Баллада о безбожном Билле Роберт Сервис

Со мной контракт похоронный составил безбожный тип Билл МакКай:
Когда бы, где бы, каким макаром ему не пришёл бы край –
Ночью ли умер, при свете дня, под небом ли в облаках;
На танцах, в баре, в тюрьме, в дерьме, в лаковых башмаках;
В цветущей тундре, на кручах гор, в реке, под грудой камней;
В болотной топи, в ущелья тьме, от яда, пули, когтей;
Во сне ли умер, погиб в бою, от пойла, чумы, свинца –
Поклялся на Библии я сыскать и предать земле мертвеца.

Ведь Билл же упёртый сукин сын, был в башке его, как гвоздь,
Аккуратный холмик земли в цветах, а вокруг культурный погост.
А где он помрёт, и как помрёт, не парился он о том,
Ему лишь бы факт надгробья был и «эпиграмма» на нём.
И за это он отвалил сполна мне песком золотым
(Один чёрт, в ту ночь в Тендерлойне я всё порасфукал в дым). 
«Здесь покоится Билл МакКай» потом намалевал вперёд
На доске, на гвоздь её прицепил, ну, и жду, когда Билл помрёт.

Прошли года, день настал, когда принесла скво разговор
О ловушках, что бесхозны стоят сто лет за хребтом Бигхорн;
О жилье у гребня Скалистых гор, бледнолицем, что там жил,
Да мёртв лежит, один как перст – по всему выходит, что Билл.
Тут я вспомнил контракт, что с ним заключил, и стянул с лавки на пол
Шикарный чёрный с металлом гроб, что он себе приобрёл;
Понабил туда жратвы, бухла так, что места больше нет,
После в нарты псов своих запряг и погнал вперёд чуть свет.

Известно, какой дикий Юкон злой, когда под семьдесят жмёт;
Как на бледном насте искры горят, словно кровавый пот;
Треск любой сосны, что гром пальбы, тишину рвёт на куски,
С капюшона парки сосульки в ряд виснут будто клыки;
С дымохода вдруг сорвётся клуб, небо цвет меняет вмиг,
И случайно стали коснись – прожжёт, как раскалённый штык;
Лютый ветер, мороз, хоть волком вой, и свернулась ртуть в кружок –
А подался за Биллом я примерно в такой же денёк.

Ни один вокруг не слышен звук, и накрыла меня жуть,
Когда, заплутав в том глухом краю, я найти пытался путь,
Почти сдурев посреди зимы, и под треск рвущихся жил
В беспощадном бою за жизнь свою, что знает лишь старожил!
Компасу вслед, я на север жал; горы со всех сторон
Плыли как сон; усну, проснусь – и опять мне снится он.

Грозная мощь вершин и рек – кого ж минует страх?
Вот так вот глядишь, и чумной стоишь у Господня трона в ногах.
Север, север, проклятый край, прячется даже зверь,
И вой собак, да проклятья свои – всё, что я слыхал теперь,
Пока не увидел убогий дом, что склон горы приютил,
Распахнул я дверь, а там на полу вусмерть замёрзший Билл.

Лёд, как саваном лёд укрыл весь закоптелый дом;
Лёд на печной трубе, лежаке, отблески льда кругом;
Блёстки льда на его груди, искры на волосах,
Лёд и на пальцах, и в сердце лёд, лёд в стеклянных глазах;
Твёрд как чурбан, лягушкой распят, что нога врозь, что рука;
Глазел я на гроб, что с собой припёр, и на жуткого мертвяка,
А потом сказал: «Ну, Билл схохмил, так его перетак,
Собрался парень дать дуба - сперва спросил бы собратьев как.

Довелось ли в стылой лачуге вам за полярным кругом стоять 
С невеликим гробом шесть на три, и тоской, что не унять?
А сидели с трупом-ледышкой, чей оскал кидает вас в дрожь,
Будто вам твердит: «Да хоть лопни, в гроб ты меня не запихнёшь»?
Не тот я тип, чтоб куда сбежать, но черней не было дня,
И сидел я, пялясь на этот труп, гадая, что ждёт меня.
После встал, выпнул вон из хибары псов, по углам совавших нос,
И огонь здоровый в печке развёл, чтобы Билл ну хоть чуть отмёрз.

Таял, таял он тринадцать дней, да только не отошёл;
И руки врозь, и ноги врозь, и твёрдые, что твой кол.
Я решил тогда: «Всё это зря, хватит дрова палить;
Путём не ляжет наш парень в гроб - ну что ж, надо пилить.»
Вот руки-ноги я отпилил,  и лёг распрекрасно Билл
В чёрный гроб с пластинкой из серебра, что он сам себе купил.
Я почти что даже пустил слезу, покуда гроб забивал;
Взгромоздил на нарты, от глаз укрыл и прочь в городок погнал.

Согласно контракту, в могиле я упокоил мёртвый груз,
Где ждёт он Великой Чистки, когда Судья откроет шлюз;
Я трубку курю, а в белой ночи размышленья текут рекой,
И даже не верю, впрямь ли я творил кошмар такой.
Обычно на ум приходит, когда священник толкует Закон,
Как тяжко было Билла пилить – настолько был твёрдый он. 

***

The Ballad Of Blasphemous Bill

I took a contract to bury the body of blasphemous Bill MacKie,
Whenever, wherever or whatsoever the manner of death he die--
Whether he die in the light o' day or under the peak-faced moon;
In cabin or dance-hall, camp or dive, mucklucks or patent shoon;
On velvet tundra or virgin peak, by glacier, drift or draw;
In muskeg hollow or canyon gloom, by avalanche, fang or claw;
By battle, murder or sudden wealth, by pestilence, hooch or lead--
I swore on the Book I would follow and look till I found my tombless dead.

For Bill was a dainty kind of cuss, and his mind was mighty sot
On a dinky patch with flowers and grass in a civilized bone-yard lot.
And where he died or how he died, it didn't matter a damn
So long as he had a grave with frills and a tombstone "epigram".
So I promised him, and he paid the price in good cheechako coin
(Which the same I blowed in that very night down in the Tenderloin).
Then I painted a three-foot slab of pine: "Here lies poor Bill MacKie",
And I hung it up on my cabin wall and I waited for Bill to die.

Years passed away, and at last one day came a squaw with a story strange,
Of a long-deserted line of traps 'way back of the Bighorn range;
Of a little hut by the great divide, and a white man stiff and still,
Lying there by his lonesome self, and I figured it must be Bill.
So I thought of the contract I'd made with him, and I took down from the shelf
The swell black box with the silver plate he'd picked out for hisself;
And I packed it full of grub and "hooch", and I slung it on the sleigh;
Then I harnessed up my team of dogs and was off at dawn of day.

You know what it's like in the Yukon wild when it's sixty-nine below;
When the ice-worms wriggle their purple heads through the crust of the pale blue snow;
When the pine-trees crack like little guns in the silence of the wood,
And the icicles hang down like tusks under the parka hood;
When the stove-pipe smoke breaks sudden off, and the sky is weirdly lit,
And the careless feel of a bit of steel burns like a red-hot spit;
When the mercury is a frozen ball, and the frost-fiend stalks to kill--
Well, it was just like that that day when I set out to look for Bill.

Oh, the awful hush that seemed to crush me down on every hand,
As I blundered blind with a trail to find through that blank and bitter land;
Half dazed, half crazed in the winter wild, with its grim heart-breaking woes,
And the ruthless strife for a grip on life that only the sourdough knows!
North by the compass, North I pressed; river and peak and plain
Passed like a dream I slept to lose and I waked to dream again.

River and plain and mighty peak--and who could stand unawed?
As their summits blazed, he could stand undazed at the foot of the throne of God.
North, aye, North, through a land accurst, shunned by the scouring brutes,
And all I heard was my own harsh word and the whine of the malamutes,
Till at last I came to a cabin squat, built in the side of a hill,
And I burst in the door, and there on the floor, frozen to death, lay Bill.

Ice, white ice, like a winding-sheet, sheathing each smoke-grimed wall;
Ice on the stove-pipe, ice on the bed, ice gleaming over all;
Sparkling ice on the dead man's chest, glittering ice in his hair,
Ice on his fingers, ice in his heart, ice in his glassy stare;
Hard as a log and trussed like a frog, with his arms and legs outspread.
I gazed at the coffin I'd brought for him, and I gazed at the gruesome dead,
And at last I spoke: "Bill liked his joke; but still, goldarn his eyes,
A man had ought to consider his mates in the way he goes and dies."

Have you ever stood in an Arctic hut in the shadow of the Pole,
With a little coffin six by three and a grief you can't control?
Have you ever sat by a frozen corpse that looks at you with a grin,
And that seems to say: "You may try all day, but you'll never jam me in"?
I'm not a man of the quitting kind, but I never felt so blue
As I sat there gazing at that stiff and studying what I'd do.
Then I rose and I kicked off the husky dogs that were nosing round about,
And I lit a roaring fire in the stove, and I started to thaw Bill out.

Well, I thawed and thawed for thirteen days, but it didn't seem no good;
His arms and legs stuck out like pegs, as if they was made of wood.
Till at last I said: "It ain't no use--he's froze too hard to thaw;
He's obstinate, and he won't lie straight, so I guess I got to--saw."
So I sawed off poor Bill's arms and legs, and I laid him snug and straight
In the little coffin he picked hisself, with the dinky silver plate;
And I came nigh near to shedding a tear as I nailed him safely down;
Then I stowed him away in my Yukon sleigh, and I started back to town.

So I buried him as the contract was in a narrow grave and deep,
And there he's waiting the Great Clean-up, when the Judgment sluice-heads sweep;
And I smoke my pipe and I meditate in the light of the Midnight Sun,
And sometimes I wonder if they was, the awful things I done.
And as I sit and the parson talks, expounding of the Law,
I often think of poor old Bill--and how hard he was to saw.

Robert William Service