Шухевич - фест

Стрелочник

     Дождь косыми, иссякающими струйками негодного душевого рожка  беззвучно  поливал полированный гранит старого фасада. Бумага съежилась, как шея прижавшей к груди подбородок старухи, грязно-желтые полоски раскисшего клейстера, вихляющими по неровностям камня дорожкам,   ползли вниз,  к тротуару: листок приклеили к стене недавно…

-Доброго здоровья! Что Вы на это скажете?

-Это Вы мне? -Сто лет-да, что там, сто!-сто пятьдесят, все двести!-я имею честь быть жителем Львова, а Вы мне ни здрасьте, ни как звали папу!
Мы, что– знакомы? Внучат обрезали? На бармицве часы им дарили?  Мы бок-о-бок в микве без штанов сидели? Может, выпивали в Пурим, как добрые , совестливые евреи, не будь рядом помянуты?…Ну, так здравствуйте уже, раз хотите…

...Еврей, он что? -он может и без обеда перемаяться-какой обед-шмобед-зачем?! -Вы дайте за пуговицу ухватиться, да душу отвести...

Два пожилых львовских еврея яростно трясут своими  парасольками,  потускневшими от бесчисленных дождей:  водяная  шрапнель исхлестала старую ткань, стряхивают  воду, оба , вглядываясь в стену, читают, что написано на трех языках:  «до мешканцив  миста Львова». Uwaga!

« Всем лицам еврейской национальности, имея при себе документы, деньги и ценные вещи - и т.д., с детьми и пожилыми, могущими самостоятельно передвигаться родственниками , и т.д., под угрозой, и т.д. явиться 22 июня 1941г на Ратушную площу к 10 часам утра.
Привести(принести) домашних животных"


Подписано: Роман Шухевич, Комендант.

- То который Шухевич? Из наших?  Виленский? Бо может, я что путаю?

-Ромка!?     Та не-е-е-е! То Обрадовичи с Вильно…
Ромка?-Я  ж байстрюка за чуба не раз таскал! Подумайте-ка! Комендант! Не служка при синагоге, не будь рядом помянута!

-Так, что - идем у чварек  до Ратушной?- Мы ж з Вами, если не ошибаюсь, той самой нации...
 

-Почему нет? Не «радянська ж влада», -германський уряд, никаких вам «Ёсифов Виссарьёнычей!»-чего бояться?! Перепишуть у книжку, та й годи! 

……………………………………………………………………………Время все превратило в прах…

………………………………………………………………………………………………….

Пацаном я  выковыривал из-под красных кирпичных стен Цитадели тупоносые, черные пули. И маленькие, бутылочной формы,  латунные гильзы с промятыми капсюлями-крохотные гнезда, в которых жила, и из которых, как стрижи, стремительно вылетала смерть…В позеленевших,пустых трубочках было темно и холодно, как в тех местах, куда улетают души

Время все превратило в прах…

Славка сидит перед верстаком на крепком  табурете.  Он вовсе не «Славка», он Вячеслав и как-то там дальше: есть отчество, есть фамилия, но для меня он Славка.
     Слава-лучший часовой мастер  в Питере. Может быть, даже в России…, а, может, в мире…Из последних мастеров в этом уникальном деле.
     Маленькая, заваленная тикающими механизмами, пыльная комнатка, в подвале старинного дома на Марата.  Слава открыл мой карманный  Waltham: часы торопятся,  гонят ВРЕМЯ…
       Слава не волшебник, он-редкий мастер, и, как Бог, может управлять временем: может заставить бежать быстрее, или, наоборот, дать мне пожить подольше…
     Дольше? А кто этот умник, что придумал меру?... Упарсин…  Камни анкера перепрыгивают через зубья храповика… Секунды, часы, месяцы, годы…
     Слава выпивает. Крепко. Это меня расстраивает. Он один из последних, кто знает ДЕЛО.
     Хитрые колесики бегут себе и бегут, пропуская меж зубьев мгновения в вечность. И Славка с отверткой над ними, как хирург со скальпелем… Как патологоанатом…
   
      Серые комочки высохшей грязи скатывались по прошлогодней траве. Прошлогодней. А кто будет сеять? Кому это надо, когда  нелепые, угрюмые машины тащат по булыжнику тележки, кланяющиеся хоботами, одетыми в брезентовый намордник?
       Как недавно это было…
     Травянистый склон переходит в тротуар из каменных плит. Плитам миллион лет. Хорошо! –Мы умрем, а эти плиты увидят мир. Люди перестанут плевать и бросать окурки, перестанут смеяться и плакать, есть, хватать женщин за бедра, молиться и врать…Они просто вымрут…Если так дальше пойдет…

      Комочки засохшей грязи катились по траве из-под колес тупоносых грузовиков, крашенных полевой темно-зеленой краской. В бледно-серых кружках на бортах машин нарисованы по трафарету бордовые кресты…

       Пшемек прекрасно помнил, как натруженные моторы машин, взбираясь наверх, к Цитадели, смердели чистым, без вонючего дыми, перегретым маслом, колеса тяжело шли на подъем, сосредоточенные,  белобрысые шофера, подавшись вперед и, привстав над коленкоровым сидением, до пола жали на педаль газа, но выхлопные трубы машин не обволакивали выгнутые вниз от перегрузки, рессоры вонючим дымом… . Дорога к цитадели была короткой, но очень крутой… Вниз машины шли налегке, весело подпрыгивая на засохшей глине. Водители улыбались Пшемеку,  щвыряли в окно солдатскими дешевыми сигаретами...

          Пшемек был царем на этой Земле-вот так, простой, убогий поляк мог стать царем, владыкой над стеклом и железом. Он мог пустить трамвай в любую сторону: хоть направо, хоть налево, хоть на небо! Позавидуешь Пшемеку! Смотрите-ка! Казалось бы-урод! Однако ж –нет! Чем не богатырь, даром, что горб. А приставлен  к чему? Какому делу?! Шутите? Наверху, за старыми кленами, вдоль какой-то старинной  стены белой кладки, -еще  выше!, под самые-самые  облака - Цитадель львовская!

          Бордовыми ручейками, пропитав землю, стекает вниз, к тротуару, к ногам Пшемека вырвавшаяся на волю из еврейских жил кровь, отпущенная из в'язныци паном Шухевичем…В засохшей грязи на дороге тряпичная кукла с кудлатой головой и розовыми, бесстыдно заголенными ногами…

          Маленькая будка кружком вписана в травянистый склон, двери нет, лавка, чтобы сидеть. Лом, пара лопат, ящик с песком… Трамвай, как грех людской, как бомба на Нагасаки, летит от собора на Привокзальной, чуть притормозив на остановках и, как планер в облако, кидается вниз, к Главной почте, мимо Цитадели, над которой марево из невыплаканных слез… Как тебе там спится, пане Шухевич?

         Где тут время думать? Как сокол на цесарку бросается Пшемек с ломом наперевес  и победно, как затвор о попку патрона,  шлепает железом трамвайная стрелка, встав на нужное место и вагон величественно и плавно идет вниз по Жовтневой, туда, откуда сто лет назад пешком, от Ратуши,  пришла маленькая Броха, ведя за собой к Цитадели тряпичную куклу с бесстыжими розовыми ногами…