Подмосковье

Снова в электричке. Кинолентой
Жизнь бежит в оконных кадрах
Подмосковные ловлю моменты -
Беспокойные и мертвые как ртуть…
Но «цепляют» – что не продохнуть.
 
На заросшем, грязном полустанке,
Что проходим мы без остановки,
Пьяными глазами провожает
Нас бесполый и бездомный человек
В старенькой, загаженной ветровке.
 
Мутным взглядом из потусторонней жизни
Он листает шустрые вагоны,
Ловит сапиенсов образы в окошках,
Вспоминая, что бывает жизнь иначе:
Есть постели с простынями, и машины-дети-дачи...
 
На другой платформе в желтых листьях,
Разукрашенной графитчиком под кайфом,
Стайка школьниц, сидя на перилах,
Курит тоненькие сигаретки-слим…
Из проколотых ноздрей пуская дым.
 
Ах! Им кажется, как взросло-крут
Вороненый их черкизовский прикид,
И они же не ботанят, чудно жгут!
Маски туши над румянцем детским,
Ротики пунцовые, и выдох матом дерзкий.
 
По вагону от поклаж потея,
Ища усталостью свободное местечко,
В куртке мужниной, (она-то поновее),
Сумок гроздья прет простая тетка,
Выдыхая запахом паленой водки.
 
В городе затарилась едою сытно-дёшево.
Плюс гостинцы: чупс сыночку-сорванцу,
Полторашку пива - диванному мужу-отцу,
И себе для настроения - рюмашка-другая
В кафешке под шаурминое крошево.
 
Ловелас стареющий шарит по спинке
Пьяной, развязной прыщавой студентки,
Пытаясь живот втянуть и пошло шутить,
Она заливается, пусть совсем не смешно…
На троечку! Забыто, как это – жить.
 
И не только он и она, мне кажется все,
Кто сопит и дремлет в вагоне душном,
Маразмом лени прожигая время,
Сидя на жестких лакированных скамьях,
Движутся к смерти в симбиозе дружном.
 
Потому, наверное, бессознательно жёстки,
Даже жестоки, как лезвия в спину,
Грубые реплики в адрес иных,
Мата плевки в тех, кто едет здесь же,
Но, по сути, едет не с ними.
 
Тех, кто не похмеляется  теплым пивком,
Дымя в тамбуре и вызверяясь на весь вагон,
А читает Акунина последнюю книгу,
Уступая старушке нагретое место,
Отвечая на «спасибо» добрым кивком.