Байдаковины

                Сергей Байдаков



Из разговора трех девиц. Все изменяют. Что говорить про нас двадцатилетних, гуляют даже двадцатисемилетние старые кошелки.

Выходят из магазина две юные особы у каждой в руке по открытой бутылке пива.
Одна другой: «Эх, прощай мороженое»!


Спрашивают двух женщин:
- Что вам нравится в мужском стриптизе?
Одна дама отвечает:
- Наверно, красивое тело.
- …Глаза, - отвечает другая.


Анекдот.
Мужчина делает женщине комплемент:
- Вы такая чудесная женщина… Вы обладаете даром привлекать мужчин!
- Даром? Нет уж, не дождетесь!!! – возмущается женщина.


Есть у меня друг художник. Одно время, его картины в магазине долго не продавались, и он предложил продавщице снизить цену. На что продавщица сказала:
-  Ни в коем случае. На каждую картину найдется свой покупатель, нужно подождать, чтобы они встретились.

Рассказ Александра. М. О посещении монастыря.
Смирятся надо, братья! Приехал я в монастырь, получить благодать божью. Дали мне сетку от кровати и три кучи торфа, песка и навоза. Чтобы смешивал в равных частях, и возил землю на клумбу, что перед входом в монастырь. Работал, сколько хотел. Кормили очень хорошо, хотя и был пост. Похудел на три килограмма. Зато сил набрался! Отец Нектарий готовит лучше всяких женщин.
И всё там делается с благословения настоятеля. На молитву, на работу, на обед.
Закончилась служба, смотрю, отец Нектарий тащит, широко расставив руки, целую груду хлеба. Спрашиваю, что же ты, Отец Нектарий за хлебом без благословения ездил. Служба только закончилась, не мог он, получить благословение. Он в ответ: «А это всё подношения»… Врет!
Спрашиваю, где у вас библиотека? В ответ, отец Нектарий  жалуется: «Работой завалили, даже почитать не дают. Еще год назад монахов было 8, а сейчас остался только он - Нектарий. Остальные сбежали. Настоятель – морда ГэБэшная, только работой нагружает, а сам может  и службу проспать. Нектарий пытался с ним (Настоятелем) на богословские темы поговорить, а он ничего не знает...
На пятый день я, чуть, эту морду ему не набил. Он там "Фунт", понимаешь, настоящий "Фунт", помнишь в «Золотом телёнке», зиц-председатель. Он там поставлен смотрящим...
Сегодня уже все не то, не то, что было в 14-м или 15-м веке. Когда все верили и несли церковную десятину, сегодня монах – это бесплатная рабочая сила, а они (настоятель и прочие) деньги отмывают. Сегодня церковь – это такой же бизнес…
После разговора с настоятелем не спится. Три часа ночи. Лежу я на кровати, лежу и думаю, а чего я вообще здесь делаю. В пять собрался и написал записку:
«Дела службы призывают меня срочно оставить обитель. Спасибо за все. Александр!»
Смирятся надо, братья!

Рассказ о батюшке, служившем при церкви в деревне Никола корень.
Мой дед был сапожник, славился на всю округу своим мастерством, еще страсть, как любил книги. Бывало, лежит на печи с книгой, бородища черная торчит, читает. Все перечитал. Книги-то у нас на чердаке хранились. Не знаю, куда они потом делись. Характер у деда веселый, с юмором. И был в деревне священник, большой любитель выпить. Бывало, соберутся дед с этим попом, сидят, выпивают, беседуют. А дед как задаст вопрос с подковыркой, так поп не знает, что и ответить. А после застолья батюшка идет в церковь на службу. Прислуживал ему дьякон, такой же пьяница. Всю службу переврут, скомкают, а бабушкам все равно. Всё прощали. Батюшка во время службы еще "добавит".
Надо идти домой (жил в соседней деревне - в Поповке), а он «лыка не вяжет», тогда на колокольню взбирается дьячок, и давай в колокол ударять. На каждый шаг удар – ритм отбивает. Дьяк остановится и поп остановится, колокол зазвонит и поп пойдет. А ведь в колокол звонят только по праздникам, да на службу, а тут вся округа знала – батюшка домой возвращается.


Вслед за перестройкой начались времена смуты – ваучеризации, махинации, прихватизации. Жизнь забурлила, одни поехали в Польшу оптическими прицелами  да утюгами торговать, другие в бандиты подались, третьи на паперть милостыню просить, словом, пристроились, кто как смог.
Начали в печати поговаривать, мол, землю будут давать крестьянам. Вот у меня и возник небольшой план.
Решил из города податься в деревню, домиком обзавестись, а бог даст и хозяйством. Пришел в районный отдел культуры и сказал. Мол, мечтаю на селе послужить родной отчизне, и никак не меньше, директором Сельского Дома культуры. Квалификация позволяла. Восемь классов школы, три ПТУ,  пара лет армии, три года грузчиком на заводе, полтора годика методистом в Городском Дворце культуры и главный козырь – год заочного образования в Институте культуры. Чем не жених для буренки. Культурные дамы обрадовались и предложили на выбор три варианта. Высоково, Новленское, Стризнево.
Деревня Высоково находится очень далеко от больших проезжих дорог. До города далеко. Не подходит.
В Новленском роль заместителя директора мало прельщала,  и Клуб у них там маленький, в одном здании с сельмагом.
Не  престижно.
А вот в Стризнево пообещали дать целый коттедж, хоть недостроенный, зато кирпичный. И новенький ДК, с огромным залом, просторными кабинетами, настоящим спортзалом. Казалось, мечта сбылась…
Директрису, ту, что до меня правила, как раз со скандалом выгнали в художественные руководители. Об этой истории до сих пор по углам шушукаются старухи.
Дело было так. Антонина страстно влюбилась в молодого тракториста. Ей за сорок, ему - 22. Он вечерком по девкам,  она в слезы. Она про любовь, а он в кусты. И вот под Новый год на дискотеке тракторист, на глазах у Антонины, завел шуры-муры с одной девицей, на колени посадил и бесстыдно, за что попало лапал. Тут, естественно, скандальчик наметился.
 Антонина кричит: «Да, я же тебя люблю»!
А он: «Ах, любишь! Раздевайся!». Она бедная перед всей деревней давай раздеваться.
До самых штанов с начёсом разделась. Такого стриптиза деревня не ожидала!
Тракторист сразу понял, какое высокое чувство испытывает влюбленная Антонина.. Ссадил с коленей молодуху  и помирился со старой пассией. Тут бы делу конец, но сплетня дошла до высокого городского начальства, которое ей впаяло аморальное поведение, и отправила на понижение в худруки. Вот тут то и стал я ее начальником.. Потом тракторист стал завхозом нашего ДК, Антонина благополучно вышла за  него замуж. Родила ребеночка и  даже, говорят, счастлива в браке. А мои деревенские похождения только начались.


Семь километров от Питерской трассы до Стризнево в народе называют  - «путь алкоголика». Судите сами: деревня Брагино, далее Хреново (это смотря куда ударение поставить), затем Стризнево (Сдриснево) и заканчивается все рекой Тошня (ой, как Тошно!).
С этой великой русской речушкой связано  одно детское воспоминание.
В первом классе учительница предложила перечислить реки Вологодской области».
Ученики по очереди отвечали: «Вологда, Сухона, Лежа…» А я тяну руку, трясусь, весь, вспотел от нетерпения (вдруг кто-нибудь назовет мою речку). Наконец, учительница снизошла: «Ну, ответь теперь ты, Сережа». И я, важный, гордый, счастливый выдал - «Тошниловка»! Целый месяц мальчишки дразнили меня этой самой «тошниловкой»…

Бежит речка Тошня, на камнях перекатывается, средь лесов и полей Широгорья извивается, тысячи лет течет не кончается. В омутах ее глубоких щуки прячутся, под листьями кувшинок лещи стоят, на мелководье мальки греются. Вода студеная, ключевая, окунись, наполнись бодростью и назад на травянистый бережок, под кроны плакучих ив выбирайся. Ну, как полегчало? Тогда слушай дальше.


На сельмаге появилось объявление, такого-то числа, такого-то месяца в зале Дома культуры состоится выступление ЭКСТРАСЕНСА. Народ, естественно, разволновался. Билеты заранее раскупил. Всем интересно на колдуна посмотреть. За час до представления в кабинете появился маленький тщедушный человечек с огромными ярко красными ушами и саквояжем. Его первая фраза была: «Водки, достань водки, плачу любые деньги…». В те времена водка продавалась по талонам. Внешний вид, красные уши и тон обращения не вызывали доверия и я решил не показывать ему тайные злачные места в деревне. Раздосадованный отказом мужичок, достал из саквояжа помятый блестящий халат, несвежего вида чалму и облачившись в сей сценический костюм,  трезвым отправился удивлять наивных сельских жителей. Люди выходили на сцену, нюхали и собирали воображаемые цветы, мерзли от холода, поднимали и опускали руки. Экстрасенс погружал местных доярок в глубокий сон и извлекал их оттуда на счет три. При этом нес около научную ахинею, рассказывая о медицинской пользе гипноза. В конце выступления, он объявил платный прием больных. Начальная сумма в 35 рублей по мере разговора псевдо врача с пациентом стремительно вырастала до двух сотен рублей с носа.
- Милые девушки, эти деньги вам нужны, не отдавайте их шарлатану, – жалостливо канючил я. Но куда там. Все попытки отговорить односельчанок потерпели неудачу. Чей-то мальчонка, зажав в кулак сотню-другую, уже пробежал в темноту за водкой для экстрасенса. Доверчивые доярки жаловались на больные суставы, тащили за собой, упирающихся радикулитных мужей механизаторов, и сопливых детей в резиновых сапогах. Вся деревня прошла через, очищающее карманы, горнило.
Утром, озлобленные от боли в суставах доярки, крепко поносили экстрасенса – обманщика, медицину, а заодно и меня.
Наша уборщица, дородная хохлушка, активно собиравшая на сцене воображаемые цветы, призналась; что она не впала в сон, но решила подыграть артисту, выполнила все задания из христианского сострадания и потому, что раньше играла в самодеятельности. Остальные гипнотизируемые, рассказали,  примерно такую же историю. То есть 10 человек подыгрывали красноухому шарлатану исключительно из чувства солидарности и боязни быть изгнанными со сцены.   

Много северных деревень сгинуло в недавние годы, нужда людей согнала с насиженных обжитых мест, дома с землей сравняли, на их месте теперь Иван-чай растет. Редкий грибник пройдет мимо заросших квадратов изб, пытаясь мысленно представить картинки былого. И на том спасибо.
Правда, есть и такие деревни, которые еще на картах значатся. Сельские люди пашут и жнут, детей рожают, водку пьют, дома возводят, живут, не завидуют. Каждая деревня со своим характером. У каждой своя история.
К примеру, чем отличается старинная деревня от деревни, построенной в советские времена? Старинная деревня стоит на высоком месте, где-нибудь у излучины реки или у озера. Место красивое, здоровое. Из деревни открывается вид, который сам на картину просится. Люди, подстать природе,: основательные, хозяйственные, добродушные.
А деревня, поставленная во времена советских  генсеков, обязательно находится под горой в низине, краем она упирается в болото, до ближайшей реки километров пятнадцать. До леса пешком не дойти. Да и лес – так, ерунда, сплошной чапарыжник. Человек от жизни такой звереет. Вроде бы и дом есть, и школа рядом, и живность и огород, а мается душа, без красоты сохнет.

Коттеджа мне никто не дал. Естественно! А выделили, пол-избушки, с комнатушкой на два окна по фасаду, как раз напротив совхозной конторы. У крыльца стояло 2 огромных тополя с вбитыми крючьями для гамака, земля за домом занята главным механиком, который жил, когда-то здесь до меня (это его крючья). В доме печка –плита. Живи бедолага. И только Дом культуры, огромный, красивый, был как белый пароход, среди утлых суденышек – избушек возвышался и манил своими перспективами.
Николай Палыч председатель сельского совета, хитрый как лис, добрый и вечно пьяный, принял в моей судьбе участие. Рабочее утро начиналось с посещения сельсовета. Одноэтажная изба с красносинебелым флагом…, хотя нет, новый флаг появился чуть позже. На тот момент над сельсоветом возвышался красный стяг. Запамятовал. Не флаги украшают избу, а люди.
- А-а Сергунька, заходи, заходи. Как здоровье, как дела в клубе? Как настроение? Настроение, обычно, у меня было никуда не годное, и добрый председатель извлекал из-под стола, граненую рюмку, бутылку водки и черный сухарь.
-Пей, Сергуня.
 Теплая водка обжигала горло, запивать водой было нельзя, а сухарем полагалось занюхивать, а не закусывать. Потому что сухарь на весь день.
Взбодренный, выходил на свежий воздух и шел в сторону совхозной администрации.




 
У бабушки Павлы родилось 12 детей. Да только пятеро выжило. Моя мама – Лидия Михайловна, тетя Нюра, дядя Саша, тетя Надя и дядя Миша. Дядю Мишу, в честь отца, моего деда назвали. Говорят, я на него похож. Его в деревне «Жиртрестом» звали. Он умер в 35-м, за 31 год до моего появления на свет, и похоронен, где-то в общей могиле в Вологде за сотню с лишним километров от своего родного дома.
Деревня Великодворье по северным меркам действительно была большой, сотни две домов. Летом мужики крестьянствовали, а зимой извозом занимались. Из Архангельска в Москву рыбу возили. А еще дед по деревням мукой приторговывал. Денег было достаточно, не бедствовали. Пять коров, две лошади, рабочая и на выезд, - хвасталась бабуля. И жить бы нашему роду и процветать, да грянула в 14-м году - Первая мировая, а следом и революция.
Сохранилась фотография, где дед, бравый вояка, стоит где-то в Венгрии со своим боевым товарищем, крепкий, коренастый, улыбающийся. На обратной стороне поистершаяся надпись карандашом и год 1914.
Бабушка рассказывала, что с фронта вернулся дед дезертиром, затем его пытались призвать, то Белые, то Красные. Но дед не хотел больше воевать. А посему, когда утвердилась власть большевиков, деда посадили в каталажку –  в сарай с дощатыми воротами и приставили часового. Целый месяц дед Михаил провалялся на охапке соломы, а бабушка каждую ночь подкупала охранника и приходила ночевать к деду. Благодаря этой любви появилась на свет дочь Лидия - моя мама.
Деревню загнали в колхоз, головы не поднять, слова свободно не сказать. Работай за палки, за трудодни, да живи впроголодь. Дед на заготовке леса сильно застудился, говорят, по колено в воде работал, и заболел, началась водянка. Ноги распухли, что бревна. Просился у председателя, на лечение в Вологду. Но председатель лошади не дал. Не положено. Дед слег. Бабушка обегала всю округу, никто не помог. Только через месяц на Вологду пошла подвода, и деда попутно прихватили. Увезли в город, а уж от туда ни единой весточки. Еще через месяц отпустили с работы бабушку. И она пешком, за сотни верст пошла в город, мужа искать. Нашла нужную больницу. Там врач объяснил, что если бы деда привезли хотя бы на пару недель раньше, то его вылечить бы еще можно было. Выдал свидетельство о смерти.  А так как за телом вовремя никто не приехал, деда Михаила схоронили в общей могиле, где точно никто не знает.



Возвращался как-то Подсекин в крепком подпитии с работы ночью домой на велосипеде. Пол дороги еще крепился, а вот на площади у Пешеходного моста сморило.
Решил он немного подремать.
-   А что, площадь широкая, хорошо освещенная, дорога ровная. Народу никого. До моста далеко. Закрыл глаза. Еду. Дремлю. Вдруг велосипед резко наклонился вперед и помчался по плитам вниз. Проспа-а-ал речку! Через мгновение очутился в воде (а дело было весной). Тону, но велосипед не отпускаю, рукой за раму держусь. Подоспевший армянин, за руку ухватился, тащит меня из воды и кричит: «Бросай велик, идиот!».
- А где же я другой возьму? Так и не отпустил. Кое-как выкарапкался. Доплелся до дома, Велосипед в сарайку поставил. Вальнулся спать. Наутро ничего не помню. Глаза продрал. Смотрю одежда почему-то мокрая, - наверно в лужу упал  или обмочился спьяну…  Спускаюсь в сарайку, а там велосипед весь в тине. Тут меня, как обожгло. Все что заспал, - вспомнил, так отчетливо! Во, погулял!

В армии я был запевалой. С тех пор петь не люблю.  За полтора года спел  про солдата, у которого выходной и его отпустили  в увольнение, где он почему-то пьет квасок. И про чекистов, которые Родины сыны, что если враг на них пойдет, то он чекист всегда готов (как пионер) в поход. Пел и про, то что «хочу я стать совсем слепым…» и что «мы покоряем города, с истошным воплем идиота»… И про «Белый теплоход», и про убитую маркитантку юную.
Про все спел, на радость высокому начальству в фуражках-аэродромах. А теперь как отрезало. Музыка отдельно – слова отдельно.

В Феодосии с нами отдыхала семья из города Чехова. Познакомились через сына Андрея. Мальчишка лет четырех. Очень довольный подбегает к нам и радостно сообщает: «А у меня жвачка. Представляете. Такая штука. В нее бросаешь монетку, вот так поворачиваешь, И из нее выпадает жвачка. И главное, платить ничего не надо»
На следующий день он утверждал, что ничего вкуснее жвачки нет. Потому что она сладкая.

Реклама на украинском телевидении Я принимал (название капель) Теперь низ начал дышать свободно. Низ по украински – нос. Но для русского уха звучит очень двусмысленно.

Для упрощения языка на Украине отменены  удвоения  И вместо Одесса, касса звучат Одеса, каса. Зато на автобусе Симферополь – Одеса  на боковом стекле начертано: Входить с напитками и морожеННым запрещено.

 Из песни: Рябиновые бусы - Рябино-выебусы...

Вот купил себе ботинки - Вотку-пил... себе ботинки.