А бабушка его?

А бабушка его? Поныне
я не люблю ее. Вот - фрукт…
Подумаю, кровь моя стынет.               
Она советский, тот продукт.
Посмотрит - душу с сердцем вынет.
 
Старушка, с злобным темным взглядом.
Ну что вы? Оторопь берет?
По всяческим ее раскладам               
ты чуешь: - Ленинцы! Вперед! -
Кровавый вкус, когда с ней рядом,

идешь, сидишь, иль говоришь.
Мой друг в своей книжонке, жалкой,
от всей души благодарит
ее, о Ленине трещалку.               
Она вас быстро задурит.
 
Книжонка страшная, а прежде
чем вы прочтете, вот оно, 
начните, и конец надежде,               
от друга, явное г-но,
про бабушку. Откройте вежды,
 
повеет радостью его.
Спич бабушке! О, это нечто,
столь подлое, но, бытово,               
присоченная помета,
написанная боево.

В стишке о бабушке читаем,
что бабушка была права, 
в буденовке (мы заглотаем)               
с товарищами (все права) 
мы в хату. Быстро заметаем

зерно, курей, корову, все
Советам. А в нее стреляли,
но промахнулись, е-мое…               
- А, словно мы там погуляли! -
Тут правда-матка. Есть зверье,

которое, как прыгнет… зубы
обнажены… вонзились в кровь…
польется красная голуба…               
зальет весь пол… и вся любовь
накроет нас… оттуда трупы…

Бабаня, хорошо тебе,
когда клянется только внучек?
Убийств, предательств, гор цепей,               
он знает, повернется ключик,
и бабушка стоит в гербе

россиюшки, с гримасой звесркой.
- Эй, бабушка, тебе привет. -
Что сделаешь? Одной вы веры.               
А внучек машет нам в ответ.
Ох, бабки, внучки - изуверы.

Я б никогда не посвящал
стишки бабане. Если нужно
я б дуба без сомненья дал,               
и не ходил так, наружно,
как будто бы на пьедестал

взошел. А пьедестала нету…
И все что сделано - дерьмо.
Бабаня с внуком канут в Лету,               
прокручивающее их. Темно.
А он оставит мету,

когда я вспомню те года.
Когда меня ловила бабка.
Мне было страшно. Иногда.
Как тяжелела ее папка.
Но годы льются, как вода.