***

Эта сказка начертана рунами на камнях; если веришь — то жди, а не ждёшь — так не верь ни слову.

На Пустынных холмах солнце жжет горячей огня, и поэтому здесь не видать ничего живого. Сотни, тысячи дней — ни малейшего ветерка, ни следа, ни движенья — всё вымерло, жуть такая; всяк забредший на милость сдаётся пустым пескам, а песок никогда свои жертвы не отпускает. Никого, никого — только солнце плетёт мираж, завлекает глупцов заблудившихся в злые сети; на жаре — ни сегодня, ни завтра и ни вчера, будто времени не существует на этом свете. Что от мёртвого мира возможно хотеть и ждать, всё, что может случиться, в бездонную вечность канет...

Слишком глупо, опасно, но я прихожу сюда — и сжимаюсь клубком, как змея, на огромном камне. Дни летят, рассыпаясь в песок; и в цепочке дней помню только одно — то, что вечность в груди не стынет: это будто бы сон — паруса не горят в огне, и громадный корабль плавно движется по пустыне, белый парус до звёзд достаёт, будто сам из них, средь горящих песков снежно-белый громадный камень.

Это было давно, до запретов и до границ, в дни, когда в этих землях деревья цвели — не пламя. Было всё хорошо до последнего сентября, что случилось потом — мало кто о таком расскажет.




... Флот у Южных земель — лучший в мире, как говорят; и война не страшна, коль такие стоят на страже. Мне семь лет, я сегодня впервые на корабле; мой отец — капитан, я смотрю на него с восторгом. Говорит: эй, сынок, не стоять тебе на земле, если парус сдаётся в ладони без ссор и торга. Говорит: потерпи пару дней, мы пойдём в дозор, я возьму тебя на борт, похвастаешься мальчишкам...
А у дома в ночи разгорался большой костёр, и полночи веселье искрилось в багровых вспышках.

Не случилось чудес, не почуял никто беды. Снилось мне на рассвете, как огненный флаг поднимут...
Поднималась заря, вслед за ней поднимался дым, и жара становилась совсем уже нестерпимой. Догорали костры, разгорался большой огонь — где-то там, за песками, и свет его плыл над миром, и из спящих никто не почувствовал ничего, не заметил никто, как костёр до небес тот вырос. И кошмары пришли в той удушливой темноте, и был каждый из них слишком страшен и слишком ярок.

А когда мы проснулись — исчез без следа отец; не светился вдали, за домами, знакомый парус. Было глупо искать его в зареве и огнях, так что мать не ушла вслед за ним — вот её отвага. Распахнула окно и горячий возник сквозняк; вдруг упал со стола мне под ноги листок бумаги. На измятом листе мелким почерком — "я вернусь", "только жди, не сдавайся", "дорога проснётся белым". Уходите, писал он, подальше от этих стен, уходите всем городом — мы вас найдём, как сможем.

Мы поверили буквам, написанным на листе,
и на север ушли, хоть и был дом родной дороже.



... Камень плоский, сухой, с черной трещиной посреди; я со скуки песок рассыпаю в горячем ветре. Горизонт абсолютно пуст сзади и впереди — это точно, ведь видно на многие километры.

Я готов его ждать, пока кончится век земной, только б знать это точно, а не из записок старых —
что однажды палящее солнце убавит зной,
и за крайним холмом заблестит белоснежный парус.