Я там была...

Я там была, в краю незнаменитом, 
где в бледном небе облака-ладьи,   
где ждут меня надгробья из гранита –
числом четыре – от большой семьи.

Где улочки ползут немного в гору,
и чахнет недостроенный горсад, 
где центр, а в просторечье – «старый город» –
почти такой, как тридцать лет назад.
Велик и тих в своей земной юдоли.
Здесь жизнь идёт, скора, да не стара.   
Здесь расстояний – нет. Здесь всё – недолго,
недалеко… А я почти у дома.
У бывшего, осталось два двора. 

Но гром. Надрывным рыком, трубным рогом,
дубровным роком грянул позади,    
и ливневый обвал отсёк дорогу.
Там не твоё.
не надо.
не ходи.

А я пошла – землистой хлябью топкой, 
и двор открылся, обнял, обступил…
Здесь уцелел один гигантский тополь,
другие приготовлены на спил.
Те остовы знакомых исполинов –
они внезапно мертвенно-белы,
моих друзей, любимцев тополиных 
скелеты, кости, куцые стволы...

Исчезла деревянная лачужка,
пролёг асфальт и вдоль и поперёк.
И над подъездом весело и чуждо 
торчал кричаще-красный козырёк…

Всё, ухожу. В зонте уже нет смысла.   
Качель жива... Не место скулежу…
Вон турники, на них всё лето висла. 
Ну успокойся, слышишь, ухожу –
и он услышал. Гром зашёлся в кашле,
но дождь утих. Плеснуло в сытом рве.    
И редко, веско покатились капли
по свежей и взлохмаченной листве.

Он выжидал, встревоженно готовясь –
вдруг надо врезать мокрой кутерьмой.   
Ну успокойся, я сажусь в автобус,
смотри, я даже помню, что седьмой...

И буркнул он, смущённый и неловкий,
в заречье, к югу морось уводя.

Мне на вокзал. Четыре остановки.
Там, на четвёртой – не было дождя.