Разговор

                Посвящается первой волне русской эмиграции,               
                Вики и Николаю Оболенским и другим русским      
                героям  Французского сопротивления.

                Разговор
      

     - Вы сидите в углу от всего отвлеченная,
       Ни печали в лице, как и радости,  нет.   
       Петербургские    ночи, прекрасно-бессонные,
       Вы, наверно, забыли?-
                - Ну что вы, корнет!?
       Я вас помню. Вы были безудержно молоды,
       До румянца смущались, до злости клялись,
       И до славы и чести, как русские, голодны,
       Вы безумно на бранное поле рвались.
       Ах, та брань! Что вы сделали с нашим Отечеством?
       Промотали, пропили, продали жулью.
       Перепуталось все только делать уж нечего.
       Я, наверно, внесла тоже лепту свою.
       Мой отец меня прочил в княгини великие,
       Золотому тельцу меня сватала мать,
       Я же влезла в политику, заросли дикие,
       Все «великую правду»   спешила сыскать.
       А еще я искусством классическим бредила,
       Запасной вариант для деяний больших,
       Но и с этим талантом я всячески медлила,
       Отложив на потом все успеть и свершить.
       Мне казалось, что жизнь моя, музыкой полная,
       Будет в блеске оваций, восторгов и слез,
       И теперь в кабаре между пьяными мордами,
       Я пою, мелодраму играя всерьез.
       Я могу их понять, эти оргии жадные,
       Эту жуткую горечь в чадящем дыму.
       Никому не нужны, никого не обрадуют.
       Каждый правит поминки себе самому.
       Ну а вы с кем? Кто кутит, а после стреляется?
       Это стало обычным и даже в чести.
       Или продались весело тем, кто старается
       Русь побольше ограбить и этим «спасти»?-
       - Ах, мадам, Вы и раньше  своей беспощадностью.
       - Доводили меня до накала страстей.
       Но зачем, же вам быть  так неженственно  жадною?
       Так нести в себе бремя неженских идей?
       Вы еще хороши и еще увлекаете.
       Волочится за вами здесь каждый второй.
       Ваш хозяин доволен, и платит, и знаете,
       Что и он бы не прочь бы тряхнуть стариной.
       Станьте ласковей чуть и уже обеспечены.
       Не княгиня великая, но ведь с деньгой.
       Что вы сами себя маятой покалечили?
       И откуда в душе этот злой непокой?
       Впрочем, я и любил вас такой, непокорною.
       С быстрым взглядом, с чуть вьющейся прядкой волос.
       Помню светлою ночью дорожкою торною
       Приносил вам записки в ошейнике пес.
       Вы смеялись и рвали, ответом задиристым,
       Вы пытались меня проучить и кольнуть.
       Бились ветви сирени в стекло и извилисто
       Успевала  тропинка у дачи мелькнуть.

 Петербургские ночи, прекрасно- бессонные.
 Звук  рояля, гитары лихой перебор.
 Были мы в свое верное завтра влюбленные.
 И до утра буровили всяческий вздор.
 Беззаботная жизнь и благие намеренья.
 Благородная кровь, да дворянская спесь!
 Потеряли мы все! И теперь неуверенно,
 Как слепые кутята мы топчемся здесь.
 А в России весна!!! …. Жадно делом наполнена.
 Ей по силам во всем разобраться самой.
 И без нас проживет. Это мы понадломлены.
 Может  хватит, княжна, да поедим домой?_
 Улыбнулась она грустно, странно, растерянно,
  Головой покачала с сомненьем в глазах.
 - Нам дороги заказаны, кара измерена,
 И для предавших раз,  нет возврата назад.-

 Вот и весь разговор, Все пройдет,
 Все затянет паутиною прожитых будущих лет.
 В Женевьев-де-Буа он священником станет,
 Тот, до славы и чести голодный корнет.
 А ее в 43 враги обезглавят.
 Но свободе Парижа оставшись верна
 Никого не продаст, никого не ославит
 С непокорную прядкой былая княжна.

 «Впрочем, я и любил вас такой, непокорною.
  С быстрым взглядом, с чуть вьющейся прядкой волос.
  Помню светлою ночью дорожкою торною
  Приносил вам записки в ошейнике пес.
  Вы смеялись и рвали, ответом задиристым,
  Вы пытались меня проучить и кольнуть.
  Бились ветви сирени в стекло и извилисто
  Успевала  тропинка у дачи мелькнуть.»


16 августа 1982 года (в поезде из Москвы с 4 часа утра).