Поэма Каюсь начало

Нельзя сказать, что жизненный путь мой был
труден,
Но случались, бывало, и дни, и года
лихие.
С хорошей стороны меня знали хорошие
люди
И с плохой стороны — знали испорченные и
плохие.

На жизнь реагировал, как завещал товарищ
Павлов,
Как учит его проверенная на мышах
теория.
Если не набирал для чего-то достаточно
баллов,
В другом навёрстывал и даже переплёвывал
вскоре я.

Вёрсты на вёрсты мотая, накапливал
километры.
Ветры гуляли в моей голове и зашитых
карманах,
Собаки лаяли, уносили их лай
эти ветры.
Дальше и дальше, и дальше шли мои
караваны.

Ошибок как шишек набрал, получился
опыт.
Целый куль и ещё, и ещё, и ещё
лукошко.
И стихи мои — это просто чуть слышный
ропот
По поводу того, что вижу не на экране, а
в окошке.

Душа моя — букет сладкого, когда-то
игристого,
Моё тело — бутылка с этим марочным старым
вином,
В котором находится всеми искомая
истина —
В цепи всех истин моя истина — это моё
звено.

Я имею выдержку с середины прошлого
века,
И пока не пропал, слава Богу, не слёг и
не скис,
И всю жизнь я учусь на хорошего
человека
Но совсем не люблю ни геройство, ни сам
героизм.

Героям как воздух нужна известность, а также
слава.
Быть кумирами нужно, идеалами девичьих
снов.
Я же хотел воспользоваться неотъемлемым
правом
На жизнь, мне дарованную, как на основу
основ.

Был и тот, кто за блат и колодку
от ордена,
То ль за тёплое место в номенклатурном
раю
Собирался забрать мою жизнь вроде долга пред
Родиной,
Удивляясь тому, что ему её
не отдаю.

Проблему святого долга моих
представителей,
Их ответственности за работу свою предо
мной,
Все начальники злостно и нагло, и подло
не видели,
Полагая, что Родина — это они, и постольку
дано

Им откуда-то свыше каким-то большим
небожителем
Право требовать, гнать, контролировать или
карать
Меня, заведённых порядков злостного
нарушителя.
Порядков, заведённых  кем-то, чтоб как игрушкой
играть

Теми, у кого для ключа в голове там есть
дырка.
Им, заводным людям для жизни очень нужен
завод,
Чтоб видя везде портрет какого-нибудь
утырка,
Твёрдо верить, что он-то их в самый перёд
приведёт,

Им очень нужна всё поглощающая
рутина
Добывания ценой крови с потом  своей
еды,
И мысль сверлит мозг, раз партия и народ
едины,
Значит, это спасёт их от страшной какой-то
беды,

Что наша страна — злым врагом окружённая
крепость,
А всем народам мира надёжный защитник и
друг,
Мне было решать этот очень запутанный
ребус
Непосильно, как им, и как им в суете не
досуг.

Жил в империи я под жёсткой пятой
легиона,
Быть победами гордым речами учили
меня.
Точней, жил в провинции, как говорят,
в регионе,
И считал, что страна вся по праву, конечно,
моя.

Что власть нам нужна, чтоб погибнуть,
её защищая,
(Не себя же, убогих, в боях защищая
самих
От различных племён, но не тех, что тут нас
замещают,
Нас, замысленных скрепой железной, но нужной
для них,)

А от чужих, что хотят нашу веру сменить на
иную
И, какое несчастье! Военной нас силой
возьмут.
Но надеялся я, что меня сия чаша
минует,
Чаша войн безрассудных, чернобылей всяких
и смут.

Быть щитом тем далёким патрициям,
центурионам,
Или скрепой железной великой советской
стране,
(Что каргой называют на стройке, и крепят ей
брёвна,
Ударяя кувалдой, тяжёлой кувалдой
по ней),

Я совсем не хотел, и системе кормушки
имперской,
Слава Богу, иль кто там главнее, не
принадлежал,
И гордиться творцами культуры Отечества
дерзко
Отказался, нейтральность как статус державный
держа.

Грех — считать себя русским, поляком,
грузином, евреем,
Даже если в тебе перемешана вся эта
кровь,
Потому что одну все планету для жизни
имеем,
И отрезок в пол-века от ссученной нити
веков.

Грех — хотеть, грех мечтать, грех иметь,
и поэтому каюсь,
Что живу, что такой уж прямой, и негибкий, как
есть,
Что порой от отчаянья матом отборным
ругаюсь,
И нести продолжаю свой предками даденный
крест.

До могилы, где некогда будет на мне
он поставлен,
И где буду зарыт и потомками щедро
прощён,
Как какой-нибудь вор, или вождь и убийца
как сталин,
И покроюсь родною землёй и заморским
плющом.

И тогда вся вселенная атомов, разных
молекул,
Вместе с духом и вольною волей
умрёт,
Распадётся держава, что раньше звалась
человеком,
Словно армия, шайка воров, коллектив и
народ.

А пока я все звёздные роты галактик
бросаю
За трофеями разными в самый решительный
бой,
Даже если в каких-то грехах и нелепостях
каюсь
И грущу, и винюсь недовольный судьбой и
собой.

Или что-нибудь съесть выхожу потихоньку
на кухню,
И во тьме выключатель накладного типа
ищу.
Я с куском перед столиком в кресло согретое
рухну,
И грехи себе щедро как попик нетрезвый
прощу.

И вселенная тела, верховному слову
послушна,
Рада словно награде иль премии просто
еде,
Раскрывает компьютер, чтоб не было Богу,
(мне), скучно
Отдыхать от моих от космических праведных
дел.

Ах, не надо противиться данному в мире
порядку,
Он естествен и ходом истории
определён,
И всегда отомстит тем, кто будет коварно
и гадко
Ставить разные палки в колёса бегущих
времён.

Побеждает, как Дарвин сказал, в мире
только сильнейший,
И совсем он не страшен — сильнейший народу
теперь,
Потому как жестокость и подлость дают
ему меньше,
Чем Добро, да и сильный — хотя и лихой, но
не зверь.

Это крыса слабее, и жаждет над сильным
победы,
И готова на всё лишь от страха за жизнь.
Потому.
Все убийства — от страха, не сильным и умным
что ведом,
А ничтожеству полному подлому лишь
одному.

А как временны эти победы над сильным
и умным!
Скольких стоят усилий и скольких замученных
жертв!
Где сейчас победившие римлян свирепые
гунны?
Что-то их тут не слышно, не видно, давненько
уже.

Если сдались пред немцами в прошлом поляки
и чехи,
Всё, что можно, от них, победивших в  войне,
переняв,
Самобытные варвары, с верою вместо
доспехов,
Сохранили таки свой свободный воинственный
нрав.

Но господствовать немцы над ними по-прежнему
стали,
Приглашённые царству тут верой и правдой
служить,
Став элитой, и русским культуру дворянскую
дали,
Что без дела на полке у старых евреев
лежит.

Эти все эфиопы, французы и немцы, и
скотты,
Что к нам западный ветер какой-то суьбою
занёс,
Что, служа императору, взяли на душу
заботу
О туземцах, и так испокон на крещёной Руси
повелось.

Баре с кровью ордынской, литовской, варяжской,
немецкой,
Получая отставку от воинских, статских ли
дел,
Занялись баловством, подражая Европе
по-детски,
Уезжали, покинув столицы, в дарённый
надел,

И писали про русские сёла, поля и
дубравы
И про преданный барам простой православный
народ,
Про его деревенскую жизнь и про дикие
нравы,
Про историю власти высоких и средних
широт.

И ремейки писали на разные шведские
сказки
Придавая славянский им облик, х арактер и
флёр,
И раскрасив рассказы в реалий российские
краски,
Выдавали за русский, за свой самобытный
фольклор.

Каюсь, всех уважал, кто по-русски писали
умело,
Добиваясь от слова как от бриллианта
игры.
Но гордился (ведь можно гордиться детьми или
делом)
Тем, что создал лишь сам и своим прилежаньем
открыл,

Грех — гордиться, напрасно кумиров себе
создавая,
Похваляясь богатством страны и красивой
женой.
Лучше идолов и идеалов -  реальность
живая,
Со своей справедливой, и пусть невысокой
ценой.