О стабильности в 1990-е годы

         Поздравление  на  день  милиции  от  Пахома  Лукича  Каликвы

В 1980-е годы  один за другим уходили из жизни гене-
ральные секретари и это время назвали – “гонки на      лафетах”.  В 1990-е  как перчатки Ельцин менял премьер-министров  (6 раз за 8 лет). Это был разгул воровства и бандитизма в стране. Так эти годы и назвали потом. Но были и другие версии этой чехарды с правительством.  Вот одна из них.


                Добрый вечер, мои дорогие коллеги! Не удивляйтесь, что так к вам обращаюсь, хоть  я  и сугубо штатский человек, но,  как и вы - день и ночь стою на страже, берегу покой россиян. Вы охраняете нас от преступников всех мастей, а я всех нас от  смены  кабинета  министров – по  частям и  скопом.
                Не верите? Ваше законное право, сомневайтесь, проверяйте, но факты упрямая вещь и говорят сами за себя.   Поначалу, как и все я втянулся в перестройку,    приветствовал реформы, не пропускал ни одного праздника, ни одной получки - всё отмечал, как и положено нормальному русскому человеку. А потом стал замечать -  чем больше пью, тем больше беспорядка в стране.  Пока держусь - всё  стабильно, все делают вид, что работают, а стоит мне слегка заложить за воротник – сразу  будто Чубайс рубильник выключает,  всё  вокруг  замирает  и  летят  головы  министров одна за одной.
                Первый  гром грянул, когда к нам тёща с Украины за покупками приехала.  Сели за стол, кушаем, я на посту уже был, при исполнении, пью только “Боржоми”. А тёща всегда была далека от большой политики, да к тому же  теперь иностранкой стала, ей наши проблемы до лампочки - достала бутыль своей горилки:  “- Давай, - говорит, - зять, будем жить дружно! Выпей за моё здоровье!” Я ей отвечаю: “- Мама, живите хоть сто лет и даже дольше, но пить с вами сейчас никак не могу. Стабильность стране нужна как воздух, да  и  дочка в Анталью собралась, ещё  рубли не обменяла на доллары…” Что тут тогда началось, вспоминать не хочется...   Вся женская половина семьи пошла на меня  в штыковую - или пей за маму, или съезжай с хаты!  Психанул я тогда сильно, бросил малодушно свой пост и нарезался, как в старые добрые времена.  Утром глаза продираю, включаю телик - нате вам: президент Черномырдина  снял,  доллар подорожал, цены на всё в пять раз подскочили, так тёща без покупок домой и уехала. А на меня за это ещё больше зло  затаила, в каждом письме ехидно спрашивает про мое здоровье,  мол, жив ли ещё зятек дорогой, а то что-то он мне всё  снится какой-то синень¬кий и ручки на  груди у него сложены, вроде как свечечку держит, сердешный.
                Только немного в стране обстановка  стабилизировалась - дочь замуж собралась. Я к ней чуть не со слезами, что же ты, дочка, делаешь, подожди хоть правительство попрочней на ноги встанет, может,  какие рычаги и зарабо¬тают... Куда там, молодость ждать не умеет, сам такой был, знаю, моя в ней кровь бродит. Опять сели за стол, я снова на посту, при знамени, только мине¬ралку и соки около себя поставил.  Да вот беда, назначили меня тамадой и дали в помощники свата-пройдоху. Где-то я недоглядел, подменил он мне сок на водку - и все как обычно. Утром глаза разлепил, дочь плачет, зять на себе волосы рвёт - все их сбережения ухнули, вместо свадебного путешествия пошли бутылки сдавать. Один я из всех только “киндерсюрприза” и жалел, хотел ему сгоряча письмо написать, прости, мол, Сергей Владиленович, не нарочно предал я тебя, случайно, ошибочка вышла…  Сват-подлец  подсуропил, а я-то сам всегда за стабильность в стране. Но пока письмо бывшему премьеру-киндеру писал, он, сказали по телеку, загорать в  Австралию улетел, а у меня   денег на такую марку тогда не было. Вот письмо и лежит до сих пор на зеркале, если он на завод к нам надумает приехать, подойду, конечно, покаюсь, что сломал ему карьеру, может,  простит.
                В третий раз мастеру моему 50 лет стукнуло. Мы с ним еще в ФЗУ начи¬нали курить вместе, так ноздря в ноздрю всю жизнь и пробежали рядом.  Пригласил он меня на юбилей, а  у меня душа ноет:  и друга обидеть нельзя, и за державу обидно. Что о нас заграница наутро подумает, кавардак там у них в России, правительства как перчатки меняют, что хотят, то и творят. И ведь не объяснишь проклятым капиталистам, что правительство тут ни при чём, а во всем виновата водка и наш непредсказуемый национальный характер.  Короче,  я подарок Кузьмичу в обед первым вручил, расцеловал его, про¬слезился и под шумок домой двинул. Но и в этот раз не смог правитель¬ство сохранить, хотя очень я Максимычу симпатизировал, нравился мне он даже больше жены, а ведь я с ней всю жизнь прожил и верю ей, как себе.
                Вернули меня ребята прямо с проходной, на руках в цех внесли, усадили в красный угол и как всегда назначили тамадой.  Без меня в цехе ни одно застолье не обходится, потому что я самый заводной - после третьей стопки с пол оборота завожусь на любую тему, часами могу говорить. После  шестой запросто затыкаю за пояс  Хазанова с  Петросяном вместе взятых, а  уж после десятой вообще становлюсь неуправляемым. Вот почему без меня ни один праздник не проходит. Как потомственный гегемон  я  ребят очень понимаю и зла ни на кого не держу. Все,  значит,  веселятся, пьют, поют, пляшут, а  я сижу как  белая ворона со стаканом воды и берегу покой наших граждан, типа как  Петька в  фильме, когда Чапай думу думал. А как начну тосты говорить, так сразу на политику почему-то  съезжаю - потерпите, мол, россияне, мы с вами вот-вот в пропасть падать закончим и начнем наконец-то карабкаться  вверх,  в  светлое завтра. А когда вылезем из ямы, встанем с колен, разогнём наконец-то согнутую спину…
Сначала ребята обижались на меня за отклонения от темы, а потом даже жалеть стали – слышу, шепчут друг другу: у Лукича-то крыша поехала, депута¬том стать хочет. И опять не удержал я триколор в  своих мозолистых руках, сорвался, рванул на груди рубаху: “- Да какой же из меня, братцы, депутат, я с вами, с рабочим классом, до конца в одном строю пойду!” Мне тут же стакан в руку суют: “- А ну-ка, докажи,  что ты наш, а не переметнулся к продажным слугам народа!”
                Утром,   проснулся я в раздевалке, прислушался: станки не гудят, митинг идёт на ту же тему - Максимыча сняли, цены подскочили, рабо¬ты два месяца не будет, пока новый премьер финансовые потоки не отрегулирует в нужную сторону. А мне в глаза ребятам смотреть стыдно, опять не уберег правительство. Хорошо хоть они  не догадываются, что это из-за меня такая свистопляска в верхах идет, плохо бы мне пришлось, у всех ведь семьи, кормить их надо. Пришёл я домой и со злости все рюмки и фужеры хрустальные перебил в серванте - решил  завязать  с этим  делом  напрочь.
                Слово у меня твёрдое - сказал и сделал. Не как у некоторых вверху, которые пообещают на рельсы лечь, народ только заведут, он не ест, не спит, стоит вдоль железных дорог,  всё  ждёт  - когда же,  ну  когда…  Ведь обещал...  Анна  Каренина  и  та  своё слово сдержала,  а  этот…  Опять  бреханул  по пьяному  делу и  забыл.
                Очередная беда подкралась с той стороны, откуда не ждали. Ушла от меня жена.   Прихожу с работы, дома пусто, на столе записка: “- Прости, но так жить больше не могу. Ты со своей политикой совсем про меня забыл.   Раньше хоть придешь пьяный, когда побьешь, когда поревнуешь, чувствовала, что  любишь. А сейчас от телевизора и от газет тебя оторвать невозможно.  С этой политикой совсем у тебя рейтинг упал, как у мужа.  И не поднимается.  По ночам все про какую-то Стабильность  бредишь. Кто она такая  не  знаю и знать не хочу,  у меня своя гордость есть. Может,  я чего и не понимаю, но ты уж прости меня,  дуру глупую, а я поживу у подруги.  Бывшая  твоя  Клава”.
                Сначала я даже обрадовался такому повороту судьбы - профессиональ¬ным политиком становлюсь, всё бросил на алтарь борьбы за покой россиян: и семью, и здоровье. Хорошо ещё то, что пока я несознательным был, успел трёх детей вырастить, будет кому к моему бюсту на площади цветы приносить. Уважать себя даже начал, гордость появилась, что не зря на белом свете живу. Не удержался и пару раз съездил на Красную площадь,  да к Белому дому. Стою  там  и  шепчу про  себя: “- Держитесь, братцы-министры, я с вами. Пока  не нарежусь как зюзя, под вами ни одно кресло не зашатается”.
                А в последний раз меня журналисты подставили - и по телеку, и по радио, и в газетах одна чернуха пошла, нет ни улучшений, ни стабильности, ни подъема у Сергея Вадимовича.  Нервы сдали окончательно и я ночью, чтобы никто не видел моей слабости, прокрался к винной палатке, взял два пузыря какой-то гадости и там же их из горла  выпил. В обед дома просыпаюсь, чувствую, полегчало. Слышу и жена вернулась, на кухне что-то вкусное жарит, а по радио довольный президент назначает себе нового преемника из премьера.  Значит, снова  стабилизация  месяца  на два,  это и к бабке не ходи. Хоть немного, но помог я дорогим россиянам.
                Уважаемые коллеги!   Вы за страну не волнуйтесь. Отдыхайте в свой  праздник, веселитесь.   Теперь я на посту вместе с Клавой стою. Осознала она свою вину и политическую близорукость. “- Ты, говорит, у меня,   Лукич, кузнец нашего счастья. Держись, пока все дети крепко на ноги не встанут. Старшему дом достроить надо, младший машину поменять хочет, дочка снова рожать собралась. Стабильность  стране как воздух нужна”.
                Да, кстати, ещё вам по секрету скажу: где-то произошла утечка информации.  Зачастили к нам на завод иностранцы и всё больше из оппози¬ционеров. Ладно бы,  звали меня лекции почитать в Сорбонне или в Гарварде, как Собчака, да Немцова,  а то ведь приглашают просто пожить за их счёт, но  с одним подозрительным  условием - каждый вечер обязательный фуршет в ресторане. Я, конечно, пока отказываюсь, чую, здесь уже  международная политика замешана.   Но уж больно Клава  в  их  Парижи  просится, когда ещё такая оказия нам  представится.
                Так что, если вдруг услышите, что где-то начали, по выражению Лукашенко,  перетрахивать кабинеты министров, не берите в голову - это мы с Клавой   взяли отпуск и решили посмотреть вблизи на их хвалёную демократию и  подстриженные  газоны.

2000 год.