Страдальцы

Крючьями-клочьями круча нависла —
тысячи рук потянулись к спасенью.
Снизу ответили приторно-кислым
сочным плевком плодородий весенних —
на, подавитесь! От кислости этой
вновь разгорелись привычные раны.

Что за нытьё? Подождите до лета,
поздней весной для сочувствия рано.

***

Лето упало грохочущей лавой
и окровило незрелые вишни,
сыпало щедрость налево-направо.
Груду страдальцев оставило лишней,
словно она — позабытая небыль,
память о ней можно сладостью застить.
Сахара стало — по самое небо,
и пирогами засыпались пасти.
Только когда распоследний кондитер
выпек последнюю порцию едкой,
груде страдальцев сказали: придите
и подберите за нами объедки.

...Руки кричащее марево месят,
давится речью оратора рупор,
липнет к подошве раздавленный персик,
чтоб подсластить попирание трупов...

***

Горькая осень — внезапнее смерти.
Ветер нахлынул и сладость всю выпил,
больше он кудри деревьев не вертит,
только кричит растревоженной выпью.

Ломятся пасти от пышности хлеба,
зубы трещат, словно старые доски,
брызги слюны долетают до неба.

Горб из страдальцев вдруг сделался плоским,
кости вогнал в облысевшее поле.
Сморщенной кожей обтянуты камни,
груда худеет и плачет: доколе
голод тушить нам своими руками,
грызть наши кости, жевать нашу кожу,
сплёвывать кровь на проклятую пашню?

Холод небес стал давно обезбожен,
только всё тучи в нём давятся кашлем.


***

Лучше б зима никогда не настала.

Валится снег, а со снегом — надежда.
Груде страдальцев ведь надо так мало —
лечь и утешиться смертию, прежде
чем донесутся к ним издали крики,
сплюнут надежду им в самые рёбра.

Хоть эти зимы извечно безлики,
но усмехаются что-то недобро,
глядя на тех, кто так хочет укрыться
смертью и снегом с последним «о боже...»,
но долетает, как карканье птицы:
«Ждите весны, мы весной вам поможем.»