Якутская поэма. Леся Украинка, пер. с украинского

Так это вы о тех двоих,
убитых ночью в карауле?
Что ж, слушайте. Хоть на таких –
сказать по правде – жалко пули.
И вот в земле они давно,
и грех бы их ругать великий,
но…ведь по правде, все равно
и нравы, и язык их дикий.
Подумайте, чего им тут
у нас на службе не хватало?
Да здесь такой дикарь якут
жил как в раю. А им все мало.
Давали вволю есть и пить,
не раз давали сахар к чаю,
а чтоб как следует побить…
за это я вам отвечаю.
Нет, грех сказать, у нас не бьют –
начальство с этим делом круто.
Бывает, правда, толканут,
так это мелочь для якута.
И то сказать, какой солдат
из дикаря? Ленивы были.
Бывало, стукнуть-то и рад,
но каждый скажет, их не били.
Бледны и немощны, как тень,
боялись каждого, как дети,
бывало плачут ночь и день,
а спросишь: «Что?» - так не ответят.
И лица бабьи, без бород,
ни выправки у них, ни силы.
Такой, скажу я вам, народ,
что хоть живым клади в могилы.
Вот так один из них сидит,
другой подходит, плачут рядом.
Бывало, спросишь: «Что болит?»
«Домой хочу» - и слезы градом.
«А где ж ваш дом?» - «Вон там, вон там! –
покажут наобум рукою. –
Там ехать долго по полям,
лесам и быстрою рекою.»
«Красива ль ваша сторона?» -
бывало, спросим. «Мы не знаем.»
А край их тундра ведь одна,
где ж красота в якутском крае?
Вот научились говорить
по-нашему, все приставали:
«Зачем здесь небо не горит?» -
Весь год сидели зиму ждали.
И вот уже зима давно,
снега, трескучие морозы.
«Зимой тут солнце не должно» -
и снова рев, и снова слезы.
И летом было невпопад,
лежат, всю ночь уснуть не могут,
забьются в угол и дрожат.
Потом привыкли понемногу.
Им было боязно от слов:
«Большое слово, мы не знаем…»
Боялись лошадей, коров,
А мы их и котом пугаем.
Бывало, улицей идут,
за руки держатся, боятся.
«На нас дома как упадут…»
Ну как тут было не смеяться!
По топям, по лесам ходить
как звери дикие умели.
Ну, мы решили проследить
за ними. Смотрим: в лодку сели
и вниз по речке налегке
поплыли к чахлому лесочку,
нашли бревно невдалеке,
расположились на песочке.
Костер сложили и сидят.
Из леса моху притащили,
Смешали с грязью и едят.
Скажите, ну не дикари ли?
Пожалуй, два часа прошло,
все стихло. Думаем: уснули.
Уж солнце за гору зашло,
вдруг слышим: песню затянули.
А песня – просто смертный грех,
кому такую петь охота?
Понятно, не сдержали смех –
совсем скрипучие ворота.
Мы в смех, якуты наши в плач:
«Хотим домой, пусти скорее»,
а мы: «Заплачь, куплю калач»,
послушались – ревут сильнее.
И жаль бывало их, дурных,
да ведь не плакать вместе с ними.
Смеемся. Спрашиваем их
о чем поют. «Вот вечер синий,
вот на оленях едет дед,
а баба доит оленицу…
а ветер засыпает след…
большой мороз, и снег кружится…»
Мы снова в смех: «Вот это да,
вот это песни у якутов,
про бабу…чушь и ерунда»,
а впрочем, что возьмешь с рекрутов.
Им было жутко на смотрах,
когда маневры да парады
(оно и вправду  жуть и страх,
и мы тому, поди, не рады).
Не жаловались ни на что,
лишь говорили как-то строго:
«Боимся мы…большое то…
как много тут всего, как много.»
А что уж к ним не шло совсем,
так то солдатская наука.
Ученье было горе всем,
а им самим сплошная мука.
Бывало, только их начнут
учить товарищи словами,
они как мертвые уснут
или качают головами.
Набравшись мудрости, они
просили нас вполне разумно:
«Ты голову узлом стяни,
как много в ней теперь, как умно.»
И становились все бледней.
Совсем иссохли, полиняли,
и это вдруг, за пару дней.
Мы их на смех не подымали.
«Домой», - канючили одно,
однако убегать не смели,
не знали сами, где оно,
спросить как надо не умели.
А вскоре перестали петь
и по ночам совсем не спали.
Не дело без толку сидеть –
их посылать на вахту стали
частенько. Видели давно
мы их измученные лица,
и доктор знал, смотрел их. Но
все думал и не брал в больницу.
Сказал: «Я не могу помочь,
болезнь сия неизлечима.
Гоните их отсюда прочь,
и все само пройдет. Причина
болезни их, увы, проста,
зовут ее «тоска по дому».
То в них по родине тоска.»
Скажи кому-нибудь другому!
Не понимаю их печаль.
Ну, хоть бы край какой-то людский,
а то… чего им только жаль?
Ведь край-то, Господи, якутский.
Ага, так вы хотели знать,
что там, на вахте, приключилось.
Я не могу вам передать…
Да, нам такое и не снилось.
В упор убитыми нашла
их смена. Рядышком лежали.
Вся амуниция была
на месте. Стало быть, едва ли
тут был грабитель. Слышал сам
я: грянул выстрел; ждал другого,
но было тихо. По часам
проверил: ровно полвторого.
Да, вот такие-то дела...
С тех пор минуло две недели.
Ведь это не дуэль была?
Какие там у них дуэли…

     Тифлис, 20.04.1904