Былинки Fлександра Ракова Выходят дети подземелья

По пути к метро захватил сумку с мусором, благо наши «сталинские» дома мусоросборниками не обременены. Подхожу к контейнеру, а в нём трое бомжей выискивают необходимое для продолжения жизни. О лицах лучше не говорить, да и одежонка та ещё, но сразу пришло на память, как сам господин писатель во время оно находился не в лучшем положении. Зажал в руке десятку, ищу повода отдать без унижения. А как отдать? Они на нас, как и мы на них, внимания не обращают: словно живут на планете две расы, но в контакт не вступают. Потоптался я на грязной контейнерной площадке и побрёл в нужную сторону. Иду и с Господом разговариваю: «Господи, Ты же знаешь, я безкорыстно хотел помочь бездомным людям, но ничего не получилось. На добрые дела мы всегда отговорку найдём».

Глаз налитой на скомканном лице,
Разбухшем, словно в луже сигарета…
Стоит пальто у церкви на крыльце
И что-то шепчет Богу — с того света.

Он тоже был когда-то человек…
Имел свой дом и спал под одеялом.
И девушка, не поднимая век,
Его когда-то в губы целовала.

Теперь он бомж. И даже тёплых слёз
Нет для него в измученном народе.
Не подают. И лишь смердящий пёс
К нему без отвращения подходит.

Сергей Соколкин

И в тот же день пришёл в редакцию испитой бомж из Эстонии с просьбой помочь вернуться домой — в трёхкомнатную квартиру с мамой и ванной. Для консульства нужна фотография. Зная по опыту, насколько тяжело опустившемуся человеку пройти мимо винной лавки, я отправил с ним нашего сотрудника. Через несколько дней Павел показал выправленные для переезда через границу документы. Денег на автобус мы ему дали.

Иногда я вспоминаю этого человека из Нарвы и мучаюсь: вырвался он из тины пьянства на родной земле или всё так же продолжает с отвращением потреблять «фунфырики», но с эстонским названием? Совершил же для тебя Господь чудо: не оставил без внимания даже такую, на мой взгляд, ничтожную просьбу помочь опустившемуся человеку. Ты уж там держись, Савл, чтобы стать новым Павлом. Крепко помни — ты Богу слово давал! Он подождёт, подождёт и спросит…

† «Пьянство — утрата рассудка, истощение силы, безвременная старость, кратковременная смерть». Св.Василий Великий, †379

БОМЖИ

В часы невольного безделья
я различаю голоса:
выходят дети подземелья
и прячут скорбные глаза.

Я вижу спины на рассвете,
я слышу брань по вечерам:
то брошенные нами дети —
двадцатого столетья срам.

Они смирились с этой долей.
Они бродяжат среди нас,
как сгусток безысходной боли,
как вопиющий в поле глас.

Мы исподволь следим за ними —
они везде, куда ни глянь, —
и в общем хаосе и дыме
меж нами призрачная грань.

Николай Астафьев, СПб

А недавно я наблюдал сцену, удивительно точно описанную в стихотворении сызранского поэта. Детали немного разнятся, но суть передана правдиво: бомж и бездомная собака дрались за выброшенную еду. Никогда бы не поверил, если бы не довелось быть прохожим…

СОБАКА И БОМЖ

Встретились у мусорного бака, проклиная свой голодный век, старая бездомная собака и — бездомный тоже — человек. У обоих в животах урчало, а в бачке — съедобные куски. И тогда собака зарычала, обнажая жёлтые клыки. Царь природы доказал, однако, что уже совсем не одичал: встал на четвереньки возле бака и страшней собаки зарычал. От него шарахнулась собака. Человек встал на ноги опять. Содержимым мусорного бака стал свой дикий голод утолять. Олег Портнягин

И еще случай всплывает в памяти. Холодным декабрьским днем я возвращался после выступления из Дома радио на Итальянской. Мороз был градусов 15, не меньше, и люди кутались в свои натуральные и искусственные шубы. На бульварной скамейке лежал человек, а две работницы спецмашины с помощью длинного распылителя обрызгивали лежащего — уничтожали насекомых. Я спросил милиционера, что случилось. «Да бомж ночевал на скамейке и замёрз, — ответил страж. — Сейчас труп обработают и увезут». Я посмотрел на замёрзшего; пальто с помойки согреть его не могло, а на ногах даже носков не было. Но хотя уже вечерело, неподвижная, скрюченная от холода фигура человека явно говорила: «Ну вот я и отстрадал. Я больше никого и ничего не боюсь — ни холода, ни милиции, ни самой смерти». «Скажите, вы не знаете его имени?» — опять обратился я к представителю власти. Милиционер заглянул в бумажку и ответил: «Николаем звали, 28 лет». «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Николая и прости ему все прегрешения вольные и невольные…» — про себя прочитал я и, не удержавшись, последний раз взглянул на покойника. Лицо его выражало покой и освобождение. Я перекрестил его и побрёл к метро, которое доставит меня в тепло родного дома, чтобы заснуть в кровати с ортопедическим матрасом для пущего удобства…

ЗАМЕРЗАЮЩИЙ БОМЖ

Где я кружился? Куда я бежал? Вот я сложился, как в маме лежал. В чёрную стужу Богу шепчу: «Больше наружу я не хочу. Мучить негоже на рубеже, Господи Боже, вот я уже». Виктор Гофман

У МЕНЯ НЕТ АРХИВА

У меня нет домашнего архива, если этим выражением можно назвать то безпорядочное хранение фотографий, писем, поздравлений и всего остального бумажного хлама. Я не пишу «в стол», ибо пока всё написанное, слава Богу, публикуется, а если нет — все равно некому будет заниматься разбором моих неизданных произведений.

Уменьшению бумаг способствуют как многочисленные переезды, так и грустное открытие, что, например, фотографии моих паломничеств не интересуют никого, разве что их можно использовать для газеты.

После смерти родителей остался набитый снимками портфель. Что-то взяли родственники, кое-что я вставил в альбом, остальное забросил на антресоль, набираясь решимости сжечь их когда-нибудь на даче. Лежит, отнимая драгоценное место, альбом с младенческими снимками дочки Насти, но забрать его она напрочь отказалась, а к чему мне альбом, если мы давно перестали общаться? А мама часто перебирала фотографии своей жизни. Придешь, бывало, а она сидит за столиком, рядом вологодский кот Марат пристроился, а мама так внимательно рассматривала каждое изображение… Меня уж не трогала: знала, что раздражаюсь. До сих пор на антресолях портфель с фотографиями.

Разбирает она фотографий коробки
И зовёт: «Хороша всё же жизнь, посмотри!»
Вот пикник — и летят от шампанского пробки,
Вот она в тридцать восемь, вот я года в три.

Мама в прошлом блуждает и клеит альбомы,
Снова семьдесят лет пролистать торопясь,
Удержать огонёк материнского дома,
Передать его мне, чтоб не смог он пропасть.

Наталия Карпова, †1995

После крещения я выкинул гору собственных изображений со знакомыми девицами, непременно с бокалом спиртного в руке и с сигаретой во рту, пьяных сборищ; там нет ни одного нормального снимка: бутылки, гримасы, ужимки, обнимания и полунепристойности.

Есть два альбома, где я храню то, что мне дорого: локон детских моих волос, юношеские и военные фотографии, несколько дорогих сердцу писем. Взял за правило при каждом удобном случае выкидывать вон кажущиеся поначалу безценными бумажки. Кто будет читать их после моей смерти? Кому нужны снимки плохого качества, да ещё незнакомых людей? Кипами лежали после папиной смерти конспекты его лекций по научному коммунизму, и мама всё предлагала мне забрать их. К чему? И после неё остались аккуратно перевязанные в пачки поздравительные открытки за многие годы, старые документы и толстая медицинская книжка. Зачем мне хранить их в маленькой двухкомнатной квартире?..

Остаются книги, фотографии,

стоптанные туфли, пиджаки,

на работе — автобиографии,

в письменном столе — черновики.

Облетит, осыплется столетье

с золотых деревьев бытия,

и от нас останется на свете

дух, в котором есть и ты, и я.

Феликс Чуев, †1999

Атеист В.Г.Белинский мечтал: «Умру на журнале и в гроб велю положить под голову книжку «Отечественных записок». А «новым» русским вкладывают в одну мёртвую руку мобильник, в другую — пистолет…

Приёмному сыну я сказал: «Илья, после меня выкинь всё, что не представляет для тебя интереса». А иногда добираюсь и до книжных полок и вычищаю из них университетские учебники, справочники, которыми никогда не воспользуюсь, да просто плохие книги. Ненужную литературу раздаю желающим. Есть здесь, правда, один этический момент: а что делать с книгами с автографами авторов? Вопрос пока остался открытым…

† «Не думай, что одно приобретение золота и серебра есть любостяжательность: она есть приобретение чего бы то ни было такого, к чему привязана воля твоя». Прп.Исаак Сирин, VIII век

Какой архив мы развели! (Из ничего как много звона…) Его потом не сдашь в ЦГАЛИ и не продашь с аукциона. Что будет делать наша дочь с мешками писем, сочинений, с фотоальбомами — точь-в-точь, как если б тут скрывался гений. Она их станет разбирать, с трудом одолевая дрёму, и снова сунет под кровать, не в силах резать по живому. Э, девочка, не дорожись, ни адресов, ни дат не помни. Ведь это всё — чужая жизнь. Крои свою поэкономней. Тамара Жирмунская, р.1936