Год 37-й. Смерть Поэта. Ч. 1

      Ну, про эти-то стихи все Всё знают:  великие строки, гениальный протест против Властей, самое известное стихотворение у Лермы! Так учили в советских школах. И множество первых учеников этих школ  вдохновенно читали наизусть «гениальное творение Поэта».
    И чего тут рассуждать во всяких там эссе?
  Но годы пролетели, столетия прошли… Теперь у нас вновь  поистине «царское время» и на старые стихи можно уж взглянуть и по-новому. Но по-новому надо говорить обстоятельно, опираясь на Авторитеты…    И первейший из них – Ираклий Андроников. Обратимся же к его работе «Лермонтов и его парт…» (так в книге автора - «Лермонтов : Исследования и находки. -Изд.4-е. – М.: Худ. лит., 1977» -  «Государственная премия СССР 1967 года»).
        Работа объемная, много говорится о Пушкине, которого подло убили. И уже в последние часы жизни его было задумано гневное стихотворение малоизвестного поэта Лермонтова, который обрушил свой гнев и на Власти, и на друзей Пушкина, «которые стараются доказать, что  …Пушкин не был ни либералом, ни демагогом, а в зрелые годы стал человеком благонамеренным и умер, как подобает христианину и верноподданному» (с. 7)
    Автор «элегии» (так у И.А.) на смерть Пушкина, «не боится сказать, что был заговор против Пушкина… Нет, он не прибегает к метафорам, когда называет Пушкина «невольником чести»… что Пушкина погубили мнения завистливого и душного света. Ничтожные клеветники, насмешливые невежды испытывали жестокую радость, видя, какое действие произвел на Пушкина анонимный пасквиль, нарочно разосланный его друзьям и знакомым»... но Пушкин … угадывает, что исполнители гнусной интриги – старый Геккерен и Дантес» (с.8).
      «Размышляя о трагических событиях последних дней», Лермонтов «подумал, что каждый шаг Пушкина был известен жандармам, и безотчетно нарисовал в рукописи профиль начальника жандармского корпуса Дубельта. Потом переписал стихи набело  и отдал Святославу Раевскому, который жил у него, - тот занимал должность столоначальника в департаменте. Наутро были изготовлены копии, и стихотворение прокатилось по Петербургу, - как эхо речей, которые раздавались в толпе, осаждавшей пушкинскую квартиру» (с.90)
      ( От себя скажу, что в гениальном фильме Менакера «Последняя дорога» все явлено так же: «Иностранцы Пушкина убили!» - говорят в толпе очередному человеку, который спрашивает, что случилось)
   «Гроб с телом Пушкина уже увезен в псковскую глушь и уже похоронен. А разговоры  в Петербурге не умолкают. …А покровители Дантеса не унимаются. И тогда Лермонтов добавляет в стихотворение строфу» (с. 10).
       Далее Андроников блистательно комментирует строки Лермы об «обломках обиженных родов»…
   «Пушкины и другие древние фамилии, в продолжение многих веков служившие России верой и правдою, в 1762 году остались верны Петру III и со дня восшествия на престол Екатерины  II впали в немилость… А новая надменная знать – потомки временщиков … унижает и попирает тех, кто в грозный час проливал кровь на полях сражений…
  Попытки продажных писак унизить и умалить его род Пушкин ощущал не только как сословное, но и как национальное себе оскорбление, ибо Россию в правительстве Николая I  представляли Нессельроде и Бенкендофы, Клейнмихели и Сухозанеты, Дубельты и Адлерберги» (с.11)…
     «Не только почитатели Пушкина поняли этот смысл лермонтовского стихотворения. Эти строки поняли те, кто ободрял Дантеса. Они узнали себя – графы Орловы и Бобринские, Воронцовы и Завадовские, князья Барятинские и Васильчиковы, бароны Энгельгардты и Фредриксы.
      Узнали и поняли, чем угрожает им Лермонтов!» (.12).

    И что из этого следует? Да, Лермонтов сам подписал себе отсроченный смертный приговор!  Это он, как и его Калашников, выступил против сих опричников, твердо зная, что его ждет….
  Но несколько слов стоит сказать и о том, каково это было деяние разгневанного офицера да вот хоть с нашей, поздней, точки зрения.
     Из книги Андроникова так и слышится гневный и беспощадный суд на теми же вельможами. И не столь важно, немцы они или французы, например: они лютые враги советского литературоведа! И они же должны были стать презренными врагами всякого советского школьника, учителя словесности и прочих читателей.
    И так «элегия» превращалась в ПАМФЛЕТ, Филиппику, революционный Призыв к свержению тех, кто неправедно правит народом. А для «чистоты воздействия» Ираклий «редактирует» стихотворение, убирая вполне мирный эпиграф и лермонтовское воззвание к царю – наказать виновных. Да, говорит он, это было в деле Лермонтова, но как бы привнесенное кем-то, и не стоит на этом заострять внимание.
    Автору противно все, что «отдает» христианством, царской властью, родовитостью придворных.
    И тут не грех вспомнить, что все детство Лермы прошло под мучительные речи Бабушки, которая ругала его Папу, Лермантова,  как «худородного», мелкопоместного и потому ничтожного человека.
     И потому Лерма очень  рано стал считать себя потомком испанского вельможи Лермы, который-де перебрался потом в Шотландию и основал там род Лермонтов.  И на  этом покоилась ненависть юного поэта ко всякой знати, пришедшей к власти и к богатству путем интриг и преступлений, как и его прадед по материнской линии, сколотивший состояние на «откупах», то есть беспощадном спаивании народа в кабаках, где «подлый народ до креста пропивался в кружалах» ( Кедрин. «Зодчие». «Подлый» в смысле «быдло», мужик, выпивоха, которых мог пропить всё, отдав корчмарю, кроме креста, который брать у него не позволялось).
    С этих позиций и сам Пушкин был чужд всяким аристократам, как «пришлец» из Африки, мавр, вписавший себя в род Пушкиных, да еще и женатый «не по чину» на первой красавице Столицы. И как тут не ехидничать и не злорадствовать?!
    И еще одно! Вот Вы написали памфлет на Президента и Премьера со всем правительством. А потом побежали в типографию к обожающему Вас другу. Тот, "скрепя сердце», отдал приказ – «Отпечатать 10 тыс. экз.!» И вот вам благородный друг, которого наверняка «возьмут за жабры»! Но ведь Поэт-то сразу станет известен на всю Россию! А за это не грех и друга «подставить».
   Пока на этом надо бы остановиться. В проекте у меня еще Байрон – как же без него-то тому, «кто не Байрон,  а другой, Еще неведомый избранник» (засидевшийся пока в …). Приведу цитату из Салтыкова-Щедрина, которая «шокирует». И попробую разобрать Стихотворение, то, по строчкам, с цитатами из Ираклия.
   Да будет ко мне милосерд Читатель!
       Этот злостный Карин.