Мой давний друг

1
Ну, приступаем. В третий класс
обычного района городского
пришел малыш. Он был глазаст.
Пройдя сквозь озерцо людского
вниманья, сел он в первый раз

за парту в школе, самой старой.
Но - маленькой. Два этажа.               
Казалось мне, всевышним даром,
та школа. В шуме галдежа,
она свалилась просто - даром.

Вела учительница. Сел
за третью парту. Садик в окна.
Он бурно в окна зеленел.
А небо надо мной бездонно.
Я ощущений переел.

На перемене он ко мне.
Представился. Пожали руки.
Домой вернулся. При Луне
я думал, он же близорукий.
Но славно быть в одном звене.

И наша дружба началась.
На переменах мы мечтали
о звездах в Небе. В жизнь вжилась.
Мы в облаках тогда витали.
А дружба в душу ворвалась.

Зима. Мы входим в Планетарий.
А перед нами человек.      
- Чего вам надо? - Мы в ударе.
Мы продолжаем наш набег.
- Ну, что? Пойдемте в колумбарий. -

А колумбарий у него -
кружок. Гляди. Не прогадаешь.
Он из юдоли бытовой
на Небо смотрит. Повидаешь
с ним множество планет - всего.

Там было холодно и сыро.
И мальчики точили там
предметы, нужные для Мира.
Вернее вход, чтоб быть вот там.
А в Космосе играла Лира.

Но это было далеко
от нас. Мы медленно взрослели,
и это было нелегко,
но все же мы к заветной цели,
хоть растоянье велико,

мы, дружески, вовсю, стремились.
Я помню третий класс. Весна.
Мы к Мише Слугину ввалились,
и било Солнце от окна.
Мы «Битлз» слушали - грузились,

ведь только то его братан,
большой, и крупный парень. С нами
он слушал пенье англичан,
в своей родительской хибаре
меж нами был как великан.
 
А папа только что привез
магнитофон. Он был в Египте.
Ну нам то был анабиоз -
сценарий в нашем манускрипте.
А Миша «Битлз» в жизнь принес.

Я помню как орал я им,
как будто что то понимаю,
мелодьи «Битлз». Затаим
дыхание… я поломаю
ваш интерес непредставим.

2
Двенадцатого Апреля
идет урок. Вдруг - скопом - нас
выводят на простор. От хмеля,            
без всяческих тягот - баляс -
сказали нам… мы одурели…

Гагарин в космос улетел…
Мы все захлопали в ладоши.
Я бы, тогда бы, захотел
быть с ним. И космонавтом - тоже.         
Весь класс сейчас же загудел.

Вот что случилось в этот день.
Домой я прибежал, и сразу 
я понял, что взята ступень               
для человечества. Ни разу,
ведь не было? Полет - мишень.

Я пожалел что бросил Космос.
Ну, что поделаешь. Терпи.
Мне было это все знакомо.               
Ведь брат мой. Старший. Поскорби.
Я ждал от брата перелома.

Напрасно. Он такой подлец…
наверно с самого рожденья…
он кровушкой моей игрец.               
Но будет что то, без прощенья.
Он с маленькими лишь борец.

Он ждал меня. И он скучал.
А я пришел. Он сразу двинул
по животу. Он так играл.               
Я убежал, хоть опрокинул
я стул. Я в туалете зарыдал…
 
Он, гад паршивый. И - осел.
Не понимает, как мне больно?
Родился раньше. Очень зол.               
Я маме расскажу. Довольно.
За ужином я все довел

до мамы. Малость пожурила…
и обняла его… вот так.
У мамы вмиг переварилось.               
И сердце бьется. Мирно. В такт.
Она ж его боготворила.

Мне надо ждать четыре года,
пока я брату отомщу.
Пинул ботинком я урода.               
Он заорал… себе польщу…
Вот так у нас. Для обихода.

С тех пор и потекло мне счастье.
Брат мой нападки прекратил.
Теперь идут ему напасти.               
Он сумасшедший… он - дебил…
А Бог ему воздал печатью. 

Сияет. Пряменько. На лбу.
Он вор. Он мамочку ограбил,
когда попала в ту толпу               
покойников… он против правил
присвоил деньги… И в гробу,

наверно, мамочке не спиться.
Наверно, думает она,
как так? Неужели надо сбиться?               
Она, наверно, смущена.   
Но крутит смерть большие спицы:

- Всех я на свете уловлю. -
Крути - крути. Шли нам проклятья.
Мы живы. Я возобновлю
рассказ. С какой же стати
молчать? Молчанием я кривлю.

3
Представьте школьный, узкий двор.
Мы вышли сзади нашей школы
на маленький, но все ж простор.
Мне Небо делает уколы
из облаков. Беру фавор.    

И лето близиться. В штанишках
я. Он со мной сидит.
Мне горько. У меня мыслишки -
его штаны… солидный вид…
Болтаем. Входит шаромыжка,      

и к нам идет. Он старше нас,
наверно, года на четыре…
хватает - быстрый… без прикрас…               
здоровый… и в плечах он шире…
а с виду глуп… и толстомяс…

Я тут же вмешиваюсь в бой,
а он рычит: - Щас ты получишь… -
А я не знаю… что со мной…               
и… страх… зачем меня он мучит…
о… Господи… о… Боже мой… 

А он уходит со двора.
Встает в пыли… а глаза мне смотрит…
Он тихо говорит: - Пора… -               
Меня собою опозоря…
И… стыд… до самого нутра…
 
Я больше никогда не мог
так подчиниться страху боли.
Я запер страх свой на замок.
А друг ходил в том ореоле,
что я забздел, как сосунок…               

Но было это так давно,
что, кажется, забыл об этом.
Купи ж хорошее вино,               
и к бабе… и она раздета.
Живи по-полной - продувно.    

Да нет не так… Я по ночам
все думаю про этот случай.
И представляется очам,               
чего-то высшего, получше,
чем было это. Ясно вам?
 
Он встал. Ушел. Ни капли крови.
Он был доволен, тем что я
забздел… позорно… Запах нови               
его тот час же, воспоя,
был восхитителен. Фиговей,

мне не было. Он королем
вышагивал передо мною.
А я носился мотылем               
пред ним. Я ничего не стою.
Я представал сплошным нулем. 

Я на себе ношу свой грех.
Ведь было это в третьем классе.
Быть может вызовет ваш смех               
мои суровые напасти.
Представить, что за неуспех? 

Не для меня, поверьте, люди.
Вот бабушка его. В пенсне.
Весь класс вела так, чтоб паскуде               
хотя бы плохо было - мне.
И это было лишь прелюдьей.
 
Она с собраньем исключила
меня из пионеров. Так               
со мною жестко поступила
она. Я плакал… Милый сердцу знак.
Меня же ночью защепило…

4
А бабушка его? Поныне
я не люблю ее. Вот - фрукт…
Подумаю, кровь моя стынет.               
Она советский, тот продукт.
Посмотрит - душу с сердцем вынет.
 
Старушка, с злобным темным взглядом.
Ну что вы? Оторопь берет?
По всяческим ее раскладам               
ты чуешь: - Ленинцы! Вперед! -
Кровавый вкус, когда с ней рядом,

идешь, сидишь, иль говоришь.
Мой друг в своей книжонке, жалкой,
от всей души благодарит
ее, о Ленине трещалку.               
Она вас быстро задурит.
 
Книжонка страшная, а прежде
чем вы прочтете, вот оно, 
начните, и конец надежде,               
от друга, явное г-но,
про бабушку. Откройте вежды,
 
повеет радостью его.
Спич бабушке! О, это нечто,
столь подлое, но, бытово,               
присоченная помета,
написанная боево.

В стишке о бабушке читаем,
что бабушка была права, 
в буденовке (мы заглотаем)               
с товарищами (все права) 
мы в хату. Быстро заметаем

зерно, курей, корову, все
Советам. А в нее стреляли,
но промахнулись, е-мое…               
- А, словно мы там погуляли! -
Тут правда-матка. Есть зверье,

которое, как прыгнет… зубы
обнажены… вонзились в кровь…
польется красная голуба…               
зальет весь пол… и вся любовь
накроет нас… оттуда трупы…

Бабаня, хорошо тебе,
когда клянется только внучек?
Убийств, предательств, гор цепей,               
он знает, повернется ключик,
и бабушка стоит в гербе

россиюшки, с гримасой звесркой.
- Эй, бабушка, тебе привет. -
Что сделаешь? Одной вы веры.               
А внучек машет нам в ответ.
Ох, бабки, внучки - изуверы.

Я б никогда не посвящал
стишки бабане. Если нужно
я б дуба без сомненья дал,               
и не ходил так, наружно,
как будто бы на пьедестал

взошел. А пьедестала нету…
И все что сделано - дерьмо.
Бабаня с внуком канут в Лету,               
прокручивающее их. Темно.
А он оставит мету,

когда я вспомню те года.
Когда меня ловила бабка.
Мне было страшно. Иногда.
Как тяжелела ее папка.
Но годы льются, как вода. 

5
Стихи пока мы не писали.
Мы - маленькие. Мы, потом,
из тьмы безмолвья воскресали,               
и двинулись вперед - гуртом.
А души наши закипали.

Он был мне настоящий друг.
Не часто. Впрочем - очень редко.
А бабушке был кровный внук.               
Возьмите это на заметку.
Она ж была среди подлюг,

наверно, первой в своем роде.
Он и хотел бы быть со мной,
но все что есть в самой природе               
корежит образ - образ мой.
Дружили мы в водовороте

событий в Мире. Слушал я
приемник. Узнавал о многом,
и в классе с ним же, затаясь,               
рассказывал ему о долгом
пути для инобытия.   

Он принимал меня в штыки.
Он ничего не знал. Не верил.
- На родине моей, грехи?
Не убеждай. Ты так уверен? -               
Весь Мир… и тут… большевики?

Все бабушка, домашний монстр,
сбивала мальчика. Я видел,
какой немыслимый нарост
на нем. Старуху ненавидел. 
А для меня вставал вопрос, 

выходит так что он и я
все отдаляемся от Мира.
Он остается тут, гния.               
Я - далеко от конвоиров.
Что жизнь? Другая колея…
 
Но это было много позже,
когда мы перешли в седьмой.
Но Мир по-разному разложен.               
Мой - ярок. Он, боюсь, что тьмой -
что путь его во тьму заложен.

Я ясно понимал в седьмом,
что он то тут. А я - на Запад.
Что стенка. Только биться лбом.               
И что «совки» все будут цапать
в отсеке этом колдовском.    

Когда я книжку прочитал,
я понял, он пропащий парень.               
Тогда я понял, что сигнал
я в третьем классе, в том угаре,
навеки с горечью узнал.

Он? Пробоялся. Я? Не струсил…
Я приходил к нему. Я знал,
подобострастье - вот тот узел,               
в котором он же увязал. 
Он Мир до крошечки заузил.

Скажите мне, кто прав из нас?
А кто не прав? Скажите правду.
Кто выбрал правильный баланс?               
И кто тут лжет? Я жду тираду.
Ну, кто же? Не жалейте ляс.

Вот то-то же. Предрешено,
всю жизнь увиливать. Все бельма
таращить в мутное окно.
И спрашивать себя. Вот тема,
в которой все предрешено.
                11 - 13 июля 2017