Цайтгайст

Стоим над пропастью, во лжи, —
и, размышляя о грядущем,
не столько строим миражи,
сколько пытаемся гнетущим,
сжирающим нас изнутри,
раздумьям не вручить поводьев —
но всюду, где ни посмотри,
возносят оды воеводе.

Так незаметно третий Рим
встречает варваров. В народе
по новой учатся искать
отступников и иноверцев
и потихоньку привыкать
как в унисон вступают берцы

по чьим-то рёбрам, почкам, ртам
симфонией тридцать седьмого.
Заглянешь им в глаза, но там —
как не надейся — так дерьмово, так безнадежно: намешав
звон колокольный с взмахом правой
руки, они готовятся решать
как именно убить неправых.

Других. Отличных от себя.
В стремлении стать цельной массой
коротко стриженных ребят,
гордящихся, что ведь ни разу —
да вот те крест, все подтвердят! —
никто ни разу не промазал.
Им веришь. Как не верить тем,
кто хмуро смотрит исподлобья?

Разумнейшая из систем,
в которой царь твердит холопьям:
«Мир существует лишь затем,
чтоб наточить острее копья.

Мы не хотим войны, но враг
буквально в каждом третьем доме.
Он незаметен, как овраг
в густом лесу — так будь на стрёме

всегда. Ищи врага в любом,
кто не сияет оптимизмом.
Кто утверждает, что любовь
к родной стране даёт отчизну

хоть как-нибудь критиковать!
Ужасный вздор! Любовь слепа.
Свята Отчизна. Ликовать —
и только. Не жалея лба».

И не жалеют. Никого.

Но дудочник, ребят ведущий,
не знает, видно, одного:
что он, столь всемогущно лгущий,
всё ближе к пропасти. Его
туда же первого сметёт
всей гущей,
вслед за ним идущей.

14.10.2014