Скажи мне, брате, что делать с френдами?

 Рассказ

Возлюбленный мой брате!

Вот пишу, а слёзы душат и капают… До чего же дошла жизнь моя игуменская, жизнь настоятеля сельского храма в русской глубинке, в тысяче километров от столицы дорогой нашей Родины города Москвы.

Бедный я человек: что хочу – не делаю, что не хочу – творю. Некоторое время назад я создал страничку в одной социальной сети и стал пытаться приобретать себе множество и множество друзей. Моя цель – искать друзей по всему свету, у которых есть желание и возможность оказать мне реальную помощь по благоукрашению моего храма, то есть на роспись внутренних стен.

Ты спросишь, наверное, а как же молитва?

Конечно же, я тоже считаю, что молитвенная поддержка начатого мною дела не менее важна, чем финансовая!

***

Вот и отец Василий, настоятель храма в соседнем селе Колхоз имени Ильича, также говорит: «Будем молиться, братие, и не останемся без помощи Божией».

С отцом Василием я согласен полностью, но ему-то легко молиться. У него в селе построил себе дачу наш местный олигарх Иван Ильич Тетерев.

Теперь у отца Василия в храме – фарфоровый иконостас. Теперь у отца Василия в храме пол из полированной плитки, а под плиткой – тёплый пол, когда на коленки опускаешься, то так греет, что даже припекает. Теперь храм у отца Василия сверкает на солнце золотыми куполами. Теперь у отца Василия есть не только храм, но и даже колокольня – выше, чем радиомачта на соседнем пригорке. Теперь у отца Василия есть даже пруд с фонтаном возле храма, у которого гуляет жена Ивана Ильича Тетерева с детками во время службы.

С таким-то спонсором, скажу я, чего бы и не молиться!

Видел бы ты, брате, какая красота досталася отцу Василию через то попечение о нём многоуважаемого Ивана Ильича. Как подъезжаешь только к селу, спускаешься неожиданно с пригорка, сразу же на дороге видишь большую табличку «КОЛХОЗ имени ИЛЬИЧА», а над нею высоко-высоко в вышине золотой купол колокольни и крест на нём трёхметровый.

А мне что делать, любезный брате?

Скажи! Укажи! Посоветуй!

У меня в деревне никто не построил дачу. Вот и осталось мне разве что страничку в интернете открывать.

***

Теперь про мои духовные недоумения.

Скажи мне, брате, как быть мне с теми интернетовскими друзьями, или, как их ещё называют, «френдами», которые, однажды попросившись ко мне в друзья, или согласившись на дружбу со мною, в дальнейшем не отвечают на мои к ним обращения о помощи? Я повторяю мои просьбы многократно, но они остаются глухи.

Может быть, ты скажешь, я не знаю, как попросить?

Однако вижу я, что есть немало «френдов», которые желают пожертвовать на благоукрашение нашего храма хотя бы копеечку. Многие пишут о неимении больших средств, но по возможности стараются помочь.

Немало таких, которые даже благодарят меня за то, что я обратился к ним с такой просьбой! Они по различным причинам имели уже намерения пожертвовать небольшие суммы на нужды храмов, поэтому рады были, что я к ним обратился.

Я же им в ответ так и пишу по своему разумению:

«Пускай присылаете вы мне и не очень большие суммы, однако же Господь всевидящий и милосердный за одну только такую маленькую жертву сразу для вас в Царствии Своем отдельную просторную келейку предуготовляет».

И думаю, брате, что могу так писать и говорить с чистой совестью. Ведь если Он, Всеблагий, любит всякого человека, даже того, который и не жертвует никогда, так уж надо понимать, что око не видело и ухо не слышало, как возлюбит того, который не пожадничал и помог православному храму.

Хотя, что скрывать, есть и такие, которые отвечают мне на мои просьбы: «Бог вам поможет», не понимая того, что упустили шанс влиться в число тех, через кого Бог нам и помогает!

Есть, например, и такие глухие к чужой нужде люди, которые утверждают, что сейчас не время заниматься росписью стен. У них в храме, дескать, тоже белые стены, а лучше направлять имеющиеся средства бедным. Да что про таких говорить? Иуда вон тоже всё про бедных говорил. А потом Господа предал.

Вот и отец Василий тоже глаголет: «Зачем, мол, отец игумен, тебе росписи? Последние времена! С росписями, может быть, даже и легче погибнуть. Молись, – говорит, – отец игумен – вот самое угодное Богу дело».

И это при том, что в его-то храме, отца Василия, благодаря только попечению Ивана Ильича Тетерева, стены расписаны от пола и до потолка. Лики святых – все строгие, брови густые, нимбы золотые – прямо горят, и настроение оттого создается молитвенное и серьёзное.

А картина Страшного Суда на западной стене храма у него таких страшных чертей и грешников являет, что прихожане, как только входят, часто крестятся прямо на них, а не на алтарь. Тем более что в лике одного грешника Иван Ильич велел изобразить самого себя, а в другом – отца Василия. Тот, который на сковородке сидит и глаза таращит, тот Иван Ильич. А которого тощий чёрт острыми зубами грызёт да в огонь тащит, так тот отец Василий.

А что идею такой картины отец Василий сам подсказал Ивану Ильичу, это я знаю наверняка. А все ведь из-за корысти. Чтобы привязать к себе Ивана Ильича ещё сильнее! «Посмотри, мол, спонсор дорогой, какой я смиренный. Где ты ещё такого смиренного попа сыщешь?»

И за что только, скажи мне, брате, отцу Василию такая милость? За что ему такой жертвователь?

Отчего, думаю я, когда не могу заснуть, Господь неровно так распределяет блага Свои по земной поверхности, что одному – золотые купола и портрет на стене, а другому – белые стены без всяких портретов и горькие мысли по ночам?

***

Я уж было, веришь или нет, пытался даже сам к Ивану Ильичу Тетереву свои подходы искать. Думаю, может, помог бы он и нам. На именинах отца Василия подсел к Ивану Ильичу поближе за столом. Водочку в рюмочку налил. Многолетие ему произнёс. На бутербродик килечку положил, подал с поклоном. Поднёс книжку ему стихов духовных, которую мне самому прихожане лет пять назад уж как подарили. А то, что отец Василий мне на протяжении всей трапезы делал серьёзное выражение через стол и брови высоко поднимал, так я совсем не обращал на то никакого внимания.

А только ничего из этих моих стараний доброго не вышло. Когда проходил я из-за стола по коридору в нужное мне место, выскочил вдруг из своего кабинета отец Василий, будто дожидался, затащил меня к себе и разве что за бороду меня не оттаскал. Кулаком тяжёлым возле моего носа тряс и шипел на меня, как гусь:

– К чужому благотворителю, отец игумен, клинья подбивать – всё равно что чужой жене куры строить. Я своего благотворителя шесть лет у Бога вымаливал, а ты, батюшко, хочешь всё сразу и на халяву получить. Не выйдет! Может, тебе и жену мою тоже отдать, а? Так ты уж давай, старый похотливый козёл, не церемонься!

Так страшно шипит на меня и кулаком, всё кулаком трясёт!

Ну и я, веришь, брате, или нет, еле-еле ноги от него унёс, такой ненормальный этот отец наш Василий. Он, выходит, молился хорошо, и ему Господь дал благотворителя. А мы, выходит, плохо молимся. Хотя и, вправду сказать, какая уж тут может быть наша молитва, когда целыми днями только и мысли мои, где денег взять на новые росписи.

Теперь вот ещё поведаю тебе, какая история со мной приключилась. Одна беда – к другой, как говорится.

***

Село наше не бедное. Мы, конечно, не Колхоз имени Ильича. Но называемся тоже Малые Колымаги. У отца-то Василия было раньше село Покровское, в честь храма названное, вот их перед войной и переименовали в Колхоз. А наше село чего переименовывать. Колымаги, они и есть Колымаги, Малые они будь или Большие, а в переименовании при любом режиме не нуждаются.

Жители у нас, я скажу, всё больше зажиточные. Климат у нас хороший, да и земля родит. Однако же деньгами на храм жертвуют мало. Всё больше продукты носят с огородов своих да с хозяйства. Да ещё и на участке мне помогают.

Человек я, ты знаешь, немощной. Службы длинные выстаиваю со страданием. А насчет, чтобы под картошку участок вскопать, на то нету уже у меня никаких сил. Поэтому с картошкой просил я наших прихожанок пособить.

Ну и пособляли. Женщины у нас в основном хорошие, незлобивые. Видят, отец настоятель одинокий и без глупостей – завсегда помогают. Одна только Верка толстомясая, у которой три коровы своих да поросята, вот та взъелась на меня. И не просто так взъелась. Был повод.

Я когда настоятелем-то тут стал только, сразу у всех женщин спрашивал на исповеди, у кого сколько абортов было. Ну, все практически в этом грешны оказались. Не было у нас такой женщины на селе, которая хоть раз бы аборта не делала. Но все, которые каялись, осознавали свой грех и сокрушались. И вот одна только Верка мне сказала:

– Было у меня, – говорит, – два аборта. Про один жалею. А про другой – нет.

– Да что же? – оторопел даже я.

– А вот так, – говорит, – не жалею, и не буду жалеть. Сожитель тогда у меня был непутёвый, и правильно сделала, что от него не родила.

– Да как же это?

– Да вот так. Говорю, правильно, значит, правильно.

Ну, я ей и ответил, что при таком раскладе, пока не покается, к причастию не могу её допустить. Она и взъелась:

– Я вам, батюшка, продуктов-то не меньше остальных ношу. И абортов у меня поменьше будет, чем у многих других. А вы, значит, меня ещё и без причастия?

Что ей возразишь?

А тут увидела она, что женщины у меня на огороде работают, и давай:

– А чего это вы, батюшка, женский труд эксплуатируете? Чего сами картошку не содите?

Уже и все женщины наши на неё шумели, а ей всё неймётся.

Тут уже и я не выдержал.

– А что ж, – говорю, – милая моя, ты всё ругаешься на меня? Если я на картошке спину надорву, кто за меня у престола стоять будет? Тебе, что ли, фелонь наденем? Да и так уж, моя дорогая, Господь Бог устроил: мне у престола служить, вам – мне помогать. К тому же это и не труд вовсе. Это милость великая вот так во Славу Божию без денег на Церковь потрудиться! Если бы знали вы, как Господь безкорыстные дела людям засчитывает, то в очереди бы стояли на этот труд ещё охотнее, чем в сберкассу за пенсией и материнскими пособиями.

Ну, и ещё с одной стороны посмотрим, допустим, стану я сам в земле копаться, хорошо. Будут руки у меня чёрные от пыли, все в трещинах. Вы сами же потом под благословение пойдёте и ручку целовать станете. Что? Приятно вам будет к черной ручке-то прикладываться? Думаю, неприятно. Вот так-то…

Ну, женщины все – на мою сторону, и обратно у нас с Веркой не заладилось.

***

В общих чертах сказать, насчет еды я совершенно даже не бедствовал никогда. За неимением жены и детей, в силу монашеского моего звания, не имею нужды ни в детских вещах, ни в транспорте, ни в одежде особой, которые жена могла бы с меня требовать. Бельишко да подрясник, да две пары ботинок – и довлеет мне. И тулупчик от своего покойного мужа мне соседка Евлампиевна уже лет десять как подарила.

А что касается продуктов для моего пропитания – у меня завсегда явный избыток был. Я уж и так и сяк просил прихожан, не надо, мол, мне столько продуктов, пожертвуйте лучше деньгами – на облачения там, и также на новые росписи. Но не хотят жертвовать. А еды в то же время начинает у меня во многие великие праздники образовываться избыток.

Ну, так бес меня и надоумил. Договорился я с хозяином нашего сельмага: то курочку ему принесу на продажу, то индейку, то картошки мешок, то ножку свиную. А то и самогонки бутылку-другую, если кто пожертвует. И так дело это справно у меня заладилось, что вскорости уже на вырученные деньги справил себе две фелони новые в городе, да лампадки цветные на иконостас, да аналой резной, да архиерею на День ангела конвертик соорудил, чего давно уже за мною по бедности не водилось.

А уж очень я мечтал, откроюсь, чтобы мне архиерею конвертик на именины послать. А то всё курицу ему пошлю или тыкву – стыд один.

А так, представляю, отслужит владыка праздничную службу в День своего ангела, натрапезничается, сядет после трапезы конвертики открывать, а тут и мой пожалте. И владыке доход – улыбается, думает, ах, отец игумен, ах, порадовал! И у меня сердце ликует – не хуже, чем прочие настоятели.

Ну, и прихожане мои радовались, что храм благоукрашается. А откуда деньги на то берутся, тем вопросом не задавались. Ну, берутся и берутся.

Однако ж вышла у меня, брате, со всей моей торговлей промашка ужасная. Чёрт меня попутал прошедшим летом перед Олимпийскими играми тарелку себе спутниковую на приходской дом поставить, чтобы соревнования было лучше смотреть.

Я когда у отца Василия был последний раз, такую тарелку на стене дома увидел. Выпросил он её у Ивана Ильича православные каналы смотреть. Но только это он может кому угодно про эти каналы рассказывать. Знаем мы, знаем, для чего ему спутниковая тарелка. Чтобы матушке сериалы смотреть, вот для чего. А самому ему вольно спонсора за нос водить. Ну да Бог ему судья.

А мне-то же для другого дела тарелка нужна была. Уж так мне хотелось знать, как там наши русские спортсмены супостатов бьют! Уж больно время нынче неспокойное. И в спорте сейчас – как на Ледовом побоище – всему миру отпор давать приходится! Ну, и поставил её, окаянную, на крышу.

Что было дальше, брате… Сразу же пошёл слух по селу, а с чего это отец игумен так жирует? Углядели они тарелку-то. И не кто-нибудь, а Верка, та самая, толстомясая. Приступила ко мне с другими некоторыми женщинами, мол, откуда деньги берёшь, батюшка, на такую роскошь?

Я уж и так и эдак отпирался. Про спонсора городского рассказывал. Да не верил никто.

Особенно толстомясая всех подбивала, чтобы не верить. А после побежала по деревне выведывать да разносить, ну и открылось. Хозяин сельмага возьми да и расскажи им всё. И про курочку, и про окорочок, и про самогонку… Ух и стыда было, брате, ох и стыда!

Снял я эту тарелку, будь она неладна, детскому садику подарил. А только не простили мне этого прихожане: и так мало ко мне в храм народу ходило, а с того случая и того меньше стало. Да и продуктов уже носили меньше. Две-три женщины, которые жалели меня, так чтобы с голоду не умер – те только и носят. Ну, а чтобы на новые фелони или на росписи – так это забыть нужно было.

Я терпел-терпел, а потом так с амвона им однажды на праздник и сказал:

– Вы меня решили наказать, – говорю, – ваша воля. И правильно, что решили. Я человек грешный. Я человек слабый. Я человек недостойный. А вы, вполне возможно – праведники. И каждый из вас вправе меня обличить. А только никуда вам от меня не деться. Господь указом владыки нашего поставил меня к вам сюда настоятелем. Значит, есть воля Божия, чтобы нам всем вместе спасаться. Вы можете, конечно, в Церковь не ходить и на Церковь не жертвовать. А только Церковь без вас проживёт. И без пожертвований ваших тоже проживет.

А вот проживёте ли вы без Церкви? Есть у вас, конечно, ещё дорога – в Колхоз имени Ильича – там и стены уже расписаны, и фонтан бьёт, и колокольня высится. Или вообще можете по домам сидеть и в храм не являться. Да только что скажете вы Богу на Страшном Суде? Скажете, отец настоятель наш был человек грешный, оттого и мы решили, что Ты, Господи, нам не нужен, и жертвовать мы Тебе больше не будем? Посмотрим, что Господь Бог вам на это ответит…

Вот так я, брате, жестосердие их обличал – не могу сказать, чтобы хорошо слушали, или что результат был какой-то особый. Пребываю и поныне в своей борьбе практически один, без всякой поддержки.

***

Теперь ты и видишь, разлюбезный брате, какое моё прискорбное житие. И за что страдаю? За неравнодушие к спортивным победам наших отечественных спортсменов? В котором один только патриотизм мой и ничего более? А также за то, что нераскаянную грешницу до причастия не допустил? Да и ещё, что чаю великолепия, подобающего православному храму?

Вот и решил я тогда, как эта тень между мной и прихожанами пробежала, что буду Бога молить. Чтобы дал бы мне жертвователей со стороны.

Пускай посторонние люди пожертвуют на благоукрашение, чтобы прихожанам моим стыдно стало, что так они несправедливы и ко мне, и к делу Божьему, которым я, выходит, один на селе болею и переживаю.

Вот такие у меня, брате, новости. Не дерзаю более удерживать твоего пристального внимания. Однако же, возвращаясь к духовному вопросу, заданному мною вначале, хочу всё-таки услышать твое, брате, многорассудительное мнение – правильно ли я поступлю, если буду исключать из числа друзей тех, которые читают моё неоднократное обращение к ним в интернете, при этом настойчиво отмалчиваются, а денег не присылают? Для чего мне такие друзья?

Напиши, как думаешь.

При сём остаюсь любящий тебя игумен Ф.

Илья Аронович Забежинский