Избранное

 
 
*** 
Светят звезды над родимым кровом. 
Тучи рваные,
             как дым,
                      быстры.
Будто бы на поле Куликовом
Наше войско разожгло костры.
Обтрепался мой подол холщовый. 
Потускнело серебро серег.
Их до свадьбы муж мой непутевый 
У себя за пазухой берег.
Да откликнись, друг ты мой любезный! 
То не у твоих ли впалых щек 
Освещен костром, 
                как адской бездной, 
Беззащитный поздний василек?!
Господи, 
          спаси их и помилуй!
Думает о пахоте отец,
Чуя,
     как впотьмах с веселой силой 
Роет землю жаркий жеребец.
И  отцу,  и милому —  обоим 
Песню колыбельную в ту ночь 
Я
  хоть напоследок,
                  перед боем,
Спеть успела как жена и дочь.
А потом,
        как только сшиблись рати,
Сразу — и вдова, и сирота.
Жаль,
      что не оставил мне дитяти
Мой мужик в те горькие лета.
Выращу березу —
                  как затеплю 
Перед ликом родины свечу.
И соседского мальца
                     за нашу землю 
С недругами драться научу.
 
Пушкин
В Москве от свеч на окнах блещет иней.
И отроку российскому в пример
Над девочкой,
            французской героиней,
со вкусом издевается Вольтер.
А женщина дворовая, 
                   к вязанью
Склонив лицо,
             расскажет барчуку,
Как в старину Авдотья под Рязанью
Врага пронзила пикой на скаку.
И варвары, 
          не знающие чтенья,
Наречий иноземных и наук,
Суровеют мгновенно от почтенья,
Боясь сглотнуть свой чёрный хлеб и лук.
Пока не оскорблён 
                                   и панацеи
От всяких бед не требует в нём груз
Воспоминаний,
                     сверстники в лицее
между собой зовут его француз.
Когда ж измучат сердце до последней
Кровинки,
         то смолчит иль не смолчит,
С его приходом все равно в передней
Рябина из-под Пскова загорчит.
И не спасёт. 
             Но много-много раз
Её права в словесных распрях снова  -
Одета,
      как в броню,
                   в его рассказ -
Провинциалка защищать готова,
Над чьим письмом он слезы лил.
                                                   И мне
При взгляде на расплывшиеся пятна
Французская крестьянка на коне
В провинциальной барышне понятна.
 
***
Кони глаз моих мчатся к тебе.
Только дуги бровей серебрятся.
Посторонятся молча рябины в судьбе
и насмешливо вслед разгорятся:
«Аль на женскую прелесть избранник охоч?
Что ж, красы на тебя не жалели
Опустившийся в жимолость лебедь и ночь,
Обрядившая в изморозь ели.
Да ведь жалуем все мы тебя потому, 
Что пришло же на ум твоей тезке
В подожженном татарской стрелой терему
Помолиться разок о березке».
Мочит бабка слезами облупленный лик:
Ведь кольцо обручальное с другом
Слал жене замерзающий в поле ямщик,
Что сынком-то был ей, а не вьюгам.
Твой же хахаль с любою на ласки горазд.
Он и песни, 
           что в сумерках синих
Полыхают, 
          и бабкины слезы раздаст
Не нуждающимся в сих святынях.
А теперь ты попробуй себя отличи
От крестьянки в платочке нарядном,
Что гадала в потемках при свете свечи
О своем ямщике ненаглядном. 
 
***
Когда меня не будет, 
                    приласкай
Хотя бы куст,  
             чей жаркий полушалок
Из листьев да из ягод невзначай
Был соткан для забавы звезд и галок.
Я жизнь свою держала, 
                     как свечу
Зажженную, чтоб из глубин вселенной
Могли бы видеть царскую парчу
Ночного инея в траве обыкновенной.
Чтоб астроном, 
              что смотрит в телескоп
С далекой Веги, 
               плакал бы над нищим
Цветком картофеля, 
                  над грядкой, где укроп
и огурцы 
         себе на ужин ищем.
Когда меня не будет, 
                    вспоминай, 
Как пахнет подосиновик в кошелке, 
Как тихо на бревенчатый сарай 
В деревне с елей сыплются иголки.
В простой любви березе объяснись.
Еще прости ей то, 
                 что не забудет
Она меня. 
          И жаворонка ввысь
Из клетки выпусти, 
                  когда меня не будет. 
 
*** 
              Валерию Липневичу

Да неужто всё будет сначала!?
Время нежно горит, как свеча.
Черной бабочкой затосковала
Кровь 
     и кожа зажглась, 
                   как свеча.
И не знала я, как мы красивы!
Слишком часто бывал одинок
Рот, 
    целующий астры и гривы
Лошадей 
       и ваш пыльный шнурок.
Словно спирт на березовых почках,
Настоялась 
          к вам нежность моя
На сырых желудях в женских мочках,
на цветных бриллиантах репья.
Но не помню, 
            глаза ваши были
Цвета звезд или цвета земли?
На окошке в осколке бутыли - 
перья птиц, облака, ковыли.
И звенит, 
         словно музыка, 
                       горе
Быть без вас. 
             И быстрей, 
                       чем копьё
Жизнь летит. Роют новое море.
Ткут шелка. Гибнет сердце моё. 
 
*** 
Так вода звучит в ночном,
Так просторно дышат кони, 
Что тяжелый чернозем
Здесь талантливей гармони.
Я иным краям не в масть.
Полюблю иль заболею,
Я сюда вернусь пропасть, 
Где бояться не умею.
Вспомню про круговорот
Всех и вся, 
          что есть в природе.
Потоскую у ворот 
Утром при честном народе.
От своих ли утаю, 
Как в любви со мной грешили:
Душу вынули мою,
А своей не предложили. 
 
*** 
Не верите в горечь мою и любовь.
Куда мне бежать? 
                Я нуждаюсь в охране.
В глухой деревеньке 
                   есть хлеб и морковь
Для женщины с медной копейкой в кармане.
Из сердца я вытрясу пепел и сор.
слезами омоюсь. 
               И, не оскверняя
неправдой 
          трагический русский простор,
Вернусь в него 
              проклятая, 
                        но родная.
Вхожу на рассвете в старинную Русь.
Хоть в это поверьте, 
                    что я спозаранок
О здравии вашем 
               по детски 
                        молюсь
На лики беременных наших крестьянок.
Да чем же иначе, 
                иначе то как
Смогла бы я душу свою к вам приблизить, 
Чтоб новой обидой 
                 смиренный сорняк
С могилы отца не унизить!
А здесь 
       в воскресение 
                    вербы 
                         не жаль.
Хлеб чёрен? 
           Бела простокваша.
Фаянс в грубых розах 
                    и рваная шаль.
...Так выросла женщина. 
                       Ваша!
Я знаю, 
       что звездами 
                   жизнь 
                        занесет.
И кланяюсь в пояс рябине
За то, 
      что под нею 
                  лежать повезет.
Под нею! 
        А не на чужбине. 
 
***
Ах какие на плахе детины 
Погибали за честь и любовь! 
До сих пор по Руси бьют рябины, 
Как из тел обезглавленных кровь.
Как ни звякай ты золотом в доме, 
Знаю то,     
        что из худшим из тех 
Спать невенчанной на соломе 
Только дура сочтет за грех.
Все забыв, 
          кроме слезных названий
Наших травок, деревьев, болот,
Он меня да на зорьке ранней
Именами их назовет.
Лошадиная плачет морда.
Зацелован и строг в седле
Тот мужик, 
          с кем усвоила твердо,
Кто я все-таки есть на земле!
 
*** 
Как от звездного уголья 
                        горький угар,
Время в горло плеснет из-под гривы.
Белый храм в омутке,
                    как на зеркальце пар
От дыхания, - 
              значит, мы живы.
И поверженный враг не молиться не мог
На ядро из бесценного сплава,
Что из простеньких наших колец и серег
В тяжкий час отливала держава.
С глазу на глаз я с ней и сейчас на тропе,
Где косые лучи бьют мне в спину.
И смотрю я в расшитом крестьянкой тряпье
Сквозь все слезы мои на рябину.
 
*** 
Меж мужчиной и женщиной третий
Затесался мужик,
                и чужим
Среди скопища звезд и столетий
Их ребенок почудился им.
Землю,
       что из могилушки, вынь и
Тихо в ладанку с прядью клади,
Размесили совхозные свиньи
И сплошные косые дожди.
И земля была черной-пречерной
И трагической от багреца
Тех рябин,
          что мой дух беспризорный
Отыскали и без бубенца.
В уголь ягоды, кажется, дунь я -
Будет воздух цвести до утра.
А в селе умирает колдунья,
И так льнет к матерям детвора.
Звездным бисером вышит сохатый.
Небо,
      как ритуальный рушник,
Чуть качалось над ветхою хатой,
Осеняя забор и нужник.
Да виновна ли ты, что, позарясь
На мальчишеский взор голубой,
Только раз один оземь ударясь,
Обернулась жар-птица тобой!
Он остался один, тот избранник.
И пришел, и сидел он со мной
На крыльце,
           и так вкусен был пряник,
Затвердевший в тряпице льняной. 
 
*** 
Лишь вспыхивали в городе заштатном 
Вдруг северным сияньем петухи,
За хлебом в чем-то стеганом и ватном
Я шла,
      твердя старинные стихи.
Отец три тома синеньких привез,
Продав картошку ту, 
                   что я полола.
Но так давно всё было, 
                      что навоз
Давно уже слезами смыт с подола.
Над городом заштатным, 
                      где с базаров
Свиней везут,
             чтоб выкормить в глуши,
Стояло долговечнее всех зарев
Трагическое зарево души.
И птица Сирин пела в винограде
Наличников
           красиво,
                   как скворец,  
Хоть в двадцать первом умер в Петрограде
Поэт,
     а в шестьдесят восьмом отец. 
 
*** 
Чтоб я заплакала: мужик, мол, бросил,
Когда сама владею испокон
И памятью, и магией ремесел,
И звездной бездной тут же у окон.
Да сколько же это надо силы!
Еще недоставало,
                 чтоб меня
Ты мучал здесь,
               где надрывая жилы,
Мне волк служил, коль не  было коня.
И женщины в роду моем нарядец
Подштопывали к празднику
                         и в квас
Крошили хлеб,
              и мой отец - их братец
Был круглый сирота и свинопас.
Ну каково всё это знать,
                         ни ночи
Не измелив, ни дня в судьбе у них?
Да не заплачут никогда их очи,
что смотрят в мир из-под бровей моих.
Ах, мне бы силы,
                 зная про излишек
Земных богатств,
                 стерпеть под сей луной
Тоску и удаль сельских ребятишек
Из-за свистульки в медный грош ценой!
 
*** 
Созвездия, 
          как серьги, 
                     наклоня,
Касаясь ими варежек и шубы,
Вселенная смотрела, 
                   как меня
Целуют в опрометчивые губы.
Земля моя!
          Прошу лишь об одном:
Пусть в память о несчастнейшей певунье
Для всех, кто жив,
                   пылает под окном
На жимолости иней в полнолунье.
Ведь это я молилась тут свечам
И небу так,
           что грешным бабам вторя,
Дала твоим ликующим ночам
Смысл,
      сумасшедший 
                  от стыда и горя. 
 
*** 
По вечерним улицам води.
Изредка хотя бы прижимай
Голову мою к своей груди,
Да не делай вид,     
                что невзначай.
В  жизни у меня совсем не то.
Да и не твоя в моей повинна.
Отгорит на вешалке пальто
От упавшей искры георгина. 
Может быть, когда и откопают
Этот город через тыщи лет
Люди, 
      что вовеки не узнают
Ни меня,ни то, что ты поэт...
Господи!
        Ну чтобы им смекнуть,
И красивым и высоким ростом,
Что на небесах не Млечный Путь,
А дыханье наше над погостом. 
 
*** 
Грудь моя дрожит в твоей ладони,
Как воробышек,
              едва живой.
Ветрами подхваченные кони -
Черные,
       что копоть над травой.
Только ты и целовал в висок.
Видно, черный конь моей судьбы
Ой-да вовремя встал на дыбы
И копытом лоб мой не рассек.
Ну а был совсем ведь молодой,
А уже отпущен мной на волю.
Да вот шею ободрал звездой
По небу бродя,
               а не по полю.
А когда по полю-то бродил,
Грыз бы лучше серебро удил.
Так вот нет, полынь одну глодал.
И припомнил вовсе не из мести
Детство,
        где шагали в дождь вдоль шпал
Девочка и жеребенок вместе.
 
***
Какая же сила и ради чего 
Мое одиночество любит!
Старинную чарку лица моего 
И завтра никто не пригубит.
Еще-то что можно отнять, осердясь!
Отец в подмосковном суглинке.
А сердце и мир, друг на друга молясь,
В смертельном сошлись поединке.
Хоть Сириус ярок, а все же тусклей 
Дареных стекляшек на пальцах
Красавиц, которые кормят свиней 
И в селах поют в клубных зальцах.
Но загодя знают и жрец, и колдун,
Что звездам приснится на небе.
Плевать им на бабу, что тронув семь струн,
Измучит, как слезы на хлебе.
Над сельскою сценой взовьется тряпье. 
Доверчиво плачут крестьяне.
Мне страшно, 
             Россия, 
                     что сердце мое
В тебе, 
       словно соль в старой ране.
 
*** 
А на ковре-то рыночном цвел замок
Затридевятьземельный, как и сад.
Но только то и было сердцу в лад,
Что с родинок,
              чуть видных из-под лямок,
Царевич не сводил смиренный взгляд.
Сокровища и даже принадлежность
К иной державе
               не сведут на нет
Простую человеческую нежность
С прибереженной горсточкой конфет.
Притом художник из родных мне мест,
Где чуть приму величественней позу,
Тем я смешней.
               Где пропивали крест,
Но умирали за березу.
А что до лебедей,
                 то им ли наш
Испортить вкус,
               когда свиные рыла
На ферме голосят, пока не дашь
Бурды,
       что ты не в тереме варила.
 
*** 
С какой издевкой 
                 нас опустошали!
Чтоб дочь и сына в голод сохранить,
Сама несла я 
            вышитые шали,
Эмаль серег
           и бус чеканных нить.
Но как возьмете
                дождь среди осинок
И запах груздя,
               смешанный с травой, - 
Всё то,
       что в светлом сне увидит инок
И спящий с ним в земле мастеровой?
Чтоб нам со звездным не смешаться щебнем,
Я строгой быть обязана,
                         и мне 
В Путивле,
           а не где-то
                       с бедным гребнем  
В тяжелых косах
                плакать на стене.
Чем реже встречу ковшик или чашу
Старинной ковки,
                 тем важнее 
                            с кем
Я пью из них вино за землю нашу, 
Какой встречаю праздник
                        и зачем.
 
***
А звезд 
        лебединые клики
В сравнении с тем, 
                  что в меня 
вложил этот мир, 
                только блики
обжегшего насмерть огня.
И я поняла, 
          что нет общей
Луны,
     чье сиянье струя,
Безумствует небо над рощей.
Есть вечная пусть, 
                  но моя.
И сердце мое, 
             и мое же,
Пускай из кукушкиных слез
И лишь незабудок, 
                 но ложе,
Хотя бы для листьев с берез.
Я жду вас,  
          горя перламутром
Сырого жасмина.
               Ведь в нем
Поет соловей ранним утром,
Что мы
      никогда
              не умрем!