Алхимия стиха

 
Опубликовано: Коломна 2017 Творческое объединение
профессиональных писателей Коломны
   
        Борису Архипцеву


I.  КУДЕСНИК

Зубчатый кремль в тиши апреля спит,
в постелях дремлют маленькие дети,
спят слободы, молчит старинный скит,
на древних башнях спит тысячелетье.

Луны окаменелый сталактит
безмолвия развешивает сети;
и только Вечность пылью шелестит,
как будто мышь в купеческом подклете.

И лишь в одном окне струится свет,
и там, в тиши, волшебник и поэт
неслышно движет шахматные рати.

И пусть молчаньем Город занесён, –
он сохранит его спокойный сон
бесплотною бронёй своих заклятий.


II.  ЭПИГРАММЫ

Стихи – как будто лёгкая игра –
для маленьких забавных ребятишек:
то мячики прыгучих эпиграмм,
то взрывы конфетти-четверостиший.

Но Вечность очагом просторным пышет
и жаждет подпалить «искусства храм»…
И ждёт огонь, когда ему напишут
громоздкие тома стихов и драм.

Поэты, драматурги и актёры…
Как будто фейерверка пёстрый порох
недолог нашей жизни тонкий срок.

От многих ли из нас, надменных самых,
останется хотя бы эпиграмма –
строфа из четырёх весёлых строк?


III.  ЛИР

Уже рутинно и привычно
смеяться и болтать о том,
что-де почётная табличка
украсит сей кирпичный дом:

«Мемориальная квартира.
Архипцев, проживая здесь,
сумел труды Эдварда Лира
с великим блеском перевесть».

Подумаешь! – поэт абсурда! –
что значит для России он?
Но Альбион, седой и мудрый,
в Коломну вдруг переселён.

Конечно, Лир – не Алигьери,
но шутовской его наряд –
прикрытье для заветной двери
в сияющий парнасский сад.

Как важно: пересечь пределы,
остаться в сумраке веков
хотя б одним, но цельным делом,
хотя бы томиком стихов!

И дело здесь не в юбилее,
не в пышных лаврах на челе…
Но просто сделалось теплее
на грешной маленькой земле.


IV.  ОКТАВА

Коломну оглушает вешний гром
Ревущей в небе грозною октавой
И слышен рядом, где-то за углом,
Коварный глас Британии картавой.
Но переводчик, «мил и знаменит»,
Глядит на эту бурю за балконом.
Он ждёт. Ему сегодня позвонит
Седой Шекспир с небес по телефону.


V.  ГЛУБИНА

Ручеёк английской речи
не пустяк – для перевода.
Так – разливы наших речек
вечно требуют свободы,

а у них слова короче,
да язык – и сух, и точен…

Вот и пробуй: в ту же строчку
вбить пространную рацею:
и провозишься полночи,
как с коварною Цирцеей.

Но когда собьёшь оковы
с этой речи, вечно пленной,
то вместишь не только слово,
а глубины всей Вселенной!

 
VI.  ВДОХНОВЕНИЕ

Борис, ты знаешь этот странный час –
молчание расплавленных эмоций,
когда, сквозь дым луны – Ночное Солнце
волной огней охватывает нас.

И пряных переводов льётся вязь,
и в колбе – пламя синее мятётся…
Мой милый Фауст! Чай налить придётся –
разбавить переводческий экстаз.

Но чу! – восток вдали горит опять
и утро шлёт… Пора ложиться спать,
банальных будней прах оставя прочим.

Но день пройдёт, минуты теребя,
настанет мрак. И вспыхнет для тебя
невидимое миру Солнце Ночи.


VII.  ИЗ ШЕКСПИРА. Сонет LXVI

Мне всё постыло, кличу смертный сон:
Ведь славный – в нищете рождён на свет,
И шут ничтожный – златом облачён,
И чистой вере – ненависть в ответ,

И почести  сусальной ждёт подлец,
И девственность бросают на разврат,
И совершенство – кинуто вконец,
И сильный – в шаткой власти виноват,

И гений скован властной немотой,
И тупость – суд уму произнесла,
И честность подло прозвана «простой»
И в рабстве – доброта на службе зла, –

Мне всё постыло, и уйти бы смог,
Но мой любимый будет одинок.


VIII.  «ПОТРЯСАЮЩИЙ КОПЬЁМ»

Не греет стрэтфордское наследство:
ни предков, ни древних стен…
И что поделать, когда отец твой –
перчаточник-олдермен?

И много ль значат слова сонета
в помойке пёстрого «полусвета»?

На сердце – зависть, и желчь, и ярость,
любимый тебя отверг…
И вот – пришлось покупать под старость
дворянство и дерзкий герб.

Напрасно Уильям! Твоя работа –
столетьями петь, скорбя.
…И пусть российские стихоплёты
сражаются за тебя!


IX.  БОРИСУ АРХИПЦЕВУ

В саду рассыпан вишен вьюговей,
и землю высветляет, словно мелом;
на лето умолкает соловей
и оставляет флейту Филомелы.

Уже вершатся завязи плодов,
и ветви ждут молитвы и трудов…

Теплынью плавит медленное лето,
дыханье розы тянется окрест;
и мучатся безмолвием поэты –
боятся, что их песня надоест.

Но царский Август, баловень Природы,
собрав плоды, быть может, сохранит
земную плоть стихов и переводов
в узорчатых корзинах Аонид.


X.  НА МОТИВ ХАУСМАНА

Как по дороге в Ладлоу
(тому уж тридцать лет),
мы шли, легко и складно,
хмельной Луне вослед.

Тогда нас было трое:
забавники, герои!..

Но звёздною порошей
давно дохнула высь:
один – в могилу брошен,
а двое – разошлись…

Согрею кружку грога
со звёздной тишиной…
Пора идти в дорогу
под ясною Луной.


XI.  ПЕРЕЧИТЫВАЯ ШЕКСПИРА
(Сонет XXXIII)
                Б.А.

«Я часто видел: утро, словно князь,
державный взор дарует кромке гор,
златым челом на ярь лугов склонясь,
алхимией златит речной простор.

Но вдруг – позволит своре  облаков
уродливою тьмой сокрыть свой лик,
и бросив мир, укутано в покров,
в стыде ползёт на запад от земли».

…Вот так и друг – запутался во тьму
ненужной ссоры из-за пустяков…
Пенять не стану другу моему:
очнётся он от облачных оков.

И дружество моё не отречётся:
ведь есть немало пятен даже в Солнце!


XII.  А. Б. В.

Не зря старинный стих пленяет нас,
как в хлебе на столе – горчинка тмина,
как странный спиритический сеанс
в готической гостиной у камина.

Казалось бы – что толку хлопотать,
ища чужую грацию и стать?

И всё же – бродит аглицкая речь,
чужой закваской сбраживая млеко…
И будет смех, и слёзы будут течь,
как в Англии – тому четыре века.

И сальная свеча горит, как встарь,
и утром не погаснет – уж поверьте!
…И чья-то тень неслышно сбросит гарь
на старый стол – в печальное бессмертье.


XIII.  ПЕРЕВОДЧИКУ
                А.Б.В.

Опять апрель ручьями прожурчал
и снова переводчику поведал
загадочное счастье толмача –
профанам неизвестную победу.

Виктория! – над кем? Да над собой,
над собственною жизнью и судьбой…

Что пользы – знать иные языки,
иной страны коварные изветы,
чтобы в песках у сумрачной Реки
вздохнув, похоронить в себе поэта?

Но нет, не зря вовне стремится дух,
струится строчка – робкая, косая, –
когда в ночи – войдёт ушедший друг
твоей руки невидимо касаясь!..


XIV.  ПАРУС
                Борису Архипцеву

Груз переводчика – отвага,
и путь его – неповторим.
Видать, не зря смекнул Живаго,
сказав, что старость – это Рим.

Сюда выходят все дороги
через проливы и пороги.

Но всё же – что такое – Старость?
Холодной опытности сеть?
Простёртый в море чёрный парус,
что поменять забыл Тесей?

Так пусть придут стихи – из мрака,
сквозь речи тёмные места,
и у Коломны бросит якорь
британский старый капитан!


XV.  АЛХИМИЯ

В алхимии тьмы раствори фиалку –
ночное виденье – цветок лиловый,
в готическом тигле под тёмной балкой
на атомы – мельче песка морского.

Возьми этот сумрак – неясный, жалкий,
возьми аромат – и сплети оковы…
Из пальцев самой Ариадны прялку
возьми, чтобы нить зашептала словом.

В заброшенной келье – твоя работа!
Цветок обернётся огнём бесплотным,
мерцающим призраком самоцветным,

чтоб снова воскреснуть – уже надолго.
…Так – в гулкой тиши, в стихотворной колбе
рождается синий цветок сонета!


XVI.  ПЕРЕПРАВА
                Переплывая ночную Лету
                Лепту в руке тая…
                Хаусман

Катятся Стикса немые воды
из неземной зимы…
Наши старинные переводы –
кто их оценит? Не мы…

Кто нас помянет слезой горючей,
или, быть может, напишет лучше?

Кто повстречает нас у причала? –
джокер – ехидный шут?
…Богом задуманный от Начала
страшен последний Суд!

Ну а пока не простёрли Трубы
грозный небесный рык,
пусть пропоёт ектеньёй сугубой
зыбкий земной язык!..


XVII.  НОЧНЫЕ ПЕСНИ СТРАННИКА

За вечерними горами,
за ночною тёмной хвоей
лунный свет встречает Странник
песней тихой и живою…

Точно ловчий на охоте,
горной тропкой бродит Гёте…

И у хижины старинной
птицы стихли – откричали;
сумрак стелется в долинах
Аллемании печальной.

Спи, замри, усталый путник,
отдохни на ветхом ложе!..
…Бродит Сон, немецкой лютней
сердце русское тревожа.


XVIII.  ШАХМАТЫ

Творение индийцев и арабов,
поэмы, что зачитаны до дыр;
они проникли даже в Лондон, дабы
играли в них Бен Джонсон и Шекспир!

И так – направлен дар Великих раджей
в резную рать арабского «шатранджа»!

И шахматам покорна вся Европа,
попали в плен и Крест, и лунный Серп;
и даже в Церкви слышен грозный ропот:
за шахматной доской играет Смерть!

…Поэзия – такая же наука,
где все ходы записаны в блокнот;
и каждая строка – стрела из лука,
и каждый наш сонет – последний ход!


XIX.  БАЙРОН

Звезда бессонных, грустная звезда,
царица мрака, бледная Селена,
свидетельница чувственного плена,
седого Стикса стылая вода…

Пленительный напев английской речи –
печальный Байрон, горечи предтеча…

Звезда бессонных, грустная звезда!
…Лукавит перевода перемена:
и не цветы, а лишь виденье тлена
таит страниц иссохших череда.

Лишь изредка, нежданно, сердце слышит:
пронижет небо лунная слюда,
и душу озарит нездешней тишью
звезда бессонных, грустная звезда!..


XX. РОССЕТТИ У ГРОБА ЭЛИЗАБЕТ СИДДОЛ

Зачем он положил стихи свои
под изголовье умершей подруги?!
Достойно ли – дыхание любви
бросать гробам в остуженные струги?

Зачем, прождав немного лет, потом
он вскрыл гробницу – символ смертной маски,
и взял от изголовья страшный том,
чтоб страстные стихи предать огласке?

Что живо и прекрасно – пусть живёт!
А то, что взял Танатос в тёмный грот –
укрыто и заклято чёрным перстнем.

Но он посмел затворы оттолкнуть,
и проклят был, и выбрал грустный путь:
идти от «Дома Жизни» к Дому Смерти…


XXI. УАЙЛД

В античном храме тяжёлый сон
струится тенью на мрамор фриза;
лежат обломки его колонн
красивым камнем, разбитой ризой…

Поэт упадка! Исторгнут он,
парижской скукой насквозь пронизан:
пленён красою иных времён,
отравлен горькой Тоскою жизни.

С презрительной миной седой эстет
шуршит страницами... Тусклый свет
в ночном кафе на стекле спрессован.

Крылатый демон парит над ним…
И в дыме табачном замкнулись дни:
алхимией рифмы, заклятьем Слова!..


XXII. ЛИСТЬЯ ЛЕОНАРДО

Прозрачная осень… В коломенских рощах дубовых
листва облетает… О тёплые сумерки, где вы?
Лишь сыплются листья, и каждый – как скрытое слово,
видение летней истомы и вешнего гнева.

И, глядя окрест, я припомнил… В стеклянных оковах,
в музейном стекле, где неведомы ветра напевы,
листы Леонардо – листвою глядели сурово,
покрытые лёгкими строчками – справа налево.

Листы Леонардо! В холодной прозрачной гробнице
мерещатся сполохи мысли, химеры и лица,
вскипая за гранями – жизнью, лишённой дыханья.

Ссыпайте же, рощи Коломны, послания вёсен!
Над вами, как в зале музейном, наклонится Осень,
и льдом ноября запечатает ваши посланья!


XXIII. СЕЗОН ВДОХНОВЕНЬЯ

Обольстительная осень,
зыбких листьев позолота –
каждый год она возносит
всех российских стихоплётов:

в поэтической тревоге
на парнасские отроги…

Бродят рифмы, словно лоси,
и на них идёт охота;
и капканы в жертву просят
заповеданные ноты.

Ах, к чему сопротивляться
вековой священной теме?!
…Из багряных декораций
смотрит пушкинское время.


XXIV. СЕНТЯБРЬ

Веют осенней прохладой седые были,
рифмами шепчет крон золочёных роскошь:
тише дыханья, нежнее помпейской пыли,
мягче уютных лапок домашних кошек.

Звёзды в осеннем небе шуршат порошей,
лунные ливни на воске стиха застыли;
в Вечность летят листки нетяжёлой ношей
увековечить заветный девиз: «Мы – были!»

В поздних летах своя затаилась прелесть:
годы, как будто в опере, дружно спелись –
это Онегину басом поведал Гремин.

Что нам делить, что сетовать понапрасну,
если сентябрь украшен рябиной красной,
если под боком – кошкой мурлычет Время?