя, в новом, собственном доме.

Тот дом не из глины, он крыт не соломой.
Над ним будет вечное, дымное небо.

Он будет Славянском, в котором я не был.