Поэма о Великом начале Десятая глава

Глава 10. 1923
1. Лиза и Равдель на Кузнецком
Лиза:               

Кузнецкий мост от света чадно бел
Биндюжник! Покупает папиросы.
Булыжник в лени солнца жалят осы.
Здесь окрик праздный сам оцепенел.
Мещаночки повылезли вокруг;
В театрах ставят колдовское зелье…
Но через это горькое похмелье
Жив театральный молодой испуг.
Кто правит постановками, кого
Не слушают, как сына Петрограда?

Равдель:
А, может быть, так представлять и надо –
Пусть слушают на Лиговке его!
Москва же – Мекка – целый третий Рим.
И дик, и юн, и вечен этот город.
Он замкнут, царь-Борис и  нелюдим,
Демократичен не афинский холод.

Лиза: 
Но Мейерхольда мир для всех открыт!
На двадцать лет он старше нас чудесно.

Равдель:
Чтоб юности зажечься бесполезно
Влюблённой дружбы существует вид.
Влюблённость до измены доведёт
И будет только едким сожаленьем.
Не дружба, а работа, без сомненья,
Нас привлекает в этот город мод…
Работа энергична до сродства,
Талантлива до молодой печали –
На дружбу вдруг похожа? Нет, едва ли.
Хоть здесь не обошлось без колдовства.
Без музыки… Без рифмы и огня.
Работники не терпят только скуки.
Зачем...               
Пришли!                (смотрит на открытые окна дома)
Своим связали руки?
Рабочий класс - незрячая змея...

Лиза:               
Мне видится грядущего пора.
Придёт оно, хоть горек миф дороги.
В  работе есть раскаянья, тревоги
До основанья счастья – до нутра…

В 1912 г. в жизнь 18-летнего Бориса Алперса, гимназиста выпускного класса, через Мейерхольда входит театр. До осени 1920 г.  порой они виделись чуть не каждый день. 1913-1914 гг Алперс – секретарь студии Мейерхольда и его журнала. Их постоянная, чаще всего летняя переписка. Письма Мейерхольда – нежные, молодые, поэтические. А письма Алперса более сдержанные по тону, полны заботы о старшем друге. Когда Алперс нащупывал свою собственную дорогу в мире искусства, Мейерхольд посчитал это «предательством». Подобное непонимание свидетельствовало лишь о сильной сердечной привязанности и не могло быть долгим.

Ефим! Закройте глупое окно!
Мячом в пюпитр - это здесь - минута!
И прочь надежда,
это ль не кино, театр
Или ветер Голливуда…

К чему Берлин? Не жаль терять Москву? -
Звучи рояль, соскучившись по нотам…
Я, Равдель вас всё вижу наяву…
Как вы кричите:
"Жить, дышать охота!
Из ВХУТЕМАСа  лепят Эрмитаж
Колонн и блёсток в царскосельской гамме.
Моя ошибка – быть его руками!
Пройдёт лет сто, пока он будет наш…"
Давид забудет в праздничной тоске…

Равдель:
Когда он в доску забивает гвоздик, -
Есть сила мастерства и мира постриг, -
Есть холст и краски! Это как пике.
Сегодня нас легко опять предать
Художники - на ружья и наганы.
Потом, ощерясь, слизываешь раны…
Нет, скульптор – это больше, чем ваять…
Для сцены что-то делать, формовать…
Как не поднять – валяются два бруса…
Я в будущем не избегу искуса –
Индустриальный город создавать.
Едины мы? Нет, мы не хороши.
Уж кто-то и смеётся, и отходит,
Молчит, но эхо совести - в народе…
Ни дисциплины строя, ни души.

Алперс:
Шел Мейерхольд когда-то, несмешной –
С тоской глубин, сгоревшей словно факел –
Куда-то шел он, несчастливый в браке,
Триумфом правды ныне он хмельной…
И все смеются… Экая борьба!
Над футуристом посмеяться надо…
Но, впрочем, он и сам уже баллада -
Когда его замешана судьба.

Равдель:
Нет, я не Байрон, и захлопнем дверь! -
Баллад, обличий сложных - не  имею.
Не сосланный в Сибирь, не цепенею.
К чему мне хныкать:
«век мой, век мой - зверь…»?!
На жерлах пушек мира тишина.
Жена не спрячет  дома на кровати.
Шалаш порвётся, и придёт война
В мою семью, как в город мой, - некстати, -
Аэростатом с неба – налету;
Подводной лодкой в бабушкины нервы.
Под  липами, горящими в цвету,
Мой голубок взметнётся сорок первый
Наш конь Серко от раны околел…

Алперс:
А ваш рассказ мистический - без цели
Зловещим был…
За стенкой явно пели.
У вас в глазах летала масса стрел…
Вы более не ректор?

Равдель:
Я – никто.

Лиза Алперсу:
Не это ведь его так уязвило…
Я расскажу сама, как это было!
Шальной весной, подайте мне пальто...
У вас такой широкий тёмный двор;
И ветер строг.

Алперс поэтически:
И небо дном дрожало...

Равдель Лизе:
Красивая ладонь; я выпил мало…

Алперс Лизе тихо, чтобы Равдель не слышал:
Вы будьте с ним! Боец он, а не вор!

Слова Равделя «Никогда ещё не было такой ужасающей реакции по отношению к молодым силам как сейчас. Не дают дышать…» относятся   к   лету 1921 г.,  когда он  выступал  свидетелем   по   иску Маяковского, которому  не платили денег за постановку его пьесы.
Давид – художник-самоучка Давид Петрович Штеренберг, с весны 1918 г. по весну 1921 г. заведующий Отделом ИЗО Наркомпроса, сторонник производственного искусства, профессор ВХУТЕМАСа, старинный товарищ Луначарского по политэмиграции, сосед по Улью, зарабатывающий в Париже на кусок хлеба как рабочий.  К Ленину попала жалоба студента Богданова на руководство ВХУТЕМАСа. Луначарский якобы принимает меры, назначая заведующим ИЗО Н. Альтмана - ближайшего помощника своего старого товарища Штеренберга. 1 августа 1921 г. Луначарский отвечает отказом и на просьбу Равделя об отставке. Но борьба вокруг и внутри ВХУТЕМАСа продолжается. Коммунисты и комсомольцы ВХУТЕМАСа попытаются весной 1923 г.  провести на пост ректора Штеренберга и по голосам было равенство между этой кандидатурой и В. Фаворским, но за стенами вуза традиционные взгляды на искусство уже возвращались повсеместно… «Не сосланный в Сибирь» и «век мой-зверь» - отсылка к двум стихам Мадельштама. Первое – это «Декабрист» 1917 г., напечатанное в Альмонахе «Исход» с иллюстрацией Равделя; второе относится к 1922 г.
3. Равдель, Лиза, Федулов (фабрикант и хозяин магазина). Равдель колотит в витрину магазина на углу Петровки и Кузнецкого.

Лиза:
Мы снова на Кузнецком! Что?! Ефим,
Зачем ты бьешь витрину?

Равдель:
Ведь знакома
До сна любви,
До ноющей оскомы…

                (Федулов, хозяин магазина, открывает)
Федулов! Ты в дверях неуязвим!

Федулов:
Что ж, заходите, милые враги!

4. Магазин "Выставка-Базар" на углу Петровки и Кузнецкого, бывшее Товарищество на паях, в котором ВХУТЕМАС выступал пайщиком наравне с фабрикантами Федуловыми. Равдель, Лиза, Федуловы.

Равдель: 
Твоя улыбка хитрая мелькнула;
И кофием приятно потянуло.
Блестело всё – стекло и сапоги.
Кушетка – бархат; люстра - канделябр;
И лестница, и голова Авроры
Напоминает прежние хоромы –
Блеск магазина Альшванг, сзади – мавр. –
Он отразился в зеркале – в пуху –
Он здесь, за нами – младший брат Федулов.
А вот и средний… Кофием подуло.

Средний Федулов:
У нас кофейня будет наверху.

Лиза:
Ефим, смотри на золочёный рай…
Вот бритвенный прибор из ВХУТЕМАСа;
Кольцо горит на голубом атласе.
Ты что смеёшься громко…

Равдель:
Выбирай!
Тебе ль смущённо отводить свой взгляд,
Ведь сам Федулов достаёт кулоны
И вежливо-насмешливо, с поклоном
Решается твой обновить наряд –
Примеривает крошечный браслет;
И, осторожно трогая застёжку,
Чудесную подвеску иль серёжку
Вдруг к мочке уха тянет невпопад...

Лиза:
Я серьги не ношу.

Равдель Лизе:
Чиста как снег;
Не тает снег – пуская близко стрелы…

Лиза, переживая за Равделя:

Ах, в голубых глазах его всё дело!

Равдель гневно:
Федулов! Прячешь серьги как Гобсек?
Пусть слышит Бог,
Бледнея, словно мел:
Достань ей высшей пробы два колечка...

Федулов:
С алмазным сердцем?

Равдель:
Братья как овечки,
Зашевелитесь:
Ух, какой прицел! -

Равдель Лизе: 
К тебе вертЯтся.

Лиза:
Да, конечно, да…  -
Пусть справедливо вас мы огорошим,
Я поддержу Ефима – он хороший!
Он просто вас раздавит как звезда,
Ко ВХУТЕМАСу – к дому - проходя…
Рождественка, 11- 4…
Я путаю. Он жил на той квартире.
Казённое всё потерял, шутя…

Федулов:
Возьмите кольца, голубой атлас.
Мы приглашаем в новую кофейню.

Равдель:
Брось плакать, Лиза! -
Врут благоговейней.
Я груб и прям, -
Я заплачу сейчас!

Лиза:
Верни кольцо…

Равдель:
Как хочешь, мы вдвоём, -
Не всё – врагам -
…той подавал я руку –
Что выскочит со мною в ночь, без стука
Дверей массивных –
Там мы и вздохнём.