Судьба

                Олечке Стряхилевой,
                врачу скорой помощи
                и реаниматологу,
                посвящается


Я встаю под ружье –
по утрам и ночам,
я не ложусь вообще,
смерть не просто ходит за мной по пятам –
дышит – из всех щелей:

из дверных, из оконных…
я терплю,
мерзну, горю, бегу
иерихонской трубою воплю,
молчу/ рыбою,
но не лгу…

я спускалась в подвалы, подполья,
и в ад,
тряслась в новых и старых авто,
надевала чистый белый халат
на рубашки, блузки, пальто,

успевала спасать и спасти не могла –
глазом, умом не объять,
не сложу и не вычту:
такого числа/ 
нет –
разучилась считать,

а иначе бы в снежный февральский день
растворилась – белым бела,
и страдающей плоти бесплотная тень
меня бы уже не нашла.

проходила личные муки насквозь,
муки чужие – навылет,
и теперь я – больничный апофеоз,
только Бог среди млечной пыли

обитает безлифтовым этажом
над электродами БРИТ*
и бывает, подскажет,
о том и том
со мною поговорит…

сквозь отношения проходила:
под наркозом и по-живому,
видимо, я не умею вполсилы
и не смогу по-другому:

осторожно, соломкою или песком
устилая и посыпая,
и когда без сил упаду ничком,
то сама себя запускаю

так же, как запускаю сердца: 
адреналином, руками, током,
и схожу с ума, и схожу с лица
и шагаю от блока до блока:

как от бездны – до бездны,
от горя – к беде,
и порой зависаю между,
я пальпирую нити в чужой судьбе,
невесомые нити надежды.

кислородные маски, приемный покой,
синий свет – позывной тревоги,
оторвали меня с руками, с душой,
и поставили на пороге…

маячок проблесковый мигает в ночи,
не едят, не спят, не дышат Врачи…
мониторы пищат,
а небо молчит…


*БРИТ – блок реанимации и интенсивной терапии