СЛИП Я5 мж

.


СЛИП - стихотворение, которому характерно отсутствие рифмы в первых строфах и её наличие в последней строфе или только в последней паре строк, с чередованием тезы/антитезы и мгновенной фиксацией (катарсисом) в окончании.


***

Открыто время для полночных игр
в мелодии для флейт и темных стекол,
вчерашних гнутых спиц,
ничейных лиц,
уснувших птиц
на памятных страницах..
Копить минуты и топить котят
бумажных в неисписанных чернилах,
пока дожди, в клубок свернувшись, спят
на лестницах, уткнувшись лбом в перила.


***

Разбуженное долго не живет.
Просеяна мука сквозь сито в миску.
Да будет хлеб и лето, и рассвет,
и рыжий кот, разлегшийся на лавке
не во дворе, а где-то далеко
в свечной стране светящейся елейно
подсолнухом над медленной рекой,
текущей сквозь глубокий сон, ничейно..


***

Нет главного в тетрадях. Нет тепла
лучистых строк и солнечного зайца.
Да, мой восток сегодня как и все
базарен, вороват и бесталанен,
точнее так. его талант в другом -
быть зазывалой на кресты и плахи,
где пыль и грязь под черным сапогом
и белый флаг разорванной рубахи.


***
Из косточек лимона мутный сок
не выжать, не покинуть половину
себя, не дав имен своим теням
под нимбами, убитых напрочь, тапок.
И что поделит с Ольгой Александр..
молчание прошедших лет, березы,
поваленные ветром вдоль дорог,
оставленную Парацельсом розу
на паперти безногому юнцу,
чьи просьбы только стоны попрошайки,
взывающего милости к Отцу,
чтоб их вложить в общак убогой шайки..


***

Закрыть глаза, перешагнуть порог.
Здесь я - не я, я здесь -  чужая шляпа,
похожая на бюргерскую речь,
возвышенную под свиную рульку
и два жирафа с пивом (вас ис дас?)
мне надо выйти в небо, воздух, холод,
туда, где воздающий не воздаст,
а вселит в душу первобытный голод.


***

В черновике под утро написал:
пропащий, потому что верю в лето
гонимое, голимое во всем,
закружит ветер в темном переулке
и в тупике с разбитым фонарем,
единственным собратом по несчастью,
застрявшем в этом мире на года.

В гостинице, похожей на гостинец
нетрезвого, не частого отца
мне жить до окончания недели.

Летит в окно пух с тополей, пыльца
то сорной конопли, то дремы белой.

***

С кофейной гущи все и началось.
Картавый кот, рассерженный будильник
с пол ночи начинающий считать
своих овец, пружинящих по стенам
и падающих замертво на пол
накрытый красной скатертью и желтым,
под светом лампы, выгоревшим мхом.

У детских кукол сломанные шеи
заместо глаз ржаной засохший хлеб,
крошащийся вслед за секундной стрелкой,
вращающейся после тайных стрельб
на круг быстрей, чем радостное вэлком.

***
Июнь прошел от липовых аллей
до сосен в дюнах, а потом обратно,
задев за чьи то шторы, за белье,
повешенное сохнуть и пшенное
по запаху. Нет ветра в парусах,
две чайки, три.. летящие вдоль штиля
над королевством (на ручных часах),
над серой башней (из воды и пыли).


***

На сказку не откликнется закат,
скрип перьев птиц его выводит к морю,
где вместе ловят сетью сонных рыб
Иштар и Макошь.. каменистый берег
не доставляет им больших проблем,
лишь поплавки, глотая ртами воздух
вопят о том, что жили не затем
чтоб  из воды, вот так, смотреть на звезды.


*** милость
.
Июнь, обутый в холод и стекло,
в себе самом, дрожащее от звона..
на тонких стрелках утра серый клок
завис над девятью часами. Позже
о тапки споты-каясь, я проснусь,
с опаской загляну в глаза сирени,
которую поил вчерашний дождь
настойкой из нелепостей весенних.

Чем дольше этот мир живет во мне,
тем незаметней пятна и побитость
высоких стен, теней и голосов,
воркующих за солнечную милость.


*** лемминги
.
Июньский день учил лепить зверьков,
похожих на обычный лист бумаги
изрядно мятый. Океан шептал
о рыбе чайкам, облакам о небе
внутри себя, в холодной глубине,
дышать которой могут только камни
и то не долго; о своей душе,
нанизанной на пулковские рёбра
меридианов, вызванных на бой,
за белый череп выдуманных чисел
чья сумма - вдох, присыпанный землёй,
а разность - выдох, оперённый высью.


*** цепочка
.
на обороте неба и стекла,
запутавшийся в сумерках кофейник
и близорукий плюшевый енот,
играющий с часами на цепочке
не золотой, не медной – ледяной
не тающей, не рвущейся -  последней,
изранившей и исцелившей зной
внутри всех снов прохладой многолетней.


*** фюнебр
.
Две тысячи семнадцатый. Июнь.
Два года до войны. Соль, спички, гречка
не выросли в цене, и я как все
рифмую душу с песней, речкой, рощей.
Вода стоит у дома, ловит пух
с дешёвых париков по тополиным
лекалам сшитым и сплетенным в гроздь
слепых дождей, исполнивших на стёклах
забытый марш Фюнебр. Я гость и сват,
принесший птицам каменные зёрна
колосса, пересекшего пустырь
надежд на чудо и на воскрешенье
в той тишине, в которой слово свет
рифмуется со словом утешенье.
.
.
*** необратимость
.
Крест-накрест руки, в дождь не до гостей,
вестей, рассолов, долгих разговоров
о том, что май мамай по мне прошёл
и Русь во мне черемухой сгорела,
цвет сбросила холодный во дворах-
подковах не на счастье, не во имя,
а только чтобы дворничья метла
на лепестках, опавших прописала
закон необратимости времён
прошедших - и пришедших - и грядущих
единый для души и плоти, и
для никого и ничего не ждущих.