Стихи в Прокрустовом ложе

Поэта Константина Деркаченко в 1935 году выслали из Ленинграда
в Актюбинскую область. Несколько лет назад в Казахстанский
«Простор» я посылал статью о Деркаченко. И она вначале была
опубликована, а потом пропала. На все мои запросы «Простор»
отмалчивался. А мой оригинал однажды растворился в битах и
пикселях компьютера при очередном «перенавешивании» Винды.
Я собрался с силами и не восстановил – написал о Деркаченко
новую статью. Понимаю, интересна она может быть очень узкому
кругу людей. Это не Рюрик Ивнев и не Северянин.
Но я жил в одно время с этим хорошим человеком. Поэтом.
И мне захотелось о нём рассказать.


Поэт Константин Деркаченко. Родился в 1903 году, в Петербурге. Первое стихотворение написал в шестнадцатилетнем возрасте, в Кронштадте, где жил с родителями. Конечно, о любви. Конечно, слабенькое, подражательное. Отец, Иван Осипович, эти и последующие стихи Константина поправлял. Потому что был весьма человеком начитанным. В доме имелась хорошая библиотека русской классической литературы.

А, в 1921 году отца расстреляли. Не оказывал он должного содействия большевикам во время подавления Кронштадтского восстания. И жизнь самого Константина тоже какое-то время висела на волоске: он был тоже арестован и заключён в лагерь особого назначения.

Выпустили по случаю четвёртой годовщины Октября.

Так что получил Константин Деркаченко от Октябрьского переворота и прививку и крещение.


Уже спустя годы, в тысяча девятьсот сорок седьмом, Деркаченко станет Членом Союза Советских писателей. А это означало не только официальное признание поэтического таланта.  Чтобы стать Советским писателем, нужно было быть насквозь советским.

Поддерживать и одобрять. Быть идейно близким.

И Деркаченко – был.

Отца расстреляли, чуть не убили его самого, но никакой обиды у Константина на Советскую власть не появилось.

Он стал работать на судоверфи и писать стихи.

Вокруг про рабочее дело, революцию и новую жизнь писали молодые Ольга Берггольц, Владимир Соловьёв, Александр Прокофьев.

Константин Деркаченко публиковался в журнале «Резец» и руководил при издании литературной группой. Виссарион Саянов в «Красной газете», в 1927 году тепло отзывался о журнале «Резец» и его авторах - А. Чуркин, А. Касимове, (К. Деркаченко) Д. Октябрёве.

И всё складывалось хорошо. Публикации в «Ленинградской правде», «Красной звезде», «Литературной газете».


«Бежит матрос, бежит солдат. Стреляют на ходу» - это юный Константин Деркаченко видел своими глазами.

ОДИН ушёл, но миллионы
Сомкнув ряды, плечо к плечу,
Стоят.
И бодрой песни звоны
К нему, родному Ильичу, летят.
Всё той же мощной силой –
Крепки рабочие колонны.
В день Октября свои знамёна
Опустим над ЕГО могилой.
И пусть увидит ветер злой,
Как мы, прорвав ночные тени,
Чертой выводим огневой:
«Ведёт Октябрь мировой
Великий вождь – бессмертный ЛЕНИН!»
1924 Ленинград

Судя по всей биографии Константина Деркаченко, зла на Советскую власть он не держал, чтобы она с ним ни делала.
Он писал про Ленина, труд, революцию. Был, по тем временам, перспективным пролетарским поэтом:

А в ночь, под пламенем борьбы,
Кирки заговорят:
Придут вчерашние рабы
За рядом – новый ряд.
1925

Для родной страны советов
Труд упорный отдадим,
Знаем мы: победа эта
Сгонит вражий белый дым.
1925 Ленинград


Таких стихов тогда было много. И не только Октябрьский переворот придал и направление и ускорение пропагандистской тематике. Такие авторитеты, как Горький, Маяковский силой художественного таланта слагали песни и вождям, и средствам производства. Неистовый Бальмонт и тот не устоял. Его сточки в Библиотеке Поэта приводятся, как слабые, но публикуются наравне со всеми другими:


Кто не верит в победу сознательных смелых Рабочих,
Тот играет в бесчестно-двойную игру.
Он чужое берёт, на чужое довольно охочих,
Он свободу берёт, обагрённую кровью Рабочих,
Что ж, бери, всем она, но скажи: «Я чужое беру»


И Медный Всадник у Деркаченко тоже включается, вплетается в строки о победном шествии «революции»:

Он слышал стоны, крики, вздохи
И хруст ломаемых костей
Ушедшей в прошлое эпохи
Бесправья, тюрем и смертей.


Здесь насмерть встало декабристов
Вооружённое каре.
Здесь строились и шли на приступ
Балтийцы в грозном Октябре.


Но Советская власть продолжила подвергать поэта своим суровым революционным испытаниям. По доносу, как предполагал Константин, близкого друга - Александра Прокофьева, в 1935 году его арестовали и выслали с семьёй в Казахстан, в Челкарский район. Это было гораздо дальше, чем сто первый километр.


Бывшему другу (Александру Прокофьеву):

Это не жизнь, если клячу по морде
Бьёт за ударом удар.
Ты получил от Сталина орден,
Я же – выслан в Челкар.
1939


Прокофьев – тот самый, который лауреат Сталинской премии:

И стали мы сильней врага, внезапны,
Как молния. Трещит и гнется «ось».
Веди нас, Сталин, с битвами на Запад,
Чтобы уйти врагу не удалось!


И – кто знает, может, и из Константина Деркаченко выросла бы фигура, по мощи таланта не уступающая Прокофьеву, но судьба распорядилась иначе. В Челкаре довелось ему

За копейку, за грош очищать от навоза
И дворы и коровники в частных домах.


А, кроме того, еженедельно отмечаться в комендатуре, как «врагу народа».


И вот началась война. И «враг народа» Константин Деркаченко записывается в армию добровольцем. Становится снайпером, кавалером «Ордена Славы III степени». На его счету несколько десятков убитых фашистов. А ещё поэт Деркаченко пишет стихи в «Боевые листки», фронтовые газеты…


Я впервые увидел поэта Константина Деркаченко на концерте в каком-то далёком посёлке Актюбинской области. Я тогда учился в культпросветучилище, и мы с нашим оркестром «гастролировали» в сельской местности. Из нас организовали агитхудбригаду, в которую ещё вошли исполнитель народной музыки на домбре Момын Байганин и поэт, Константин Деркаченко. Тогда свидетелю Октябрьской революции и герою войны уже исполнилось шестьдесят семь лет.

На концерте мы, как обычно, исполняли классику, народные русские мелодии. И выступала в нашей программе миловидная девушка Лиза Касьяненко. Она пела «До чего же он горек, сок рябины зимой…». Голосок у неё был слабенький, но приятный. С хорошим микрофоном в сельском клубе от Зыкиной не отличишь. Гром аплодисментов. Лизу всегда очень тепло принимали зрители. Она на тот момент ещё была не совсем удачно влюблена, поэтому исполнение отличалось глубокой душевностью.

И вот закончила Лиза петь, зал аплодирует. И тут через проход в середине зала к сцене быстрым шагом проходит высокий, седой сухощавый старик. В вытянутых руках – трёхлитровая банка с молоком. Это Деркаченко. Поэт уже успел прочитать на публике свои стихи, благодарные сельчане подарили ему банку молока и он, так как под руками не было цветов, преподнёс Лизе эту банку. Аплодисменты усилились и продолжились.


Местные поэты в областной газете «Путь к коммунизму» публиковались регулярно. Но стихи их на меня не производили впечатления. Интернета не было, но существовала всё-таки конкурентная среда: в школе Пушкин, Лермонтов, поэзия Серебряного века.  Что нужно написать в местной газете, чтобы задержать внимание, вызвать интерес?


Я думаю, если бы в то время было возможно опубликовать стихи Деркаченко о любви, то он бы сделался кумиром местной молодёжи.

Но при жизни поэта таким стихам не суждено было встретиться с читателем:


Глаза - в глаза, и тело - к телу,
Неодолимо, в первый раз.
И – к чёрту в пекло полетело
всё, кроме этих губ и глаз!

Всё, недосказанное взглядом,
Губами в губы говорит, -
Сначала гордое: «Не надо!»
Потом безвольное: «Бери!»

За отдельные строчки Деркаченко вообще могли призвать к ответу:

И, к отступленью путь рубя,
Я обнажаю всю тебя.
Почти у глаз моих и рта
твоя сияет нагота.


За такое, скорее всего, поэта бы не посадили, но обязательно бы разобрали на каком-нибудь месткоме.


После войны Деркаченко уже мог жить в областном центре, но в родной Ленинград дорога так и осталась закрытой.


 И – вот из-за чего я взялся писать о поэте Константине Деркаченко, чьи стихи меня в молодые мои годы совсем не трогали.


Деркаченко не просто поэт.


Это был роскошный подарок городу Актюбинску от нашей северной столицы.


Весь остаток своей послевоенной жизни Деркаченко посвятил просветительской работе. В полном смысле слова истёртой фразы – «нёс культуру в массы». Он читал свои стихи на всех возможных площадках: в Домах культуры, в общежитиях ПТУ, выезжал с агитбригадами. При Доме культуры железнодорожников Константин организовал «музыкальный салон». Еженедельно, по пятницам в Салон приглашались все желающие, чтобы послушать грампластинки с лучшими записями мировых исполнителей. Что сопровождалось увлекательной лекцией о музыке и композиторах. И это ещё не всё.

Поэт Деркаченко обладал уникальным для поэта качеством: он любил слушать чужие стихи. Он собирал вокруг себя молодых, начинающих поэтов и учил их писать стихи. Правил ошибки. ПЕРЕПЕЧАТЫВАЛ ИХ ТЕКСТЫ И РАССЫЛАЛ В РЕДАКЦИИ ГАЗЕТ И ЖУРНАЛОВ! Как будто делать ему было нечего. Кто бы к нему ни приходил за помощью, поддержкой, Константин  откладывал, бросал все свои дела и садился заниматься с посетителем.

Думаю, отчасти это было вызвано одиночеством, культурным вакуумом, в который поэт попал после Ленинграда. Ему нужна была творческая среда, в которой он не только помогал другим, но и развивался сам. «Чтоб было с кем пасоваться, Аукаться через степь, Для сердца - не для оваций, - На два голоса спеть…» (А. Вознесенский).


И Деркаченко их собрал, друзей своих и соратников, учеников. Сейчас они разъехались по всему миру, но сохранили к своему учителю любовь и признательность.

 Пожалуй, более других можно было бы отметить поэта Валерия Мартыненко. Я виделся с ним в Актюбинске (ныне Актобе) в 2006 году. И от него узнал, что, наконец, изданы книги актюбинского поэта и просветителя. И Валерий был главным инициатором и помог реализации проекта. Нашёл спонсоров, написал к томам пояснения, предисловия. Увы, случилось это уже спустя четверть века после смерти поэта.


С особым интересом я читал странички из Дневника, который Константин Деркаченко вёл на протяжении многих лет:


1961

27 декабря «Вечером – в общежитии 7-й вечер песни, музыки, эстрады. Опять попал на день получки: по коридору шатаются парни, отвлекают девушек от слушания. Трудно, ох как трудно! Вымотался за день крепко».

1962

11 ноября Отправил в «Зап. Казахстан» письмо и стихи: В. Телегиной «Думы о Космосе» и «Ночь в степи»; Н. Лукьянова «Начало пути», «Живая вода», «Мол, до всего есть дело» и «Земля»; В. Терентьева «Жди нас, Персей!». Всё это перепечатывал сызнова. Устал, ох, как устал!

15 ноября. Письмо от Терентьева – ответ на мой «разнос». К сожалению, не такой, как хотелось. Очертя голову, лезет в декадентство, лезет упорно, по-петушиному.

10 ноября Горечь! Горечь! Горечь! … областное собрание общественников культуры. ...Выбрали меня в президиум... Дали слово в прениях на 15 минут. Потом благодарили за него, говорят, очень хорошо получилось. В перерывах члены президиума беседовали со мной, но сердце щемило нестерпимой болью, что тайком принимал валидол. За что столько лет меня шельмовали «наследники Сталина»!? Зачем закрывали мне дорогу к МОЕМУ народу? И действительно ли это всё кончилось безвозвратно? Еле доплёлся домой. А ночью опять душили кошмары, и горечь жгла сердце.


Тут хочется сделать небольшое отступление.

Константин Деркаченко, если судить по тем стихам, которые он публиковал, вернее, которые допускались к публикации, был насквозь советским поэтом. И телом и душой он был предан стране, Партии, городу Актюбинску, который стал для него родным. И он старался приносить пользу, не щадя ни сил душевных, ни физических, не считаясь со временем.


Но городу и Родине это его рвение было не особенно и нужно:


1948 г., Дневник.

25 февраля. … вызвали к зав. Агитпроп отделом ГК КП (б) К Абросимовой: «До нас дошли сигналы, что вы выступаете с читкой своих произведений перед аудиториями, и мы решили положить этому конец. Разрешения Главреперткома на выступления недостаточно. Должно быть и наше разрешение
Очень удивилась предъявленному удостоверению ССПК.

26 апреля. Абросимова: «Ну, что ж пишите, мы вам не запрещаем писать (!?). А против публичных выступлений возражаем».

6 марта. Какая дикость лилась сегодня Абросимовой: «Писатель это только тот, кто уже общепризнанный: Шолохов, Фадеев, Вешигора, Полевой»? «Писатель это тот, кто принят в Союз в Москве, а ССПК – это только отделение, приём его ещё не означает признания кого-либо писателем»? «Почему вы не работаете? Где ваши труды?» (???) «Ну, это не работа. Печататься в газетах и журналах это не работа, это каждый любитель может»? «Сборник мне сейчас некогда просматривать. Там больше всего военная тема? Это несовременно, надо писать о послевоенном строительстве».


На Деркаченко, несмотря на то, что был он в 1957 году реабилитирован, лежало пятно «враг народа». Оно оказалось несмываемым.

Поэту не разрешали публиковаться, выступать с чтением своих стихов.


Вот вам и «подарок» для города Актюбинска от города Ленинграда.
 

И снова – Дневник:

1962 г

2 ноября Пришло от Терентьева письмо со «стихами»: ужас, сплошная декадентщина! Видимо, попал он в такое окружение, где это захваливается. Что делать с парнем? Нет, так я от него не отступлюсь. Начать плохо, потом подняться и вдруг скатиться в болото!

24 января  В общежитии №10 провёл 9-й вечер-беседу «Оперетта – «Яблоко раздора» Ж. Оффенбаха. Некоторых девчат отвлекали от слушания какие-то парни. Но есть «неподдающиеся» слушательницы – сидят, внимательно слушают до конца и заказывают новое на следующий раз.

17 февраля  Судя по сегодняшней «Актюбинской правде» и её отчёту о совещании работников культучреждений области, моего выступления там не было. Линия замалчивания продолжается не только в отношении фамилии, но даже и сущности сделанного.

3 апреля Только что вернулся со школьного вечера (400 чел.) на тему «Кем быть?». По существу, вечер был сорван стиляжно-хулиганствующими парнями: шум, хождение, неуместные выкрики.

23 февраля Днём по просьбе школы №8 был на собрании двух шестых классов. Рассказал о нескольких эпизодах боёв, в которых участвовал сам (Сев. Донец, форсирование Днепра и озеро Балатон). Последнее связал с читкой своей «Баллады о десяти».

1963

16 ноября. Вечером – встреча учащихся Педучилища с творческой интеллигенцией края. Зал набит до отказа ( человек 250). Выступали: Кульжанов (ведущий), художники – Шалимов, Форберов, Полуэктов, Альмухамбетов (К.-П. училище;, солист Конурбасов, музыкант Куспангалиев и я. Читал : «Любовь с точки зрения», «Сужу себя судом воспоминаний», «Цветы», «Бой», «Стена», «А это – сохрани». И по просьбе запиской – «В час разлуки» Вижу, что не ошибся, выбрав для чтений только лирику. Стосковалась о ней молодёжь. Всё, всё принимали так близко к сердцу, так дружно, бурно и долго аплодировали после каждого стиха, что приходилось читать ещё и ещё. Душа радовалась, что хоть и запоздало, на склоне жизни, но пришло оно – признание. Не слава, а именно – признание. Оно дороже любой славы. После окончания вечера обступили девчата в коридоре, приглашали на новую встречу, уже отдельно от остальных, с поэмой «Мать», с лирикой. Выпросили на память «Цветы». А дома – реакция на пережитое во время выступления: светлая грусть о невозвратности юных лет, о первой любви и многом другом.



1976

9 января. Редакция журнала «Работница» вернула рукопись «Праздник старости» с мотивировкой, что единственной причиной возврата является мой… пол (т.е., то, что я не женщина). Оригинальный ответ в равноправном обществе.
19 июня. Приходил А.Г. Халебский с Сашей Дунаенко. Консультировал рассказы последнего. Дал ему адреса возможных консультантов (Симашко, Щеголихина, Шишкина).


А Саша Дунаенко – это уже я.

Где-то в середине семидесятых и я стал писать свои истории. Читал друзьям, на работе. Меня услышал режиссёр телестудии Альфред Григорьевич Халебский. И он посоветовал показать рассказы Деркаченко. Хоть он и не прозаик.

Халебский был с Деркаченко в хороших отношениях. Назначили встречу.

Это был тоже урок.

Кем я был? Незнакомый парнишка, который принёс листки бумаги, исписанные шариковой ручкой.

И вот встреча. Мы вошли в квартиру.

Деркаченко в чистой отглаженной рубашке, брюки со «стрелками». Вышел ко мне в переднюю, как выходят к дорогому и желанному гостю. Всё, правда, сдержанно, с достоинством. И разговаривать он стал со мной доброжелательно, на-равных…

Я хотел почитать свои тексты, но Деркаченко попросил передать ему листки с моими каракулями: - Я разберу!..

Ах, как много он мне мог сказать про мои недостатки! Не оставить камня на камне от моих прозаических построек, строчки на строчке.

Но Деркаченко прочитал всё внимательно и стал говорить, в общем-то, приятные вещи. Сейчас я уже не помню, чего, но желания писать он у меня не отбил.

Посоветовал продолжать. Дал адреса писателей из Алма-Аты, которым я бы мог отправить свои рукописи (писатели не откликнулись).

Вот и всё.

Больше мы не встречались.


Я так и не стал поклонником творчества актюбинского поэта Константина Деркаченко. То, что пропускали в газету, казалось пресным. А другого Деркаченко я не знал.
По словам одного из его учеников, Валерия Мартыненко, из более двух тысяч произведений, до читателя дошли всего сто четыре стихотворения и две поэмы.


Но – ведь жил поэт! Писал! Переживал, страдал, складывал рифмы…

 
Деркаченко был влюбчивым человеком. Иначе – откуда стихи? Откуда поэзия? И – вот эта часть его творчества, во многом закрытая от читателей, теперь доступна.

Любовь к девушке, женщине – эта тема проходит и в стихах военного времени, и уже, когда поэт находился в достаточно зрелом возрасте. Но, следует сразу оговориться: вряд ли фантазии Константина Деркаченко находили своё реальное воплощение.

 Скорее, это были стихи к разным Лаурам, которые, конечно, появлялись в окружении поэта, но отношения выстраивались крайне целомудренно, не выходили за рамки приличия и не наносили никакого вреда живой окружающей среде. Вот отрывки:

…не смотрят на меня сейчас
Два чёрных солнца Ваших глаз
Два чёрных солнца, два огня
Живут, горят не для меня.
1966

Сколько раз, в один и тот же час,
В шумном переполненном автобусе,
Никого не видя, кроме вас,
Я хмелел от счастья и от робости…
1964

Стихи, как видно, делал я на двойку, -
Ничем тебя не тронули они.
1964

Любовь в начале этих строк
И до конца листа.
Она лежит у Ваших ног,
Она, как снег, чиста.
Она в душе на вечный срок,
Как самый лучший сон…
1963

…знаю я:
С тобою не сможем мы
Две дороги свести в одну.
За мечты о ней –
О нехоженой
Я беру на себя вину:
Поспешил я родиться, кажется,
Лет, пожалуй, на сорок пять.
Одному мне, седому, каяться,
Что мальчишкой уже не стать…
1963

Страшнее груды рухнувших камней
Твои слова мне придавили плечи:
«Я уезжаю через десять дней
И никогда, наверно, вас не встречу…»
1963

В ГорОНО ползут слушки и сплетни:
«Школьники и так у нас плохи,
А поэт шестидесятилетний
О любви читает им стихи.
Ни полслова о работе трактора,
Ни строфы, как плавится руда…
1964

Хотя один и тот же дождь
Стучит в мою и в Вашу крышу, -
Вы не придёте… Ну, и что ж –
Стихи всё так же Вами дышат.
1967


Письмо продиралось
сквозь дебри почтовых инстанций,
И вот он – Ответ!
Я не думал, что может быть чудо,
Но – казнь отменяется
и объявляются танцы.
Я с Вами -
любимой –
на них обязательно буду.
1967

Ко мне придёт оно, возмездие:
Меня когда-то позовут
С моей лирической поэзией
Явиться на семейный суд…
1964

Ну, и то, что проходило в «Путь к коммунизму»:

Мавзолей за много вёрст от дома,
Далека великая Москва.
По ночам читаю – том за томом
Ленинские мудрые слова.
1957.

Я шагнул за пределы
Солидного возраста
Единицей вошёл
В пенсионный учёт.
И кому-то смешно,
Что с мальчишеской гордостью,
Как награду ношу
Комсомольский значок.
1966


Поэту приходилось укладывать, забивать свою Музу в прокрустово ложе советской литературы. Каждый поэт, писатель должны были в стране Советов часть своего таланта (а лучше – весь) жертвовать гвоздю и молотку, пшенице-стали-чугуну и любимой Партии. Деркаченко верил Партии, Ленину, как верят Богу. Как мог он сомневаться? Арестовали, но ведь в пятьдесят седьмом – реабилитировали! И Партия признала ошибки. И осудила культ.

Стихов, правда, почти не печатали, а они всё писались, писались:


В те годы


А в полночь - шум шагов за дверью
и хриплый голос: «Управдом»

И ледяная сталь нагана
И трепет жилки на виске
И ты хотел бы стать Иваном,
родства не помнящим ни с кем…
1969

Но, только ветер сдует в тлен
Мифологическое солнце,
Как мы спешим стряхнуть с колен
Позорный страх низкопоклонства.
Вот почему богов земных
Я меркой собственною мерю:
Не верю я в бессмертность их,
В непогрешимость их не верю.
1964


Ну, куда с такими стихами?..


Из Дневника:

1974 год

6 февраля. Звонил А.Д. Шевченко, говорит, что ему в редакции попало за публикацию стихов Н. Лукьянова, мол, умер, так и нечего его печатать ни теперь, ни впредь. Спрашиваю: а как же с лозунгом «Никто не забыт и ничто не забыто»!? Отвечает: «Ну, это только слова!». И это говорит коммунист! Горько! Значит и с моими стихами будет так же после смерти, здесь, в нашем «Путь к коммунизму». Какой же это путь?..


Наверное, для каждого поэта важно не только то, чтобы его заметили, признали при жизни, но – и это, пожалуй, главнее – чтобы стихи его долго помнили и потом, когда его уже совсем не будет.

Кто читает сейчас стихи Деркаченко? Что помнит о нём Казахстан? Город Актюбинск, который стал Актобе?


Увы, в Казахстане, спустя двадцать пять лет после ухода поэта Константина Деркаченко из жизни, остались только томики двух книг, изданные небольшим тиражом Валерием Мартыненко – «Родник большого чувства» и «Ради жизни на земле».


Актобе! Актюбинск!!! Ты помнишь поэму «Алия», которую о лучшей дочери твоей, Герое Советского Союза Алии  Молдагуловой написал поэт Константин Деркаченко?..
Помнишь ли стихи и песни, написанные им о тебе?!!!


Уже инвалид, ослепший Валерий Мартыненко на такси привез на кладбище мастера по работе с камнем и попросил выбить, добавить на надгробном камне надпись: «ПОЭТ».


Которую тоже поначалу забыли написать…


*    * * 


(Отрывки) 

Как тяжело молчать при встрече,
Глядеть тайком в твои глаза,
К твоей прислушиваться речи
И слова не посметь сказать.
1944г.

…Я за вами издали следил,
сдерживая тайное волнение.
Мысленно я с вами говорил
не словами, а сердцебиением.
1965г.

Да, я опять о Вас пишу,
пытаясь выразить словами,
что каждой новой встречей с Вами
я, словно воздухом, дышу.
1964г.

Говорят, говорят…

Умру – земля накроет горкой,
Совсем невзрачною на вид.
Не сладко будет и не горько, -
Пусть кто-то где-то говорит,
что я стихами беззаветно
Всю душу людям отдавал,
Хотя меня Большим Поэтом
Никто нигде не называл…
1972

Константин Деркаченко.