Что вспомнилось

Вот неожиданно узнаю, что Димка,   Дмитрий Евгеньевич  Межевич,   умер.  Это печальное  событие случилось 8 марта 2017 года. Ему  было  76 лет.
Откуда  я знаю его,   о том, что он   есть, а теперь уже -  был.

Перед  началом  войны  отец  был  командирован в Западную  Белоруссию, в  город Лида, откуда мы были  эвакуированы буквально в  самом начале,  в самые  первые   дни  Великой   Отечественной Войны.

До  дома  бабушки  добрались  чудом.   Уезжали из Лиды втроём, а приехали вчетвером,  так как  в дороге  у мамы начались схватки, нас ссадили с  поезда, и мама родила  девочку.

Мы идём  к  бабушке,  а  бабушка  сама нам навстречу  идёт.  Она  шла   на вокзал.  Тогда не было семьи,  в  которой бы не ждали своих  родных,  пусть   раненых,  но живых,   или весточку  от них.  На вокзал    приходили  поезда с ранеными, их сразу увозили  в госпиталь и  люди, с  надеждой  встретить  либо  родных , либо    знакомых,  в  разговорах  с ними  что- то  услышать,
 мало ли, как бывает, а вдруг виделись,  что-то слышали,  шли в это  место  с надеждой.

Может быть это   банально, так как я много раз  слышала  похожие  истории , как эшелон попадал под  обстрел,  и люди  погибали.  Но с нами  точно  такая история  случилась:  поезд,  с  которого нас  ссадили, попал под бомбёжку. Отцу так и  сообщили,  что его семья погибла  во время эвакуации.   Посадить нас  в  теплушку  он не мог, был на задании, и нам помог  его товарищ, который прибежал со словами:  Оля, быстро собирайся, я посажу  вас  на поезд.

Отец один раз приезжал в родной дом,  где мы теперь  жили у бабушки с дедушкой. Я помню,  как он, сидя на табурете напротив окна, чистил оружие.  Я подошла к  нему, а он  тихонечко  отодвинул меня.  Потом уехал,  уже  на фронт,  и зимой 1942 года пришла похоронка.

Бабушка была крута характером,  мама терпела. Но не выдержала и  решила уйти.

Была у мамы подруга Галина Снегирь.  Жила она с матерью  и сынишкой в посёлке «Заветы Ильича»  на улице  Заречной.  К тому времени умер  её  отец, и погиб  муж.  Девятиметровая комнатка  была свободна,  и мы переехали  в  неё.

Не бог весть, какое у мамы было имущество: кровать с блестящими  никелированными шишками,  высокая   керосиновая  десятилинейная  лампа  с красивым  розовым абажуром  да  ручная  швейная машинка.

С левой  стороны  поставили  кровать,  лампу в  передний  правый угол.   Небольшой  хозяйский столик  у окна  застелили  газетой.    Этажерка  с книжками  и  небольшое  овальное  зеркало.  А  налево у стены  стоял  большой , тоже  хозяйский, сундук,  на котором я спала.
 
К тому времени я уже перешла во  второй  класс, сестрёнка ещё не училась.   И в  тот  вечер,  когда  переезд  был закончен,  и все немногочисленные  пожитки   были  поставлены  на свои места, мама  села  с нами  на кровать, обняла нас,  и такое  горькое чувство  вдруг нас  охватило, что мы  горько заплакали.

Тётя  Галя жила со своей мамой,  Анной Ефимовной, и  работала  в больничной аптеке  фармацевтом.  Её сынишка,  Владик, был  ровесником   моей  младшей  сестрёнки.
   
Анна  Ефимовна,  в девичестве  Фабристова, а  в замужестве   Межевич,  была родом из Белоруссии.  Отец её  был фельдшером. 
 Говорила она с  белорусским  выговором,  например, не брюки,  а  бруки. На ней держалось всё  домашнее  хозяйство:  две комолых,  длинношерстных   козы   -  Милка и Фрида,  и   пять кур.
 
В то время  скотина была почти в каждом доме.  Коз и коров  отгоняли  на пастбище в сопровождении пастуха. Вечерами женщины  выходили встречать  кто первое,  кто  второе, кто третье стадо.  Коров, конечно,  было меньше,  но козы почти в каждом дворе.

 А сейчас там,  где были пастбища,   заброшенный завод   "Химволокно"   и разросшийся вокруг  него  город.

 А ещё  огород, он тоже и сажался и растился ею.  «Ох, ох»,- жаловалась  Анна  Ефимовна,-« ноги, как палки, руки,  как  грабли,  голова,  как каструля…».  Но через  некоторое  время она, уже что-то делая,  пела « ах, зачем эта ночь  так была  хороша»  или  читала   и  плакала над судьбой  Анны Карениной.

Летом  Милку  и  Фриду  каждый день отгоняла в стадо.  Кур  регулярно щупала на наличие яиц.  Коз  доила.   И молоко немного   продавала.  За молоком,  через  день- два, приходила  приятельница  Анны  Ефимовны,  Федосья.   
Федосья  была глуховата,   разговаривала  громко,  закрывая глаза,  и каждый её приход  сопровождался  громкоголосыми и слёзными жалобами  на дочь,  и Анна  Ефимовна  после её ухода причитала: «Ах, боже ж   мой,  божечки,  одурыла  она всю мою головУ!»

И, конечно, кухня.  А  к продуктам  и ко всему,  что касалось съестного,  отношение  было  более,  чем  бережное.  Даже,  выпив   стакан  чаю  с молоком   и  сполоснув его, ополоски  никогда не выливались вон,  а  сливались  в  отдельную посуду,   для коз.   Очистки от  картошки, она говорила- ошурки, тоже шли на корм  козам и курам.  Всё шло  в пользу.

Она любила рассказывать о своей  молодости, о  том,  с каким волнением, перед каждым праздником,  ожидался пригласительный  билет  на бал  в Частное собрание,  о  том,  какие  женихи предлагали ей руку  и  сердце,  как она выбрала   Иосифа  Межевич,  с  которым потом много  поездила по железным  дорогам  от Кричева  до  Ахтубы.

Рассказывала, как во время войны, лишь объявляли воздушную тревогу, и начинала завывать сирена,  выбрасывала за порог все кастрюли, чтобы было  в  чём  сварить кулеш,  если, вдруг, в дом попадёт бомба.

 Хранила вещи из  своего  приданого и платья  своей  молодости,  и одно такое платье    она достала  из  сундука под  Новый год, когда  у меня   в школе  должен   был состояться  новогодний карнавал.
 Мне было  семнадцать лет,  меня утянули  в это платье.   Платье - настоящее  произведение  искусства и  швейного мастерства: отдельно одевался низ, на подкладке,  на крючочках , и верх тоже самое.   Светло-жёлтого цвета, украшено кружевом, конечно,  длинное,  как сейчас  говорят  -  в пол,  и с  небольшим   шлейфом,  полностью закрытое, ворот почти под подбородок.  Я в нём  едва дышала.
   Мне подобрали  и закололи  волосы,  карнавальную маску.  В тот  вечер  от мальчика,    который мне очень нравился,  я получила записку: «Однако, костюм у тебя был  довольно  хорош», которую я долго хранила.

Когда я выходила замуж, Анна  Ефимовна подарила мне  полотенце из своего приданого с   вышитыми  крестиком её  инициалами  А. Ф. – Анна  Фабристова. 

У Анны  Ефимовны было  трое  детей: тётя  Галя, сын  Женя  и дочка Валечка, которая  умерла  рано, и не  было  дня, чтобы Анна Ефимовна её не вспомнила  самыми  хорошими словами: - «Ах, какой это был  ребёнок!»,- с  любовью  и  грустью   говорила она  и  сожалела,  что Галя совсем    другая.   С  Галей  у  них  шла  постоянная  вражда.

Женя  был   хорошим   и  любимым  всегда.  Он  жил в Москве,  работал в  Министерстве  Путей  Сообщения, никогда   не забывал  о  матери,   они постоянно переписывались,  их переписка, сколько помню,  никогда не прерывалась.

Ежегодно  во время отпуска  он совершал  большие  поездки по стране,  а в конце  отпуска  обязательно приезжал к  маме.  Она варила ему эскалопы,   сбивала на  десерт муссы то вишнёвые,  то  малиновые  и в обед  обязательно  ставила  на стол графинчик  с водочкой и небольшую   серебряную  рюмочку на ножке. 

 Он отдыхал  от  дороги  и работы, ходил  в лес  и на нашу речушку Став  искупаться, курил, набивая   папиросные  гильзы  душистым табаком, и писал поэму в стихах о своём  любимом  герое  Валерии Чкалове,   черновики  которой  иногда  читал  тёте Гале и моей маме.

Он считал себя непризнанным поэтом, а, читая других,  уже изданных,  делал  пометки  на  полях, порой  совсем нелестные.

Дядя   Женя  был женат,  жену  звали Ара,  она    родила   ему  четырёх   сыновей:  Феликса,  Валерия, названного в  честь  кумира дяди  Жени   Валерия Чкалова,  и двойняшек Севку  и Димку.   Ничего  не знаю  ни о Феликсе,  ни  о  Валерии,  ни  о  Севе,  но, думаю,  что  Димка был  у него  любимым сыном,  и однажды    дядя  Женя приехал  с ним.
 
Это был  мальчик  лет восьми  или   девяти,  худенький и  бледный.  Уже тогда он бредил  Вертинским  и,  может быть,    желая найти поддержку своим вкусам,  всё спрашивал  то мою маму,   то  тётю Галю: « А вам нравится Вертинский?»- и, получив  положительный ответ,  оставался доволен.  А  кому же тогда не  нравился Вертинский.

Он уже с детских лет определил себе   стезю  барда и артиста.

Шло время, мы выросли  и  разъехались.
Уехала  я, выйдя  замуж. Уехала  сестра   и через какое-то  время  забрала    к себе  маму.   Умерла  Анна  Ефимовна.     Снесли наш дом и дом рядом,  построив  на свободной площади  девятиэтажный.  Получила    новую  квартиру  в  новом доме   тётя  Галя.
  Мы  с ней  некоторое   время  переписывались, потом переписка  как-то  сама собой  прекратилась.

В одном письме  тётя  Галя  писала,  что приезжал Димка  похоронить  урну  с  прахом  отца   в могиле Анны  Ефимовны, как завещал  Евгений Иосифович.

Евгения  Иосифовича  последний раз я видела  осенью 1974 года.  После  восьмимесячной  командировки  мы возвращались в Союз,  мама приехала   в Москву нас  встречать.  И я   первый и единственный раз  была у него в  квартире  на Баумана,  о которой слышала  с детства.
Как позже  я узнала, бывал здесь  и Володя Высоцкий  с Мариной Влади.

  Вся  небольшая  комната, в которой мы разговаривали,   была буквально завалена и чистой,  и исписанной  бумагой, видно было,  что он ещё  пишет,  и что это не хобби,  а необходимая  потребность  души. 
Интересно,  что стало  с  его поэмой,  дописал  ли  её,  издал  ли,  или  она  и  другие его сочинения  так и не увидели свет.

Расспрашивал  о  житье,  о   впечатлениях об  Италии,   посетовал, на то, что    разгромили  выставку художников,   и  как  это  не по-людски.
 
 О себе сказал,  что у него всё  хорошо,  и  что ещё  он  занимается  зимним плаванием,  здоровье   позволяет.

 Я  спросила  о Димке, он ответил, что  сейчас  он  где-то  с концертами.
 
 Так я  его и не видела  больше ни разу.  Так и остался он в моей памяти  мальчиком  Димкой. Из Интернета знала,  что он  стал   и бардом,  и  актёром  Театра  на Таганке, и снимается в кино  и,  когда  Юрий  Любимов  из  театра ушёл, то  ушёл  вместе  с ним, или вслед  за ним.  Так и не могу  себе  его    представить Дмитрием Евгеньевичем.

Вот такие воспоминания.
             
П.С.

Смотрю  видео   из  программы  Севы  Новгородцева  Севалогия  2005.07.23. Узнаю в  Диме  черты   отца,  только  Евгений Иосифович   был респектабельным  мужчиной, высок ростом, солиднее,  представительнее, не смотря на то, что  ходил, опираясь на клюшку, так как еще в детстве лишился   ноги, и у него был протез.
   
 А видео  его концерта  в  ЦАП   09.02. 2017г. Он,  как  взъерошенный московский  воробышек.
 И другие  видео с Дмитрием  Межевич ,   особенно, квартирные,   ну,  такая  досада берёт и обида, что не в шибко  каком   достатке  живут наши  талантливые, скромные и любимые актёры.
 А Дима  не жаловался  - если достаточно  денег, чтобы рассчитаться за  электричество и прочие услуги, то и хорошо, то жить  можно.   
 Сколько скромности, мягкости, интеллигентности,  непритязательности.  Димка,  Дима, Дмитрий Евгеньевич, царства тебе небесного  и покоя вечного!
               
14.07.2017г