Вещие сны

Измозолив глаза о растянутый в вечность миг,
И слух – о кроватный скрип,
Он опускает спасительный занавес век,
Убеждает себя, что спит.
Снится, что птица, что небом дышать устал,
И камнем летит к земле,
Не успев удивиться тому, что пернатым стал,
Забыв о больном крыле…
И мгновение закостенеет винтажным кадром,
Намертво впившись в зрачок:
Двор, прильнувший к надменным домам попрошайкой-бастардом,
С вывихнутым плечом,
Привычная бледность утреннего тумана
Из выцветшего сукна,
Чахоточный кашель расстроенного фортепиано
Из треснувшего окна.
Ночь – слепая торговка искусственными чудесами,
Запирает ларек на засов,
Женщина в черном, с распущенными волосами,
Кормит бродячих псов.
Стая в экстазе лижет ей белые руки,
Чтобы кусок урвать,
Женщина знает, что за нее собаки
Душу готовы отдать,
Женщина чует, что к ней беспризорная свора
Питает животную страсть,
И вожаки дерутся снова и снова
За протянутую им кость,
И умирают покорно, без лишнего звука,
Чтобы другим уступить.
Женщине мнится, будто она их сука,
Женщине нужно любить,
Быть присвоенной кем-то, как завещал творец,
Сытой, счастливой, брюхатою,
Каждую ночь ей снится, что, наконец,
Разродилась семью щенятами…
Голодная стая виляет хвостами без устали,
Будто в ответ на вопрос,
И пристально смотрит на женщину в черном издали,
Чужой, хромоногий пес.
Во взгляде его – настороженность и тревога,
Тело его дрожит,
Он, как и все, видит в ней больше, чем бога,
Но подходить не спешит,
Тощий и грязный, с ободранными боками,
Думает лишь о том,
Как вольные волки, прикормленные богами,
Стали домашним скотом,
Как бестолково хозяев своих обожают,
Посаженные на крючки,
И как, умиления ради, их наряжают
В платьица и башмачки.
Женщина стае поет о ненужной свободе,
О том, чем хорош поводок…
Он любит ее и боится, но в песьем взгляде
Память больших дорог,
Лихорадка прерывистых снов в придорожных канавах,
Войны за пищу на свалках и на вокзалах,
Без лишних забот о швах и запекшихся ранах,
Всем и всему вопреки,
Каждый новый большак сродни первобытной охоте,
Случайные случки в сумерках подворотен,
Один из десятков таких же, а может и сотен,
Призревших кормежку с руки.
Лишь когда осень дождями целуется с городом,
Лежа под старым мостом в одиночестве гордом,
Снится бродячему псу, что женщина в черном
Любит его одного,
Что гладит по жесткой шерсти в грязи и крови,
Что на двоих коротают сырые дни,
Что вместе, в одной конуре на краю земли,
Где кроме них – никого…
Так и стоит в стороне, и следит за сворой,
Скулящей у женских ног,
Он бы и сам заскулил, беспризорный влюбленный,
Вот только, увы, не смог,
Ползет по кишкам тупая, беззубая скука,
Вздуваются желваки,
Пади разбери – это бог, или, все же, сука
Кормит тебя с руки?..
Остается лишь молча смотреть и беспомощно злиться,
От прочего – в стороне.
Пес поднимает голову, видит птицу,
Что камнем летит к земле,
Но это – не ястреб, не ворон, не голубица
На фоне небесной ваты,
Всего лишь такой же несчастный, которому снится,
Будто бы он – пернатый…




Поднимается занавес век –
Неохотно, натужно,
С постели встает человек –
Никому ненужный,
Дом его – старая трещина,
Заполненная вещами,
Пахнет родною женщиной,
Свежими щами,
И назло любой катастрофе
В пределах житейских границ,
День начинается с кофе
И трех яиц.