Начальнику тишины

Душа хранима тишиною...
Наполнен ею старый дом...
Все несуразное, больное,
Случайное и наносное
Бежит в присутствии Твоем!

А детский щебет - он безбрежен,
Сродни той светлой тишине:
Правдив и нежен, и целебен,
Любовью полон и волшебен,
И вовсе не мешает мне.

Душа в покое отдыхает.
Чабрец и мяту заварю.
Клубничным духом угощаю
И с нежностью всегда встречаю
Подругу мудрую мою.

Мы помолчим и улыбнемся,
Мы почитаем в тишине.
Помолимся, соприкоснемся
С высоким, добрым! Оторвемся
От суеты... Мы - как во сне!..

В молчанье тихом небосвода,
В порханье бабочки, в луче,
В ласкающей душе природы
И в ожидании прихода
Так много говоришь Ты мне!

Я летним днем в блаженстве таю,
Июлю нежно улыбнусь.
Люблю, молю, благословляю,
Надеюсь, верю и желаю
Тебе покоя, моя Русь!


Не зря ведь в третьей песни канона Пресвятой Богородице Христос назван «Начальником тишины». Известный богослов Н.В.Покровский также связывал эту икону Христа с идеями исихазма: «...формы изображения навеяны были подвигом и учением исихастов: исихасты проводили ангельское житие, помощник их Ангел, отсюда иконографическая форма Ангела, в которой олицетворена идея молчания». ... Кроме этого, существует ещё несколько толкований смысла иконы «Спас Благое Молчание». К примеру, такое: «она — выражение промыслительного долготерпения, с которым Господь ожидает обращения грешника: «..говорит Господь Бог: не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и был жив» (Иез. 33,11). Идея ожидания передана жестом рук, бездейственно сложенных у груди.


Спас Благое молчание. Фреска алтарной преграды Успенского собора Московского Кремля. 1482 или 1514-1515 гг. В образе Спаса Благое Молчание раскрывается вся богословская концепция Домостроительства спасения. В нем слиты воедино и черты Предвечного Логоса-Эммануила, и воплотившегося Логоса - Премудрости Божией, и жертвы Христовой - Агнца, и Христа-священника, давшего человечеству возможность соединения с Богом в лоне Церкви и в евхаристической бескровной жертве. Этот сложный для истолкования, догматически насыщенный иконографический тип, естественно, не мог получить широкого распространения. По-видимому, появление относительно большего числа икон в конце XVIII-XIX веков было связано со средой богословов и книжников, ориентирующихся на древнюю святоотеческую и литургическую традицию, и поэтому нашло распространение в первую очередь в старообрядческих общинах.