Становление 6. Тоня. Лунное танго

СТАНОВЛЕНИЕ
Рассказ шестой
Т  о  н  я
Лунное танго

                I

            Виталий не сразу узнал её. Она сидела в уголке маленького пустого пока вечернего кафе одна за столиком, одетая в вечернее платье, нарядное, с блёстками, из тёмно-синего дорогого материала, явно не магазинное, сидящее великолепно на её фигуре.
            Она сильно изменилась. На глазах темнели дымчатые очки, раньше она такие терпеть не могла. На платье красовалась сверкающая камнями брошь, позволить себе такую раньше она просто не сумела бы. На шее висел кулон из настоящего янтаря, раньше она к таким безделушкам относилась равнодушно.
            Немного пополнела, раздалась в талии и бёдрах. Откуда-то появился довольно солидный бюст, которого раньше не было и в помине. На ногах красовались лодочки на высоких каблуках, из-за высокого роста она такие никогда не носила. Да и размер у неё был солидный, какие уж там лодочки!
            А вот льняные волосы её, как и раньше, струились по полуобнажённым плечам. И долговязая была такая же, правда, она сидела, и это было не так заметно.
            Столик был накрыт на двоих, но сидела она одна, второй прибор был не тронут. Непочатым стоял и графинчик с коньяком, она потягивала рубиново-красное вино из длинного фужера и закусывала лёгким летним салатиком и маринованными грибочками.
            Виталий постоял немного в стороне – подойти, не подойти? – потом решительно подошёл и, галантно кивнув, спросил: – Вы разрешите?
            Она вскинула на него глаза, не узнала и усмехнулась в ответ: – А что, свободных столиков нет?
            Он тоже усмехнулся: – Ну, почему же. Но ведь у вас не занято. Ведь он не пришёл, – и кивнул на свободный прибор.
            – Вообще-то, у меня сегодня… праздник. А вы думаете, что я из тех дам, которые вот так легко заводят новые знакомства? – иронично заметила она и подцепила грибок на вилку.
            – Ах, да! Нас же забыли представить! Разрешите, я уж сам, – он вытянулся в струнку, щёлкнул каблуками и выдал: – Йих Императорских Величеств лейб-гвардии драгунского полку капрал Иван Дудкин! Собственной персоной! – высокомерно кивнул головой, как, наверное, сам император не кивал, отодвинул свободный стул, вальяжно расположился на нём и, подняв руку, щёлкнул пальцами, подзывая официанта.
            Она открыла рот и выронила вилку с грибом.

                II

            Последний раз она видела его через неделю после своей свадьбы. Он застрял со своей дурацкой работой в своей дурацкой степи и приехать на свадьбу не смог.
            Она собиралась тогда уезжать. Её новоявленный муж и бывший сосед, Олежка, военный лётчик, служил далеко, на Дальнем Востоке, приехал к ней в отпуск, отыграл свадьбу и укатил, наказав не задерживаться и следовать за ним. Времена были напряжённые, на границе пошаливали китайцы и настоящего свадебного отпуска ему не дали.
            Виталий приехал тогда с огромным букетом белых роз и какой-то безделушкой за бешенные по её тогдашним меркам деньги, насмерть перепугал её родителей, прямо с порога выпалив не узнавшей его матери:
            – Йих Императорских Величеств лейб-гвардии драгунского полку капрал Иван Дудкин явился с высочайшим посланием с поздравлениями молодым! – вытянулся в струнку, щёлкнул каблуками и уже буднично спросил: – Где? Молодые, в смысле?
            Мать тогда долго отхаживали валерьянкой, а отец, дядя Серёжа, институтский шофёр, который Виталия хорошо знал, долго выговаривал ему: Тоня уезжала от них чёрт знает куда, в глушь, на далёкий аэродром, мать очень переживала, а тут ещё и он со своим дурацким Дудкиным.
            Он с помпой вручил ей розы, как некий символ, поздравляя, намеренно перепутал невинность с невиновностью, окончательно запутался в деепричастных оборотах, закончил поздравление смачным троекратным поцелуем и страшно обрадовался, узнав, что её благоверного нет и все поздравления приходятся только на неё.
            Они просидели проболтали до глубокой ночи. Мать, зная её хорошо, даже несколько раз заглядывала – уж не занимаются ли они там какими глупостями? Он рассказывал о своей работе, о степи, рассказчик он был классный. А, когда уже собрался уходить, взял её за руки и с грустью сказал: – Ты уже четвёртая.
            Она не поняла, он вздохнул и пояснил: – Четвёртая невеста, которая от меня замуж сбежала!
            Она поняла по-своему и усмехнулась невпопад: – Ничего, и не таких кобелей окручивали!
            И уже когда провожала, у дверцы такси наклонилась, поцеловала и сказала: – А всё равно, Виталька, ты был у меня самый лучший.
            Он хмыкнул и заглянул ей в глаза: – Даже теперь?
            Она не отвела взгляда: – Даже сейчас.
            А он притянул её к себе и поцеловал совсем так же, как по настоящему в первый раз, в горах, когда они остались в палатке ночевать вдвоём. И у неё снова, как и тогда, по сумасшедшему забилось сердце и ослабли ноги.

                III

            И вот он развалился перед ней на стуле, как другой и в кресле не развалится, и довольно улыбался: – Узнала, а?!
            Он показал подбежавшему мальчишке-официанту на графинчик с коньяком: – Ты, Санько, это дело унеси, пока я его, не дай Бог, не оприходовал, а принеси-ка ты знаешь что? Там у твоего Гиви в бездонных подвалах где-то "Амаретто" завалялось. Не делай круглые глаза, я видел, скажешь – мне. И принеси-ка ты, что ли, шашлычку грузинского, Ашотик знает. А вот Антонина Сергеевна скучает сидит. Ты ей лёгкую музычку организуй. Да не этих ваших… А что-нибудь про синие горы. И принеси ей "Розу Испании", что ли, а то это… Лады?! – он достал стольник одной бумажкой и подал официанту.
            Тот что-то заговорил про сдачи, но Виталий махнул рукой: – Там у Яника, ну, ты знаешь, за мной должок есть, мне так кажется. Пусть спишет. А лишнее останется – на кредит пойдёт.
            Санько спрятал бумажку в карман: – Один момент, дядя Виталя! Всё будет тип-топ!
            Он взялся за графинчик с коньяком, посмотрел на Тоню, она чуть заметно кивнула.
            – Да пошевеливайся там, я не завтракал сегодня! – крикнул Виталий вслед убегающему Санько, – И не обедал, – он пододвинул грибочки, засунул в них ложку, набрал полную, отправил в рот и, перехватив Тонин насмешливый взгляд, промычал с полным ртом: – Не бойсь, всё оплачено!
            Она с восхищением смотрела на него: вроде вальяжный, разбогател как, стольниками кидается (может, просто пыль в глаза пускает?), в ресторанчике всё схвачено, а всё такой же, когда-то её Виталька, юморной, костюмчик на нём явно не от Кордена, да и вид простецкий.
            Верхний свет немного притух, и от эстрады послышалось негромкое:

                "Я сердце оставил в далёких горах…"

            Она захлопала в ладоши и покачала головой: – Колдун!
            Прибежал лоснящийся, кругленький Гиви, самолично разлил в рюмки пряно пахнущий горным миндалём напиток. Виталий протянул руку, поздоровался, показал на пустой стул у соседнего столика: – Гиви, дорогой, присядь! Видишь, кого я нашёл! Выпей с нами! Не смей отказываться, такой день, а?!
            Гиви взял стул, произнёс витиеватый и неоднозначный грузинский тост, в котором прозрачно намекалось на ожидающее её с Виталием прямо сегодня неслыханное счастье, выпил до дна, налил ещё.
            Виталий достал из нагрудного кармана небольшую коробочку с десятком стеклянных ампул: – На вот, Гиви, дорогой, пока это. На следующей неделе ещё четыре привезу, цветочку нашему хватит.
            Гиви от радости подпрыгнул на стуле, полез чуть ли не руки Виталию целовать, тот замахал на него:
            – Что ты, успокойся! Да, Гиви, вот ещё! – Виталий полез в карман, достал огромный чёрный бумажник, раскрыл, она увидела пачку пятидесяти и сторублёвок – штук тридцать, – Гиви, дорогой, вот тут тебе сдачи остались.
            Гиви замахал руками: – Что ты, Виталий, какие сдачи! Я тебя по гроб жизни поить-кормить должен! А ты – деньги!
            Виталий отсчитал три пятидесятирублёвки и насильно сунул Гиви в карман: – Возьми, обижусь! Ланка выздоровеет – на банкет позовёшь!
            –  Э, Виталий! Выздоровеет – неделю пить-гулять будем! Давай за её здоровье!
            Они выпили по второй, Гиви извинился и убежал.
            –  Ланке привет огромный, – крикнул Виталий вослед.
            – У него очень жена болеет, а мне ребята-альпинисты из Тибета лекарство привезли, – пояснил он, – Говорят, поможет. Да ты её должна помнить.
            Тоня недоуменно посмотрела на него.
            – Помнишь, в горах девочка нам кашу готовить помогала? Светланка? – она продолжала смотреть с недоумением, – Ну, пристяжная была, мы завтрак готовили! Вот чёрт! Совсем не помнишь? Ну, когда ты меня первый раз совратила! Вспомнила?
            Она зазвенела колокольчиком, приподнялась и легонько ударила его пальчиками по лбу: – Бесстыдник, нашёл, чем напомнить!
            Заиграл лёгкий блюз. Он пригласил: – Потанцуем?
            Она засмеялась: – Не боишься? Я на каблуках.
            –  Пошли, я без комплексов.
            Пока они танцевали, Санько принёс шашлык. В проходе на кухню появился Ашотик и сделал им ручкой. За барной стойкой возвышался Яник и тоже помахал рукой.
            –  Ты что, арабский шейх? Или мафиози? – спросила она.
            –  Нет, просто начальник партии, – он пожал плечами.
            –  Республиканской? Как Рональд Рейган?
            –  Нет, мировой! В смысле, отличной. Как Виталий Гнатюк.
            Она рассмеялась: – Значит, мафиози!
            – У нас все – мафиози, если деньги есть! – он увлёк её к столику, шашлык остывал.
            Санько штопором открывал бутылочку редкого заграничного вина "Роза Испании", спросил: – Налить?
            Она согласно кивнула, Санько налил в фужеры, совсем понемногу.
            –  Дядя Виталя, – спросил он, – и откуда вы всё знаете? Я такого даже не видел никогда! – он показал на бутылку.
            –  Э, Саня! – Виталий потрепал его по макушке: – Помотаешься с моё, не только Гивины подвалы знать будешь! Ты знаешь, что? Ты нам ещё закусочек организуй, на свой вкус.
            Санько подхватился и убежал.
            Они выпили, помолчали. Она снова с удовольствием рассматривала его. Всё-таки, он здорово изменился. И не только внешне.
            Внешне он только заматерел, из неугомонного, живого мальчишки превратился во вполне оформившегося мужчину. А внутренне…
            Она слушала, как он разговаривает с Гиви, с мальчишкой-официантом. Как небрежно вытащил кошелёк с деньжищами, на которые можно купить подержанный "Запорожец". Раньше он таким не был.
            И всё-таки такой же. Ивана Дудкина отстрочил, как и тогда, после свадьбы! И насмешник такой же! Их сумасшедшую ночь вспомнил.
            Светланка… Это которая же? Танечку она помнит. Ещё бы не помнить! Из-за этой Танечки у них эта сумасшедшая ночь всего одна и была! Потом всё, что бывало, всё было пресно и неинтересно. Всё не так.
            Да он так и сказал, когда она как-то в горах утащила его от всех на хребет. Он всегда покоритель был, вершины ему подавай, вот и попался. Не дойдя до верха, она прикинулась, что оступилась, и пока он осматривал её якобы повреждённую ногу, накинулась на него, как голодная волчица на заблудившегося ягнёнка, он ничего против и сделать не смог. И всё было не так.
            Он тогда вздохнул, как-то совсем непонятно покачивая головой:
            – Тонька, девочка моя! Такого лунного танго, как тогда, у нас уже никогда не будет! А на то, чтобы лучше было, я пока не способен!
            А ей и не надо было лучше! Но и хуже – не хотелось. А было совсем худо, намного хуже. Он просто не хотел её. Куда уж хуже!

                IV

            Мужнин аэродром затерялся между лесистых манжурских сопок, в далёкой хабаровской глуши. Мужики несли здесь свою нелёгкую службу, жёны их отчаянно скучали: работа находилась не для многих, заняться было абсолютно нечем. Да и те, что служили на аэродроме или в посёлке, больше валяли дурака: настоящая работа была только у медперсонала, у трёх учительниц в небольшой школе, да в столовке. Тоне с её десятью классами да прошлой работой типа секретарши, девочки на побегушках при начальнике отдела, ловить было нечего.
            Медовый месяц проскочил быстро и почти не запомнился. Муж бывал дома урывками, постоянно торчал на аэродроме, даже когда был свободен от полётов, уставал страшно и, похоже, жена ему была не особо и нужна.
            Заводить детей они не торопились. Олежка хотел потвёрже встать на ноги, выбраться из этой дыры. Она тоже особо не спешила, видимо, просто была к этому не готова.
            Первое время Тоня пыталась наладить хоть какую-то жизнь: украшала, как могла, предоставленную им комнатушку в семейном общежитии, рвалась участвовать в концертах самодеятельности, которые чуть не два раза в месяц организовывали Вера Павловна, директор местной школы и жена командира части вместе с замполитом майором Султаном Гаджибековым, усачом-красавцем, сосланным сюда из Подмосковья с понижением в звании за какую-то аморалку, принимала самое деятельное участие в любых пирушках, организуемых по поводу и без повода, рвалась готовить закуски к столу – готовила она великолепно, благо, мать научила.
            Изредка они большой компанией выбирались на природу, на пикники на уикэнд. Там, под искры вечернего костра Султан перебирал струны гитары и негромко пел такие знакомые ей песни – их горные песни, которые любили петь Виталька с друзьями и подругами-девчонками. Она слушала, затаив дыхание, и с грустью вспоминала их еженедельные вылазки в горы, их разухабистую, развесёлую компанию. Как легко и спокойно было с ними, какие настоящие друзья они были! Олежка относился к таким вылазкам почти равнодушно, песни Султана слушал спокойно, сам на гитаре не играл и не пел никогда. И не потому, что не умел, а, похоже, это ему было просто неинтересно. И вообще, кажется, кроме своих самолётов он ничего не знал, да и знать не хотел.
            Сначала это её раздражало, слишком привыкла она к широкоинтересным натурам своих прежних друзей. Олежка был зациклен на своей работе, своей карьере, как его жена понять это она могла. Понять, но не привыкнуть и не смириться. Тем более, что собственной работы и какой-либо карьеры у неё не было и даже не намечалось. Да и как мужчина, Олежка не удовлетворял её совершенно. Слишком бурно проведённая ею поздняя юность подобно наркотику приучила её организм к постоянному и частому удовлетворению своих физиологических потребностей, а романтическая натура требовала новых впечатлений.
            Не сказать, чтобы она была слишком претензионная женщина, но от вынужденного безделья и от постоянной недоудовлетворённости уже через пол года гарнизонной жизни её начало колбасить. Вера Павловна, видя это её состояние, старалась бывать с ней почаще, пыталась поговорить, объяснить, внушить что-то, как-то успокоить – сколько таких девчонок, молоденьких офицерских жён она успокаивала, можно даже сказать, воспитывала, как профессиональная учительница и до Тони.
            После таких общений Тоня успокаивалась, но хватало её ненадолго. Она чувствовала, что превращается в обычную желчную стерву, не способную ни на какое самопожертвование, не хотела этого, но ничего не могла с собой поделать.
            В этом Тоня была не одинока – таких же неудовлетворённых, неприкаянных баб было здесь на пол гарнизона. Чтобы хоть как-то занять их, хоть немного разнообразить их жизнь, Вера Павловна выдумывала всяческие мероприятия, организовывала кружки по интересам, курсы – поварские, кройки и шитья, молодых матерей – да чего только не придумаешь для спокойствия в гарнизоне. И понемногу приобщила к этому занятию Тоню, по-существу, сделала её главной своей помощницей.
            Тоня с удовольствием хваталась за любое дело, возглавила поварские курсы, участвовала в самодеятельности – ещё в детстве она занималась в школьном театральном кружке. Олежка относился к её подвижничеству почти равнодушно – хочет баба себя занять – пусть с ней, лишь бы не ныла да не бесилась от безделья.
           А через полтора года завклубом старлей Полупанов, не без подачи Веры Павловны, пробил у полковника должность своего заместителя и Тоня получила постоянную работу. Правда, денег Олежка получал достаточно, на их жизнь хватало вполне, тратить тут было некуда, так что требовать от неё, чтобы она работала за зарплату, а не просто для удовольствия, ему и в голову не приходило. Но для её самоутверждения это было очень важно.
            Подчинялась она теперь через Полупанова Султану и тот, до этого бывавший в клубе от случая к случаю, а на неё вроде бы особого внимания не обращавший, вдруг зачастил сюда, делая в её сторону весьма недвусмысленные реверансы.

                V

            Тоня вздохнула и провела ладонью по лицу. Виталий негромко рассказывал ей про свою жизнь, про экспедицию, про то, что они разругались с женой и он пока, приезжая в город, останавливается у родителей, у жены бывает раз в месяц-два, приносит зарплату и подарки детям. Старается приходить, когда они в яслях-садике, чтобы их лишний раз не расстраивать, да и самому не раскисать – сердце-то пока шкурой крокодильей не обросло! Отдаст деньги-подарки, попьёт чайку и скорее бежать – больно уж Лида, жена его, смотрит на него выразительно. А в горы выбирается редко, в основном поохотиться, да и то, не в местные, а по месту полевой своей работы.
            – Чего вы не поделили? – Тоня искренно недоумевала, – Вроде, такие друзья были?! Киска какая чёрная между вами пробежала? Изменил ей, наверное? Я эту киску знаю?
            – Нет, что ты! Причём тут измена? Другое тут совсем! – возмутился Виталий, – Да и изменил бы, разве она об этом узнала бы?! Я же осторожный, гласность в таком деле не люблю!
            –  Как же! – она засмеялась, – Уж Лидка-то о тебе всегда всё знала. Про все твои похождения! Сами бабы и выкладывали всё! Она же у тебя лучшая подруга была! А бабы, они, знаешь, завидущие какие?! Погуляют с тобой, ну и поделятся, чтобы она ревновала! Да ещё наворочают с три короба!
            – И ты тоже? – Виталий посмотрел на неё с интересом.
            –  А что я, не такая же, как все? Да и потом, у нас-то с тобой всё у неё на глазах происходило! И делиться ничем не надо было!
            – Ну, свечку-то она, положим, не держала! А вот про нас с тобой такое мне рассказывала, я бы и придумать такого не смог!
            – Правда? Это она сама выдумала! – Тоня потупила глаза, – Ничего я ей такого не рассказывала!
            – Да-а? – Виталий засмеялся.
            – Так что же такое между вами произошло? – она сменила тему, чтобы Виталий перестал сверлить её глазами.
            Виталий невесело усмехнулся – а действительно, что?
            Поженились они почти сразу после его прихода из армии, через два с половиной месяца. Она единственная из всех его многочисленных доармейских невест приезжала к нему на Алтай, где он служил, и почти единственная, кто его дождался. Он это оценил по достоинству и, не откладывая дело в долгий ящик, они сыграли свадьбу.
            Почти весь первый год совместной жизни они болтались между двумя квартирами – его родителей, где у него была своя комната, и её матери, где жила ещё и её бабушка, жили то там, то там, а по существу нигде. Потом им здорово повезло – чуть ли не с неба на них свалилась квартира. Лида работала в строительном проектном институте, их группа проектировала для другого института жилой дом, заказчик дал гарантийное письмо, что одна квартира в этом доме достанется кому-то из группы проектировщиков. На момент, когда дом был построен, квартиру могла получить только она, благо, уже четвёртый год ждала своей очереди. Да и в их группе жильё тогда было нужно только ей. Однокомнатных квартир в доме не было, двухкомнатная им была не положена, но Виталий организовал справку, что занимается научной деятельностью, а тёща, Лидина мать, врач-гинеколог в местном роддоме, сделала документ, что Лида пребывает на шестом месяце беременности. Правдой тут было только то, что Виталий занимается научной деятельностью. Но никакой лишней жилплощади ему за это не полагалось, он к тому времени даже институт не закончил!
             Конечно, и такие гарантийные письма, которое имелось в Лидином месткоме, заказчика ни к чему не обязывали, но тут им тоже повезло: директриса института-заказчика и главврач роддома, где работала Лидина мать, оказались родными сёстрами. Все это вкупе с солидной суммой, вложенной между справками, помогло им обзавестись собственным жильём уже к концу первого года их совместной жизни.
            Жили они очень даже неплохо. Виталий получал сто сорок, Лида – сто двадцать, на двоих этого хватало выше крыши. Детьми они поначалу не обзаводились, Лида училась на заочном, и ей надо было закончить институт. Виталию тоже надо было закончить институт, как-то он, шутя, высказал это, но Лида возмутилась: по тому, с какой скоростью он учился, детей бы они просто не дождались.
            Как женщина Лида, особенно в первые пару лет, была никакая. Раскрепощённая и контактная во всех прочих ситуациях, в интимной близости она была зашорена донельзя. Воспитанная матерью с почти пуританской строгостью, она считала, что какое-либо проявление эмоций в постели недопустимо, развратно и, что называется, держала себя в руках. И даже первую близость допустила только после свадьбы. Да и то, можно сказать, шла на подвиг и сопротивлялась так, что в первую ночь у них ничего не получилось.
            Впрочем, Виталия это беспокоило мало. Зная свои способности, он был абсолютно уверен, что со временем раскачает её.
            На третьем году, почти сразу после окончания Лидиной учёбы у них родился Шурка. Первый его год Виталий перенёс стоически. Шурка был малый громогласный, свое жизненное пространство отвоёвывал с Лидиным упорством, как что не по нему, закатывал скандал, но Виталий терпел это почти спокойно. На что-то такое он заранее себя настроил. Лиде он помогал, как только мог. Приходя с работы и даже не поужинав, направлялся в ванную, где за день набиралась гора Шуркиных пелёнок и колготок, и, не говоря ни слова, принимался за стирку. По выходным выскабливал до блеска их жилище. По ночам подменял Лиду на диване, где спал Шурка – тот был очень беспокойным, засыпал с трудом, спал плохо, часто просыпался, мог сползти с кровати и, от греха подальше, пока не купили кроватку, они спали с ним.
            Чем в течение дня занимается Лида и почему за день накапливается гора пелёнок и колготок, он никогда не спрашивал, не роптал, даже когда возвращался с работы и заставал жену болтающей с тёщей или какой-нибудь подругой. И возмутился только один раз – пришёл домой очень уставшим и, простирывая колготки, не вывернул их, оставив в носочке одной пары Шуркино добро. Лида была не в духе и, обнаружив недоработку, напустилась на Виталия не на шутку. Он как раз ужинал, глянул на неё исподлобья, не доев, бросил ложку и ушёл в спальню, где у окна стоял его письменный стол. На ходу уже обернулся и буркнул: – Не нравится – стирай сама. Времени днём у тебя достаточно! – и уткнулся в незаконченную курсовую.
            Лида застыла на пороге с открытым ртом, не закончив фразу, весь вечер пыталась зарастить пробежавшую между ними трещинку, с завидной периодичностью появляясь в спальне с разными вопросами и предложениями, но он упорно молчал, уставившись в расчёты. Напрочь отказался доужинать, даже когда она обиженно сказала, что так старалась. Даже свой любимый футбол смотреть не стал. И только перед сном уже немного смягчился. Но когда она, дабы окончательно искупить вину, в постели недвусмысленно предложила себя, он чуть ли не в первый раз в жизни от такого предложения отказался – усмехнулся, поцеловал её в лоб и сказал: – Я что-то устал сегодня. Ты спи, золотце, лады? Не обижайся, я просто устал.

                VI

            В середине лета Олежку послали в командировку. В Казахстан, на китайскую границу, за четыре тысячи километров от их аэродрома. Готовились грандиозные учения, чтобы немного поумерить пыл не в масть разгулявшихся китайцев. Практически весь лётный состав части, включая командира, улетал на своих машинах, механики отправлялись литерным поездом. За командира в части оставался Султан, Олежке на это время доверили место командира их звена.
            Тоня собрала Олежку, поцеловала на дорожку и велела не увлекаться там и приезжать побыстрее. Он посмеялся, военные – люди подневольные, как освободят, задерживаться не будет. Да и где задерживаться? Благо бы в областной центр какой послали, а то в такую же дыру, как эта, если не ещё хуже.
            Накануне он подарил ей ночь, какой у них не было, пожалуй, с самой первой, ещё досвадебной, их близости. А утром поцеловал на прощание, легко перемахнул через борт "Газона", собиравшего по посёлку откомандированных лётчиков, и укатил. И только часа через два, делая круг вокруг  аэродрома и пролетая над посёлком, махнул крыльями серебристого "МИГа".
            Тоня отличала Олежкину машину от остальных, как-то он показал ей своё место в пятёрке таких же "Мигов" – второе справа от командирской машины. И когда у них были полёты, она старалась выйти из помещения на видное место, чтобы он, пролетая, увидел её. Несмотря на строжайший запрет и постоянные нагоняи от полковника, над посёлком они пролетали почти на бреющем, и кто им машет с земли, лётчики хорошо видели. Их звено Тоня тоже отличала от остальных. Ведомое Султаном, неисправимым ловеласом и позёром, оно пролетало ниже всех, чуть не задевая крыши поселковых домов. Так что она, впрочем, как и другие жёны, обязательно выходила поприветствовать их. В любую погоду. И в непогоду тоже. Олежка даже как-то зимой отругал её за то, что она выскочила на мороз в одной кофточке, в туфельках и тоненьких, не для улицы, носочках, и потом грипповала неделю.
            Дней десять после Олежкиного отлёта Тоня была не в своей тарелке. Она впервые за всю их не такую уж и долгую совместную жизнь осталась одна. Не сказать, чтобы пока он был здесь, она каждый день с таким уж нетерпением ждала его прихода, но когда ждать стало некого, её заела смертная тоска. Днями она была занята в клубе, Вера Павловна затеяла подготовку грандиозного концерта к возвращению командированных. Естественно, Тоня была в числе и организаторов, и выступающих. Поэтому дни она переживала более-менее нормально. Но по вечерам и, особенно, по ночам она просто не знала, куда себя деть, сон не шёл, в голову лезла всякая ерунда, всё-таки, одно дело – простые полёты, и совсем другое – всесоюзные ученья. Мало ли что, это же почти настоящая война! Никогда ещё она так не переживала, так не боялась за Олежку. Хотя от сослуживцев его слышала, что лётчик он – другим на зависть.
            В один из последних, таких тоскливых, вечеров проходящей декады к ней домой пришли Вера Павловна с Султаном. Ни Вера Павловна, ни Султан в этот день в клуб не заходили, руководила репетициями сама Тоня в паре с Машенькой, женой Олежкиного товарища по звену Павлика и, по необходимости, преподавателя музыки в местной школе, а так же по общественной нагрузке хормейстера в клубе.
            Вера Павловна загорелась новой идеей. Выступающих в концерте набиралось всего ничего, на полчаса, не больше, да ещё минут пятнадцать могли занять ученики её школы – аэродромные детишки. В грандиозность её замыслов это не вписывалось. Поэтому она решила, что драмкружок к этому дню должен подготовить спектакль. Правда, доброй трети драмкружка, почти всех мужчин, в связи с командировкой не имелось в наличии, поэтому она хотела, чтобы Тоня помогла ей найти и поставить спектакль с преимущественно женскими персонажами. До утра дотерпеть она не могла, решила, что Тоня вечером всё равно ничем не занята, чего ждать-то?
            Султан принимал в подготовке довольно деятельное участие, поэтому пришёл не просто за компанию.
            Они засиделись допоздна, обсуждая возможные варианты, пока не остановились на одном из детективов Агаты Кристи, переработанном для постановки, где, и правда, из мужчин фигурировали только месье Пуаро и его вечный помощник Гастингс. Султан захватил с собой бутылочку хорошего болгарского вина, как он выразился, для дома, для семьи, но по такому случаю с удовольствием пожертвовал оной, тем более, что жил он один, с женой давно развёлся, и выражение насчёт дома и семьи было чистой фикцией. Тоня быстро сообразила закуски, и ушли Вера Павловна с Султаном далеко за полночь. Хотя вино так и не допили – бутылка была литровая.
            Тоня уже переоделась ко сну, когда в дверь позвонили. Она набросила халат и открыла. За дверью стоял Султан. Тоня усмехнулась – времени у него было ровно столько, чтобы проводить Веру Павловну до дому и вернуться.
            – Тонечка, вы уже ложились, наверное? Вы уж извините, я, кажется, забыл у вас зажигалку. Вы позволите?
            Она непроизвольно подвинулась и он вошёл. Зажигалка нашлась на кухне, куда он действительно выходил курить несколько раз за вечер. Он достал сигарету: – Вы позволите?
            Тоня снова усмехнулась, разрешила. Султан с удовольствием закурил и сел на стул посреди кухни. Уходить он явно не торопился. Она слегка наклонила голову и смотрела на него, иронично улыбаясь.
            –  Тонечка, а вам не тоскливо одной? – спросил он, докурив.

                VIII

            Свой тридцатилетний юбилей Виталий отметил широко, устроив  банкет для сотрудников и, в основном, сотрудниц – их было гораздо больше –лаборатории. Пока бабоньки готовили на стол, который обычно накрывали в просторной лаборатории, а мужики слонялись без дела по чужим отделам, Виталий сидел в своей комнате и делал вид, что работает. К нему зашла не особо занятая Кира, сотрудница и подруга, на которую он положил глаз ещё в первый же день своего появления в лаборатории после армейской службы.
            Киру он обхаживал уже год с небольшим, сначала, вроде бы, в шутку, а потом как-то незаметно увлёкся, и шутка перешла во вполне серьёзное, настоящее ухаживание. Кира его реверансы принимала благосклонно, ничего серьёзного и опасного для себя в этом не видела, пока  и сама не на шутку не увлеклась.
            Вот и на этот раз, дурачась, они поспорили, что она никогда не будет принадлежать ему до конца. Поспорили совершенно несерьёзно, на шоколадки. Если она устоит год, он в годовщину купит ей проспоренную шоколадку, если два – две, и так далее, по возрастающей. Кира, всё ещё дурачась, принялась рассуждать, кого она будет угощать лет через двадцать пять. А Виталий вдруг перестал смеяться и совершенно серьёзно сказал: – Знаешь, зря мы это! Когда это случится, ты будешь думать, что я взял тебя из-за дурацкого спора, а не потому, что ты мне очень нравишься!
            А случилось это не через год, не через два, не через двадцать пять, а через две недели, в выходной день, во время их почти непреднамеренного свидания и прогулки, у маленькой скамейки в больничном парке, куда и попали-то они совершенно случайно.
            Положа руку на сердце, надо сказать, Виталий вовсе не готовился к такому. Не то, чтобы до этого он не допускал подобного поворота. Наверное, если бы подвернулась возможность, он бы не упустил её. Как и большинство мужиков, он не считал, что верность заключается в отсутствии физической близости на стороне.
            – Верность должна быть внутри! – полушутя говорил он, – А если тебе с одной стороны жену, скажем, жалко, а с другой – её же тебе не хватает, то с физиологией своей бороться и против законов природы идти – глупость одна и мазохизм сплошной!
            Но тогда он просто захотел проверить, насколько далеко Кира зашла в готовности принадлежать ему. И никак не ожидал, что это зашло уже так далеко. И возвращался домой, крепко ошарашенный случившимся. И думал прежде всего, как предстать перед Лидой, чтобы та ничего не заметила.
            Кира же была в совершенном раздрае. Домой она вернулась взвинченная и закатила матери настоящую истерику. Припомнила ей и своё строгое, почти пуританское воспитание, и совершенно не нравящуюся ей работу в школе, на которую мать, сама учительница, всё её детство и юность целенаправленно двигала, и своё не больно удачное замужество, и долгое отсутствие ребёнка, и ещё много чего, совершенно не имеющего отношения к произошедшему только что. Мать молча выслушала её извержение, покивала головой и вдруг спросила: – Ты пыталась изменить мужу? У вас что, ничего не получилось?
            Кира опешила и сразу успокоилась. А мать вздохнула: – Ой, смотри, девонька! Развалишь всё, а новое устраивать ох как трудно! У тебя ведь сын. Да и муж есть, какой-никакой!

                IX

            Олежку задержали в командировке на несколько дней неполадки с его "МИГом", механики остались с ним исправлять машину. Торжественный вечер из-за трёх застрявших на чужом аэродроме бедолаг переносить, естественно, не стали, но прошёл он для Тони как-то тускло. Она впервые поняла, как много значит для неё муж. Всё последнее время она готовилась к его приезду, ждала только его, готовила торжественный вечер, чтобы выступить перед ним, показать ему, только ему, именно ему, на что она способна ради него. И только ради него.
            К навязывающемуся к ней Султану она относилась с известной долей иронии. Когда он приходил к ней с Верой Павловной выбирать спектакль, а потом вернулся за якобы забытой зажигалкой и недвусмысленно намекнул, что не прочь развлечься с ней, пока нет мужа, она рассмеялась горько-иронично, а потом спросила в лоб: – Султан Ганиевич, а что, я так уж похожа на подобных развлекалок?
            Он тогда смутился, криво улыбнулся и натянуто распрощался.
            Выпроводив его, Тоня разрыдалась и не могла успокоиться всю ночь.
            "Неужели во мне есть что-то такое, что позволяет мужикам думать, что я способна на всё?" – невесело думала она. И сокрушённо соглашалась – да, есть. Наверное, всё-таки исходят от женщин, озабоченных собственной неудовлетворённостью, какие-то флюиды, которые мужики определяют безошибочно, а мужики, подобные Султану, понимают, как зелёный свет.
            "Могла бы я изменить Олежке?" – так же невесело думала она. И так же сокрушённо понимала, что, наверное, могла бы. С тем же Султаном.
            Мужик он был интересный и любовник, по слухам, страстный. А как он мог ухаживать и обольщать, она убедилась очень скоро.
            После встреченного на "ура!" спектакля прямо в фойе клуба организовали банкет с танцами. Тоня хотела уйти домой уже после нескольких тостов, но её остановила Машенька.
            –  С ума сошла! – безапелляционно заявила она, – Что ты дома делать будешь? С тоской в окно смотреть, милого ждать? Тоже мне, страдалица!
            – Тебе-то хорошо! – возражала Тоня, – Сияешь, как медный таз надраенный! – она вспомнила шутку подруги Лиды, выданную той на следующее утро после ночи, когда она первый раз окрутила Виталия.
            – Да, сияю! – заявила Машенька, – Ты тоже через пару недель сиять будешь! А сейчас что же, повеситься, что ли?! Сейчас танцы начнутся! Я тебе Павлика своего доверю! Павлик, Тоньку развлекать будешь?!
            Впрочем, первый танец Павлик, всё-таки, танцевал с Машенькой. А Тоню неожиданно пригласил сам полковник. Чувствовалась направляющая рука Веры Павловны. Во время танца Михаил Захарыч, так звали полковника, даже извинился: – Ты уж, Тонечка, прости, но служба! Никуда не денешься! А за Олежку своего не переживай. Не уведут! Там кроме козы Люськи из женского пола только фаланги да гадюки. А коза, сама понимаешь, тебе не соперница!
            Султан во время танцев блистал, сыпал остротами, но Тоню пригласил только уже к концу вечера. Она не хотела танцевать с ним, но как-то так получилось, что, ещё не остыв от предыдущего танца с молоденьким лейтенантом Валеркой Масловым, она повелась и с Султаном, а потом отказываться было уже поздно. Впрочем, во время танца Султан вёл себя сдержанно, не прижимался, просто свободно вёл её, слегка придерживая за талию и за разговором предложил проводить домой.
            – Да что тут провожать то? – пыталась отшутиться Тоня, – Дорогу перешла, через пару домов – и дома!
            – Так это, если провожать поперёк улицы! – улыбнулся Султан, – А ведь можно и вдоль!
            Тоня промолчала. А когда после танца он проводил её до столика, где сидели Машенька с Павликом, Павлик глянул на неё недоуменно, схватился за челюсть и покачал головой: – Слушай! А ведь майор на тебя запал!
            Машенька расхохоталась: – А ты только понял?! У нас об этом только и говорят!
            Тоня поперхнулась лимонадом и посмотрела на неё круглыми глазами: – Как это? Где это – у вас? Кто говорит?! Что говорят?!!
            – Да все уже говорят! В школе у нас говорят. В посёлке говорят. В столовке говорят. А ты что хотела? Нечего его домой по ночам пускать!
            – Как пускать?
            – А что, не приходил он к тебе, что ли?
            – Так они с Верой Павловной были!
            – Не знаю! Про Веру Павловну ничего не говорят! А вот как он от тебя чуть не в час ночи выходил, это говорят!
            – Господи! Ну что за народ! Не выходил, а вылетел, как пробка из шампанского! И кого это в час ночи по улицам носит?! Наплели уже! Не дай Бог, Олежка узнает! Он же дурной! Ему же не объяснишь ни черта!
            – Вылетел, значит? Как пробка? А внутри, значит, был, всё-таки? Интересно, и что же вы делали?
            – Спектакль выбирали. Сегодняшний, – сказала Тоня упавшим голосом и посмотрела на подругу растерянно.
            – Ага. Спектакль! В час ночи. Хороший получается спектакль! Ох, и дура ты, Тонька! Мы же здесь, как в деревне! Ты только в сортир собралась, а тебе уже трусы поласкают!
            – Ну ведь не было ничего! Павлик, ты-то хоть веришь? Не было ничего! Совсем ничего, понимаешь?!
            – Да верю, верю я! Не закатывай истерику! Главное, чтобы Олег поверил! А я что? Мне главное, чтобы вот эта подруга не дурила! – он погладил Машеньку по руке.
            – Вы меня сегодня проводите? А то этот друг в провожающие напрашивался!

                X

            Лида готовилась ко дню рождения бабушки, и Виталию досталось только за то, что он задержался на работе. И необычное его состояние она списала на ощущение вины по поводу этой самой задержки. Он по-быстрому искупался под душем и включился в выпечку пирогов, с покорностью ягнёнка и без обычных своих ехидных высказываний исполняя все её приказания. На размышления о случившемся у него просто не было времени.
            Кира же не сомкнула глаз всю ночь. Она с дотошностью бывшего учителя перебирала каждую минуту прошедшего дня и не находила объяснения случившемуся. Как она, воспитанная в почти пуританских традициях, в семье, где любое отступление от норм морали считалось настоящим преступлением, могла позволить себе такое?! И что такое представляет из себя Виталий, что смог подбить её на такое?! Да и слова матери не шли у неё из головы.  И к утру твёрдо решила, что ничего подобного в её жизни не повторится.
            Она собиралась уходить в отпуск и утром появилась на работе только для того, чтобы получить отпускные. Пришла с сыном, абсолютно не доверяя себе. Останься вдруг они с Виталием вдвоём – а уж он-то нашёл бы возможность остаться вдвоём! – она ни за что не ручалась.
            Виталий догадывался, что с ней творится и, жалея её,  попытался поговорить с ней только один раз. Незадолго до обеда, когда она уже заканчивала свои дела и, собираясь получить в бухгалтерии отпускные, пристроила сына к Танюшке, лаборантке, проводившей анализ и на какое-то время осталась одна, Виталий окликнул её:
            – Кирочка Васильевна! Ты мне не поможешь?
            Она первый раз за день рискнула посмотреть ему в глаза и поджала губы: – А без меня никак не обойдётся?
            Он только рассмеялся и пошутил: – Можно. Но я боюсь, ты ревновать будешь!
            Она шутки не приняла, сказала, опустив голову: – Не надо, Виталя. Не надо. Я не хочу… Я не хочу, чтобы вчерашнее повторилось.
            Виталий внимательно посмотрел на неё и тихо сказал:
            – Кирка, не надо так. Ты слишком близко к сердцу принимаешь случившееся. Не надо. Просто думай, внуши себе, что ничего не было. А я тебе никогда не напомню об этом.
            Кира снова рискнула посмотреть ему в глаза и почти прошептала: – Было…
            Развернулась и ушла в бухгалтерию.
            После этого они не виделись почти пять месяцев. Когда Кирин отпуск подошёл к концу, в отпуск пошёл Виталий. В отпуск он не ходил два года, К двухмесячному трудовому отпуску добавилось полтора месяца учебного, да ещё и отгулов поднакопилось.
            На работе он появился только в середине августа, зашёл в кабинет шефа, Алексея Михайловича и сходу выпросил неделю без сохранения содержания: дома набралась куча неотложных дел. Шеф поворчал: – Вечно у тебя отпуска длиннее декретных! – но заявление подписал.
            Перед тем как отправиться домой Виталий заглянул в лабораторию, тепло поздоровался с сотрудницами и, увидев Киру за рабочим стеллажом, подошёл к ней: – Кирочка Васильевна, я еду домой, ты не могла бы немного проводить меня?
            Сотрудницы навострили уши, а Кира озадаченно посмотрела на него, но согласно кивнула и поднялась. Ушли они под откровенные взгляды и многозначительное подхихикивание.
            Некоторое время они шли молча, потом Кира спросила: – Что это было, Виталя?
            Виталий остановился, взял её за руки: – Ерунда, Кирка. Сороки, пусть завидуют.
            Она покачала головой: – Я не об этом. Тогда, в парке, что это было?
            Он посмотрел удивлённо: – Ты стала моей…
            – Ты не понимаешь… – Кира помолчала, высвободила руки, взлохматила ему причёску, – Что с нами творилось?
            – Может это любовь? – он снова взял её руки в свои, но она опять высвободила их: – Я понимаю, это всё мой раздрай. А ты просто воспользовался.
            – Хорошего же ты обо мне мнения!
            Она помолчала, спросила, глядя в сторону: – Ты с женой нормально живёшь?
            Он усмехнулся: – Периодически. А причём здесь моя жена?
            Кира вздохнула, сказала, думая о своём: – Вот видишь. Ты же из семьи ради меня не уйдёшь.
            Виталий пожал плечами: – Кто знает? Это ведь не от меня зависит.
            – А от кого же, – она удивлённо посмотрела на него.
            Он снова усмехнулся: – Наверное, от тебя…
            Кира вдруг испугалась, замотала головой: – Нет, нет, Виталя! Не надо так! Нельзя так. У нас семьи!
            Он снова взял её руки, прижал их к своей груди: – Вот видишь, ты тоже об этом думаешь.
            Кира опустила голову, вздохнула: – Не надо, Виталя, не мучай меня, – высвободила руки, развернулась и пошла обратно. 

                XI

            Через неделю после концерта вечером после работы Тоня сидела дома и томилась от безделья. Порядок в квартире был идеальный, всё к праздничному ужину, если вдруг уже прилетит Олежка, было подготовлено. По телевизору показывали какую-то нудомятину, и ей было муторно и тоскливо. Чтобы хоть немного отвлечься, она уже собралась, было, пойти к Маше с Павликом, как в дверь позвонили.
            "Олежка!" – мелькнуло в сознании, и Тоня, как была, в полураспахнутом халате и с недоподведенными ресницами рванулась в прихожую. О том, что у Олежки есть свой ключ и он может и не звонить, она, как-то, даже не подумала.
            Действительно, это был не Олежка. За дверью стоял Султан с букетиком гвоздик в руке и бутылкой красного десертного вина в кармане куртки. Тоня помрачнела, быстро запахнула халат и уставилась на него.
            – Вы меня извините, Тоня, – сказал он, смущённо улыбаясь, – Я сегодня хотел с вами поговорить по клубным делам, но другие дела задержали. Это вам, – он протянул ей букетик, – Вы разрешите?
            Тоня укоризненно покачала головой, но посторонилась, пропуская его. У неё было какое-то непонятное состояние – то ли она боялась майора, то ли наоборот, ждала от него чего-то.
            –  Султан Ганиевич! – сказала она натянуто, когда он снял куртку, прошёл в гостиную и выставил на стол вино, – А нельзя служебные вопросы решать в служебное время и в служебной обстановке?
            – А какая разница, Тонечка? – он улыбнулся, покрутил бутылку, – У вас штопор есть? Я что-то устал сегодня, не составите компанию?
            Тоня почти машинально достала штопор, выставила фужеры. Султан выложил шоколадку, аккуратно разделил её на дольки, сложил в вазочку, как будто специально стоящую для этого посреди стола, разлил вино, поднял фужер: – Тонечка, давайте выпьем за дружбу. За нашу с вами дружбу. За то, чтобы мы с вами были ближе друг другу!
            –  Да? – Тоня усмехнулась, – Про нас и так уже болтают, что я чуть ли не любовница ваша! Куда уж ближе!
            – Правда? Не слышал!
            – Ну, ещё бы! До вас пока доберётся! А мне, между прочим, с этим жить! Олежка вернётся, что я ему скажу!? До него же тоже дойдёт!
            – Ну, он когда ещё вернётся!
            – Ну, так что, когда?! Болтать что, перестанут, что ли? Какое у вас дело? Давайте решим поскорее и…
            – И что? Прогоните? Зачем вы так, Тонечка?
            – Как, так? А как ещё? Вы что, ночевать здесь собрались? Так какое у вас дело?
            – Дело? А, да. Тут командование прибыть должно, Василий Захарыч распорядился встретить, как полагается. Надо бы обсудить.
            – И это что, до завтра подождать не может?
            – Зачем же откладывать на завтра…
            – То, что можно взять сегодня? Так?
            – Ну, зачем вы так? – Султан поднялся, подошёл к ней, отобрал фужер. Она стояла, безвольно опустив руки и глядя на него обречённо. Он обнял её и поцеловал в губы. Не страстно, не горячо, но поцелуй всё равно обжог её. Она отстранилась, упёрлась руками ему в грудь: – Не надо! Я вас прошу, не надо! Уходите! Я… Я не хочу!
            – Ну, зачем же обманывать, Тонечка? Ты хочешь. Ты так хочешь, что это даже видно! Зачем же запрещать себе то, что хочется? Так хочется?!
            – Султан Ганиевич, я вас прошу… Не заставляйте меня… Не… не надо… Я вас прошу…
            – Султан. Просто Султан. Не надо так официально. И давай на "ты". Если тебе трудно так, сразу, давай на брудершафт! – он снова наполнил фужеры, – Давай. За нашу дружбу. За нашу близкую дружбу. За нашу очень близкую дружбу!
            Тоня смотрела на него и уже совсем не знала, чего же она хочет. По-настоящему, надо было немного пошуметь и выгнать его. Пошуметь так, чтобы слышали соседи. Чтобы слышала Татьяна, соседка по лестничной площадке, главбухша школы, от которой, скорее всего, шли все слухи. Чтобы слышали на других этажах, чтобы все слышали и знали. Все всё слышали и все всё знали…
            Султан очаровательно улыбнулся, взял её руку, буквально воткнул в неё фужер с вином, обвёл вокруг своей руки: – На брудершафт…
            Загипнотизированная его взглядом, она выпила вино, и когда он, отставив фужеры, обнял и поцеловал её, на этот раз горячо и страстно, вместо того, чтобы нашуметь и выгнать его, ответила на его поцелуй.

                XII

            Никакого продолжения интрижка с Кирой не имела. Она держала себя ровно, как будто между ней и Виталием никогда ничего не было. Он со своей стороны, стараясь не обидеть её, никогда ничем не напоминал ей о случившемся. Даже когда они оставались наедине.
            На время учёбы шеф освободил Виталия от полевых работ, благо, в лаборатории работы тоже хватало. Но в городе он задыхался, его неудержимо тянуло на простор, в степь. Слишком привык он к такой жизни. К этой свободной, не перегруженной городскими условностями, не отягощённой обязательным режимом, часовыми переездами из дома на работу и обратно в переполненном, провонявшем людским потом транспорте с обязательным облачением в цивильный прикид, не обременённой выслушиванием очередных выговоров от жены или, ещё хуже, от тёщи за опоздание к ужину или пропущенные по дороге сто грамм, не обложенной прочими городскими "прелестями" полевой жизни. Жизни, в которой он был сам себе хозяин, сам устанавливал необходимый порядок, сам задавал необходимый ему режим работы и отдыха и подгонял под него жизненные циклы всех его окружающих.
            – Я кот, гуляющий сам по себе! – повторял он.
            Работать он умел, работу свою знал, любил и без неё, оставаясь в городе, откровенно скучал, внушая себе, что и эта его городская работа тоже нужна, тоже ему нравится, что без неё не обойдёшься, что кто-то должен собирать всё, наработанное в поле, обобщать, анализировать и передавать более подкованному в этом шефу для соответствующих выводов.
            Лида этих его настроений абсолютно не разделяла. Полевую работу и, тем более, привязанность к ней, она считала чем-то вроде детской болезни: побесился мужик, надышался своей романтики, переболел, повзрослел, пора и за ум браться. Тем более, что у них рос Шурка, а Виталий, по её мнению, уделял ему слишком мало внимания.
            Сам Виталий так не думал. Его отец был геологом, и в детские годы маленький Виталька его почти не видел – отец постоянно мотался по экспедициям, а то и вообще лет десять с небольшими перерывами проработал за границей. Однако Виталий не считал, что растёт без отца, отца очень любил, а такую работу считал для мужика не просто естественной, а чуть ли не единственно возможной. И сына он тоже очень любил. В не так уж часто остающееся от работы и учёбы свободное время с удовольствием возился с ним. Они вместе что-то мастерили, что-то клеили, собирали из детских кубиков роскошные дворцы, чинили почему-то постоянно ломающиеся игрушечные машинки, клеили, а потом с восторгом запускали воздушного змея. Или просто собирались и ехали через пол города гулять в большой детский парк, с новомодными чешскими аттракционами, каруселями, качелями и прочей атрибутикой, от которой нормального ребёнка клещами не отдерёшь. И пока Шурка с восторгом катался на очередных коняшках, Виталий не упускал случая пропустить кружечку-другую пивка.
            Возвращались они из таких прогулок довольные друг другом. Шурка громко требовал обеда, Виталий его с энтузиазмом поддерживал. Лида смотрела на обоих и качала головой: сыну после контакта с парковой техникой требовалась срочная стирка-купалка, а муж был явно подшефэ, чего она уже совершенно не терпела.
            – Какой ты отец! – возмущалась она, – С таких лет ребёнка по пивнушкам таскаешь!
            Упрёки, в общем-то, были не особо справедливыми. Прежде всего, ни по каким пивнушкам он сына не таскал. И выпитую по ходу дела кружку пива в жаркий день никаким преступлением не считал. И после жениных упрёков замыкался в себе, уткнувшись во взятую домой работу или очередной курсовой.

                XIII

            Почти сразу после возвращения из командировки Олежку на три месяца отправили в Саратов осваивать новый самолёт. Он и дома-то побыл всего неделю. То ли это Султан постарался, то ли Олежка действительно был классным пилотом, поэтому его и направили одним из первых. Сам он этому только радовался. Как каждый мужик, увлечённый своим делом и знающий это дело, несмотря на свои двадцать шесть лет он во многом оставался мальчишкой, увлекающимся и любознательным мальчишкой, и, конечно же, по мальчишески радовался всему новому. А Тоня…
            Новую разлуку Тоня переживала ещё острее прежней. После того, как она утром проводила Султана, не устояв перед его бурным натиском, она несколько дней была в полнейшем раздрае. Она искренно не понимала, как такое могло случиться, почему она, вопреки своим намерениям, уступила. И поделиться своими переживаниями было не с кем, некому было поплакаться в жилетку. Даже Машеньке, самой близкой своей подруге, она не могла рассказать о случившемся. Та бы просто не поняла её. Да и кто бы мог понять её, если она сама себя не понимала!
            Султана, пришедшего к ней следующим же вечером, она не пустила, вежливо, но твёрдо и довольно громко указав ему на дверь. Тот не стал настаивать – понимал, что в таком своём состоянии Тоня могла устроить скандал. Просто покивал головой, всё-таки всучил её букетик и ушёл. И все следующие дни, встречая её в клубе или в посёлке, иронично и немного грустно улыбался.
            Она же, выставив его, проревела всю ночь, умом понимая, что делает всё правильно, но где-то в подсознании желая и ожидая продолжения романа. И в глубине души допуская, что это продолжение обязательно будет.
            Встречаясь с Султаном, она старалась держать себя ровно, не прятала глаза, встретившись с ним взглядом, старалась показать ему свою твёрдость. Но его ироничные взгляды выворачивали её, ей казалось, что он насмехается над ней и, однажды овладев ею, во всём показывает своё превосходство.
            Он же ничего этого не ощущал, ничего показывать не хотел и не собирался, хотя, может быть, это получалось само по себе. Он ведь не просто понимал, а знал наверное, что никуда она теперь от него не денется.
            Когда прилетел, наконец, Олежка, Тоня почувствовала огромное облегчение, хотя не очень понимала, как должна себя вести, чтобы, не дай Бог, случившееся не дошло до него. Не то, чтобы она думала, что теперь на ней лежит какое-то клеймо, и по ней всё видно, но, несмотря на облегчение, чувствовала себя явно не в своей тарелке.
            Олежка, впрочем, ничего не почувствовал. Просто, он очень соскучился и устроил для неё настоящий праздник с небольшим застольем с Машенькой и Павликом. И потом, оставшись с ней вдвоём, непрестанно целовал её, и вообще, вёл себя так, как будто они только что встретились и всё происходит между ними впервые.
            К её большому сожалению пробыл дома он всего неделю и уже в следующую субботу распрощался и улетел в Саратов – занятия начинались утром в понедельник.
            Недели через три после отъезда Олежки Султан организовал выезд на природу. Причём, в отличие от обычных пикников на этот раз решили выбраться с ночевкой, на речку, на рыбалку. Тоня поначалу ехать отказывалась, но её уговорила Вера Павловна.
            – Что-то ты, милая, затворничаешь? – сказала она со смехом, когда Тоня пыталась отделаться от Машеньки, собирающей складчину на поездку, – От людей скрываться нельзя! Ведь люди как рассуждают? Раз скрываешься, значит есть, что скрывать! Так что ты уж лучше на виду будь. Так оно надёжнее.
            Что она имела в виду, Тоня не поняла, но испугалась, что и до неё как-то дошла её история с Султаном. Хотя, когда он уходил от неё рано утром, скорее всего его никто не видел. Но кто его знает, посёлок-то маленький! И она решила поехать.

                XIV

            Защиту диплома отметили бурно, в узкой компании сокурсников и сокурсниц. Перед этим защита прошла с блеском. Виталия хорошо знали все преподаватели и особо не цеплялись. На всю защиту с дополнительными вопросами ушло всего восемь минут, время засёк Анзор, который тоже был в аудитории.
            Лида была на защите, радовалась, вместе с Виталием, вслед за ним выскочила из аудитории и повисла на нём, целуя: – Поздравляю! Наконец-то!
            Вслед за ними вышел Анзор, раскрыл объятия: – Ну, друг, удивил! Восемь минут! Ты сколько учился? Четырнадцать лет? Со школой – четверть века! Надо же, четверть века ради этих восьми минут! Где ты нас сегодня поить собираешься?
            В абсолютной прострации Виталий принимал поздравления, несмотря на Лидино присутствие с удовольствием подставлял щёку под поцелуи сокурсниц и никак не мог придти в себя. Анзору рассеянно ответил: – В парке, где же ещё?!
            – Ладно, не парься! – Анзор сунул ему ключ от съёмной комнаты, где располагался уже несколько лет во время сессий, – Идите ко мне, сейчас Мишка с Ниной подойдут. Там девчонки для банкета всё приготовили. А я тут немного задержусь, у меня консультация ещё!
            У дверей Анзоровской комнатушки их уже поджидали Оля и Валя, сокурсницы, с которыми Виталий учился на последнем курсе.
            Оля было напустилась на него: – Гнатюк, ты где болтаешься?! Мы тебя уже полчаса ждём! – они с Валей тоже были на защите, но ушли сразу после неё.
            Но Валя рассмеялась: – Да брось ты! Не видишь, какой он зацелованный?! Счастливый! А у нас защита только через неделю.
            В комнатушке их действительно ждал накрытый стол, в холодильнике лежали приготовленные закуски. Девушки во главе с Лидой быстро нарезали сыру и колбасы, смешали салаты, перенесли всё на стол и через полчаса всё было готово.
            Мишка, Нина и Анзор пришли вместе и привели с собой стайку парней и девчонок – сокурсников и сокурсниц. Сразу стало шумно, Лиду с Валей и Олей выгнали с кухоньки и принялись разделывать вновь принесённые закуски. Виталий наконец пришёл в себя и пытался подключиться к готовке, но его тоже выгнали.
            Слоняясь без дела, он подошёл к жене, которая тоже не знала, чем заняться.
            – Какой ты, оказывается, популярный! – Лида посмотрела на его несколько растерянный вид и рассмеялась, –Зацеловали тебя сегодня! Что это они взялись?
            Виталий пожал плечами: –Я же почти всем помогал когда-то. А ты ревнуешь, что ли?
            – Ничего, именины один день бывают, – ответила она невпопад, думая о чём-то своём. Продолжить разговор им не дали, позвали к столу. За импровизированным банкетом практически все тосты были посвящены Виталию, Лида невольно почувствовала что-то похожее на уважение к способностям мужа – на курсе Виталия знали почти все и относились к нему очень хорошо. Сам Виталий относился к славословиям в его честь спокойно, только встал после очередного тоста и, улыбаясь, сказал: – Спасибо, ребята. Только… я ещё пока живой. И очень прошу перенести эти речи лет на пятьдесят-шестьдесят.
            Лида сидела между Виталием и Ниной, и в какой-то момент обратила внимание, каким взглядом та одаривает её мужа. Немного захмелевшая Нина смотрела не просто по-дружески восхищённо.
            Нину она неплохо знала – они с Анзором и Мишкой довольно часто приезжали к Лиде с Виталием домой готовиться к зачётам и экзаменам. И даже в прошлом году всей компанией, включая Лиду и Виталия, на несколько дней ездили в предгорья на Мишкину дачу отдохнуть после окончания пятого курса Но то, как Нина смотрит на её драгоценного, немного покоробило её.
            Она не выдержала и, улучив момент, спросила прямо в лоб: – Между тобой и Виталием что-то было?
            Нина смутилась, потом несколько натянуто рассмеялась: – Ревнуешь? За такого можно ревновать! Мне бы такого! Мой Вартанчик мужик неплохой, но до твоего ему, как до луны! – она вздохнула, потом поделилась, – Ты знаешь, я, кажется, беременная.
            Когда они отдыхали в горах, Нина жаловалась Лиде, что у Вартана после службы в химвойсках не может быть детей.
            – Неужели вылечили? Поздравляю! – Лида не крмвила душой, она действительно обрадовалась за знакомую.
            – Какое там! – Нина вздохнула, – Воспользовалась твоим советом, – и мельком глянула на Виталия.
            Лида посмотрела на неё озадаченно. В прошлом году она в шутку посоветовала Нине найти временную замену мужу, чтобы забеременеть. Тогда Нина так же в шутку сказала, что ей абы какой не нужен, а вот такой, как Виталий, подошёл бы. Тогда они только посмеялись,
            Нина вдруг рассмеялась: – Да ты не беспокойся, Виталий тут не причём!
            Она говорила неправду. Три месяца назад, после банкета в честь сдачи госэкзаменя, Нина долго плакалась Виталию на всю тяготу своей учёбы, а потом утащила его к семе в маленькую съёмную комнатушку и отдалось ему со всей страстностью восточной женщины.
            Лида подруге поверила, но какой-то осадок на душе всё равно остался.

                XV

            Выехали в пятницу после обеда, компания была большая, набрался целый автобус. Ехали весело, Распевали разухабистые песни под три гитары. Тоня немного расслабилась от переживаний последних дней, на неё никто особенно не обращал внимания, даже Султан, вальяжно рассевшийся на переднем сидении рядом с Верой Павловной в обнимку со своей гитарой.
            Песни были знакомые, Тоня с удовольствием подпевала и радовалась, что подключилась к компании, а не сидела дома наедине с невесёлыми своими мыслями.
            На место прибыли часа через полтора. Место было как специально выбрано для такого уикэнда – травяная поляна на берегу небольшой речки посреди почти девственного соснового бора, что может быть лучше?
            Мужики принялись расставлять палатки и налаживать рыболовные снасти, женщины – собирать ужин на импровизированный стол – большой тент, расстеленный прямо на траве. Пока разобрались с вещами, пока ужинали, завечерело. Все собрались вокруг догорающего очага, Султан достал гитару, подождал, пока народ немного угомонится, и запел. Пел он хорошо, густым, немного гортанным баритоном, песни были известные, в основном бардовские, Тоня разомлела и от выпитого за ужином вина, от Султановского пения, и от общего настроения этого чудесного вечера.
            Пение продолжалось очень долго. Султан изредка поглядывал на неё, но она почти не обращала на это внимания. Когда народ начал расходиться, Султан как бы невзначай оказался рядом с ней и тихо, чтобы никто не слышал, спросил: – Тонечка, а у тебя есть, где ночевать?
            Она вспыхнула, ничего не сказала и быстро ретировалась в палатку, где ей приготовили место Маша с Павликом. Возмущённая Султановским вопросом, она долго не могла уснуть. Неужели он мог представить, что она, мужняя жена, вот так при всех могла пойти спать в его палатку?!
            Утренний завтрак затянулся чуть ли не до обеда, Тоне это немного надоело, и она принялась уговаривать Машу с Павликом пройтись по лесу, поискать грибов. К ним присоединились ещё несколько пар, ушли дружной компанией.
            Было раннее лето, настоящих грибов почти не попадалось, шли сначала дружной гурьбой, но потихоньку разбрелись, и Тоня, увлечённая поиском, даже не заметила, как осталась одна. Она как раз увидела довольно солидный боровичок и наклонилась к нему, как услышала сзади голос Султана: – Аппетитно! – она была в лёгком трико, обтягивающем её довольно солидный тыл, а тут ещё и выставленный на обозрение. Она резко выпрямилась, обернулась, закусила губу и уставилась на Султана немигающим взглядом. Он подошёл и легко обнял её.
            – Султан, зачем… – попыталась воспротивиться  она, но он, не обращая на это внимания, прижал её к себе. Руки его неторопливо прошлись по её спине, опускаясь ниже и ниже.
            Вернулись к палаткам они порознь часа через два. Тоня была такая взвинченная, что Маша долго внимательно смотрела на неё, однако не стала ничего расспрашивать.

                XVI

            Через три месяца после защиты диплома Виталий, наконец, выбрался в поле. Шеф отпустил его скрипя сердце – он и в городе совсем не помешал бы, в лаборатории велось четыре темы одновременно, курировать все да ещё и при этом руководить лабораторией у Алексея Михайловича не очень получалось. Виталий, как правая рука, очень разгружал его. Но на одной из тем начальник полевого отряда инженер Арслан не справлялся с работой, и на его место направили Виталия.
            После долгих лет армейской службы и учёбы в ВУЗе Виталий, наконец, попал в родную стихию. База его полевой партии располагалась в двадцати пяти километрах от базы экспедиции, в центральной усадьбе совхоза "Луч" в нескольких новых четырёх-пятикомнатных коттеджах. Он занял две комнаты с отдельным входом – одну отвёл для жилья, из второй сделал рабочий кабинет. Самую большую комнату во второй половине его коттеджа, которую раньше занимал Арслан, отвёл под столовую. Работникам партии это сразу понравилось – новый начальник не корчил из себя большого босса, обедал вместе со всеми и был гораздо доступнее Арслана.
            Недели три он отлаживал заново все работы, сам вместе с техниками и рабочими выезжал на полевые объекты, советовал, требовал, заставлял, и уже через месяц всё пошло, как по маслу. И у Виталия появилось свободное время. Он стал появляться на базе экспедиции не только по служебным надобностям, но и чтобы узнать последние новости, да и просто отдохнуть от напряжённой работы.
            В одну из таких вылазок он наткнулся на доармейскую свою хорошую знакомую, Любашу. Когда-то она работала у него в отряде и была тайно в него влюблена. Виталий особого внимания на неё не обращал – в то время у него была другая пассия. Но как-то раз они крепко погуляли – отмечали ноябрьские праздники, и она не уехала в своё общежитие в городке, рядом с готорым была база отряда, и осталась ночевать в его коттедже. Виталий уложил её на свою кровать, а сам разложил раскладушку, лёг, и, хорошо выпивший, сразу уснул.
            Разбудило его ощущение, что рядом на раскладушке кто-то сидит и держит его за руку. Виталий открыл глаза. Рядом с ним на краю раскладушки сидела Любаша, держала его руку в своих ладонях и смотрела на него пронзительно влюблённым взглядом.. Он удивился: – Ты чего?
            Она вздрогнула от неожиданности, как-то непонятно всхлипнула и отпустила его руку: – Я… Меня что-то разбудило. Я не могу уснуть.
            Они проговорили часа полтора – она рассказывала про своё детство, про учёбу в техникуме, про жизнь маленького городка, в котором родилась. Виталий слушал в полудрёме, изредка вставляя несколько слов.  Он поспал всего часа три, не протрезвел, и всё время проваливался в сон под её монотонный говорок.
            Наконец, она обратила на это внимание: – Ты всё время засыпаешь. Тебе неинтересно?
            Он буркнул что-то нечленораздельное, а она вдруг наклонилась, поцеловала его в губы и горячо зашептала: –Уложи меня. Я одна не смогу заснуть.
            Виталий только и смог выдохнуть: – Люба…
            Укладывались они часа два, перебравшись на его кровать, и, наконец, она успокоилась и заснула, счастливая, положив голову ему на грудь.
            Это было шесть с половиной лет назад. А пять лет назад, когда Виталий тянул армейскую лямку, Любаша вышла замуж за экспедиционного шофёра Серёжу, родила двоих детей – мальчика и девочку, и сейчас жила в городке, работала в экспедиционной лаборатории и на жизнь не жаловалась.
            Но, встретив Виталия, вспомнила своё юношеское чувство, их короткую, жаркую ночь и своего первого мужчину.
            А тут получилось так, что как раз под её день рождения Сергея отправили в командировку на две недели, и встречать день рождения приходилось без мужа. Она собирала подруг из экспедиции, и пригласила Виталия. Он купил в подарок флакон дорогих духов, большой букет, и поехал без всякой задней мысли. И даже наказал шофёру часов через пять-шесть приехать за ним.
            Праздник прошёл на славу. Виталий был в ударе, взял на себя роль тамады говорил витиеватые неоднозначные тосты и вообще был душой праздника. И когда сотрудницы с мужьями разошлись, еще долго развлекал Любашу, ожидая машину.
            Её всё не было, и Виталий удивлялся – обычно Толик, его шофёр, был очень пунктуальным. Любаша уложила детей спать, переоделась в халат, немного поболтала с ним, и вдруг попросила раздвинуть диван и принялась стелить постель. Виталий удивился – зачем? У неё же было, где спать.
            – Я для тебя, – она глянула на него, слегка смутившись. Он удивился ещё больше: – Зачем? Сейчас приедет Толик, и я уеду.
            – Не приедет, – сказала она и покраснела.
            – Как так? – он вскинул брови.
            – Я ему сказала, что будет поздно, у меня есть, где ночевать. Зачем тебе куда-то ехать.
            Виталий крякнул и покачал головой: – Ну ты даёшь! Что Сергей скажет, если узнает?!
            – Не узнает. Подруги знают, что ты должен уехать. А Толик болтать не будет, я его знаю.
            Виталий снова покачал головой. А она достелила постель, поправила распахнувшийся на груди халат, и ушла в спальню. Виталий разделся, лёг и заворочался, устраиваясь поудобнее.
            Она пришла минут через пятнадцать и, как и шесть с половиной лет назад, попросила: – Уложи меня. Я опять не могу заснуть…

                XVII

            Олежка вернулся неожиданно, на два дня раньше намеченного. Звонить в часть не стал, добрался на подвернувшейся попутной машине. Поэтому приехал поздним вечером и хотел сделать Тоне сюрприз. Открыл дверь своим ключом и тихо вошёл в спальню.
            Чем занимались Тоня с Султаном, додумывать не приходилось. Олежка ошарашено уставился на них, несколько секунд постоял, ничего не соображая, потом протянул: – Та-а-ак… – резко развернулся и вышел. В полной прострации спустился со своего этажа, оказался на улице, вздохнул тяжело, пару минут постоял у подъезда, приходя в себя, потом нервно вытащил сигарету и закурил. Сел на скамейку перед подъездом и уставился в землю. Такого предательства от жены и от друга он никак не ожидал.
            Что бы сделал другой на его месте? Тот же Султан? Наверное, вытащил бы пистолет из кобуры и пристрелил бы обоих. Но пистолета у Олежки с собой не было. И потом, всё это было так гадко и так неожиданно, что он просто растерялся.
            Султан вышел через несколько минут. Увидел Олежку, сел рядом и тоже закурил. Олежка глубоко затянулся, отшвырнул окурок и глухо спросил: – У тебя это серьёзно, или так, поиграться?
            Султан ничего не ответил, криво улыбнулся, встал и ушёл в сторону своего дома. Олежка проводил его долгим взглядом, покачал головой, тоже встал и пошёл по улице, в никуда. Проходя мимо дома Павлика, он увидел, что у того в окне горит свет, постоял немного, размышляя, потом решительно направился к подъезду. Дверь открыл Павлик, взъерошенная Маша стояла чуть позади.
            – Я у вас переночую, ребята? – попросил Олежка и прошёл мимо чуть посторонившегося Павлика. Маша проводила его долгим сочувственным взглядом, участливо спросила: – Что случилось, Олег?
            – Ничего, Маша, ты не беспокойся, – он с трудом улыбнулся, – Ничего. Просто… я у вас переночую.
            Вечером следующего дня Олежка вернулся домой. Вернулся ещё более хмурый, чем уходил. Прошёл в гостиную, выложил на стол билет на самолёт: – Рейс через четыре часа, на сборы полчаса. Через полчаса подъедет Степан, отвезет тебя в аэропорт.
            Тоня сидела, обречённо опустив руки. В сторону Олежки она не смотрела. Что она могла сказать? Устроить обычную бабскую истерику? Рассказать, как ей тошно было одной? Как домогался её Султан? Врать, что она пошла на близость с ним только, чтобы не навредить его, Олежкиной, карьере? Всё это было полуправдой и ничего не могло объяснить. Да и не стал бы Олежка её слушать. Таких же, как она, баб было здесь пол посёлка. И, наверное, Султан пытался подкатить не только к ней.
            Олежка сам собрал её вещи и вынес пару чемоданов к подъехавшему "Газику". Она спустилась к машине, как сомнамбула, ничего не видя, ничего не слыша и ничего не соображая. Олежка помог ей подняться в машину, развернулся и ушёл, не оборачиваясь.
            – Отдыхать, Антонина Сергеевна? – спросил словоохотливый Степан. Она ничего не ответила и разрыдалась.

                XVIII

            Рождение младшего сына совершенно выбило Виталия из колеи. Рушилась жизнь, рушилась карьера, рушилось всё, что строилось последние годы. Повторялась история отца, который бросил учёбу после рождения Виталиного братишки.
            Конечно, ВУЗ Виталий к тому времени закончил и даже подал документы в аспирантуру, и был зачислен. Но с рождением Лёньки эта аспирантская перспектива становилась весьма расплывчатой, прячась за яркой реальностью пелёнок, колготок, сосок и всего прочего, что Виталий ещё не успел забыть.
            Конечно, работал Виталий в степи, и колготки и соски ему перепали бы вряд ли. Но, когда он приезжал в город, времени на аспирантуру не оставалось совсем, а обрабатывать диссертационные материалы в степи было просто некогда, слишком много набиралось основной работы. И начатая диссертация пылилась в столе, застряв на уровне реферата.
            Лида с самого начала отнеслась к его аспирантским планам с большой прохладцей, ей и его бесконечная учёба в ВУЗе надоела до чёртиков. И доказать ей, что это действительно нужно, он смог с большим трудом.
            Он не стал говорить, что в науке без звания делать, по существу, нечего. Не стал говорить и что без своей науки ему и жить ни к чему. Другая работа его мало интересует. У Лиды на этот счёт было совершенно твёрдое убеждение, что работа существует только для того, чтобы обеспечивать сносное существование.
            Этим он и убедил её, рассказав, что аспирантский статус несет с собой дополнительный отпуск и в перспективе существенную прибавку к зарплате. С большим скрипом она согласилось потерпеть ещё.
            И вот теперь всё ломалось.
            Да и на работе не особо ладилось. На их прикладную науку серьёзно срезали финансирование, не обошли и его тему, которую он вёл уже шесть лет. Пришлось ужиматься, сокращать некоторые работы и даже целые направления, он потерял ниточку, цель своей работы, веру в её нужность.
            И Виталий захандрил.
            Воздерживаясь от спиртного в поле, приезжая в город и закончив текущие дела, он не упускал случая заглянуть в какую-нибудь забегаловку и пропустить стопку-другую. И домой приходил не особо твёрдо держась на ногах. И заканчивалось это двойной выволочкой – и от жены и от тёщи.
            Впрочем, большая часть их тёмной энергии уходила в никуда. Вечером Виталий бывал в таком состоянии, что мало что воспринимал, а утром уходил очень рано, даже тёща, встававшая ни свет, ни заря, ещё спала.
            Такое взвешенное состояние продолжалось почти год.
            Как-то весной шеф, Алексей Михайлович, вернулся с совещания у главного инженера и вызвал Виталия к себе на разговор. Правительство затевало крупную программу освоения нечернозёмной зоны страны. Региональный институт, в котором работал Виталий, имел большой опыт в подобных работах, на союзном совещании директору предложили оказать помощь специалистами. Создавалась мощная экспедиция с центром в Иваново, на местах организовывались комплексные партии изыскателей для последующего проектирования.
            Алексей Михайлович не стал ходить вокруг да около, предложил Виталию сесть и сказал:
            – На совещании Нечерноземье обсуждалось. Нашему институту большие работы предстоят. И кадры подбирают. В общем, тебе предлагают возглавить комплексную партию в одном из районов. Мне поручили с тобой это провентилировать.
            Задумался Виталий только на полминуты, и спросил: – А кто начальником экспедиции будет?
            – Малыгин. А что, это имеет значение?
            Малыгина Виталий знал неплохо, мужик он был обстоятельный, хозяйственный, работать с ним было можно.
            – Да ты знаешь, – усмехнулся он, – не хочется каждую лопату месяцами выпрашивать.
            Алексей Михайлович посмотрел на него внимательно:
            – Ты с решением не торопись. Езжай домой, посоветуйся. Всё-таки не в соседнюю область ехать придётся.
            – С тёщей что ли советоваться? – снова усмехнулся Виталий, – Я согласен.
            Шеф вздохнул: – Жалко. Ты мне и здесь не помешал бы.
            – Ну, так и не отдавал бы. Снял бы мою кандидатуру на совещании, делов-то!
            Алексей Михайлович только развёл руками.
            Предстоящий отъезд Виталия отметили тут же. Назавтра предстояла организационная беготня и было бы не до того. Отметили крепко, Танюшка, лаборантка в лаборатории при отделе, развела спирту, причём, не один и не два раза. К вечеру Виталия впихнули в такси и отправили домой.
            Увидев, в каком состоянии он приехал, Лида не выдержала. Ни о каких новшествах в его жизни она не знала, а он объяснять ничего не стал. Да и объяснил бы, она посчитала бы это пьяным бредом.
            Она не стала устраивать скандал, дала ему выспаться, собрала его немногочисленные вещи в узел, а утром, глядя в сторону, сказала: – Знаешь, милый, я не хочу, чтобы дети постоянно такой пример перед собой видели. Иди у мамы поживи.
            Виталий покачал головой, ничего не сказал, на узел даже не посмотрел и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

                XIX

            Тоня смотрела на хрустальную люстру сквозь бокал с рубиновым вином и слушала неторопливый рассказ Виталия об Иванове, о российской глубинке, о новой его жизни. Слушала и так же неторопливо размышляла.
            Как же глупо, как бездарно прошла вся её ранняя молодость. Детей у неё нет, с семьёй ничего не получилось. Да что там с семьёй?! Мужика простого, надёжного, постоянного, такого, за которым, как за стеной, и то нет. А хотела ли она чтобы был он, такой мужик? Искала ли? Или свыклась уже с ранним одиночеством своим?
            Как нелепо, как жестоко повернулось к ней жизнь. После того, что случилось с ней на мужнином аэродроме, что-то обломилось в ней, лопнула какая-то жизненная пружина, которая позволяла переживать всякие неурядицы и толкала вперёд. С грехом пополам она закончила строительный техникум, благо, отец с матерью работали и дали возможность ей выучится. Старые друзья помогли устроиться в небольшой проектный институт. Конечно, мужиков тут хватало. Но видя, какая она замкнутая, как в штыки встречает не только какой-либо флирт, но даже просто попытки ухаживания, мужики, закинув удочку пару раз, отставали, оставляя её со своим одиночеством.
            Как-то совершенно случайно она увидела в коридоре института старого друга и любовника Вальку Зеленина. Тот заехал к ним в институт по своим рабочим делам, в коридор вышел покурить с другими ребятами, увидел её и после двухминутного разговора предложил продолжить встречу вечером, в кафе. Ни на что особенно не рассчитывая, она согласилась.
            В кафе Валька заказал графинчик водки, быстро захмелел и принялся жаловаться на жизнь. С женой он разошёлся, жил один в пустой квартире, женской ласки не знал давным-давно, и, явно стараясь её этим разжалобить, плакался об этом почти час. И ей это надоело. Не любила она таких обиженных на жизнь мужиков. И когда он взял её руку в свои и, поглаживая, предложил вспомнить молодость и продолжить вечер в его пустой квартире, она руку осторожно высвободила и мягко, со смешком, но наотрез отказалась. И проревела потом всю ночь, обиженная и на свою непутёвую жизнь, и на Вальку, и на весь свет вообще.
            Виталий на жизнь не жаловался, и никаких предложений не делал. Просто сидел и рассказывал, изредка поглядывая на неё, а больше глядя в окно.
            "А ведь он тоже не больно счастливый! – подумала она, приглядевшись к нему внимательнее, – Храбрится, в этакого бодрячка играет, а ласка ему не меньше Валькиного нужна. Да и я без мужика прокисаю! А ведь совсем ещё молодая, тридцать три всего! А вдруг…"
            – Так почему ты один? Что такого между вами произошло? – Тоня посмотрела на Виталия участливо.
            – Ты знаешь, долгая это история! Да и не интересно это совсем. Не получается у нас ничего, – Виталий помолчал, почёсывая подбородок, не любил он плакаться в жилетку, все передряги воспринимал с улыбкой и подшучиваниями, над собой в основном, – Ты лучше расскажи, как ты, как Олег, дети у вас есть? А то я всё о себе, да о себе.
            Тоня надолго задумалась, потом как-то отрешённо глядя в окно, сказала: – Олег погиб, Виталя… Вот… Сегодня уже семь лет.

                XX

            В телеграмме было всего пять слов: "Разбился Олег, вылетай немедленно. Маша".
            Следующие дни прошли в чёрном тумане, и Тоня вряд ли могла бы когда-нибудь связно рассказать, что и когда она в эти дни делала. Кусками выплывали в сознании моменты, как побледневшая и сразу состарившаяся вдруг мать передавала ей злосчастную телеграмму. Как она шумела в аэропортовской кассе, когда ей не могли найти свободное место. Как разревелась в кабинете диспетчера по перевозкам, и он растерянно отпаивал её какой-то вонючей гадостью из сиренево-фиолетового флакона. Как кричала на заместителя начальника аэропорта, что тот никакой не лётчик, а тыловая наземная крыса, раз он даже для вдовы лётчика на его похороны не может найти место в самолёте. Как он всё-таки отправил её каким-то попутным литерным полугрузовым рейсом до Иркутска на дряхлом зелёном "Ил-14", и она чуть не половину суток с четырьмя промежуточными посадками и взлётами просидела у борта на жёстком сидении в компании трёх весёлых бородачей, которые всё пытались растормошить её, пока не вышел второй пилот и не угомонил их, отозвав в сторону их начальника и резко объяснив всю бестактность их поползновений. Как те же бородачи, уже полные сочувствия, помогли ей перебраться на рейс до Хабаровска, и она ещё пять часов болталась между небом и землёй, пока серебристо-голубой "АН-24", отличавшийся от предыдущего извозчика только чуть меньшим рёвом моторов да более спокойными пассажирами, не приземлился в Хабаровском аэропорту, где её встречали понурые Маша с Павликом. Как они ещё два часа тряслись в видавшем виды "ГАЗ-69" и шофёр Стёпка, дородный красномордый старшина-сверхсрочник, все два часа на чём свет стоит костерил завгара майора Скатова за то, что он эти самые скаты не даёт и ездить приходится на лысой резине. Как её обнимала и плакала вместе с ней Вера Павловна, а полковник погладил её по голове и просто сказал: – Крепись, дочка. Мы, мужики – народ такой. Служба.
            А потом они стояли в вестибюле штаба полка у двух портретов в траурных рамках: справа – немного хмурый и серьёзный Олежка, слева – как всегда широко улыбающийся Гаджибеков.
            Они погибли вместе, перегоняя через весь Союз с заводского аэродрома новую двухместную машину. Что-то не заладилось в двигателе после взлёта с промежуточного аэродрома, самолёт стал падать, Олежка, вёдший его в это время, стал уводить самолёт от города и дал команду Султану катапультироваться. Но тот выполнять команду младшего по званию не стал, был в самолёте до конца, помогая Олежке справиться с вышедшей из под контроля техникой. Их нашли в тот же день в шести километрах от аэродрома и в двух километрах от города. Всё это полковник рассказал в своей прощальной речи на похоронах. И добавил, что подал рапорт на представление их к награде. Посмертно. За то, что они не упали на город. Уже гораздо позже из письма Машеньки Тоня узнала, что виноват в катастрофе никто не был, просто на взлёте в турбину двигателя попала шальная дрофа, и тот отказал.
            В гарнизонном посёлке она прожила ещё неделю, оформляя документы на увольнение и выписку, потом собрала немногочисленные вещи и улетела на родину к родителям.

                XXI

            За окном было совсем темно, серебряная луна выныривала из-за облаков и белёсый свет её, отражаясь от глянцевого пола зала, взлетал к притушенным хрустальным люстрам и рассыпался по стенам и потолку тысячами звёздочек-блёсток. Из динамиков, обволакивая их волшебной прямо-таки истомой, лилось лёгкое танго.
            В зале было пусто, всё понимающий Гиви запер двери, погасил свет в фойе и оставил из обслуги только мальчишку-официанта. Санько появлялся изредка, чтобы поменять грязные приборы на чистые или сменить блюда, совершенно не мешая им. 
            Тоня улыбалась неповторимой своей грустной улыбкой, слегка прижимаясь к Виталию, далеко отставив голову, и, не отрываясь, смотрела ему в глаза. Он, неторопливо переступая, вёл её в танце, поглаживая её струящиеся волосы, полуобнажённую спину, обнажённые плечи.
            – Лунное танго, – сказала она мечтательно, – И свет. Совсем, как тогда, в палатке, помнишь?
            – Я всё помню, золотце, как такое забудешь?! – он слегка отодвинул её, наклонил голову к себе и легко поцеловал в губы.
            – Не так, – засмеялась она, – Не так целовался их императорского величества лейб-гвардии драгунского полку капрал Иван Дудкин!   
            – Правда? – он тоже засмеялся, – Но ведь если я поцелую тебя, как положено, мы сегодня уже не расстанемся!
            – Да? А это хорошо или плохо?
            – Кроха сын к отцу пришёл…
            – И что ему сказал отец?
            – Если тётя завелась, от любви заохав, значит дядя – ловелас, это очень плохо!
            – Да… На троечку, конечно, но доходчиво.
            – Это я не про нас.
            – Правда? А я уже подумала…
            – А ты не думай, так жить легче.
            – Значит, хорошо?
            – Хорошо! – он снова притянул её и поцеловал по-настоящему. Так, что у неё вдруг сладко закружилась голова, и снова всё стало легко и просто, как в те далёкие времена, когда она, девятнадцатилетняя девчонка, безумствовала в его палатке, а вокруг них такими же серебряными блёстками рассыпался проникающий через капроновый клапан-накомарник невесомый лунный лучик.

Ноябрь 2010 – июль 2017